Анна Меликян

Облако любви

Анна МЕЛИКЯН любит снимать романтические истории. «Звезда», «Русалка», «Про любовь»… На благотворительном вечере «Action! – 2018» она представила блистательную ироничную короткометражку «Нежность» с Викторией Исаковой и Евгением Цыгановым. Этот фильм – еще и ее операторский дебют, только вместо камеры у нее был мобильный телефон.

Аня Меликян жизнерадостный человек, но ее комедии обязательно с грустным оттенком. Это роднит ее с классиком жанра Георгием Данелия: казалось бы, фильмы «Не горюй!», «Мимино» – куда же еще веселее? Но ты смеешься весь фильм, и при этом есть какая-то печаль. Кстати, сам Данелия называет Анну Меликян «родственной душой».

– Аня, у меня стойкая ассоциация: там, где Меликян, обязательно «пять пудов любви» – как у Чехова.

– Прекрасно, мне это нравится. В связи с этой ассоциацией я бы очень хотела продолжать делать фильмы про любовь: «Про любовь 3», «Про любовь 4»… Потому что в какой-то момент я вдруг представила, что слово «любовь» уйдет из моей жизни. Ну как это так? Само это слово абсолютно магическое, у него эффект магический. У меня ощущение, что сейчас я под этим словом как под шапкой сижу, и действительно, как что-то связано с любовью – так сразу вспоминают Меликян. Отлично!

– Отлично. А когда ты почувствовала, что это твой конек? Когда снимала нашумевшую «Русалку» или не менее громкую «Звезду»? Или уже на съемках «Про любовь»?

– Наверное, это больше связано с коротким метром. Мой первый короткометражный фильм тоже назывался «Про любовь», сняла я его совершенно неожиданно. Для благотворительного вечера «Action!» мне просто предложили что-то сделать, а я к этому моменту не снимала фильмы лет семь: после «Русалки» у меня была такая временная дыра. И вот когда организаторы «Action!» Света Бондарчук и Женя Попова мне предложили поучаствовать, ты не представляешь, Вадим, у меня возник такой страх, – мне показалось, что я уже, наверное, и снимать-то не умею. Так что эта короткометражка меня на самом деле…

– …реанимировала?

– Да, вернула к жизни. Я вышла тогда на площадку с корыстной целью: я хотела проверить, могу ли я еще снимать кино. Я вышла всего на два съемочных дня и назвала эту историю «Про любовь». Кто бы знал, во что в итоге это выльется! (Улыбается.) Во-первых, я поняла, как бы нескромно это ни звучало, что я еще могу снимать, и я почувствовала себя абсолютно счастливой. Причем съемки у нас были чудовищные: не было денег, на улице холод. Я стояла в грязи, голодная, холодная, но понимала, что я абсолютно счастлива находиться здесь, и какая же я была идиотка, что столько времени лишала себя этого удовольствия! В общем, эта история сдвинула меня с мертвой точки. Потом был еще один короткий метр, и вдруг оказалось, что мне это легко дается. Просто рассказ о мужчине и женщине, ничего сложного: вышли, поговорили о любви, ничего особенного не показали, а потом вдруг все стали говорить: «Как вы классно и откровенно показываете сексуальные сцены!» А я никогда об этом даже не задумывалась, – я ничего специально не делаю, просто как-то всё получается легко, свободно. И я подумала, что, может быть, это действительно моя тема – говорить про любовь.

– А самой приходилось влюбляться вот так, «через разговоры»?

– У меня иначе и не бывает. Мне подруга рассказывает, что, мол, пошла в баню, увидела мужчину – и всё, влюбилась. Я спрашиваю: «А как ты влюбилась?» Она отвечает: «Я увидела его ягодицы!» Для меня это загадка, я не понимаю, как можно увидеть ягодицы и влюбиться. Я могу влюбиться, только начав общаться. То, как мужчина выглядит, для меня на втором, на третьем месте. Срабатывают какие-то внутренние инстинкты: я реагирую на ум, на чувство юмора, на поступки. Для меня мужчина – это прежде всего поступок.

– Послушай, а как же так получилось, что после феноменального успеха «Русалки» у тебя возникла семилетняя пауза?

– У меня самой были разные версии случившегося. Сначала я думала, что не снимаю, потому что родила ребенка, и, действительно, я совершенно фанатичная мать, особенно была такой сразу после родов. Но сейчас я все-таки думаю, что это никак не связано с ребенком. Не я первая, не я последняя родила. Это, видимо, был какой-то такой этап в жизни. Ты живешь с человеком, у вас происходит какой-то энергетический обмен. Вот в тот период у меня был такого рода обмен, когда я всё отдавала, и для меня самой энергетически ничего не оставалось, и творчество во мне не рождалось. Вообще непростой у меня был период, хотя я тогда организовала свою компанию «Магнум» и что-то делала как продюсер.

