Глава 12

— Хау мач? — спросил я, ежесекундно краснея за свой акцент, который от этого становился ещё очевиднее. — Зис э… — вспомнить как по-английски “рубашка” не удалось, и поэтому я просто потряс понравившейся вещицей.

Улыбка на сморщенном лице тайца была похожа на нечто среднее между рельефным зевом ракушки и расплывчатой мордой спящего на спине шарпея. Веки нависали над глазами так низко, что я даже не удержался, нагнулся и заглянул — не спит ли.

— Ту! Ту! — закивал он.

— Окей, — я вынул из кармана два доллара и сунул ему в коричневую ладошку. Рубашка была очень хороша. В такой и помирать не стыдно. Да и дед запросил селфи, а я не пойми в чём…

Продавец взял деньги, но вместо традиционного кивка опять потянул не оформленную ни во что конкретное улыбку:

— Ту!

Я кивнул за него, как это повсеместно делают тайцы, и почти уже пошёл прочь, но понял, что тот так вот запросто от меня не отстанет.

— Чё надо-то?

— Ту! — выставил он одну руку с двумя корявыми пальцами, похожими на… впрочем неважно. — Ту! — следом выставил другую, тоже с двумя оттопыренными пальцами, и давай ими по-очереди: — Ту! Ту!

— Ту-ту, твою мать, — разозлился я. — Паровозик, не беси меня. И так…

— Он от тебя, земеля, ещё два бакинских хочет.

Я обернулся на русскую речь. Передо мной стояла семья сибиряков. Не знаю, по каким таким признакам я вычислял людей, родившихся за Уралом, но ошибался редко. Мужик с красной обгоревшей мордой скалился во все двадцать восемь с половиной настолько искренне, что невольно расплылся в улыбке и я. Красная же рубаха, малиновые шорты и шляпа бордо делали его похожим на сбежавшего из котла гигантского краба или рака. Он и двигался примерно так же — малость боком, оттопырив дюжие руки. Загар дело такое…

С ним была супруга и почти уже взрослый сын.

— Чего-то дофига, за рубашку-то…

— А ты, брат, на курорте! — громогласно хохотнул рак-сибиряк и добавил: — Ты ещё на Пхукете не был! Там южнее есть островок для “малоимущих”, куда нашего брата не пускают. Вот бы где рубашку купить! Но для этого надо дачу в Бельмесёво продать!

Я не совсем понял суть, но на всякий случай покивал и сунул сморщенному тайцу ещё два доллара.

— А ты откуда, земеля? — не отставал сибиряк.

Я посмотрел на семейство по-очереди. И грубить-то не хотелось — свои вроде как. И шибко в знакомство вляпываться тоже. Не, я не против второго, просто… катастрофа же. Виктор был непреклонен. Дни этого города сочтены, как и островов, что сгрудились вокруг Пхукета. Я так и не выпытал, сколько времени осталось до удара стихии, и что это могло быть конкретно: землетрясение, тайфун, цунами или какие-нибудь лесные пожары. Да он и не знал. Сказал, что совершенно точно одно: прольётся много крови. Это могла быть даже гражданская война, хоть подобное и неприменимо к улыбчивому и смиренному тайскому народу.

— Питер, — как бы оправдываясь, пожал плечами я.

— А-а-а… Боярский, — понимающе-разочарованно покивал краснокожий.

— Но родился в Иркутске.

— Во! Говорю ж своей: глянь, земеля! А она — нет да нет! Ну? Сибиряк? — уставился он на супругу, которая была по сравнению с ним такой маленькой, что издали запросто сошла бы даже за дочку. Та покивала с видом, что ещё отомстит ему за проигранный спор.

— Владимир, — протянул он красную руку. — Жаль, не Владимирович, а то пили бы сейчас игристое на том островке… Как его, Нин?

— Ноготь Бога, — скривила рожицу женщина, мол, я-то хоть и проигрываю споры, но склерозом не страдаю. И улыбнулась: — Нина.

Я вдруг совершенно ясно ощутил себя стоящим у черты. Шаг — и вот он, Рубикон. И дело тут было вовсе не в ответственности за их жизни, не в том, что я знал о грядущем катаклизме, а они нет. Дело было в их молчаливом сыне, что смотрел мне в глаза так, будто мог видеть и Жигуля, и оцепеневшее лихо. Это было похоже на дежа вю — мощное, вплоть до положения рук его игриво-рассерженной матери. Я не видел результатов возможных решений, но знал, что повлияют они не только на пацана, но и на меня.

Он совершенно точно оставался спящим. Виктор не учил меня этому, да и не собирался. А дед так и вовсе забыл упомянуть. “Замедлить” мир как-то само вышло, первый раз получилось это с Жигулём, уютненько и сыто устроившимся под капотом “Лэнд Ровера”. Это было похоже на нырок вглубь реальности, к её центру. Не могу сказать почему именно так, но ощущения в этот момент, будто ты находишься ниже спящих, продолжающих параллельно жить своей привычной жизнью. Но не просто уровнем, нет. Реальность не плоская. Она будто бы сферична и сутью своей — воронка, где внешние слои движутся быстрее внутренних, как бы это ни противоречило законам физики. Само существование ловчих попирало эти самые законы на корню, так что…

Парень замедлился вместе с родителями, превратившись в безмозглого болвана, стоило мне притормозить вращение реальности. Значило это только одно: он спящий.

