Глава 24

Я проснулся посреди ночи от света фар в окно. Вскочил, спросонья листая мысли, как костяшки чёток: нашли, сейчас что-то будет, пока дом не окружили, пусть Гера выводит Иго с Катей, а мы…

Но это была всего-то старенькая, увешанная галогеновыми фарами по верхней дуге “Нива”. Охотнички.

Снова уснуть не получилось. Я с час сидел на кровати, глядя на сопящего Геру, и даже всерьёз подумал уже посчитать баранов каких-нибудь. Потом и вовсе встал, прошёлся по комнате туда-сюда, скрипя дощатым полом. В окно поглядел, как горе-охотники пытались вытолкать из снежной каши посаженную на мосты “Ниву” под самым лесом. Луна била ярко даже сквозь остаточные тучи, что принесли в Малинов Ключ снег вперемешку с дождём.

Да и провалился от нечего делать в храм. Вот, где было-то сонное царство! Оцепеневшее без надобности лихо да свитая “колодцем” рыбина в плотоядных отростках по верхней части тела. И — тишина. Ни тебе дрянных мыслей, ни света тревожного по потолку, ни даже похабных песенок Жигуля, который наверняка сейчас скрёб кривыми когтями титьки, нарисованные прямо поверх заклёпок фюзеляжа. Зато на основном экране совершенно неожиданно появились новые надписи. Пора бы к этому привыкнуть…

“Род Велес. Младший род Вотчины.

Каста — отсутствует.

Титул — отсутствует.

Наследник рода”.

Будто до этого я не был членом рода Велес! Или стоп… Может, это мой род не был полноправной частью культуры?.. Но если так, то перемены связаны со вчерашним ритуалом, как пить дать. Да ещё касты какие-то, титулы…

По спине пробежали редкие, но оттого более колкие мурашки.

Вчера Гера увидел родителей. Мы насилу выдернули его, разошедшегося, в обыденность. Я не был уверен, но в какой-то момент показалось, что земля там трещала от ударов юношеского неокрепшего кулака. Поддавалась. Вот почему патриарх едва-едва вознёс нас над сферой спящих. Он вот это предвидел. Окажись мы выше, или вообще не дай бог в Роднике — Геру уже было бы не вернуть. Пропал бы пацан. Дед-то с ним совладал с горем пополам…

Вчера я уверился в одном: Натали либо вконец дура, что отпустила Геру так вот запросто, либо наоборот. И, думается мне, второй вариант куда жизнеспособней.

Я вышел в коридор и увидел горящий свет в зале, где мы проводили ритуал. За дубовым столом, по обыкновению смешно вытягивая губы трубочкой, пил чай дед и внимательно рассматривал какую-то большую картину на стене. Картин, кстати, по дому было — мухе негде присесть. Сплошь портреты, но попадались и исключения.

— Чего подскочил? Завтра дел много, спать иди. В бане вон крышу снегом продавило, надо бы глянуть. И тын у реки упал. Сейчас-то ничего, а весной скотина пойде — гомна не оберёмся.

Я усмехнулся и, скрестив руки на груди, тоже уставился на картину. Дед иногда был просто дедом. Старым хрычом, без улыбки которого воспринимать сложно. Как истинный знаток искусства, он выставил вперёд нижнюю челюсть, оттопырил кривой мизинец, и, надвинув друг на друга густющие белые брови, смачно отхлебнул чаю.

— Только не говори, что это картина Лены, — усмехнулся я.

— Не скажу. Эта — не её. Лена ещё не родилась, когда я “Небо” на стену повесил. И её мать ещё не родилась. И её мать. И…

— Я понял, дед.

Если и было в этой картине что-то общее с нашим гербом, то лишь отдалённо. Да, расколотый на части предзакатными лучами небосклон. Но не на множество, а всего на три. Да, солнце посреди, но оно не в зените, не светит, а сонно катиться в ясли, выглядывая из-за горизонта лишь ало-золотистым боком.

— Что им теперь делать? — кивнул я в сторону комнат, где спали новички. — У Геры наверняка остались родственники. Да и Катя не может же просто исчезнуть из прошлой жизни. У такой дома только котята, но всё же.

