Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Познание возможностей реально существующего или потенциального врага является неотъемлемым компонентом при рассмотрении вопроса об обеспечении безопасности страны и ее армии. При наличии нескольких враждебных государств среди них обязательно выделяется главное, на борьбе с которым концентрируются основные силы, средства и ресурсы.
Главный противник определяется на тот или иной промежуток времени в зависимости от развития международной обстановки в целом, а также взаимоотношений с отдельными странами, наличия идеологических расхождений с ними, территориальных претензий одного государства к другому, амбиций правящих элит, субъективных устремлений их лидеров и иных обстоятельств.
С этими и некоторыми другими факторами непосредственно связаны интенсивность и масштабность деятельности разведок и контрразведок, определение ими объектов для агентурного проникновения и сбора информации с легальных позиций. Безусловно, к таким объектам как в Польше, так и СССР в рассматриваемый период относились в первую очередь военно-политические структуры, вооруженные силы, оборонная промышленность и транспорт. Интерес к решениям высших руководящих органов, к планам и замыслам командования, к новинкам военной техники и вооружения всегда стоял на одном из первых мест, что подтверждается результатами анализа содержания заданий, полученных разоблаченными агентами разведывательных органов противника.
Изучение архивных документов и уже опубликованных материалов, результаты их анализа дают возможность сделать однозначный вывод: главным противником после окончания Гражданской и советско-польской войн вплоть до начала 1935 г. для чекистов и военных являлась не Германия или Япония, а Польша, за которой, по устоявшемуся тогда мнению, стояли капиталистические «титаны» – Франция и Англия. Как известно, только в июле 1932 г. в Москве удалось подписать польско-советский договор о ненападении и тем самым несколько снизить накал враждебности между нашими странами. Однако так называемый «синдром войны 1920 г.», несомненно, оказывал влияние на умы тех, кто руководил процессом выстраивания взаимоотношений двух соседних государств. Так было весь предшествовавший заключению договора период, да и в последующие годы тоже. Снижалась лишь степень воздействия данного фактора. В этом отношении характерно изменение оценки ситуации, которую давал в середине 1920-х гг. непосредственный участник советско-польской войны, кандидат в члены Политбюро ЦК РКП(б), председатель ОГПУ и ВСНХ Ф.Э. Дзержинский.
Прежде чем перейти к оценкам и выводам руководителя советских органов госбезопасности, представлю некоторые статистические данные. В наиболее полном сборнике документов Ф. Дзержинского, составителями которого являются известные исследователи его деятельности А.М. и А.А. Плехановы, я отобрал те, которые имеют прямое касательство к взаимоотношениям с Польшей и противодействию ее разведке. Так вот, с января по декабрь 1921 г. таких документов было 6, причем половина из них приходится на период до заключения Рижского мирного договора. В 1922 г. Ф. Дзержинский написал лишь одну записку, да и та касалась второстепенного вопроса – разрешения представительнице Польского Красного Креста Е.П. Пешковой посещать арестованных поляков. За 1923 г. составителями сборника не найдено ни одного документа по польской проблематике. В 1924 г. Ф. Дзержинский заинтересовался лишь реакцией польской печати на арест и судебный процесс над Б.В. Савинковым. Совсем другая картина видится в 1925 г. – 11 документов. Правда, основная их часть относится к вопросу о так называемой «активной разведке» РУ РККА, действия диверсионно-террористических групп которого на сопредельной польской территории вызывали многочисленные демарши со стороны соседнего государства. Ф. Дзержинский ушел из жизни 20 июля 1926 г., однако за несколько месяцев 1926 г. в сборнике содержатся пять документов касательно Польши, и это не короткие записки по частным вопросам, а развернутые указания в связи с возможной войной на Западном фронте.
А теперь коснемся существа некоторых наиболее важных документов председателя ОГПУ, причем не только написанных им лично, но и тех, что были подготовлены по его указанию иными лицами. Из этих материалов выясняется вполне очевидная позиция Ф. Дзержинского по вопросу советско-польских отношений и ближайшим перспективам их развития. В 1924–1925 гг. он исходил из наличия некоторых положительных подвижек в отношениях двух стран. Стремился, к примеру, минимизировать негативные последствия разного рода инцидентов на границе, которых было достаточно много. Характерна в этом отношении его записка Л. Мехлису, отвечавшему в аппарате ЦК ВКП(б) за агитацию и пропаганду. «В связи с появлением в печати сообщений о налете со стороны поляков на нашу погранохрану, – писал Ф. Дзержинский, – по всему СССР проводится кампания митингов протеста… Выступления (особенно на Украине) отличаются крайней воинственностью по отношению к Польше. Такой характер кампании может породить чрезвычайно серьезные затруднения при практическом осуществлении принятой партией линии на деловое сближение с Польшей… Ввиду всего вышеизложенного представляется целесообразным изменить характер выступлений по поводу налетов на поляков (так в тексте. – А.З.) на нашей границе в направлении подчеркивания, что известные круги Польши, против интересов своей страны являются агентами Британской политики, направленной к срыву сближения Польши и СССР…».
Одновременно он принимал все возможные в тех финансовых условиях меры для укрепления советской пограничной охраны на западном направлении, рассматривая это как превентивную меру, могущую сдерживать разного рода банды на польской территории от вылазок на нашу сторону. Эти усилия председателя ОГПУ подтверждаются целым рядом документов. Будучи одновременно и председателем ВСНХ, Ф. Дзержинский предпринимал попытки развивать торгово-экономические связи с Польшей. В сохранившейся в Архиве внешней политики РФ его записке от 4 июля 1925 г., адресованной в Политбюро ЦК РКП(б), высказывались соображения о поддержке наметившихся положительных тенденций. На основании упомянутой записки была даже создана специальная комиссия из представителей НКИД, НКВТ, ВСНХ, ОГПУ и ВОКС под председательством Г.В. Чичерина. Эта комиссия просуществовала до мая 1926 г.
Однако ситуация начала серьезно меняться к концу 1925 г. По информации политической и военной разведслужб СССР, наблюдалось усиление противостояния польских национал-демократов и близких к ним политических сил с пилсудчиками. Сам Ю. Пилсудский начал выходить из тени, явно желая укрепить свое влияние на ситуацию как внутри страны, так и в международной сфере. Уже в ноябре 1925 г. Ф. Дзержинский высказывает свои опасения относительно возможного отрицательного влияния польских политических реалий на состояние отношений с соседней страной. Пока, правда, дает своим подчиненным по ОГПУ лишь указание собрать и обобщить все сведения по Польше, представив ему не только фактические данные, но и конкретные предложения чекистского руководства для выступления на заседании Политбюро ЦК ВКП(б). Председатель ОГПУ 18 ноября 1925 г. пишет В. Менжинскому записку, в которой приводит свои соображения по польской проблематике. Суть их заключалась в том, что ведущую роль в нагнетании обстановки играет Англия, намеренно ведущая дело к сближению Польши с Германией и одновременно к осложнению отношений польского государства с СССР. Польша якобы поддается нажиму и поэтому усиливает работу своей разведки на советском направлении. В конце ноября Ф. Дзержинский написал начальнику КРО ОГПУ А. Артузову записку с требованием усилить борьбу со шпионажем. Вскоре председатель ОГПУ предложил Политбюро незамедлительно решить вопрос с назначением начальника Иностранного отдела М.А. Трилиссера своим помощником ввиду перегруженности работой В. Менжинского и Г. Ягоды. Такое обоснование организационного шага указывает, по моему мнению, на недостаточное внимание его заместителей к вопросам деятельности внешней разведки и увязки ее работы с контрразведывательными подразделениями, что требовалось в складывавшейся обстановке. Замечу при этом, что В. Менжинский часто болел и иногда месяцами отсутствовал на рабочем месте, а Г. Ягода никогда не считался авторитетом в оперативных делах.