— Костя, — я пожал протянутую волосатую руку и улыбнулся женщине — переступил ту самую черту.

— Зёма, а ты никогда не был…

С этих слов начался долгий и топкий, как болота на псковских полигонах, разговор. Мы отправились в кафе. Я был не против пока побыть с ними, хоть и подозревал, поглядывая на пацана, что “побыть” в моём случае уже не уместно. Что-то подсказывало, что у нас с ним много общего. Куда больше, чем просто место рождения — необъятная Сибирь. А вот будет или было — это уже другой вопрос.

Я ел, кивал на многословие Владимира, и усиленно делал вид, что просто отдыхаю. И чуть не поперхнулся, когда он заявил, что сегодня они все вместе — “и ты давай с нами, зёма!” — уплывают на Пхукет.

— Вы тут долго, — констатировал я, кивнув на загар.

— Зём, да я жить тут готов, — хохотнул Владимир.

— Когда назад?

— Должны были сегодня, — ответила Нина. — Но нам друзья позвонили с Пхукета. Ну, сгорят билеты, первый раз что ли? А там праздник, который не каждый год бывает. Театрализованное представление, огненное шоу, музыка. Девчонок много… — как бы в сторону протянула она, глядя на сына.

Тот только поморщился, продолжая смотреть на море, будто на горизонте красовалось что-то несказанно интереснее упомянутых девчонок.

— Гера у нас поэт! — глаза матери блеснули неподдельной гордостью, хоть в голосе и сквозило неприкрытое подтрунивание. — А поэты что? Правильно — страдать должны! Девчонки — суета сует!..

— Ну хорош, мам… У меня есть девушка.

Исток? Неужто пацан Исток? Я прожевал кусок сосиски, присмотрелся, стараясь попутно ещё и реагировать на неостановимый поток позитива со стороны Владимира. Опыту нет. Как я пойму это? Чем они отличаются от обычных спящих, когда мир тормозится?

Вот вернусь домой, деда за грудки — и за стол. Будем дуть чай, пока всё не расскажет, что ещё не успел позабыть. Вернусь домой… От этой мысли становилось одновременно и грустно, и тепло.

Смартфон будто ждал этих мыслей — выдал сразу комбо из оповещений. Мобильный интернет тут был, конечно, хреновый… Дед требовал селфи. И просил привезти Иго ракушку. Большую и почему-то голубую. Я усмехнулся.

— Ну, хрящ, давай, сбацай нам что-нибудь экспромтом! — попросил пацана отец.

Я думал, что Гера сейчас отреагирует особенно резко, но ошибся. Он, наоборот, оживился малость, поёрзал на стуле, вздохнул и… сменился в лице, как проживший пару сотен жизней актёр перед выходом на сцену.

За столиком стало тихо. Родители Геры переглядывались, и по их вытянутым лицам я понял, что они не ожидали от сына ничего подобного. Да и сам пацан сглотнул и нервно улыбнулся. Он явно до этого плёл вирши попроще, а тут…

— Маяковский, мать! Гамлет, в рот мне булочку…

— Растёт! Всех охмурит на Пхукете! — не прекращала подшучивать Нина. — Только почему “игрою”? Лучше же “судьбою”! Вот это всё твои пострелялки компьютерные! — она включила мать на полную.

Сосиска потеряла вкус. Я повозил ей по тарелке, размазывая кетчуп. Вот зачем я с ними связался?! Да пусть хоть восемь Рубиконов и десять Истоков — мне-то что?! Послал бы да и пошёл своей дорогой, а теперь…

Я замедлил действительность, и кафе наполнилось пустыми бездушными куклами. И напротив меня сидели куклы: тупые, без жизни в глазах. Я еле сдержался, чтобы не дать Владимиру по его красной от позитива и загара морде. Чего их жалеть-то? Кого жалеть надумал?! Встать, выйти вон прямо сейчас. Дойти до парома, да и на Пхукет, на рандеву со змеемачо, а то лихо уже изошло на хрип всё.

“Why don't you get a job”, - завопил “Offspring” с каким-то дебильным турецким акцентом Жигуль, намекая, что пора бы уже шевелиться, а не просиживать задницу в душном кафе.

Лихо отозвалось одобрительно этим своим последним свистом из лёгких висельника. Я смотрел ему в единственный глаз и думал. Надо бы ещё сущностей. Хотя бы ещё одну, для перестраховки. Да только где взять их?

“Талант 1–1. Постоянная тяга к отмеченному, если отмеченный использует талант сущности, незамедлительно становится известно его точное местоположение. Придаёт против отмеченного неодолимую силу, скорость и ловкость. В качестве отмеченного может быть только совершивший убийство по своей воле человек”, - прочитал я на экране под постаментом одноглазого.