– Первый твой муж кинопродюсер. Вроде бы должно быть родство душ.

– Да, муж у меня был кинопродюсером, который всё время говорил мне: пожалуйста, иди снимай любой фильм, на любую тему, – что ты сидишь! Но не рождалось кино внутри, потому что творчество должно в тебе как цветок прорасти. Видимо, мне на моем пути была необходима эта пауза, чтобы, выйдя на площадку фильма «Про любовь», я почувствовала то, что почувствовала.

– На самом деле для меня такие твои откровения парадоксальны. Мне всегда казалось, что ты из породы пробивных людей и что после успеха «Русалка» должна была, не знаю, землю рыть, но снимать, снимать и снимать. А у тебя произошло ровным счетом наоборот.

– Да, потому что все свои истории я пишу сама. А если бы это было просто ремесло, – мне дали сценарий, я прочитала, вышла на площадку, я же профессиональный дипломированный режиссер… Я, конечно, могу выйти и снять. И мне присылали очень много сценариев, из Голливуда в том числе, – после «Русалки» у меня был контракт с голливудской компанией. Но эти сценарии были ужасного качества. Да и в Москве, конечно, я получала много сценариев, но они мне просто не нравились. Я не понимала, зачем мне выходить на площадку. При этом у меня была полноценная жизнь: я ходила на работу на «Мосфильм», у меня там был офис, я продюсировала разные фильмы. Я не сидела без дела. Родив ребенка, я через неделю уже была на работе. Но не снимала. Раз не получается, думала я, то буду продюсировать, у меня была своя компания, сотрудники свои. Собственно, у меня и сейчас есть эта компания, но теперь совершенно по-другому расставлены приоритеты: для меня на первом месте режиссура.

– Аня, насколько я знаю, ты с самого детства сочиняла истории, режиссировала пространство вокруг себя.

– Это абсолютно бессознательно происходило, потому что в семье у меня никто не имел отношения к творчеству, к искусству. Откуда-то в детстве у меня возникла эта потребность – рассказывать истории, – она появилась еще в детском саду. Сейчас, когда я вспоминаю, мне кажется, что это невероятно. Представляешь, ребенок пяти лет, его сажают в центре огромного зала, вокруг человек пятьдесят – разные группы детского сада!

– Это ж какая сила притяжения была у совсем маленький девочки, чтобы заставить других сидеть и слушать!

– Что я могла такого рассказывать в пять лет? Не знаю. Потом, когда я стала учиться в школе, каким-то образом выяснили, что есть девочка, которая талантливо рассказывает сказки. И вот я сижу на уроке, к нам приходит учительница и говорит, что у 5-го класса заболел учитель, а я сама третьеклассница. И меня вытаскивают из класса, приводят в чужой класс к взрослым ребятам, ставят у доски.

– Скажи, в мире собственных фантазий ты как-то отгораживалась от мира, от сверстников?

– С одной стороны, я была коммуникабельной. С другой – я была предоставлена самой себе, часто оставалась дома одна. Я жила в таком фантазийном мире, на игрушки особо денег не было, и я из бумаги вырезала массу персонажей, у меня были прямо семейства разные, и я играла, создавала свои спектакли. Могла часами играть с этими бумажными персонажами, существовать в выдуманном мире, мне там всегда было хорошо. Все вообще забывали, что я сижу дома.

– Какой беспроблемный ребенок.

– Совершенно. Конечно, параллельно у меня были подруги, я ходила во двор, то есть с этим сложностей не было.

– Ты же в Ереване росла?

– Да. Я росла в очень тяжелое время – конец 80-х, трагедия за трагедией. Сначала жуткое землетрясение просто выбило почву у всех. Закрывались предприятия, школы превращались в госпитали… Потом начались конфликты армяно-азербайджанские. А я, к ужасу своему, родилась в Баку, то есть я враг народа со всех сторон получалась. Потом началась совершенно жуткая блокада. В последние годы перед отъездом в Москву было очень трудно. Правда, у меня было ощущение, что жизнь, может, и несправедлива, но это моя жизнь. А параллельно я думала о том, что где-то существует другая, прекрасная жизнь, где меня никогда не будет.

– Почему так пессимистично?