Ю. Пилсудский в мае 1926 г. осуществил вооруженный переворот. Советскому руководству, включая, конечно же, и Ф. Дзержинского, небезосновательно тогда казалось, что перемены в Варшаве неизбежно в скором времени приведут к обострению в отношениях двух стран. В этот период мнение чекиста-политика решительно изменяется. Еще за месяц до переворота, когда некоторые признаки его подготовки уже зафиксировала советская разведка, он дает поручение начальнику КРО ОГПУ А. Артузову составить проект циркуляра от имени председателя ВСНХ для рассылки руководителям крупнейших трестов и совнархозов союзных республик с описанием тактики и организации польским штабом диверсионной работы с использованием перебежчиков. От адресатов циркуляра следовало потребовать отказа от приема поляков на работу на важные участки и вообще повысить бдительность. Даже находясь в конце апреля на лечении на юге, председатель ОГПУ отдал приказание о присылке ему всей новой информации из Иностранного отдела по Польше, предполагая, что придется выступать на заседании Политбюро по вопросу о международной обстановке.
Обеспокоенность Ф. Дзержинского подтолкнула заместителя председателя ОГПУ Г. Ягоду 14 апреля 1926 г. направить И. Сталину спецсообщение об усилении работы польской разведки. В нем, в частности, отмечалось: «На основании имеющихся в нашем распоряжении материалов с несомненностью устанавливается, что польские и лимитрофные штабы по заданию англичан приступили к проведению широкой диверсионной работы в отношении нашего Союза и значительно расширили свою разведывательную сеть на нашей территории». Далее говорилось об отданных распоряжениях всем полномочным представительствам ОГПУ произвести операции по высылке в отдаленные районы всех лиц, квартиры которых посещались шпионами, для разрушения линий связи разведки противника, которые могут быть использованы для организации диверсий. Кроме того, должен был быть выслан весь подозрительный элемент, включая и перебежчиков, из районов расположения важных промышленных предприятий. Сопоставив текст данного спецсообщения с приведенной выше запиской начальнику КРО ОГПУ А. Артузову, совершенно не трудно понять, что Ф. Дзержинский настойчиво развивал мысль о возможных масштабных диверсиях как предшествии агрессии с польской стороны.
Летом 1926 г. он подталкивает своих подчиненных к более активным действиям. И не к точечным ударам, а к массовым операциям. В конце июня председатель ОГПУ пишет Г. Ягоде и требует учесть, что объектами захвата поляками будут Белоруссия и Украина, их столицы. В связи с этим в записке ставятся конкретные задачи для органов госбезопасности, сформулированные в 12 пунктах. Речь идет о следующем: усилить информационную работу разведки и контрразведки в Западной Белоруссии и Западной Украине; постоянно следить за настроениями белорусов и украинцев, усилив соответствующее подразделение КРО численно и укрепив его грамотными в этом вопросе работниками; энергично повести борьбу с польской агентурой, петлюровцами и белогвардейскими бандами; усилить наблюдение за Красной армией – ее настроениями и боеготовностью; контролировать подготовку плана возможной эвакуации пограничных местностей; активизировать наблюдение за военной промышленностью, особенно авиационной; укрепить пограничные части.
Мысль Ф. Дзержинского ясна: все силы следует направить на подготовку к обороне от весьма вероятного и скорого по времени нападения поляков на СССР. За 10 дней до своей смерти руководитель чекистского ведомства обратился к И. Сталину с письмом, в котором прямо говорил о подготовке Польши к войне с СССР и указывал на атмосферу благодушия, царившую, по его мнению, в партийных и государственных кругах. Следует заметить, что Ф. Дзержинский еще в 1925 г. потребовал от Особого отдела ОГПУ предоставлять ему доклады о состоянии Красной армии. В его персональном фонде в РГАСПИ хранится папка с представленными материалами по 16 конкретным вопросам – от политико-морального состояния рядового и командного состава до продовольственного снабжения. Это почти 100 машинописных страниц с оборотами. Надо полагать, что эти материалы были использованы Ф. Дзержинским в докладе на заседании членов и кандидатов в члены Политбюро ЦК ВКП(б) 26 марта 1925 г. По итогам совещания было принято решение о создании комиссии из представителей НКИД, ОГПУ и военного ведомства «для детальной проработки и систематизации имеющихся сведений о подготовительных действиях соседних стран, в частности о совещании генштабов и о роли Англии в этом совещании».
Для доклада на июльском (1926 г.) пленуме ЦК ВКП(б) в связи с нависшей военной опасностью председатель ОГПУ затребовал, кроме уже поступивших, последние материалы по польской проблематике от всех подчиненных ему ведомств. Однако сосредоточиться в своей речи Ф. Дзержинскому пришлось в основном на противодействии партийным оппозиционерам по хозяйственным вопросам. Они хотя и касались некоторым образом состояния обороноспособности страны, но напрямую не вели к обсуждению подготовленных председателем ОГПУ документов.
Из указанных шагов Ф. Дзержинского и приведенных выше достаточно полно фрагментов записок и иных документов ясно видна его позиция. Мнение председателя ОГПУ базировалось как на собственных его представлениях о личности и политике Пилсудского, так и на материалах чекистских разведки и контрразведки, которые он регулярно запрашивал по тому или иному поводу. На этом основании, кстати говоря, можно несколько скорректировать утверждение уважаемого мной историка-полониста Ю. Иванова, который в одной из своих монографий написал, что «какой-то зафиксированной в документах прямой реакции Объединенного государственного политического управления (ОГПУ) на переворот Пилсудского в просмотренных архивных делах нет». Уточним, что в Архиве внешней политики РФ, с фондами которого автор в основном и работал, готовя свой труд, возможно, и нет. Но они отложились в РГАСПИ и Архиве ФСБ РФ.
В фонде Ф. Дзержинского сохранились и направленные ему отчеты Информационного отдела ОГПУ, в которых содержатся выдержки из поступавшей из Польши и перлюстрированной органами госбезопасности корреспонденции с реакцией граждан этой страны на переворот Ю. Пилсудского. В отчетах делалась разбивка писем по категориям корреспондентов: рабочие, крестьяне, интеллигенция, торговцы и т. д. В каждом разделе выделялись письма в поддержку переворота, положительной его оценки, либо указывалось на несогласие с действиями переворотчиков, боязнь обострения отношений с СССР и даже войны с ним. Эти материалы стали поступать Ф. Дзержинскому уже с 10 мая, то есть еще за несколько дней до переворота.
По требованию руководителя чекистских органов 8 июля в Москве было собрано совещание полномочных представителей ОГПУ в регионах страны, на повестку дня заседаний которого выносились только вопросы, связанные с изменением обстановки в Польше. Полный текст данного протокола совещания я поместил в приложении, ознакомившись с ним, читатель может убедиться в решимости высших руководителей органов госбезопасности адекватно ответить на возможные агрессивные действия поляков. Здесь же приведу лишь некоторые пункты принятых решений. Надлежало проверить готовность к работе в предвоенных условиях аппаратов ОГПУ в Харькове, Киеве, Одессе, Минске, Смоленске и некоторых других городах. Выдвигалось требование усилить агентурную разработку пограничных пунктов польской разведки, а также украинских и белорусских закордонных организаций, связанных с поляками. Следовало ускорить проведение в жизнь положений приказов ОГПУ по очистке пограничной полосы и районов расположения оборонных заводов, осуществлять проверки состояния системы противодиверсионной защиты оборонных предприятий и складов боеприпасов. Транспортный отдел обязывался еще раз тщательно проверить личный состав Белорусско-Балтийской, Юго-Западной и Северо-Западной железных дорог, организовать в транспортных органах на местах ячейки КРО и Секретного отдела для усиления работы по их проблематике.