Или если уж не ещё одну сущность заиметь, то хотя бы улучшить лихо… Его второй талант очень даже ничего. Наверное.

— А что там за праздник? — ещё не до конца оформив мысль, спросил я, едва семейство опять стало осмысленным.

— А какой-то местный вариант Хэллоуина. Только редкий, бывает вроде как не каждый…

— Я с вами.

— Решил? Молодец! Да мы с тобой, земеля, его на дно пустим, Пхукет этот!

— Сам уйдёт, — невесело буркнул я.

У паромного причала мы задержались — Нину распёрло прокатиться на слоне, что прохаживался по пляжу, выгуливая тощего, со сложенными спереди по-богомольи руками мужичка явно не азиатской национальности. Я не торопился. Билеты всё равно уже куплены, оставалось только ждать отправления.

— Куришь? — спросил я, чиркая зажигалкой.

Гера молча помотал головой с мелким греческим руном вместо волос. Я смотрел на его профиль и думал, что место такому на старинных монетах, рядом с Цезарем или Марком Антонием каким-нибудь. Носу так точно. Героический нос. Эпический.

— Тебе никто не говорил, что ты на Пушкина похож?

— О, Кэп подъехал…

Тренькнул смартфон. Дед не унимался, требовал фото. Я выругался негромко, повернулся спиной к пляжу, где величественно вышагивал слон с восторженной Ниной на спине.

— Улыбнись, — предупредил я хмурого поэта и нажал на клавишу. Фото вышло не очень, но деду сойдёт. Главное, виден настоящий слон, настоящий песок и настоящее море. А что две кислых физиономии в кадре — неважно.

— Не хочу плыть на остров, — вдруг подал голос Гера.

Я натужно выпустил дым над собой. С пляжа доносились радостные выкрики Нины и добродушный хохот её краснокожего супруга.

— Почему? — дежурно поинтересовался я.

— У меня предчувствие плохое. Что все мы потонем.

— С чего взял?

— Паром… старый.

Я обернулся и посмотрел на судно, на котором нам предстояло переправляться на остров. Оно и вправду не вызывало доверия. Ни внешним видом, ни количеством людей, собравшихся у причала. На праздник хотело попасть слишком много народу. Так ведь и правда недолго на дно пойти посреди залива.

— Домой хочешь? — спросил я как можно безразличней, но что-то внутри уже надтреснуло.

— Угу. Меня девушка ждёт. Настя. Я ей жемчужину…

Я не дослушал, что у них там за договорённости про жемчужину. Взрыв злости к самому себе оглушил, исходя писком, а рык из-под храма опять пустил гремлина в бессмысленное бегство по кругу постамента.

Они люди. Они живые люди, урод ты. И ничем не хуже тебя. И спасти ты их можешь. Хотя бы их, раз уж на большее не способен. Хотя бы их.

— Мать билеты уже продала?

— Неа. Меня попросила, — он вяло повертел своим телефоном с открытым приложением для покупки авиабилетов. — Я у них ответственный за инет.

— Ну и не продавай. Сегодня домой полетите. Паром никуда не поплывёт, а другого, скажи родителям, нет.

Гера уставился на меня, выискивая издёвку. Но я был чертовски серьёзен. Докурил, опустил окурок, как важный бюллетень с судьбоносным крестиком, в металлическую урну, которые были в Тайланде на каждом шагу, и потрепал его по жёстким чёрным кудрям:

— Мать с отцом береги. Бывай, Есенин.

И быстро пошёл по причалу к парому. Кто-то из ожидавших погрузки недовольно вякнул, я не обратил внимания. Толкнул его да и всё. Злость внутри кипела чёрная, тягучая, как смола. Попытайся кто сейчас сказать что-то большее — схлопотал бы по полной.

Борт парома наощупь был шершавым и тёплым. Где-то в глубине видавшего виды корпуса, под парой палуб, дремал дедушка дизель размером с автомобиль. Я знал: там темно, всё в отработанном масле и солярке. Рай для Жигуля.

Гремлин оскалился кривыми острыми зубами, задрожал в предвкушении, недвусмысленно теребя похожий на фурункул сосок. Длинные волоски на ушах ожили, зашевелились отдельно от рахитного тела.

— Ломай, — приказал я, как наяву видя новые масляные течи в блоке стародавней силовой установки. Этот паром сегодня уже никуда не поплывёт, а на другой сибиряки не попадут — Гера скажет, что нет другого.

Гремлин закатил глаза, и я почувствовал, как часть моей жизненной энергии покинула тело. Дело сделано. Одно из четырёх делений большой красной шкалы рядом с обозначением моей родной культуры и ранга тут же потухло.

Я спрыгнул на белый песок и зашагал вдоль линии прибоя к другому причалу, что был, если верить поисковику, в пяти километрах. Я-то в любом случае буду завтра на Пхукете. Чего бы мне это ни стоило.

А со спины донеслось объявление капитана о досадной поломке. Только я знал, что дизель вышел из строя ненадолго.