Глава 2
Простуженный город кутался в снег, но ледяное дыхание Финского залива всё равно пробирало его до самого последнего фундамента. Зима в этот раз выдалась особенно холодной, и лёд, словно тот ревнивец, не оставлял Неве и метра свободы. Будь так же год назад…
— Вы бы тоже были мертвы, — весомо заявила Сабэль, высунув нос из болотного шарфа. Нет, она точно читает мои мысли! — Удар об лёд с такой высоты не оставил бы никого из вашей семьи. А так…
— …я могу помучиться.
— Можете восстановить справедливость.
Мы шли медленно, через весь Литейный мост. Сабэль сказала, что на том берегу у неё автомобиль, и я покорно хромал рядом, хоть и зарёкся когда-то сюда приходить. Мороз выветривал хмель как-то уж очень быстро, и где-то на половине пути я вовсе засомневался, что произошедшее в баре Митрича — правда. Никуда не девалась только сосущая пустота внутри.
Посреди моста моргала аварийкой чёрная навороченная “Тесла”. У перил курил молодящийся изо всех сил мачо с глубокими залысинами, которые старательно прятались в аккуратно выбритой голове. Не ежесекундный плевок бы, я б даже решил, что он мечтатель какой…
— Я больше не могу, Сабэль… Извините, но мне бы… передохнуть.
Я подошёл к перилам, морщась от боли. Чудилось, или это ровно то самое место, где мы… где нас…
— Чё пялишься?
Оказалось, что я и вправду в упор смотрю на моложавого здоровяка. Извинился невпопад, попытался отвернуться, но вдруг понял, что не могу! Что его лицо знакомо мне! Эти маленькие глазки под массивным лбом, подбородок-ледокол и гладкая, утянутая операциями кожа. Где я его видел?.. Рука как-то сама потянулась к отвороту его модного змеиного пиджака…
— Ты больной что ли? — лысый был явно недружелюбен.
— Извините, моему мужу плохо… — подпорхнула Сабэль, и агрессивный мачо, сплюнув на мостовую, перемахнул через отбойник. Я не мог отвести взгляд от его змеиного пиджака даже когда он вальяжно плюхнулся в свою дорогущую “Теслу” и рванул с места, едва не задев незадачливо катившийся по своим делам минивэнчик.
— Мужу?..
— Вы его видели? Он же ненормальный! Такие вот и носятся никуда не глядя…
Это действительно было то самое место. Пару пролётов кованых бледно-зелёных перил выглядели новыми, заменёнными. Как раз в размер машины, что полетела в реку боком, преодолев отбойник самым настоящим сальто…
— Зачем мы здесь?
— Идём к машине. Я…
— Зачем мы здесь, Сабэль? — я подхромал к ней вплотную и сполна глотнул аромата корицы — аж голова слегка закружилась. — Вы хотели рассказать мне, кто виноват в смерти моей семьи? Ну? Что вас останавливает? Почему нельзя сделать это прямо здесь?
Она опять улыбнулась, но на этот раз таинственно-лукаво. Словно я предложил ей нечто непристойное, а она-то и непрочь особо, разве что…
— Когда придёт время, вы всё поймёте, Константин. Обещаю.
Едва мы сели в тёплый автомобиль, меня снова разморило. Мысли закружились какие-то вялые, не мои даже — слишком уж умиротворённые. И спохватился я поздно: Сабэль уже выворачивала на проезжую часть.
— Полицейских не боитесь? Права забирают и за меньшую дозу в крови.
— Не всех, — призналась она и добавила: — Не переживайте так, нас не остановят. Я знаю.
Больше я переживал за то, что понятия не имел, куда мы едем. Хотел было снова заговорить про случившееся в баре, но не успел — запело радио. Я усмехнулся и отвернулся к окну, когда понял, что именно играет.
“Любой обманчив звук.
Страшнее тишина,
Когда в самый разгар веселья падает из рук
Бокал вина”.
— Вам не нравится “Сплин”? — будто издевалась она.