Согласно решениям совещания предстояло также совместно с Разведупром РККА незамедлительно провести в жизнь постановление комиссии Политбюро от марта 1925 г. о программе специальных мероприятий, отложенное ввиду нехватки денежных средств. Поясню, о чем идет речь. В январе 1925 г. Политбюро утвердило решение специально созданной комиссии (с участием Ф. Дзержинского) о ликвидации так называемой «активной разведки» Разве- дупра. Но руководство страны отдавало себе отчет в том, что в условиях нахождения СССР на положении «осажденной крепости» нельзя не готовиться к возможной войне. Военные специалисты докладывали, что мы можем осуществить развертывание войск за 30 суток, тогда как Польша – за 13–15 дней. Поэтому предлагалось заранее создавать партизанские отряды и диверсионные группы на приграничной территории, которую временно может оккупировать противник, а также и на сопредельной стороне. На заседании Политбюро ЦК ВКП(б) 26 марта 1925 г. был принят документ под названием «Положение о подготовке диверсионных действий в тылу противника».
Отдельный раздел решений совещания составили мероприятия по Красной армии, призванные не только проверить ее боеготовность, добиться улучшения снабжения личного состава, оснащения частей оружием и военной техникой, но и ужесточить репрессивные меры за политические преступления, совершенные военнослужащими. Особое внимание предстояло уделить территориальным и национальным соединениям РККА.
В оставшиеся дни жизни Ф. Дзержинский не останавливается в своих алармистских действиях. В записке от 11 июля 1926 г. в адрес И. Сталина председатель ОГПУ снова высказывает свою крайнюю озабоченность приходом Пилсудского к власти. Исходя из имевшейся информации, Ф. Дзержинский обращает внимание на пренебрежительное отношение польского лидера к боеготовности советских территориальных дивизий, которых к этому времени было достаточно много в Красной армии. Он выдвигает предложение о незамедлительном обсуждении ситуации в комиссии А. Рыкова (комиссии обороны). Через четыре дня председатель ОГПУ указывает своему заместителю Г. Ягоде даже на необходимость вывезти чекистские архивы из городов, лежащих вблизи польской и румынской границ. Спустя еще три дня (18 июля) Ф. Дзержинский фактически отчитал Г. Ягоду за непринятие должных мер по организации боевых групп на нашей территории на случай занятия некоторых районов поляками. В этот же день он потребовал усилить польское отделение Контрразведывательного отдела ОГПУ и вообще работу в отношении Польши, Белоруссии, Украины и Румынии.
Но не только Ф. Дзержинский бил тревогу. Своими собственными источниками информации располагали также НКИД, военная разведка и Коминтерн. Советское дипломатическое ведомство, как утверждает профессор Ю. Иванов, еще до переворота прогнозировало негативный его эффект и уже имело заранее выработанную позицию. Дело в том, что предварительный зондаж позиции советской стороны на возможные изменения проводился близкими к Ю. Пилсудскому лицами через некоторых советских дипломатических работников, в том числе и через заведующего отделом стран Прибалтики и Польши НКИД М.А. Логановского. Этот зондаж поляков был воспринят с большим недоверием. При этом не стоит забывать о том, что М. Логановский всего лишь три года назад возглавлял резидентуру ИНО ОГПУ в Варшаве и рассматривался тогда польскими властями не только как разведчик, но и как один из организаторов коммунистической пропаганды в стране и даже диверсионных акций. Поэтому странным казался выход именно на него. В итоге, с учетом всех обстоятельств, Коллегия НКИД СССР решила, что приход к власти Пилсудского был бы большой опасностью для нашей страны.
Отрицательно к перевороту Пилсудского отнеслась военная разведка. Ее агентурные источники информации и аналитики фактически предсказали переворот. В докладе о Польше, датированном началом апреля 1926 г. и подписанном начальником Разведупра РККА Я.К. Берзиным, указывалось следующее: «4. Характернейшим моментом нынешнего политического положения в Польше является подготовка к фашистскому (выделено мной. -А.З.) перевороту. Возможность объявления диктатуры как со стороны правого лагеря, так и со стороны Пилсудского является вполне реальной и быстро назревающей. Не исключена также возможность некоторого соглашения обеих лагерей… 5… Что касается СССР, то приход к власти Пилсудского нам представляется наиболее опасным, так как это повлекло бы за собой, по всей вероятности, обострение советско-польских отношений и ускорение перехода Польши на английскую ориентацию». Прогноз РУ РККА был подтвержден в очередном докладе от 21 июля 1926 г., в котором говорилось об антисоветской политике Пилсудского как непреложном факте. В многостраничном исследовании под названием «Будущая война», появившемся весной 1928 г., аналитики из Разведупра отмечали, что именно Польша в коалиции с Румынией и при поддержке Франции представляет и будет представлять в ближайшие годы основную угрозу. Для такого вывода разведчиков имелись серьезные документальные основания.
Говоря о позиции РУ РККА, нельзя не возвратиться к событиям первой половины 1920-х гг. и не коснуться темы о «Нелегальной военной организации» (НВО). Деятельность этой структуры напрямую влияла на состояние советско-польских отношений и формирование у польских политиков и военных образа главного врага в лице СССР. Итак, согласно докладу председателю Реввоенсовета Республики Л. Троцкому от тогдашнего члена РВС Западного фронта И. Уншлихта, который, замечу, одновременно являлся и членом Временного ревкома Польши, НВО была создана в конце 1919 г. Уншлихт и близкие к нему сотрудники фронтовой военной разведки отдавали себе отчет в том, что достигнутое перемирие и даже подписание в дальнейшем мирного договора не гарантируют от возможных новых военных столкновений, пусть и локальных. Как удачно выразился и обосновал свой тезис доктор исторических наук С. Полторак, обе стороны закончили войну «победоносным поражением», то есть не достигли намеченных целей. А сложившаяся ситуация несла в себе угрозу возобновления вооруженного конфликта. Коль скоро такая оценка обстановки присутствовала как у советских, так и у польских политических и военных деятелей, то принимались и практически зеркальные меры с обеих сторон. Поэтому нельзя согласиться с утверждениями некоторых польских и отечественных историков о том, что именно создание и деятельность НВО являются первопричиной усиления напряженности в приграничных районах после подписания мирного договора в Риге и в последующие несколько лет. В связи с этим напомню, что в первые месяцы 1920 г. НВО еще находилась в организационной стадии, а в это время антисоветские воинские формирования Б. Савинкова и генерала С. Булак-Балаховича на территории Польши фактически уже существовали. Они приняли участие в войне, а затем превратились (с согласия и при всесторонней поддержке польского Генерального штаба) в разведывательно-диверсионно-террористические отряды. По разным данным, к осени 1920 г. эти отряды насчитывали от 9 до 11 тысяч человек. Такого количества боевиков-партизан НВО никогда не имела. Нелегальная военная организация при РВС ЗФ скорее копировала структуру и методы работы Польской организации войсковой. Нельзя не заметить, что даже название у них были схожи. Поэтому будет справедливо говорить о первенстве поляков в создании подпольных разведывательно-боевых организаций в тылу у своего противника.
После окончания боевых действий НВО не только продолжала существовать, но и активно действовала на польской территории. К сожалению, постепенно снижался уровень управления ею. Организаторы НВО отбыли на другие участки работы. В апреле 1921 г. И. Уншлихта назначили заместителем председателя ВЧК, начальник Разведывательного управления ЗФ А. Сташевский возглавил объединенную резидентуру ВЧК и Разведупра в Берлине. Туда же были направлены Б. Бортновский – бывший заместитель начальника РУ ЗФ и его ближайший помощник С. Фирин. Лучшего «плановика» НВО – А. Славатинского – забрал с собой в Москву И. Уншлихт, где и назначил на ответственную должность в Секретном отделе ВЧК. Новые назначения получили и другие опытные сотрудники НВО. С прекращением военных действий не уделялось должного внимания деятельности НВО со стороны Разведупра РККА и разведотдела Западного фронта. Менялись командиры отрядов и личный состав боевиков. В целом ряде случаев командиры отрядов и групп не выполняли директивы руководящих центров, стали проявляться признаки самостийности. Целый ряд акций уже приносил вред усилиям советских дипломатов и в определенной степени затруднял работу национальных коммунистических партий. Особым отделом Западного фронта не было организовано контрразведывательное обеспечение аппарата и кадров НВО. По крайней мере, никаких сигналов о неблагополучном положении в этой организации от чекистов в Москву не поступало.