Дед пожал плечами. Пожевал губу единственным зубом. Подумал.

— А и не надо. Исчезать-то. Наоборот. Выходить в люди пора. Одним восстановленным родовым оружием не обойдётся. Род — это прежде всего влияние. На простых людей. И пришло время нам его наладить.

— Зачем они нам? — хмыкнул я. — На кой нам влияние на спящих? Нам сущности нужны, желательно боевые. Да побольше. А то я как дурачок со своей гоп-компашкой, которая ни бе, ни ме в бою!..

— Странный ты, Котя. Вроде умный, а дурак. Ведь не только спящие для нас живут. И мы для них тоже. Всё у нас в мире связано в такой узел — иглу не протисне!

Спорить я не хотел. Дед так внимательно разглядывал “Небо”, как если бы видел его впервые, или же Иго втихаря побезобразничала, что-то эдакое пририсовав, некую мелкую детальку, и только недавно в том призналась. Он испытывал удовлетворение от чаепития перед этой картиной. Совершенно точно. Будто бы пылилась она долгие годы на чердаке, мышами и птицами обгаженная, никому не нужная, но сейчас снова пришло время её вывесить. Появилась причина сделать это.

Глядя на деда, я никак не мог решить: сказать ему, что его благоверная Нонго жива-живёхонька, что это она виновата в смерти сотен тысяч ни в чём не повинных людей, или не стоит? Как он это воспримет? Да и нужно ли мне это?

— Вот тут будешь ты, — он вдруг потянулся пальцем к полотну и указал в одну из трёх частей неба над солнцем. — Как время приде, я назову тебя глашатаем. Если получится.

— Это ты за меня уже, погляжу, решил? — не зло усмехнулся я. Все эти титулы и звания изрядно меня забавляли.

Дед не заметил моего шутливого тона и на полном серьёзе, продолжая внимательно разглядывать картину, покачал белоснежной головой.

— Ничего не решил. Но решу. Потому как кроме меня про благополучие рода думать некому. Ты ж всё за призраками бегае, как я за бабами в молодости.

Я стиснул зубы, но ничего не сказал, сдержался. А спустя миг поймал на себе быстрый дедовский взгляд — “одобряе”. Раньше бы я высказал ему пару ласковых, и нифига не в радужных тонах.

— А как же Вотчина?

— А что Вотчина? — он как-то уж очень победоносно погладил прямую густую бородищу. — Теперь, когда род восстановлен, они могут призвать к ответу только меня. А пойди найди ветра в полюшке! Теперь вы в безопасности. Меня же мой друже бережёт. Нафан.

— Что значит, род восстановлен? То есть, когда я улетал в Тай, он не был восстановлен?

— Нет, — спокойно ответил дед. — Род считается родом только когда вслед патриарху кто-то стане хранителем или хранительницей. Ну или не патриарху, а прирождённому… Вчера этот титул получила Катя, распечатала первую касту, и теперь род Велес — младший род Вотчины. Полноправный. Чистый, аки жопка младенца после баньки. Но, — он выставил палец в воздух. — Про Иго по-прежнему никто не должен знать. И про меня.

— То есть как полноправный? — оторопел я. Что, всё так просто?!

— Ну смотри…

— А проклятье? — торопливо выпалил я. Мысли мешались. Перед глазами так и стоял Гера, кричащий куда-то в видимую ему одному бездну.

Дед сморщился, как если бы я напомнил ему что-то очень неприятное. Странно было видеть такую реакцию патриарха. По-моему, уж о чём, а о проклятье-то он должен думать постоянно! А он словно отмахивался, забыть пытался. Мало того, что мне ничего не сказал перед отлётом, так ведь и сейчас воду мутит! Только когда пацан сначала увидел что-то в сером монолите неба, а следом и погибших родителей где-то в пустоте, он соизволил констатировать — другого, мол, не ожидал.

Я другого ожидал! От патриарха!

Всё чаще закрадывалось подозрение, что дед вёл какую-то свою игру. Условно честную игру в недоговорки. Вроде и не соврал, промолчал же просто! Не обман же! Да ещё эта чёртова привязанность к дому на окраине Малинова Ключа, к деду и Иго. Будь он простым человеком, я б давно наплевал на всё. А он патриарх. Старинный ловчий. И значило это, что привязанность всего лишь результат действия таланта какой-то его сущности, не более.