От этих строк дышалось через раз и нестерпимо хотелось пить и выть. Выть и пить. Впрочем, этого мне хотелось всегда, музыка тут была не при чём. Я не ответил, наблюдая скукоженных, непривыкших к такой суровой зиме людей. Улицы проплывали знакомые, повороты тоже были все знакомые — я ковылял тут почти каждый день. А когда до меня дошло, куда мы едем, я не нашёлся, что сказать.
— Вы против? — искренне удивилась Сабэль, хрустнув ручным тормозом.
Мы остановились напротив моего дома. И это уже походило на какой-то дрянной фильм. Или сон. В любом случае, ничего подобного со мной раньше не происходило. Я только и сделал, что неопределённо пожал плечами. Точно одно: спрашивать откуда она узнала мой адрес, смысла не имело. Да и не в моих правилах бросать дела на половине. Раз уж зацепила, то пусть скажет всё, что может сказать о мифической справедливости!
А если она окажется какой-нибудь сумасшедшей, убивающей неспособных защищаться мужчин, то это даже к лучшему. Одним инвалидом-неудачником станет меньше.
Парадная была темна, как каземат. То ли забавлялся кто, то ли проводка давно уже нуждалась в замене, но новые осветители дольше суток тут не работали. От мизерных окошек, что были даже не на каждом пролёте, почти не было толку, и жильцы давно свыклись. Большинство ходило с маленькими карманными фонариками. Я же как-то обходился без них.
Когда мы уже почти поднялись на третий, нас обогнала тонкая высокая тень с тем самым карманным диодным фонариком.
— Добрый вечер! — прозвенела тень музыкальным голоском, и я узнал в ней Сашу, молоденькую совсем девушку с четвёртого этажа. Единственную, кто здоровался со мной и был искренне приветлив весь этот чёрный-пречёрный год.
— Добрый… — прохрипел я и, прочистив горло, решил даже поддержать разговор: — Всё на скрипке скрипишь?..
Но девушка уже не слышала. Странная она, подумал я. Будто не от мира сего. Смотришь, и кажется, что всё вокруг неё не настоящее, серое всё и плоское, а она — нет. Она как бы… выпуклая. Цветная что ли…
Сабэль, оказалось, видела в темноте, как кошка. Я почти уже провернул ключ в двери, когда она положила свою горячую ладонь на мою руку.
— Постойте. Я хочу кое-о-чём предупредить вас. Если я войду, ваша жизнь уже никогда не будет прежней. Как и обещала, я покажу вам человека, который…
— Передумали? — где-то в глубине души я всё же порадовался этому её внезапному отступлению. Слишком необычно всё. Слишком. Я бы предпочёл зайти домой, пропустить несколько рюмок да улечься спать перед бухтящим телевизором. Забыть сегодняшний день. Ведь не бывает никакой справедливости.
— Нет, не передумала. Я ни за что не передумаю. Только вы.
— Тогда, — толкнул я дверь и сделал жест рукой, — прошу.
Под видом, что нужно поставить чаю, первым делом я прохромал на кухню, где быстренько налил себе водки и выпил, занюхав раскрытым портсигаром.
— О, вы любите живопись! — послышалось из зала.
Я скривился, будто под рёбра, точно меж пятым и шестым, вошёл тонкий стальной штырь. И махнул из горла.
— Люблю…
— Что?
— Люблю! — прокашлялся я.
Лена была великолепной художницей. Ей прочили выставки в разных галереях города по окончании композиции, вплоть до Эрмитажа. Если то были не слухи, конечно. Но слепой случай решил иначе: я, никогда талантами не блиставший, остался жить, а она — нет.
Дениска тоже хорошо рисовал для своих неполных…
Через несколько минут я вышел к Сабэль с чашкой чая.
— Лишнее. Вы не против? — мягко потянулась она к стоящей на журнальном столике неоткупоренной “Изабелле”. Откуда вино-то? Она ж не несла ничего. — Так кто, вы говорите, автор этих картин?
Я завозился с бутылкой, старательно не глядя на портреты по стенам. Никогда они мне не мешали. Даже после её гибели. А сейчас почему-то взирали с укором.