Авторы монографии о разведке Коминтерна И. Ландер и С. Чуркин утверждают, что операции «активной разведки» (НВО) в Польше были законспирированы даже от пограничников и местных органов ГПУ-ОГПУ. В данном случае вряд ли можно полностью согласиться с указанными авторами. Скорее всего, чекисты, что называется, «закрывали глаза» на действия боевиков НВО, расценивая их как полезные для нашей страны в текущей оперативной обстановке. Ведь отряды «активной разведки» добывали информацию не только о дислокации бандформирований на территории Польши, но иногда и об их подготовке к рейдам на советскую сторону. Эти сведения поступали в разведотдел Западного фронта, а также в ГПУ Белоруссии и использовались в борьбе с данным опасным явлением. Более того, в необходимых случаях сотрудники госбезопасности использовали группы НВО для проведения специальных акций в приграничной польской полосе. К примеру, в августе 1924 г. заместитель начальника Особого отдела Минского ГПУ С. Глинский организовал и с помощью боевого отряда НВО осуществил налет на помещение польской службы безопасности в городе Столбцы, где содержались арестованные политической полицией два делегата V конгресса Коминтерна: секретари ЦК КПЗБ С. Скульский (Мартенс) и П. Корчик (Логинович). Коммунисты-подпольщики были освобождены и доставлены в Минск.
Высшие партийные и чекистские инстанции обратили внимание на НВО лишь в начале 1925 г. Поводом к этому послужил так называемый Ямпольский инцидент. В ночь с 7 на 8 января отряд «активной разведки», прижатый польскими войсками к границе, с боем прорывался на нашу территорию. «Активисты» были одеты в польскую военную форму, поэтому наши пограничники, не уведомленные заранее о переходе партизан, вступили с ними в перестрелку. Не разобравшись в обстановке, боевики НВО разгромили советскую погранзаставу, приняв ее за вражеский кордон. А вот, что докладывал в Москву начальник погранохраны ГПУ УССР Н. Быстрых: «По донесению Волынской губернской пограничной охраны 5 января… отрядом польских войск в составе 40 пеших и трех конных было совершено нападение на управление 2 комендатуры Ямпольского отряда и расположенную при ней заставу № 5…». Получается, что даже такой высокопоставленный начальник не имел реальной информации.
Надо полагать, что вскоре в ОГПУ поступили уточняющие данные, указывавшие на причастность к нападению отряда «активной разведки». Реакция Ф. Дзержинского была быстрой и жесткой. Процитируем фрагмент его записки председателю ГПУ Украины В. Балицкому, составленной по «горячим следам». «Безответственным действиям Разведупра, втягивающим нас в конфликты с соседними государствами, – писал руководитель чекистского ведомства, – надо положить властно предел. Случай в Ямполе доказал, что на нашей территории существуют банды (выделено мной. -А.З.) против поляков, как равно и при содействии с нашей стороны работают банды за кордоном. Прошу Вас прислать мне срочно весь имеющийся у Вас материал…». После ознакомления с присланными документами Ф. Дзержинский подготовил проект постановления инициированной им комиссии Политбюро ЦК ВКП(б) по вопросу об «активной разведке». Эта записка легла в основу соответствующего постановления высшей исполнительной инстанции Компартии. В этом решении прямо говорилось о том, что с установлением более или менее нормальных дипломатических отношений с соседними странами из Разведупра неоднократно давались директивы о прекращении активных действий, но эти директивы не выполнялись в силу ряда обстоятельств. Исходя из этого, члены Политбюро посчитали необходимым: «а) активную разведку в настоящем ее виде (организация связи, снабжения и руководства диверсионными отрядами на территории Польской Республики) – ликвидировать; б) ни в одной стране не должно быть наших активных боевых групп, производящих боевые акты и получающих от нас непосредственно средства, указания и руководство». Одновременно в пункте № 12 постановления Политбюро отмечалось, что польские власти не имеют прямых доказательств действий на их территории руководимых из Москвы отрядов «активной разведки», а посему «всяким нападкам с польской стороны должен быть дан решительный отпор». Ф. Дзержинскому было предложено наложить взыскание в виде строгого выговора на полномочного представителя ОГПУ по Западному краю председателя ГПУ БССР Ф. Медведя за отдание без разрешения из Москвы приказа на проведение описанной выше операции в польском городе Столбцы.
После необходимого рассмотрения вопроса об «активной разведке» в плане его влияния на формирование польским руководством образа врага в лице СССР в середине 1920-х гг. возвратимся к оценкам Польши со стороны Коминтерна. Сразу отмечу, что от взглядов ОГПУ и Разведупра они практически не отличались. Однако здесь нельзя не упомянуть о том, что многие руководители польской Компартии заняли опрометчивую (если не сказать предательскую) позицию и высказались за поддержку переворота Пилсудского в мае 1926 г. Их, конечно же, «поправили» в Исполкоме Коминтерна, но политическое доверие они безвозвратно утратили, В протоколе заседания Политбюро ЦК РКП(б) от 29 мая 1926 г. прямо указано, что необходимо незамедлительно направить в ЦК польской Компартии телеграмму следующего содержания: «Голосование за Пилсудского считаем преступлением (выделено мной. – А.З.). Категорически требуем голосования против при всех условиях… Наше мнение абсолютно категорично и абсолютно единодушно. Ваше заявление, будто ошибки Польского ЦК являются ошибками только терминологического или стилистического характера, встречает наш самый решительный протест. На деле эта ошибка – грубейшая политическая ошибка оппортунистического характера. Если не поймете и не признаете этого, можете привести партию к катастрофе». В связи с процитированной выдержкой, несколько забегая вперед, отмечу, что в 1930-х гг. крупные польские политэмигранты в СССР дорого заплатили за свои и соратников по партии ошибки – были подвергнуты самым жестким репрессиям, вплоть до расстрела.
Польша определялась как главный противник не только в секретных документах Штаба РККА, аппарата ВЧК-ОГПУ и Коминтерна, но и в средствах массовой информации. Здесь видна позиция высших партийных инстанций, поскольку вся тогдашняя пресса работала под жестким контролем ЦК РКП(б), а публикации на внешнеполитические темы редко появлялись без конкретного указания Политбюро. На страницах газет и журналов культивировался образ «хищной», «белопанской», «буржуазно-помещичьей» Польши. Она стала символом «агрессивного капиталистического окружения» страны Советов, воплощением «образа главного врага». В журнале «Военное дело» была, к примеру, напечатана статья бывшего в то время начальником Оперативного управления Полевого штаба РВСР, будущего Маршала Советского Союза Бориса Шапошникова, «проникнутая насквозь духом грубого шовинизма». В этой статье «природное иезуитство ляхов противопоставлялось честному и открытому духу великорусского племени». Правда, в данном случае Реввоенсовет одернул Б. Шапошникова и даже приостановил издание журнала до полной замены редакции.
Кто является главным врагом, обозначало и непосредственно военно-политическое руководство Советской России, а затем и СССР. Ничем иным нельзя объяснить решение Политбюро ЦК РКП(б) о возвращении М. Тухачевского на должность командующего Западным фронтом в 1922 г. Это можно рассматривать как открыто выраженную советской стороной угрозу начать боевые действия против Польши в случае начала десантных операций врангелевских войск на юге России. Через три года, выступая на 7-м Всебелорусском съезде Советов в Минске, М. Тухачевский, явно с позволения высшего руководства, призвал правительство Белоруссии «поставить в повестку дня вопрос о войне с Польшей».
Специальная «польская» комиссия Политбюро ЦК ВКП(б), рассмотрев вопрос о совещании в Риге представителей генеральных штабов Польши, Латвии и Эстонии, пришла к выводу о том, что именно Польша, руководимая Францией, проявила наибольшую активность на этом совещании в деле сколачивания «единого антисоветского блока граничащих с СССР на Западе государств…»Исходя из такой оценки, Политбюро на своем заседании 9 апреля 1925 г. признало необходимым «максимальное усиление боевой и мобилизационной готовности Красной Армии, а также принятие мер по усилению охраны границ».
