Глава 30
В ушах толчками шумела кровь, но я бежал. Содержимое желудка давно уже лезло наружу, только вот остановиться значило бы гораздо больше, чем просто потерять три старинных монеты из пяти. Я был в бешенстве. Нёсся, расталкивая всех и вся. Хотел придушить эту сучку, кем бы она ни была!..
Шлейф уже истаял, сорока скрылась за поворотом, летя дразняще низко. Но след её мне и не требовался. Клептоманка в перьях ещё не знала, с кем связалась. Я бежал, слушая только одно.
Вибрации утробного рыка из-под храмового пола.
Дух вёл меня чередой домов-колодцев с празднично-красивыми фасадами и убитыми вхлам дворами в окружении обшарпанных, забывших слово “ремонт”, стен. Через одну освещённую улицу с сигналящими машинами, потом через другую. В конечном итоге я опять очутился невесть где, в темноте, разбавленной мутно-красными вспышками-отголосками сердца и какой-то агрессивной гитарной музыкой, доносящейся словно бы из глубокого подвала.
Я хотел оглядеться, но вместо этого согнулся пополам и выблевал всё пиво. Полегчало. Рядом кто-то презрительно фыркнул, колокольчиком прозвенел девичий смех, музыка ненадолго стала громче, а затем снова приглохла.
Я выпрямился. Это, видимо, был чёрный ход какого-то клуба, у дверей которого стоял хорошо утеплённый крепкий парень, который, казалось, вовсе меня не замечал. Дух совершенно точно вёл внутрь. Я шагнул к двери решительно, готовый затормозить реальность, чтобы пройти, или даже подраться с пареньком, если тот окажется ловчим. Но ни первого, ни второго не потребовалось. Он даже дверь открыл и поздоровался, вежливо пожелав приятного вечера.
Последний раз, когда со мной был так вежлив незнакомый человек, случилось чудовищное цунами…
Передо мной протянулся длиннющий коридор, в конце которого мерцал фиолетовый свет. Я пошёл вперёд, готовый ко всякому. Это запросто могла быть ловушка. Хотя нет, вряд ли. Шлейф за сорокой истаял почти сразу, едва обозначив направление, в котором она полетела. Выследил её я сам, с помощью Духа.
Чем ближе был этот свет, тем яснее становилось, что в клубе вовсю гремит концерт. Агрессивно-крикливый вокал поверх гитарного звука я не узнать не мог.
“Устро-ой дестрой
Порядок это отстой
Круши, ломай, тряси башкою пустой!
Допей, разбей и новую открывай!
Давай, дава-а-ай!”.
Душный клуб был переполнен спящими, как скотобойня в канун Курбан-байрама — баранами. Меня тут же пихнули, поволокли, отпустили, поцеловали, извинились и вскользь облили пивом. Со всех сторон визжали молоденькие девчонки и прыгали тестостероновые накопители, которым для стеклянного взгляда нужен был вовсе не храм внутри головы. Всем было предельно хорошо. Когда-то и я был таким же. Когда-то мы все были такими же, а кто нет — страшен.
А со сцены неслось:
“Честное слово, я не виновен!
Я не помню, откуда столько крови
На моих ладонях и моей одежде:
Я никогда никого не бил прежде,
Я никогда ничего не пил прежде
Был тих, спокоен, со всеми вежлив”.
Народу было никак не меньше двух тысяч. Над танцполом нависал балкон, но на нём едва ли можно было кого-то разглядеть — слепили прожекторы. Гитара Нойза ревела, толпа прыгала и тоже ревела, и вклиниваться в неё было попросту опасно, если не повторять движения масс. Можно было бы просто затормозить действительность, да и пройти всюду, где нужно, расталкивая болванов, но я опасался. Помнил, что говорил по этому поводу Виктор сразу после стычки в автобусе. Прикосновение ловчего в приостановленной действительности сильно вредит спящему.
И что-то удерживало меня от полноценного погружения в сферу сущностей… Это что-то и привело меня сюда. Охотничий инстинкт.
Я ходил с краю, толкался в поисках хоть какой-то возвышенности. Но хватило меня всего на несколько минут, и в конце концов я просто выбился из сил. Попробуй, пободайся с этими кабанами! Ничего не оставалось, я повернулся к сцене и уставился на тощего поэта с гитарой и грустным взглядом. К этому времени его адски драйвовая песня уже подходила к концу.