— Моя жена.
— Елена?! Надо же! У неё талант!
Горлышко хрустнуло.
— Ничего, так даже пикантней, — опять этот огонёк в ржавых глазах.
Я налил бокал почти полным и с громким стуком поставил бутылку на стол. От ходьбы кости ныли всегда, но сегодня отчего-то особенно. Наверное, будет снегопад. Что-что, а погоду после аварии я мог предсказывать за весь Гидрометцентр!
Гостья встала.
— Вам нужно выпить.
Я проводил её, уходящую на кухню, взглядом, уже всерьёз думая, что она маньячка. Сабэль вышагивала бесшумно, красиво, держа спину не хуже русской императрицы. Не виляла зазывно бёдрами, хотя там было чем вилять. Не жеманничала и не бросала томных взглядов, какие обычно бросают вознамерившиеся оседлать кого-то юные охотницы. Её интерес ко мне был… пограничным, запретным что ли… Как будто её что-то останавливало, ограничивало, и она вынуждена была вести себя со мной иначе, быть не такой, какой ей быть хотелось.
— Вы правы, — с кухни сначала запах корицы, затем она. А в руках — водка.
— В чём?
— Есть такие полицейские, которые и за меньшую дозу в крови могут отнять… права.
Я поморщился от боли в тазу, попробовал сесть в кресле удобнее, но мало что поменялось. И опрокинул стопку, едва та наполнилась.
— Ещё? — подняла медную бровь армянка, но, разглядев в моём лице вопрос, поставила бутылку и пригубила из своего бокала: — Не подумайте. Просто когда мы начнём, вы… удивитесь. А лишняя стопочка способствует… принятию, так скажем, некоторых вещей. Проверено.
Подсыпала что-то на кухне, как пить дать. Сейчас начнутся галлюцинации, потом я отключусь, а когда открою глаза — если открою — найду себя в ванной со льдом и памадным следом на лбу. В лучшем случае.
В топку. Да даже и так. Будь что будет. Какая разница, где нажраться — у Митрича или дома? Не один же…
Я налил и выпил ещё одну, не дожидаясь обслуживания.
— Я слушаю.
За окном начинался снегопад. Белый мир зарябил, как от помех, будто вот-вот пропадёт эта кривая картинка и всё… изменится. Во дворе истерил прерывистый автомобильный клаксон и слышалась родная речь Тамерлана — дворник Акбар спорил с очередной умницей, бросившей свою машинёжку посреди дороги.
— Нет. Вы не слушаете, — она закурила.
Один из портретов жены, казалось, покивал.
— Сабэль, — выдохнул я как перед важным признанием, стараясь говорить вежливо, — вы хотели сказать, кто был за рулём той машины. Чего тянуть, ну? Я слушаю.
— Я хотела вам это показать.
— На картах что ли?
— Нет, — качнула она медными локонами. — Выпейте.
С холода в тепло, да четвёртую почти подряд, да на старые дрожжи — я по её глазам понял, что необходимая кондиция, наконец, достигнута.
— Показывайте! — махнул я рукой, точно велел начинать кордебалет. Ещё немного, и меня разбил бы смех пополам со слезами.
— Хорошо. Смотрите. Видите? Он в этой комнате!
Тишина образовалась такая, что стал слышен шелест снежинок о стекло. Даже Акбар больше не ругался. И то ли злость накатила такая, то ли вправду рябь белого от снега мира втекла из-за окна в душную комнату…
— Вон, — указал я на дверь, медленно вставая.
— Смотрите, Константин, смотрите же!
— Пошла прочь… — голос мой просел, стал чужим совсем.
— Посмотри на него! — рявкнула медная львица, и ноги мои подкосились. Ржавчина в глазах Сабэль наползла на зрачки…
Презрение я ощутил кожей. Портреты незнакомых людей, что изо дня в день писала Лена, уставились на меня, как на испражняющегося в музее подонка. Они шептались меж собой, кидали друг другу многозначительные взгляды, полные солидарности в том, что я — недостоин. Недостоин был её, такой талантливой и красивой. Недостоин был сына. Семьи недостоин был, ведь вместо того, чтобы лезть в ледяную воду и пытаться спасти их, я в шоке стоял на набережной и курил незажжённую сигарету.