Завершая рассмотрение позиций военного и дипломатического ведомств, а также ОГПУ и Коминтерна по польскому вопросу, нельзя не привести фрагменты еще двух небольших по объему, но важных, на мой взгляд, документов – записки наркома по иностранным делам Г. Чичерина Ф. Дзержинскому от 14 июля 1926 г. и постановления совещания ОГПУ, НКИД и РВСР от 12 июля. Г, Чичерин известил председателя ОГПУ об окончательном варианте постановления о польской опасности и послал запись беседы с польским посланником. Из состоявшегося разговора однозначно вытекало, что Польша не готова подписывать какое-либо соглашение с СССР о ненападении без подписания нашей страной аналогичного с прибалтийскими странами. Нарком оценил такое утверждение как усиливающее для СССР польскую опасность.
Теперь представлю читателю и текст постановления, разработанный на совещании. Предварительно же посмотрим на состав участников: председатель ОГПУ и ВСНХ Ф. Дзержинский, С. Аралов – член Коллегии НКИД, нарком по иностранным делам Г. Чичерин, заместитель председателя ОГПУ В. Менжинский, начальник Иностранного отдела ОГПУ М. Трилиссер, заместитель наркома по иностранным делам Б. Стомоняков, заместитель председателя РВСР И. Уншлихт, начальник Разведупра РККА Я. Берзин, помощник начальника РУ РККА Б. Бортновский и член Коллегии НКИД, заведующий отделом прибалтийских стран и Польши М. Логановский. Из 10 участников совещания 5 человек являлись поляками по национальности. Понятно, что это были наиболее компетентные в СССР люди в вопросе советско-польских отношений. Вот, что они в итоге совещания решили: «В связи с приходом к власти Пилсудского и его политикой угроза новой войны с сопредельными нам государствами на Западе (Польша и Румыния) значительно усилилась. Совещание постановляет обратить внимание советского правительства на необходимость принятия соответствующих мер по линии дипломатически-экономической, линии военной и линии безопасности. Постановляется поставить этот вопрос в Комиссии т. Рыкова об обороне. Отдельным ведомствам поручается разработать в кратчайший срок относящиеся к этому предложения». Судя по тексту записки Ф. Дзержинского от 14 июля, он намеревался продолжить разъяснять тему о военной опасности со стороны Польши более широкому кругу партийцев – участников очередного пленума ЦК ВКП(б).
Следующий, 1927-й, год вошел в историческую литературу под знаковым определением «года военной опасности». Как известно, именно в этом году Великобритания разорвала дипломатические отношения с СССР, были совершены налеты на некоторые наши дипломатические и торговые представительства, резко осложнилась ситуация в Китае, где генерал Ц. Чан Кайши совершил государственный переворот и установил в стране диктаторский режим. По позициям СССР в Китае был нанесен серьезный удар. На фоне этих резонансных международных событий внутри страны обстановка также накалилась – развернулась ожесточенная борьба в ВКП(б) с Л. Троцким и его сторонниками. Среди последних было немало разного уровня командиров Красной армии, что не могло не сказываться на надежности войск и их готовности защищать страну, которой руководила группа приверженцев политики, проводившейся И. Сталиным. Не лишним будет упомянуть и о выступлении 26 декабря 1926 г. на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) начальника Штаба РККА М.Н. Тухачевского. Вот цитата из его речи: «Ни Красная Армия, ни страна к войне не готовы». С учетом изложенного я склоняюсь к точке зрения тех историков, которые считают, что военная угроза существовала. Наверное, не было другого периода в истории нашей страны в 1920-1930-х гг., когда противники СССР не задумались бы о нападении.
Нельзя полностью согласиться с утверждениями специалиста по истории международных отношений Л. Нежинского, который отрицает существование военной опасности в 1927 г. и в последующие два-три года. В обоснование своей позиции он заявляет об отсутствии планов нападения на нашу страну Германии, Великобритании, Франции, Италии, США, Японии и стран Прибалтики. Мол, до сего времени никто из отечественных и зарубежных историков и разведчиков не обнаружил наличие таких планов. Думается, что Л. Нежинский не делает различия между такими понятиями, как «опасность» и «угроза» и между «угроза реальная» и «угроза потенциальная». В теории безопасности все это уже давно разработано. Конечно, нельзя ставить знак равенства между складывавшейся тогда обстановкой и ее интерпретацией в целях агитации и пропаганды (как внутри страны, так и за ее пределами). Вероятно, последнее и кладет автор в основу своих утверждений. А что касается отсутствия планов агрессии против СССР, то могу в этом усомниться, поскольку интересующимся известна архивная политика, к примеру, британских властей. Из личного общения с известным историком английских спецслужб Эндрю Куком мне известно, что ему не дали возможность ознакомиться со всеми материалами дела агента СИС Сиднея Рейли за 1917–1924 гг. Или напомню о закрытости архивных материалов о перелете в Англию Р. Гесса. Варианты планов действий британского Генерального штаба или имеющие отношение к этому документы МИД мы вряд ли увидим в ближайшие годы.
Но вернемся к 1927-му и нескольким последующим годам. Кроме тех событий, о которых я уже упомянул, прямую связь с исследуемой темой имеет целая череда террористических актов против наших дипломатов за рубежом, иностранных дипломатов в Москве и другие подобные акции. Начнем, естественно, с убийства советского полпреда в Польше П. Войкова 7 июня 1927 г, С самого начала расследования произошедшего до советской стороны было доведено, что польские власти не имеют к этому теракту никакого отношения. Совершил его сын белогвардейца Б. Коверда, мстя за участие нашего посла в 1918 г. в убийстве царской семьи. Внешне версия выглядела правдоподобно. Однако резидентура ИНО ОГПУ в Польше через свою агентуру добыла важную (по крайней мере для дальнейших дипломатических шагов) информацию. Отбирая документы для сборника о русской военной эмиграции, я и другие составители 6-го тома обратили внимание на некоторые материалы, представленные архивом СВР России. Они относились к лету 1927 г. и содержали сведения, связанные с убийством П. Войкова.
В сводках ИНО ОГПУ отмечалось, что террорист прибыл в Варшаву из Вильно, где существовало несколько устойчивых групп бывших белогвардейцев. Польские власти относились к ним достаточно лояльно, якобы не вникая в суть их деятельности. Источники берлинской резидентуры советской разведки подтвердили эту информацию и уточнили принадлежность Коверды к одной из групп – Патриотическому (русскому) национальному союзу. Оказалось, что этим союзом руководит объект разработки резидентуры ИНО бывший есаул М. Яковлев, зарекомендовавший себя в «белых» кругах многочисленными жестокими убийствами красноармейцев и коммунистов в годы Гражданской и советско-польской войн. Мало того, он, как было точно установлено, являлся агентом польской разведки задолго до 1927 г. Варшавская резидентура уточнила, что возглавляемая Яковлевым организация финансируется из Парижа и издает газету «Новая Россия». Средства для газеты дает и 2-й отдел польского Генерального штаба. В разговорах Яковлев говорил о наступлении нового этапа борьбы с большевиками, а именно этапа индивидуального террора. Была выяснена и связь организации Яковлева с делом некоего П. Трайковича, пытавшегося 2 сентября завладеть почтой советского посольства, но убитого при нападении советским дипломатическим курьером. Все это наводило на мысль о некой причастности польской разведки к террористическим актам.