— Говорю ж — дурак, — вздохнул дед и поплёлся к лестнице. — Пошли вниз. Чай-то тебе уж заварился. Я расскажу кое-что.

Мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Вовсю кипя, я вдруг поймал себя на мысли, что молчу. Будто и не я это — настолько несвойственно Косте Родину такое поведение. Я же прямой, как, сука, рельса! И взрываюсь по каждому второму поводу. Откуда эти сглаживания углов?!

На столе стоял чай, я плюхнулся на скамью и отхлебнул, здорово при этом ошпарившись. Но сделал вид, будто так и было задумано. Дед беззвучно рассмеялся и уткнулся в ладони. А когда я почти уже сорвался, выставил в воздух этот свой “важный” палец — кривой и узловатый.

Он утёр слёзы и уставился на меня как на… ребёнка. Как на мальчика из анекдота, что назло бабушке решил отморозить уши. Не удержался от улыбки и я. Вот как ему это удаётся?!

— Коть, я хочу, чтобы ты понял. Я ведь правду тебе говорю, не вру ведь. Я много не помню, и чем дальше, тем больше. Понимае?

— Понимае, — передразнил я и решил не терять времени впустую. — Почему это мы теперь можем спокойно заявлять о своей родовой принадлежности? Как это — младший род Вотчины?

— О! — опять этот палец в воздух. — Вот это я помню хорошо. Тебе с начала?

— А чего ж нет! Раз пошла такая пьянка — режь последний огурец!

— Игра ж, она ведь без правил что? — философски завёл дед. — А ничто. Вот и у Игры Извечной есть правила. Изменчивые, но правила, и не соблюдать их ловчие не могут. Все их Скрижалями зовут. Опасно не соблюдать их. Можно под арбитров попасть. А они ребяты без церемоний. И без сердец. Нда… — он вздохнул как-то уж очень по-личному, будто на собственной шкуре убедился, что эти самые арбитры поголовно бессердечные. — Так вот про рода на Скрижалях-то и написано. Что есть младшие рода, есть серединные, старшие рода есть, а есть великие. Последние, малец, часто вне культур и даже культуры творят. Так со Свободой вышло. Не было же их. А нате вам: индейцев оспой, ацтеко-мексиканцам эльдорадовским под нос “смит-вессон”. И вот она, культура-то, родилась! Но не о них мы. О нас.

Деда как подменили. С такой охотой говорил он про рода, так чётко и понятно раскладывал факты по полочкам, будто вчера только прошёл всё это по школьной программе и теперь, довольный, выменивал свежие знания на родительскую гордость. А послушать в его рассказе было что.

Скрижали регулировали всё. Если ты безродный, как, к примеру, Виктор, то больше пяти сущностей иметь не сможешь. Никогда. Пусть хоть двадцатый у тебя ранг — выкуси. Разорвись, разломись на части, а ничего не выйдет. Игра контролирует всё, что в её власти, и Скрижали — непреложный свод законов.

Младшие, старшие и прочие рода отличались друг от друга количеством каст. Точнее, свободных мест под них, в которые можно было поместить любую специализацию ловчих, ведь восстановление рода или его создание в сущности конструктор. Род не имел, так сказать, предустановленных каст, кроме хранителей, с которых непременно начинался. То есть, мы могли варьировать при старте, выбирая нужные нам на данный момент касты. Не мы, конечно, а патриарх, но не суть.

Здесь, правда, начиналось самое весёлое. Чтобы распечатать новую касту, требовалось что-то вроде дозволения Вотчины.

Внутри каждой касты имелась линейная иерархия, завязанная, как и всё в Игре Извечной, на уничтожении сущностей. Только уже не простых, а тех, чью голову не стыдно вывесить в качестве трофея в собственном храме — редких и легендарных. Дед обронил что-то ещё про божественных, но я пропустил это мимо ушей.

Младший род имел узкий трёхсекционный веер каст, в основании которого был патриарх, а по центру “вмонтированная” каста хранителей. Чем не “Небо”, что вывесил на втором этаже дед?