Толпа ещё полоумно ревела припев и прыгала, когда Нойз отвернулся от микрофона на стойке, глотнул минералки и начал решать какие-то то ли организаторские, то ли музыкальные вопросы, наплевав на зал. Сквозь трясину жарких тел я двинулся к выходу. Меня замутило с новой силой, хотелось глотнуть свежего воздуху. Подышать маленько, в себя прийти и…
— Всем привет!
Голос. Он был космически глубоким, магически объёмным. Казалось, это какой-то фокус, накрутка звукорежиссёра. Голос остановил меня — как ботинки в пол вцементировал! Я обернулся и увидел на сцене её. Цыганку. Только уже не ряженой, а в маленьком чёрном платье, свободном понизу и обтягивающим сверху. Она говорила, держа микрофон малость небрежно и умеючи, при этом поигрывала пальцами и стреляла иссиня-чёрными глазами в зал так, что тестостероновая его часть определённо видела в микрофоне ещё и кое-что иное.
— Сегодня я представлю вам, мои хорошие, новую песню. Ваня пообещал помочь её исполнить, — она махнула за кулисы, а за рукой потянулась тончайшая сеть бело-чёрного кружева. Крыло. — Скажем спасибо ему! С рифмой у Нойза всегда было хорошо, не то что у меня. Но вы меня за другое любите. А Ваня герой, да. Потому что мистику Ваня не переваривает и согласился только потому, что я его очень попросила.
Я затормозил вращение реальности. И онемел. Но этого же не могло быть! Просто. Не. Могло. Быть.
Спящая!
Воздух вдруг сделался жарче, кислее и гуще — толком не вдохнуть! Меня повело — то ли от злости, то ли ещё от чего. Но Дух рычал. Тихо, устало уже, но настойчиво толкая к ней, прямо на сцену — вот она, хватай!
Цыганка была сущностью! Не человеком!
Я почти уже решился провалиться на сферу ниже. Но она вдруг посмотрела прямо на меня, подняла тонкую бледную руку, по которой скатились несколько золотых и платиновых браслетов, и, сморщив носик, щёлкнула пальцами.
Гитары дали такой мощный звук, что даже дыхание перехватило, а вибрации от пола отозвались в кончиках волос. Нити музыки прошли по каждой клетке моего тела и сплелись пульсирующим клубком в мозгу. Да, это была ловушка. Я попался и ничего уже не мог с собой поделать. Я кайфовал.
— Кто-то хотел ответов? — призывно подалась вперёд цыганка, продолжая смотреть на меня одного. — Не вопрос — всего-то три монеты!
Зубодробительной сбивкой гитарный ритм прошили ударные, свет вспыхнул и угас под затухающий пульс басухи — жертвенно, пульсирующе. Толпа пришла в движение и заулюлюкала, я даже не сразу понял, почему. На сцену медленно вышел Нойз, буднично так, словно за хлебом, нажал ногой на педальку примочки и вступил — и ритм-гитарой, и вторым исполнителем, резко, как манифест, зачитывая каждую вторую строчку песни. А цыганка вскрыла зал, как консервную банку, будоражаще-мощным, визгливым вокалом:
“Когда родится первый Проводни-ик,
Воронка мира замедлит кружение
И Жернов поглотит даже солнца бли-ик.
От голода. В изнеможении.
Мучительно пуста была его страда-а,
Под стопами-копытами-когтями божьими
Но когда змея укусит кончик своего хвоста-а
Вскинутся мечи над теми божествами ложными”.
Голос цыганки, казалось, сам был способен вращать целую вселенную! Я стоял разинув рот, качаемый кем-то прыгающим даже тут, у выхода, и пытался понять хоть что-то.
“Когда погибнет первый Проводни-ик,
Настанет час голодного Жернова!
Все слои реальности он пронзи-ит,
Чтобы насытиться по праву первого”.
Толпа и вправду сделалась похожа на обезумевшее от запаха крови стадо. Люди ничего не понимали, и просто ревели, захлёбываясь массовым экстазом. Нойз вдруг схватил микрофон и выдал с такой экспрессией, что вены на его висках стали видны даже отсюда:
“Когда погибнет первый Проводник.
Чаши весов покажут кто мал, кто велик.
И если ты услышал меня, то беги.
К самому краю, вверх по руслу изначальной реки!”
Он швырнул микрофон, сорвал с себя ремень гитары, бросил её тут же, на пол, и ушёл. Но цыганка, улыбаясь, двигаясь под замедляющийся гитарный ритм, продолжила своим нечеловечески глубоким голосом вдавливать меня в отполированный подошвами пол:
“Всякий ловчий ловит, но не всякий ловим
Тенётами любви — чистой, жертвенной!