Где-то зарычала собака. Большая и злая псина. Огромная даже, потому как такой рык мог принадлежать только волкодаву-переростку на стероидах. Зверь был где-то здесь… Где-то рядом… Прямо в моей квартире…
— Вы… слышите?.. — непослушным языком промямлил я.
— Смотри! На! Него!
Я уже не мог противиться властному голосу Сабэль. И посмотрел.
Он тоже зыркнул на меня. Маленькими глазками, запрятынными под выступающий лоб. Чёрненькими такими, кожа вокруг которых лоснилась от крема и пары косметических операций. Змеиный пиджак как влитой сидел на широких плечах, его обладатель, казалось, насмехался надо мной, секунду назад смачно сплюнув на пол моей квартиры прямо со стены, где он висел в дешёвой некрашенной раме.
Я уже не слышал ничего, кроме звериного рыка. Голова кружилась, а пульсация вен больно отзывалась в голове, усиливая непонятную рябь перед глазами.
Закинув ногу на ногу, Сабэль пила вино с лицом, будто ничего не произошло. Она была довольна собой.
— Это какой-то фокус?.. Это наркотик, да?
— Да, — кивнула она. — Это наркотик. Но ты его ещё не попробовал. Справедливость называется. Стоит её распробовать, раз осуществить самому, руками, и ты уже не сможешь днями напролёт сидеть в каком-нибудь баре!
Не веря глазам, я подхромал к портрету, висящему среди десятков таких же. Нет, это не галлюцинации. Это был он! Тот хрен на “Тесле”, что плевался с моста ровно в том месте, где нас… где… он нас…
Подобно полночному цунами, рёв смёл всё. Никакая не псина это была, это рычал и ревел я, срывая портреты, ломая их и разрывая на части. Под кожей вздулись горячие вены, глаза зажгло, я был готов убить его прямо сейчас, сию же секунду. Голыми руками раскрошить рёбра, вывернуть суставы, утопить его в собственной крови!
— Ты этого хочешь?
Оглушаемый боем сердца, я обернулся.
Ей будто кто стеклянные протезы вместо глаз вставил. Но вот Сабэль сморгнула, посмотрела на меня и улыбнулась этой своей снисходительной улыбкой. Блуза её вздымалась — пепельная, тонюсенькая. В нос било корицей, и нестерпимо захотелось ощутить ещё и коричный вкус…
— Да. Хочу.
— Я дам тебе такую возможность, — она оскалилась — своенравная и надменная хищница.
Зверь действовал за меня. Я оказался рядом и схватил её, позабыв про боль и хромоту. Пальцы утонули в мягких кудрях, я потянул их, заваливая медную голову набок. О да!.. Глаза её — ошалелые, горящие — смотрели на меня искоса и зло, ноздри раздулись, заалевшие губы раскрылись, показывая тонкий острый язык. Она коротко рассмеялась.
Я швырнул её лицом в диван и навалился, сбив ей дыхание своим весом. Но она даже не пискнула — гордая! Лохмотья от узеньких джинсов усеяли пол вокруг, а пепельная блуза, казалось, просто истаяла, растворилась. Лифчик и трусики лопнули под моими пальцами, Сабэль рычала низко, совсем по-львиному и — о боже, как меня это заводило! — косилась на меня горящим взглядом, полным вызова.
— Да!..
Мир вспыхнул, когда я вошёл в неё. Я двигался небыстро, рывками, как не делал никогда. Я заломил ей руки и взял за волосы, о чём и помыслить раньше не мог. Я был другим. Я становился другим. А из ржавых глаз, казалось, стекало жидкое пламя, которое зажигало всё вокруг: диван, паркет, клочья одежды, портреты и обои. Танцующим пламенем вскоре взялась вся квартира, вся моя жизнь.
— Да… Возьми… Возьми это… — Сабэль закатила глаза, застонала, и я взревел, окончательно утратив себя.