Однако по политическим соображениям информацию ИНО ОГПУ использовать не стали. По предложению наркома по иностранным делам Г. Чичерина члены Политбюро постановили разрешить ему «выдать Патеку (послу Польши в СССР. – А.З.) письменное заявление о ликвидации дела Коверды под условием сохранения этого заявления втайне впредь до проведения польским правительством мероприятий против белогвардейцев». Но, как явствует из сводки ИНО ОГПУ, перехватившего письмо генерала В. Горлова к бывшему послу России М. Гирсу, обыски у русских белогвардейцев были сделаны поверхностные и только для создания у публики видимости реакции на совершенные преступные акты. Такое поведение польских властей некоторым образом вдохновляло других русских эмигрантов-монархистов на продолжение серии террористических актов. Уже 4 мая 1928 г. сын бывшего «белого» офицера Ю. Войцеховский – глава Объединения русской молодежи в Варшаве – совершил покушение на советского торгового представителя А. Лизарева и сумел ранить его. Террориста арестовали, и суд назначил ему наказание 10 лет тюрьмы. Руководство советского дипломатического ведомства выразило удовлетворение таким решением, и далее вопрос о русских эмигрантах в Польше уже не ставился с такой остротой, как ранее.
Но политическое руководство СССР в закрытом порядке приняло некоторые ответные на совершенные теракты меры. Так, еще на заседании Политбюро 27 октября 1927 г. были рассмотрены вопросы комиссии по политическим делам, и принято решение о необходимости быстрейшего рассмотрения в судебном порядке дела Квятковского и срочной подготовке процесса над Т. Скальским. О первом мне, к сожалению, не удалось найти данных, а Скальский обвинялся в шпионаже в пользу Польши. Можно предположить, что и Квятковский – тоже, поскольку комиссия по политическим делам рассматривала только следственные материалы о шпионаже и контрреволюции.
ОГПУ активизировало работу по польским делам на Украине и в Белоруссии. Центральный аппарат тоже не остался в стороне. И некоторые результаты его работы можно проследить по двум судебным процессам, о которых с разрешения высших партийных инстанций было сообщено в прессе. Первый – дело Л. Любарского и др. Предыстория его такова. Иностранный и Контрразведывательный отделы ОГПУ после убийства П. Войкова завели несколько разработок на членов русской молодежной монархической организации в Польше и на их связи в нашей стране. Было известно, что руководители зарубежных организаций пропагандировали метод индивидуального террора в борьбе с большевистской властью в обстановке, когда Англия разорвала дипломатические и торговые отношения с СССР и обстановка резко накалилась. Но Польша, как сообщалось в польской и советской прессе, находилась на этапе длительных переговоров о заключении пакта о ненападении со своим восточным соседом, и договор мог быть подписан в ближайшие годы. Понятно, что на переговорный процесс оказывал влияние и фактор открытой работы в стране враждебных советскому государству организаций, связанных с эмигрантскими центрами в Париже и Берлине. Улучшение отношений между СССР и Польшей не могло бы не сказаться на обстановке вокруг русских в Варшаве и других городах. Поэтому, чтобы затормозить переговоры, а лучше и сорвать их, руководители организаций нацеливали отдельных своих членов на совершение громких акций как в Польше, так и непосредственно в СССР. В моем распоряжении нет данных, прямо указывающих на поддержку польской разведкой этих действий. Однако надо иметь в виду, что тогда польскому руководству скорее был выгоден лишь процесс ведения переговоров, а не достижение их результатов. Возможно, именно такую информацию предоставлял Иностранный отдел ОГПУ высшим советским инстанциям. По крайней мере, 12 августа 1928 г. внешняя разведка направила И. Сталину, А. Рыкову, Г. Чичерину, К. Ворошилову и руководителям ОГПУ специальную сводку «Подготовка Польши к войне». На этом фоне чекисты и действовали.
Считаю, что здесь вполне уместно изложить мою версию событий в рамках одного дела ОГПУ, основанную на анализе опубликованных материалов следствия по антисоветской организации «Демократический союз».
Одна из разработок эмигрантских группировок в Польше (мне известно, что она называлась «Пилсудчик») велась в отношении члена молодежной террористической организации в Варшаве Всеволода Любарского. Об этом персонаже чекистам было известно следующее: бывший работник органов снабжения Красной армии, дезертировал, бежал в Польшу. В 1920–1921 гг. активно действовал в бандах Булак-Балаховича, после окончания войны участвовал в разного рода антисоветских организациях в Варшаве. Женился на дочери давнего сподвижника «начальника польского государства» Ю. Пилсудского – директора одного из департаментов Министерства финансов Войтовича. Любарский, будучи сам ярым сторонником Ю. Пилсудского, вступил в Польскую социалистическую партию (ППС). Скорее всего, при посредничестве бывшего сотрудника польских спецслужб С. Павловского (соученика и близкого друга родного брата Любарского – Бориса) согласился работать на разведку Польши.
Подразделение ОГПУ, занимавшееся перлюстрацией корреспонденции, отследило переписку В. Любарского с рядом его друзей и родственников в Москве, и этих лиц чекисты, вне всякого сомнения, стали проверять. Вскрылись интересные в оперативном плане факты. Оказалось, к примеру, что родной брат В. Любарского – Борис являлся бывшим офицером, служившим в годы Первой мировой войны в царской контрразведке, а затем и Временного правительства. Несколько месяцев в 1918 г. он даже проработал в военной контрразведке Всероссийского Главного штаба Советской России и по заданию этого органа выехал на Украину для сбора информации. Фактически же сформировал в Киеве (с разрешения гетмана П. Скоропадского) охранную дружину, а с приходом в город частей Красной армии «перекрасился» и поступил на службу в органы снабжения советских войск. В 1923 г. был осужден на 5 лет лишения свободы за контрабандные операции с поляками. Добавлю, что его близкий друг С. Павловский в начале 1920-х гг. служил в польской разведке и постоянно общался в Варшаве с В. Любарским – объектом разработки ОГПУ.
Первая жена Б. Любарского – Анна – в этот период времени работала в аппарате ВЦИК СССР, в приемной М.И. Калинина. Она происходила из семьи атамана казачьего войска на Урале, два ее родных брата воевали на стороне адмирала А. Колчака и были в 1920 г. расстреляны как контрреволюционеры. На ее адрес шла вся переписка В. Любарского с друзьями и родственниками в Москве. Сестра братьев Любарских – Ольга – была замужем за упомянутым выше Павловским. Все указанные лица придерживались антибольшевистских взглядов, да другое вряд ли могло и быть. Фактически в Москве сформировалась группа противников советской власти, готовых оказывать содействие своему родственнику в Варшаве, обоснованно подозревавшемуся в терроризме.
По оперативным данным ОГПУ, В. Любарский вскоре должен был прибыть в нашу столицу для изучения возможности совершения террористических актов в отношении членов советского правительства. Ранее для перехвата устремлений польской разведки и эмигрантских организаций, а также контроля за поведением «Пилсудчика» в Москве, была организована связь последнего с одним из его приятелей еще по гимназическим временам – секретным сотрудником КРО ОГПУ. Чекисты не сомневались в том, что объект разработки, как и его хозяева из польской разведки, «клюнут» на нашего агента. Ведь он не только был поляком по национальности, но и в 1917–1918 гг. возглавлял польскую скаутскую организацию в Москве, связанную с Польской организацией войсковой. Тогда он зарекомендовал себя польским националистом, да и в последующие годы внешне оставался таковым. Павловский, дважды приезжавший в 1923–1924 гг. в Москву, тоже знал агента и мог ориентировать о нем польских разведчиков. И вот 4 августа 1928 г. под видом сопровождающего дипломатического курьера (с дипломатическим паспортом для страховки от возможного ареста чекистами) В. Любарский прибыл в нашу столицу. Он посетил всех родственников и установил контакт с агентом, подставленным ему органами ОГПУ.