– У нас не было возможности куда-то переехать, переезд позже уже чудом случился. Так вот, мне казалось, что всё это жестокая несправедливость по отношению ко мне. Было очень холодно в квартире, была минусовая температура, и мы спали в пальто, в шапках. У меня распухла левая рука, правой я еще что-то писала, уроки делала, кровообращение было в правой, а в левой – ничего, она распухла, и это было ужасно. Однажды произошла жуткая история. Мы с мамой очень замерзли. А мама у меня физик, умный человек, всё понимает. И вот мы поставили у себя в квартире тазик, накидали туда бумаги, каких-то деревяшек и разожгли огонь, чтобы согреться. Естественно, не подумав о том, что может быть дым.

– Не только дым, но и пожар.

– До пожара дело не дошло. Мы стали задыхаться в дыму, потом открыли окно и нам стало еще холоднее. В этот момент я поняла, что самое страшное не голод. Голод – это ужасно, но его можно обмануть: можно выпить воды, еще что-то. А холод обмануть невозможно.

– Да уж, какие тут вариации на тему любви, с которых мы начали разговор!

– Нет, ну любови, конечно, были, но в тот период всё отошло на второй план. Мы никуда не ходили. Армяне же очень гостеприимные, но в гости перестали ходить, потому что людям нечего было поставить на стол. А для армянина это невозможно: как это – поляну не накрыть?! Понимая это, люди перестали ходить друг к другу в гости, чтобы не ставить человека в неловкое положение. Пойти в школу, увидеть сверстников – это был праздник. А вообще чаще дома сидели.

– Как все-таки семья оказалась в Москве?

– Переезд произошел достаточно резко, мы его не планировали. В семнадцать лет я оказалась в Москве. Когда я вошла в нашу съемную квартиру, первое, что сделала, – включила душ, который не видела много лет. И когда полилась горячая вода, я закрылась в ванной и просто плакала. Я смотрела на горячую воду и плакала, это была какая-то невозможная радость для меня. Понимаешь, когда у человека всё отбирают, ему потом так мало надо! Хотя, конечно, быстро ко всему привыкаешь. Но с другой стороны, я верю в то, что человек – это все-таки детство. Детство такой сильный отпечаток накладывает на всю жизнь.

– Это верно… Когда ты поступила во ВГИК, на режиссуру, жизнь сразу обрела правильную форму?

– Сомнения случились раньше, когда я училась в инязе. А во ВГИКе, мне было очень легко, никаких больше сомнений. Всё было правильно.

– Аня, ты такая хрупкая, миниатюрная. Окружающие никогда не говорили «ну какой она режиссер, какой руководитель процесса»?

– Помню, как я во ВГИКе пыталась рекламу снимать, ходила к заказчикам. И вот приходит такая девочка с двумя косичками к банкиру, а в его представлении режиссер – это Михалков, Рязанов. Конечно, заказов рекламных мне не удалось получить. Потом всё изменилось, потому что когда ты доходишь до площадки…

– …уже не важно, какого ты роста и какие у тебя косички.

– Конечно. Это та профессия, где ты не можешь спрятаться. Невозможно за кого-то заплатить, чтобы он стал режиссером. Можно заплатить, чтобы, грубо говоря, девушку твою сняли в кино. Но невозможно заплатить и сказать «пусть моя девушка снимет кино». Хотя нет, такое тоже сейчас случается. Но что она потом будет делать, эта девушка?

– А как насчет характера? Профессия больше брутальная.

– У меня есть какие-то внутренние качества, которые были еще с детства, – дисциплина, организация. Это тоже очень важно, потому что ты не просто художник, который стоит один у мольберта: захотел – нарисовал, захотел – не нарисовал.

– Ты умеешь по-новому раскрывать актеров. Так случилось с Машей Шалаевой в «Русалке», потом с Северией Янушаускайте в «Звезде»…

– Я ужасно рада за Северию. Потому что она сидела у себя в Вильнюсе, в жуткой депрессии: ушла из театра, ролей нет, у нее было очень тяжелое состояние, она буквально была готова уходить из профессии. И вот эта «Звезда» стала для нее счастливым билетом.

– А я рад, что у тебя самой открылось второе дыхание – не только в творчестве, но и в личной жизни.

– Да, у меня всё хорошо.

– Любовь рождает вдохновение и на съемочной площадке, верно?

– Вот была дыра в семь лет, видишь! Мне раньше говорили, что невозможно совмещать творчество и семейную жизнь, потому что человек должен быть удачлив либо в одном, либо в другом. Я в это не верю, поскольку отношения мужчины и женщины – это всегда энергообмен, и если люди друг друга находят, то они друг друга подпитывают, помогают друг другу. Это только так и работает.

– На этой оптимистичной ноте давай закончим. Можно даже поставить не точку, а восклицательный знак. Да здравствует любовь!

– Да здравствует любовь! Конечно.