В логове змеи был рождён херувим,
Готовый потратить себя на прозревшего смертного!”
Даже прожекторы не удержались на кронштейнах и запрыгали, завертелись. Меня опять согнуло пополам, и музыка слилась в сбивчивый стука сердца, наложенный на шум какого-то беспокойного моря в ушах.
Я открыл глаза. Холодный воздух, пар изо рта. Кажется, я вывалился из клуба, когда понял, что не могу дышать. И стоял теперь, как идол, прямо посреди пешеходной части улицы. Спереди, в каком-то метре-полутора проезжали машины, а сзади темнел тот самый проулок, из которого ещё доносился рёв и визг гитар. Там же стояла и она, поигрывая моими монетами. Точнее, уже своими.
— Кто ты такая?.. — прохрипел я, давясь осознанием, что цыганка легко могла меня убить в клубе. Могла! Но не убила. — Почему ты…
— Остановись, мой хороший, остановись! — махнула она ладошкой и звякнула множеством браслетов. — Я никогда просто так не отвечаю на вопросы. Такова уж моя суть. Задавай вопросы правильные, их у тебя всего три.
Я стоял. Как дурак топтался на месте, боясь, что если сделаю хоть шаг — к ней ли, в сторону ли — цыганка сгинет. Она тоже не уходила, и всё мерила меня взглядом, усмехаясь надменно, ломая красивую чёрную бровь с вызовом — ну, мол, чего озяб-то, соколик?.. От неё несло древностью. Женскими страхами и кровью. Украденными жизнями от неё смердело, чудовищным способом прерванными прямиком в утробе.
И где дед, когда он так нужен?..
Всего четыре единицы энергии в храме. Бильвизу было поровну, когда я затратил на него три. А эта — даже не редкая. Она ж как живая! И стоим мы сейчас в сфере спящих, и пела она для спящих! Да и выглядит она, как обычный человек! Маскировка! Цыганка была легендарной сущностью, точно. И я обязательно выясню, какой именно.
А дёргаться лучше не стоит. Урок Прета я запомнил, да.
— Я прочла про тебя, прирождённый рода Велес, всё по своим перьям, — продолжала позвякивать монетами она. — Поэтому мы говорим. Твой род возрождается, но ты пока даже не знаешь, ради чего. У вас нет общей цели.
— Цель есть у меня, — выдавил я, внутри храма взывая к деду.
— Месть! А как же! Но если ты продолжишь начатое, то в конце получишь только разочарование. Ты избрал неверное начало для своего пути. Тебя ведут.
— Кто?
— Много кто. К тебе тянутся десятки пуповин, мой хороший. Ты сын множества родителей. Но вижу точно: ведёт тебя и та, кто родилась сотни раз, кто жизни свои, как кожу скидывает! Она тоже жаждет мести.
Стало душно, несмотря на морозец. Я расстегнул верх пуховика. Цыганка усмехнулась и продолжила:
— Ещё вижу: ты способен и должен добиться своего! Но не сейчас. Запомни мои слова. Остынь. Не ходи ни за кем. Не будь на поводу. Начни путь заново, наберись сил.
— Как?
— Род. Сила в нём. И в верных союзниках. Прямо сейчас возрождается не только Велес, хороший ты мой. Я знаю это потому, что вырванный из чрева неокрепший плод — моя стезя! А прирождённые таковы и есть — беспомощные, опустошённые, в крови и слизи, как в остатках прошлой жизни, из которой их выдернули. Помнишь себя?
Я хотел спросить, что ей от меня нужно, но осёкся. Вместо этого просто пялился на цыганку, выжидая. Остался всего один вопрос. И она продолжила, хитро сощурившись:
— Я помогаю тебе, прирождённый, потому, что такие, как ты — моя надежда. Наша надежда. Нас истребляют, мой хороший. И почти уже истребили. Кто защитит нас — появившихся задолго до того, как славяне стали единым народом? Ты? Или твоя соседка? — цыганка показала мне одну монету, — Московский мальчик позолоченный? — повернула “лицом” другую, — А может тот, кто пробудился далеко в Сибири? — покрутила она меж пальцев третью и снова начала вертеть их все разом, как заправская циркачка. — Или вместе вы станете новым стержнем Вотчины?
Я молчал. Мысль, что в погоню за Сабэль меня толкала сама Нонго как-то не умещалась в череп. Она была нелогична и противоречива. Пусть не только Нонго, но от этого легче как-то не становилось. Не было никакой гарантии, что цыганка не врала, конечно. Тут бы выручил патриарх. Если б откликнулся.