Не имея доступа к материалам разработки, трудно определить, почему в поле зрения агента не попал двоюродный брат В. Любарского – Лев. А ведь последний проходил по оперативному делу контрразведывательного отделения Черниговского отдела ГПУ Украины «Демократический союз». Некоторые члены этой молодежной антисоветской организации высказывали террористические намерения, имели на руках огнестрельное оружие. Противобольшевистские настроения родственников укрепили в сознании молодого человека решимость совершить террористический акт. Свою лепту внес и «Пилсудчик», подсказавший Льву один из вариантов и нацеливший его на Н. Бухарина и М. Калинина. Считалось, что эти советские деятели охраняются менее других высокопоставленных правительственных чиновников. В итоге Л. Любарский, не выследивший указанных лиц, застрелил крупного военного работника, участвовавшего в это время в работе съезда Коминтерна – старшего инспектора Политического управления Красной армии Р.С. Шапошникова. Террористический акт произошел 16 августа 1928 г., через пять дней после отъезда «Пилсудчика» в Варшаву. Чекистам ничего не оставалось, как закончить успешно развивавшуюся оперативную игру с польской разведкой и эмигрантской организацией. Все члены «Демократического союза» и близкие родственники Л. Любарского были арестованы и в 1929 г. осуждены.
С рассмотренным делом имело связь и другое, раскрытое ОГПУ уже в 1932 г. Напомню, что в это время шли интенсивные переговоры между советскими и польскими дипломатами по поводу подготовки к подписанию пакта о ненападении. На этом фоне 6 марта неизвестный произвел несколько выстрелов из револьвера в проезжавшую машину германского посольства. Как оказалось, в ней находился советник посольства фон Твардовский. Он получил ранение в шею и кисть руки. Практически на месте совершения преступления террорист был задержан и установлена его личность. Им оказался нигде не работавший житель Москвы Иуда Штерн. При допросе в ОГПУ он рассказал, что убедил его совершить убийство германского посла некий Сергей Васильев. Его вскоре тоже задержали. Судя по показаниям этих двух лиц, они готовили террористический акт в отношении посла Германии фон Дирксена с целью добиться резкого ухудшения политических и экономических связей этой страны с СССР и даже возможного разрыва дипломатических отношений. В ходе короткого, но тщательного расследования было установлено, что Васильев был близко знаком с А. Любарской, осужденной по делу «Демократический союз».
Вырисовывалось следующее: имевшая связь с агентом польской разведки В. Любарским, она обрабатывала в антисоветском духе своего родственника Льва Любарского, который намеревался совершить убийство М. Калинина или Н. Бухарина в политических целях. Для следствия это означало одно – часть террористической группы, созданной польской разведкой, не была раскрыта и поэтому уцелела в 1928 г. Теперь Васильев и Штерн решили продолжить свою преступную деятельность в интересах Польши и совершить теракт в отношении немецкого посла. Только из-за ошибки исполнителя пострадал советник посольства.
Уже 11 марта 1932 г. газета «Правда» опубликовала сообщение ТАСС о том, что предварительное следствие закончено и уголовное дело передается в прокуратуру. Отмечалось, что слушание этого резонансного дела будет проходить в Военной коллегии Верховного суда СССР. Связь с польской разведкой была зафиксирована уже в тексте проекта приговора. Но в первых газетных отчетах о процессе отмечалось лишь то, что Васильев действовал в интересах третьих лиц. Однако 7 апреля в газетах уже прямо указывалось на связь террористов с группой, созданной должностным лицом Польской республики В. Любарским. Надо полагать, такая установка судьям и прессе была дана на основании решения комиссии по политическим делам Политбюро ЦК ВКП(б). Эта комиссия также решила и опубликовать приговор в центральных газетах. Более того, созданию у иностранцев и наших граждан ощущения открытости и непредвзятости расследования способствовало удовлетворение советскими властями прошения польских дипломатов о присутствии на судебных заседаниях при рассмотрении дела. Некоторые исследователи утверждают, что все равно не удалось избежать неблагоприятных комментариев зарубежной прессы по поводу процесса. Однако нужный эффект в преддверии заключения договора с Польшей был достигнут. По крайней мере, никаких протестных записок в Политбюро ЦК ВКП(б) относительно действий чекистов советское ведомство иностранных дел в этот раз не направляло в отличие от некоторых других судебных процессов, затрагивавших международную проблематику.
Несмотря на то, что Наркомат по иностранным делам и советская пресса создавали все условия для скорейшего заключения договора с Польшей, органы госбезопасности не прерывали свои мероприятия по подавлению разведывательно-подрывной активности польских спецслужб. Ведь сохраняли свою силу многие решения высших партийных и государственных структур по этому вопросу, такие как постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 15 марта 1930 г. «Об Украине и Белоруссии».
Как на реального врага указывали на Польшу и чекистские руководители. Это подчеркивалось во многих секретных приказах и циркулярах, предназначенных для неукоснительного исполнения на местах. К примеру, в ноябре 1932 г., то есть через несколько месяцев после подписания договора о ненападении, Особый отдел ОГПУ разослал в территориальные органы и аппараты военной контрразведки указание «Об усилении борьбы со шпионско-диверсионной деятельностью 2-го отдела Польского главштаба». В данном документе отмечалось, что резко активизировалась работа польской разведки, проведена ее реорганизация. Этот факт расценивался в разрезе реальной подготовки к вооруженным действиям. Подобного рода указания давались и в последующие несколько лет.
Рижский мирный договор между РСФСР и УССР с одной стороны и буржуазно-помещичьей Польшей – с другой о прекращении войны был подписан 18 марта 1921 г. Новые, во многом случайные границы между советскими республиками (РСФСР, Украиной, Белоруссией) и Польшей почти нигде не совпадали с этническим размежеванием. В результате войны к Польше отошли половина Белоруссии и четверть Украины. Линия границы прошла всего в нескольких десятках километров от столицы одной из советских республик – Минска – и значительно приблизилась к другому центру – Киеву. «Начальник польского государства» Ю. Пилсудский открыто выступал за дальнейшее расширение границ на Востоке, подразумевая при этом возможное использование как политических, так и военных мер. Это обстоятельство порождало у советской стороны ощущение постоянной нестабильности и напряженности на западных рубежах, угрозы конфликтов с соседней страной. Польша же, получив территории, населенные в основном украинцами и белорусами, не воспринимавшими доминирование поляков над собой, боялась организованных СССР повстанческих действий с опорой на национальные меньшинства. А далее, по мнению польских элит, могли начаться и агрессивные действия Красной армии.
В результате подобного рода прогнозов по обе стороны границы в умах очень многих людей вскоре утвердились соответствующие стереотипы, больше свойственные состоянию войны, чем мирной обстановке. Польский историк 3. Залуский в своей книге «Пути к достоверности», опубликованной в Варшаве в 1986 г., отмечал: «Реальные обстоятельства польско-советских отношений в межвоенном двадцатилетии сформировали события 1920 г… Люди, которые разрабатывали и реализовывали политику на протяжении всего межвоенного периода и в Варшаве, и в Москве, – это были люди, сформированные в 1920 г.» Нельзя не отметить, что за 1919–1920 гг. около 1,5 млн граждан России, Украины и Белоруссии прошли через бои с польскими войсками на Западном и Юго-Западном фронтах, лично столкнулись с «панами» и имели определенные негативные психологические и политические представления о них. После окончания войны происходил процесс репатриации, массы людей перемещались из Советской России и наоборот. В отчете Центроэвака указано, что «центр тяжести репатриации падает на Польшу». Общее количество репатриантов, согласно приведенным в отчете данным, только за период с 1 января по 1 декабря 1921 г. составило около 600 тыс. человек. И это без учета Украины и Белоруссии. Многие из отбывавших в Польшу, особенно военнопленные, не испытывали никаких симпатий к советскому строю и вообще к нашей стране. Те, кто возвращался в Россию, Украину и Белоруссию из польского плена, а также бывшие политические заключенные польских тюрем, относились к властям Польши ничем не лучше. Как сейчас ясно, несколько десятков тысяч советских военнопленных были убиты или умерли в результате нечеловеческих условий содержания в концлагерях. Среди советских фронтовиков, а также военных и партийцев, которые работали в ближайших тылах, настрой был тоже соответствующий. К этой категории лиц относились и чекисты.