То есть, мы могли обзавестись ещё двумя видами специализированных ловчих. Ведь каждый внутрикастовый титул наделял ловчего бонусами, и вроде как вполне весомыми. Всякая каста, как водится, имела главу с более широкими полномочиями. Например, глашатай, кем почему-то метил сделать меня дед, имел полное право представлять род везде и всюду, говорить от лица патриарха и так далее. А позже и принимать решения от имени рода, если никто более расторопный в иерархическом росте не подвинет. Ведь внутри касты подразумевалось соревнование за местечковый пьедестал. Всюду гонка…

Так как род Велес обзавёлся прирождённым, наследником, и многие в Вотчине это уже знали — Ганс наверняка расстроится, — то и вопросов к нам быть не должно. Для всех патриарх Велес мёртв. Погиб тогда же, в кровавом семнадцатом, вместе с дочерью, которой не повезло появиться на свет выродком. И тут же возродившейся на Ногте Бога женой.

Прирождённый не всегда становился патриархом. Оказывалось, нет. Чаще его функция заключалась лишь в поиске подходящей кандидатуры. Выявлении и… пробуждении, уж не знаю, что под этим подразумевалось. Но род мог начаться просто при наличии прирождённого и ещё одного ловчего, принятого в род и наделённого титулом хранителя. Дед вот почему-то выбрал писклю Катю.

И, раз уж прирождённый больше не одинок, Вотчина, конечно, могла преследовать его, этого ей никто не запретит, но… зачем? По условиям унизительного договора с Лигой, Вотчина обязана преследовать и уничтожать именно прирождённых, а не вновь возникшие на шахматной доске рода. Титулом Кати дед как бы легализовал наш род. Что ж, это сильно упрощало дело.

— Дед, — неожиданно даже для себя прервал я занимательный экскурс. — А как ты выжил?

Второй раз за битый час он кардинально менялся в лице. Нет, так играть невозможно! С воодушевлённо-наставнического тона дед враз слетел на почти склеротическую рассеянность:

— Я… Я… Котя, я не… помню…

В глазах его мутнела поволока страха и непонимания. Настоящих, живых. Уж не знаю почему, но мне очень захотелось сделать две вещи. Злость подталкивала сказать, что Нонго его — тварь холодная, а не человек, и виновна не только в тайской трагедии, но и в питерской напару с гибелью моей семьи. А заодно спросить, как всё-таки звали его дочь. Если первое было хоть как-то оправдано, то второе желание ворочалось во мне каким-то слизняком — мерзким и склизким. Я стал отвратителен себе.

— Со мной что-то происходит, Котя. Я жив, а ты — наследник. Понимае?.. Не? Ладно Вотчина не нашла меня. Это ж как надо потрудиться, чтобы Нафаню-то пересилить!.. Он домовой древний, с именем рождённый ещё когда половины нынешних ловчих по земле не ходило!.. А вот Игра… Игра, малец, стала меня забывать. Будто я для неё живой пока, но таю, истончаюсь. Не должен был появляться прирождённый при живом-то патриархе!.. Понимае? Такого никогда не было!

Я молчал. И не сводил с деда взгляда. Раз и навсегда пытался понять — верю ли ему.

— Я многое забывать стал, Котя… Особенно о моей Нонго… Только и помню, что имя да место, откуда она. И всё. В памяти нет даже лица жены. И я не… я не помню… — он замер, застыл, как умер на миг. — Я не помню имени нашей дочери… Знае, каково забыть имя, ради которого всё зашвырнул в пекло?..

Я по-прежнему молчал.

— Я не помню, как выжил… А когда пытаюсь вспомнить хоть что-то о том чёрном дне, вижу только змеиный круг на две половины. Знак. Печать. Замок. Я… святые истоки…

Дед говорил про видоизменённый Инь-Ян! Что-то щёлкнуло внутри, я встал, подошёл к нему и сел рядом. Положил руку на его плечо — такое хилое вдруг и сухое. Я ему верил. Отныне я никогда не усомнюсь в своём патриархе.

Кто же ты, Нонго, способная отравить разум даже предводителю древнего рода?..