— Старым родам нет дела до нас. Они продают нас за сомнительную привелегию продолжать привычную жизнь. Прошлое? Они его стараются забыть. Им нет дела до себя, ведь предавая наследие предков, они пускают себе кровь. Будущее? Не смеши, мой хороший, — лишь бы сейчас было хорошо! Старым родам нет дела ни до чего. Они уже мертвы. Они гниют, готовые разложиться на кусочки, расползтись червями под подошвы чужеродных хозяев. Недолго им осталось, недолго. Но не все такие, мой хороший. Да только вот Вотчина — власть! суть! мощь! — у таких.
Дух утомился и больше не пытался “вразумить” меня, чтобы я изловил говорящую со мной сущность. В храме стало пыльно и тихо. Один только Жигуль сидел на жопе, кряхтел и плевался, морща и без того уродливую рожу. Рэп вперемежку с готичным вокалом ему, видимо, не очень понравился.
Дед так и не откликнулся.
— Я пришла направить, отвести от верной гибели, чтобы ты отвёл от гибели других прирождённых. Знаешь, со мной это не впервые… Однажды я уже проиграла. Но попробую ещё раз. Лучше стучать клювом в железный зев сомкнувшегося капкана в надежде на чудо, чем просто на него смотреть, верно?..
Я вдруг понял, что как бы ни выглядела, какой бы силой ни обладала, цыганка оставалась всего лишь сущностью. Чёртовой стародавней программой с расширенным, но один хрен ограниченным набором действий!
— Как тебя зовут?
Я ожидал чего угодно, но не этого. Цыганка улыбнулась. Мимолётно, как бы сама от себя того не ожидая. Словно я спросил что-то такое, чего она не слышала вот уже много-много лет, и что было ей очень-очень приятно.
— Лэйла моё имя, — покачнула головой она. — Я Сорока-Вешница, мой хороший, не плутай в догадках. Держи!
Монеты вдруг звякнули в воздухе, но поймал я только две из них. Третью пришлось поднимать с асфальта.
— Смерть!.. — оживилась сущность и просмеялась омерзительно, как застрекотала по-сорочьи. — Один из трёх! Что ж, не так уж и плохо!..
Монеты были исцарапаны. Прежде чем снова спрятать их, я глянул на рытвины от когтей, но при таком освещении разобрать рисунок не получилось.
— Найти этих троих. Не будет тебе вернее союзников, чем они. Сумеешь помочь им уцепиться за жизнь, заполучить хранителя и основать род — это и станет верным началом на пути мести. Но торопись! Они потеряны. Они брошены. Боль заполняет их. И Вотчина уже почти взяла их след в нижней сфере.
Цыганка развернулась и зашагала обратно в клуб, громко стуча по асфальту каблуками высоких сапог. Сорока-Вешница… Я о ней ничего не знал, но исходя из имени, она была пророчицей. В том числе.
— Лэйла! — окликнул я.
И бросил ей целую монету. Она даже не поймала её — схватила. Жадно, хищнически, как синичку ястреб. В темноте проулка блеснули глаза.
Я раскрыл рот, но слова вдруг увязли в горле. Я хотел спросить о Лене. О Денисе хотел что-то спросить. Но вот что — непонятно. Одно нашло на другое, смешалось, скомковалось, и я потерялся в самый последний момент. И теперь стоял без ответа и без монеты.
Но она не уходила.
— Замки там уже давно сменили, мой хороший. Да только ты в любое время войдёшь. Для тебя всегда лежит ключик, какой бы замок не навесили. Она там. Она ждёт тебя. Давно ждёт и не уходит. И никому не отдастся, скорее сгинет в черноте, но не отдастся. Иди к ней.
Ноги понесли сами. Квартал, второй, третий. Во рту пересохло — от жуткого возбуждения и дрянного похмелья я дышал ртом. И вот уже они — узнаваемые дома, что сходились клином, и парадная на самом углу как дверь в прошлое. Я остановился у железной махины с циферблатом, которой тут раньше не было. Уставился тупо на красный кружок домофона. Но вдруг раздался писк, и дверь раскрылась, выпуская наружу какого-то заспанного типа в длиннющем клетчатом шарфе, намотанном и на шее, и поверх головы.
— С наступающим! — брякнул я и исчез в полумраке парадной, на самом последнем этаже которой меня ждала лестница на чердак.
С замирающим сердцем я поднимался в мастерскую Лены.