Еще со времени боевых действий борьбой с польской разведкой активно занимались, к примеру, заместитель председателя ВЧК-ГПУ И.С. Уншлихт, будущие руководители Особого и Контрразведывательного отделов ОГПУ А.Х. Артузов и Я.К. Ольский, начальник Секретно-оперативного управления Е.Г. Евдокимов, начальник Административно-организационного управления И.А. Апетер и некоторые другие высокопоставленные сотрудники органов госбезопасности. В мероприятиях по польской линии в период войны было задействовано большое количество чекистских руководителей среднего звена и рядовых сотрудников. До свой смерти в июле 1926 г. их действия направлял и контролировал глава ВЧК-ОГПУ Ф.Э. Дзержинский. Указанные выше ответственные работники органов госбезопасности на протяжении 1920-х, а некоторые и до середины 1930-х гг., определяли стратегию противодействия шпионажу и другим видам подрывной деятельности иностранных спецслужб и были абсолютно уверены в том, что главные удары по безопасности нашего государства в этой сфере наносят именно польские спецслужбы при всесторонней поддержке со стороны разведок Англии и Франции.
Аналогичная «личностная» ситуация сложилась и в сопредельной стране. С июля 1920 г., на протяжении советско-польской войны и нескольких последующих лет (до 1923 г.) начальником 2-го отдела Генштаба Польши (в функции которого входили разведка и контрразведка) оставался И. Матушевский. В Первую мировую войну он служил в одном из гвардейских полков царской армии, отличился в боях, а с 1918 г. перешел на разведывательную работу в Войско Польское. Под псевдонимом «Кушелевский» возглавлял крупную шпионскую организацию в тылу красных войск в районе Минска. Позднее (в начале 1920 г.) он создал и руководил нелегальной резидентурой на территории Украины. Ближайшие соратники И. Матушевского прошли похожий путь, что называется, «закалились» в борьбе с чекистами и советской военной разведкой.
Под руководством его предшественника на посту начальника 2-го отдела ПГШ М. Мацкевича разрабатывались основополагающие инструкции по разведывательной службе, направленные в основном против Советской России. В этой связи важно иметь в виду, что кадровый костяк руководящих и оперативных работников польской разведки, действовавших на основе этих инструкций, многие годы составляли члены Польской организации войсковой (ПОВ). Официально данная организация прекратила свою работу на территории этнической Польши примерно к середине 1919 г. Но на Украине и в Белоруссии она только нарастила свои усилия и вербовала новых сотрудников в интересах расширения разведывательно-подрывной деятельности против Советской России и союзных ей республик. В середине января 1919 г., когда Информационный (разведывательный) отдел Верховного командования Войска Польского (ВКВП) был реорганизован, в его состав вошел реферат по вопросам ПОВ. Как указывает польский историк А. Мисюк, этот реферат использовал членов организации для ведения разведывательной и диверсионной работы. Большинство офицеров и агентов разведывательного подотдела 2-го отдела польского Генштаба (как ранее и Информационного отдела ВКВП), направлявшихся на советскую территорию в 1919–1920 гг., имели явки только к членам ПОВ и реализовывали свои задания не от имени 2-го отдела, а маскируя их под поручения руководства ПОВ в Варшаве.
В ноябре 1920 г. в Риге прошла секретная встреча И. Матушевского с польскими военными атташе в Латвии и Эстонии. На совещании планировалось наметить на послевоенный период главные направления разведывательных акций в Советской России. После выступления начальника 2-го отдела ПГШ участники тайной мини-конференции единогласно приняли тезис, что соседство с большевистским режимом несет в себе угрозу для независимости вновь созданного польского государства.
И. Матушевский еще в 1922 г., находясь на посту руководителя польских спецслужб, разработал, а затем всячески внедрял в политическую практику концепцию «двух врагов». Он утверждал, что с востока и запада Польша граничит с враждебными государствами. И польский историк и политолог профессор А. Скшипек, разъясняя взгляды И. Матушевского, совершенно справедливо пишет, что последний обнародовал свой меморандум в то время, когда память о советско-польской войне была еще свежа и подавляющее число граждан полагало вполне возможным скорое возобновление активных боевых действий с СССР. Формирование оценки СССР как главного врага основывалось не только на добывавшихся польской разведкой материалах. Большую роль играл фактор русофобии, а также широко распространенное мнение о том, что СССР – это Российская империя в новом обличье со всеми вытекающими из этого последствиями для нового польского государства.
На основе приведенных фактов можно констатировать, что у двух соседних стран имелись как объективные, так и субъективные предпосылки к определению друг друга в качестве врага № 1. И это предопределяло масштаб, интенсивность и степень жесткости противоборства их национальных спецслужб. Руководство двух государств на протяжении всего межвоенного периода нацеливало аппараты разведок и контрразведок на бескомпромиссную борьбу с противником, используя при этом все имевшиеся возможности.
С другой стороны, новейшая историография, материалы доступных ныне архивных фондов как у нас в стране, так и за рубежом свидетельствуют о том, что ни Польша, ни СССР не имели достаточных материальных и иных ресурсов для агрессии, хотя и готовили свои войска к возможной вооруженной схватке. Польша на международной арене целенаправленно пыталась сколотить антисоветскую коалицию с Латвией, Литвой, Финляндией и Румынией. Предпринимались попытки объединить под своей эгидой военное планирование и его разведывательное обеспечение на случай весьма вероятных, по мнению польских политиков и военных, наступательных действий со стороны Советского Союза. Опасаясь удара с советской стороны и вероятной поддержки его действиями германских войск, Польша настойчиво совершенствовала свои вооруженные силы и специальные службы, тратила огромные финансовые средства на оснащение войск новыми видами техники и вооружения, обращала серьезное внимание на разведывательно-подрывную деятельность в СССР, оценивая его как своего главного вероятного противника.
Польская пресса целенаправленно работала над демонизацией руководства СССР, настойчиво вбивала в умы поляков мысль о подготовке Красной армии к броску на Запад. Практически ежедневно в центральных и местных газетах появлялись публикации о подрывных действиях со стороны советского государства и Коминтерна.
Польское руководство стремилось проводить политику «равного удаления» от Москвы и Берлина, поэтому маневрировало, несколько приближаясь то к одной, то к другой стороне в зависимости от обострения обстановки на восточной или западной границе. А отсюда в руководящих кругах СССР рождались обоснованные подозрения относительно возможного плана Польши развязать военные действия против нашей страны. Дипломатические маневры оценивались лишь как прикрытие реальных замыслов.
Чтобы вовремя определить «критическую точку» напряжения во взаимоотношениях с СССР и Германией, польское правительство стремилось иметь как можно больше реальной политической, военной и экономической информации, направляя острие своих спецслужб на Красную армию и флот, на советскую оборонную промышленность и транспорт.
Сказанное здесь с полным основанием можно отнести и к СССР. К примеру, чего только стоила добытая советскими спецслужбами информация о действиях польской разведки по созданию и руководству так называемым «прометейским» движением, нацеленным на развитие сепаратистских организаций в СССР с целью развала нашего государства. В «прометейских» структурах, действовавших под контролем и при финансовой подпитке со стороны польской разведки, большинство составляли националистически настроенные эмигранты из Украины, Белоруссии, Северного Кавказа и Закавказья. Обо всем этом читатель подробно узнает из прилагаемой к монографии специальной статьи.
Несмотря на возможные возражения некоторых историков спецслужб, нацеленных только на прославление своих структур, рискнем предположить, что именно недостаточно эффективная работа разведывательных служб по добыванию необходимой принимающим решения инстанциям информации и вполне успешная деятельность контрразведок порождали взаимные страхи. Это относится и к Польше, и к Советскому Союзу. В 1920-1930-е гг. провалов в агентурно-оперативной работе было немало у нас, и у поляков.
Таким образом, можно уверенно говорить о настойчивом формировании на протяжении всего межвоенного периода образа врага с обеих сторон – как в Польше, так и в СССР. Взаимные страхи перед очевидной, казалось бы, подготовкой агрессии с неизбежностью приводили к усилению разведывательно-подрывной и контрразведывательной деятельности двух соседних государств.
Войти с помощью соц. сетей: