Ксения Раппопорт

Ксения, которая гуляет сама по себе

Ксению РАППОПОРТ я впервые увидел в спектакле «Дядя Ваня», в роли Елены Андреевны, и был покорен раз и навсегда.

Мы долго шли навстречу друг другу, – вернее, я ступал семимильными шагами, а Ксения была очень осторожна, и, в результате, через год я уговорил ее сняться в передаче «Кто там…». Лето 2009 года, солнечная погода. Мы гуляли по Питеру, Ксения с удовольствием показывала свои любимые места. Даже опасную арку, о которой она рассказала с улыбкой: «Есть такая примета у студентов: если пройдешь под этой аркой, у тебя никогда не будет ролей»… И в разговоре у нас все совпало. После возвращения в Москву оператор Слава Гусев звонит мне и с тревогой в голосе произносит: «Звук записан, а изображения нет». Для меня это был настоящий удар. Какое произошло чудо, я не знаю, но картинка каким-то образом появилась, – правда, через пять дней.

У меня такое благоговение перед актрисой Раппопорт, что я долго не мог перейти с ней на «ты», хотя мы периодически общались. Я специально приезжал в Санкт-Петербург, чтобы увидеть ее обольстительную леди Мильфорд в спектакле «Коварство и любовь» по Шиллеру, а на гастролях в Москве, в «Вишневом саде», восхищался Раневской. Сильнейшее впечатление произвели ее героини в картинах «Юрьев день» Кирилла Серебренникова и «Дама пик» Павла Лунгина. Кстати, на роль в «Юрьевом дне» Ксения попросила сделать пробу сама, единственный раз в жизни, – чувствовала, что это ее роль. А в «Даме пик», напротив, долго не могла нащупать образ, сомневалась, и даже готова была отказаться от съемок, но в результате сыграла блестяще! Ну а ее итальянская эпопея абсолютно феерична. После фильма «Незнакомка» Джузеппе Торнаторе Раппопорт назвали «лучшей актрисой Италии». До нее такой титул получила только одна иностранка – Пенелопа Крус.

Ксения продолжает сниматься в Италии, где у нее уже столько наград. Недавно вернулась со сьемок из Праги, – играла главную роль в фильме одного из ведущих чешских режиссеров Ирены Повласковой «Пражские оргии»: «Потрясающий сценарий по роману американца Филиппа Рота о периоде оккупации советскими войсками Праги. Мне надо было играть героиню на английском языке да еще с чешским акцентом».

А какие я испытывал эмоции, когда выходил на сцену вместе с Ксенией представлять фильм «Мифы»! Сняться в кино – для меня авантюра, на которой настоял режиссер Саша Молочников. Но когда твое имя в титрах рядом с Ксенией Раппопорт, – это просто фантастика!

– Ксения, ты не перестаешь удивлять. Была смена, когда ты прилетела в Москву на съемки «Мифов» всего на 50 минут.

– Да-да. У меня вечером уже был спектакль в Питере.

– Молочников – молодой режиссер, это его дебют в кино, а ты охотно согласилась у него сниматься. Что тебя увлекло в этой истории?

– А тебя что увлекло, Вадик?

– Я тебе скажу: азарт Саши, его дикая влюбленность в то, чем он занимается, и умение заразить этим других.

– Вот видишь. А меня увлек… ты. Честно тебе скажу.

– Я?!

– Открою тебе страшную тайну: в какой-то момент Саша показал мне вашу с Игорем сцену, которую снимали как пилотный вариант. Это было так смешно, так точно и остроумно. А когда он запустился и прислал сценарий, у меня уже было доказательство того, что это может быть увлекательно и интересно.

– Ксюша, я теряю дар речи. Неужели я мог увлечь тебя своей актерской игрой?

– Ты увлек, да. Ты и Игорь.

– А какой у тебя в «Мифах…» сумасшедший танец! Ты обычно играешь роковых женщин, злодеек, женщин – вамп. А тут – клоунесса, такая острая характерность.

– Ну так хочется же разнообразия. Знаешь, когда долго играешь одних злодеек, становится грустно на душе…

– …И сама на злодейку становишься похожей?

– Ну, это уже тебе со стороны виднее – похожа я на злодейку или нет. Изнутри ты постоянно взаимодействуешь с темными сторонами человеческой природы, и становится грустно очень, грустно и тяжело, и хочется воздуха и света. И дурить хочется, дурачиться хочется. Я думаю, на это многие артисты и купились, решив сниматься у Александра Молочникова.

– Ты же впервые снялась еще школьницей – у Дмитрия Астрахана в фильме «Изыди». Как это случилось?

– Моя подруга работала помощником гримера на студии. Она увлекалась фотографией, мы друг друга всё время фотографировали. И она на студии это проявляла, у нее на столике лежали фотографии. Шли пробы, ну кто-то их и увидел, эти фотографии. Как-то так это было.

– После «как-то так это было» ты решила продолжить – уже основательно и всерьез.

– Сначала я ни о чем таком не думала, но потом мне показалось, что это легко, да и к экзаменам не надо было готовиться. Так что в театральный я пришла случайно. Затем несколько раз уходила и возвращалась. Я действительно никак не могла определиться. Мне казалось, что актерское дело – это не мое. В общем, я сама тогда не знала толком, чего я хочу. Сначала я хотела пойти в иняз, на французский, были такие мысли. Потом мне показалось, что в театральном институте будет веселее. В результате я туда поступила, потом ушла, снова вернулась, и так несколько раз. В последний раз уходила, казалось, окончательно, решила, что посвящу себя материнству. Сидела с дочкой два года, а потом все-таки вернулась учиться к Вениамину Михайловичу Фильштинскому.

– Неужели ты могла добровольно отказаться от актерской профессии? В это трудно поверить сейчас.

– Эти мысли приходили и уходили. А с рождением второго ребенка они опять вернулись, с еще большей силой. Когда ты проводишь неделю-две вдвоем с ребенком где-нибудь на даче, за городом, входишь в какой-то ритм существования, предназначенный женщине самой природой, то кажется, что заниматься чем-то другим противоестественно. Материнство было более сложным для меня в двадцать лет. Мне было страшно, я не понимала, что делать с этим существом. Читала кучу какой-то литературы по воспитанию. Сейчас я понимаю, что надо просто сильно любить ребенка, принимать его индивидуальность и получать удовольствие от общения с ним.

– Ты еще студенткой начала играть в Малом Драматическом театре, театре Льва Додина. Туда ведь мечтают попасть все питерские студенты.

– Конечно, я знала, что это за театр, я там часто бывала, и, более того, у нас на курсе преподавал Валерий Николаевич Галендеев. Это выдающийся педагог, который всю жизнь работает со Львом Абрамовичем. Поэтому мы знали театр изнутри, нас брали на прогоны новых спектаклей. И потом, там работала моя подруга, она уже год как была артисткой этого театра, поэтому я, конечно, понимала, куда иду.

– Ты же дебютировала в «Чайке» – сыграла Нину Заречную. Такое мощное начало.

– Когда я еще училась в институте, Додин собирался репетировать в театре «Чайку», и я целенаправленно пробовалась на роль Нины. Мы сразу поехали в экспедицию, репетировали на озере. Через десять дней вернулись, Лев Абрамович вызвал меня в кабинет и сообщил, что берет в свой спектакль. Я в ответ сосредоточенно кивнула. На что он сказал: «А вас Вениамин Михайлович не учил на курсе радоваться?» Я ответила: «Учил». Просто все это было, конечно, стрессом. Все-таки школы Додина и Фильштинского немножко разные. Додин называл меня и мою однокурсницу Лену Калинину, которую тоже взял в театр, «девочки, раненные пластикой». Мы все пытались как-то прожить утрированно телом. Если, допустим, Нина Заречная опаздывала, то я вбегала на сцену запыхавшаяся и еще полчаса отыгрывала это состояние, полагая, что это и есть правда жизни. Потом очень многое из этого «переехало» в область мысли, а не физики. Так что Лев Абрамович заложил определенные коды проникновения в материал. Ну и навыки работы, конечно. Например, навык «неваляшки», как я его называю, – умение возвращаться к главному, к смыслу из любого положения и состояния, в котором бы ты ни оказался.

– А Фильштинский, мастер курса, что дал тебе прежде всего?

– Он воспитал во мне, наверное, наглость. В смысле, ну… жадность и наглость, творческую, я имею в виду. Можно это назвать, может быть, и смелостью, но я бы назвала это именно наглостью. Помню, поначалу у меня иногда бывало по двадцать пять спектаклей в месяц. Я играла «Чайку», «Клаустрофобию», «Дядю Ваню»… Потом мы почти сразу параллельно стали делать «Эдипа», не в Малом драматическом…

– Ну да, в театре на Литейном.

– Мы начали репетировать вне стен какого-либо театра, просто нам так хотелось! Потому что, когда выходишь из театрального института, ты переполнен энергией, желанием творить.

– В кино творить тоже наверняка хотелось. Но настоящего прорыва не было довольно долго.

– Да, я хотела сниматься, а меня не брали. Если куда-то и приглашали, это были сериалы, маленькие роли. На главные, большие роли меня не утверждали никогда. Пробовали, но не утверждали. Наверное, я не могла обеспечить приток зрителей к экрану. Но те роли, на которые меня не утверждали, не настолько меня привлекали, чтобы я сильно расстраивалась.

– По-настоящему известной на родине ты стала после того, как начала сниматься в Италии. Парадокс. Причем, дебют – сразу у знаменитого режиссера Джузеппе Торнаторе.

– Да, фильм «Незнакомка» – это подарок судьбы. Я помню, как летела в самолете, понимала, что лечу сниматься у Торнаторе, и не могла в это поверить. Потом – фантастика – я иду по студии «Чинечитта». Все произошло так быстро, что у меня не было времени, чтобы осознать, подготовиться, выучить язык. Я была последней из актрис, с которыми Торнаторе встретился. Мы встретились в Москве. Я сказала, что мне не нужен переводчик, хотя я совершенно не знала итальянский язык. Я была уверена, что увижу этого великого человека единственный раз в жизни. Поэтому, зачем переводчик? Он будет мешать. Я хочу в глаза смотреть и общаться напрямую… Через два дня были пробы. Только я возвращаюсь из Москвы, мне звонят из итальянского консульства: «Принесите ваш паспорт, мы вам дадим визу». А тогда визу получить было сложно, огромные очереди, требовалась куча документов. А тут я пришла, у меня вежливо взяли паспорт и через две минуты отдали его с рабочей визой.

– Тебе повезло, что Торнаторе искал актрису в Москве.

– Он искал ее везде: и в Киеве, насколько я знаю, и в Праге, и еще где-то. Он случайно увидел мою фотографию. Всё, повторяю, было так стремительно, что я не успевала это осознать, принять. Съёмки шли три месяца, а за те две недели до начала съёмок я похудела килограммов на шесть, по-моему.

– Такое нервное напряжение?

– Мне надо было за двенадцать дней ввести вместо себя актрис в два спектакля. Потом из Рима, с примерки, я должна была лететь в Таллин, там были гастроли в рамках «Золотой маски». Мне купили билет с пересадкой в Праге. До этого я несколько суток не спала из-за всех этих переездов, перелетов, из-за того, что ночью пыталась прочитать хоть что-то, чтобы понять, куда ввязываюсь. Я не говорила на итальянском, но поскольку сказала Торнаторе, что говорю, мне прислали сценарий на итальянском. В общем, когда я села в самолет в шесть утра, то сразу заснула, пристегнувшись ремнем, еще до того, как самолет начал взлетать. Проснулась через час, смотрю – мы уже вроде прилетели. А на самом деле мы еще даже не взлетали! Стыковка в Праге была очень короткая, и когда мы приземлились, самолёт в Таллин уже две минуты как вылетел. Что со мной было! Как я билась в какие-то двери, это было что-то невероятное! Я звонила в Таллин, и говорила, что вот такая ситуация, я здесь, и ближайший самолет вылетает только в восемь часов вечера, а спектакль должен начаться в семь.

В результате, «Золотая маска» выслала за мной частный самолёт из Германии. Он был очень маленький, и так как ветер был ровно в противоположную сторону, мы летели три часа и прилетели около девяти. Но из театра ушло мало людей, надо сказать. Почему-то они дождались – там наливали бесплатно алкоголь и рассказывали, как к ним летит этот мой самолётик. В общем, было целое приключение. Я так нанервничалась, что, когда вернулась в Италию, все костюмы, которые мы намерили неделю назад, на мне болтались и Торнаторе ругался. Но потом очень быстренько, на итальянской кухне всё мое ко мне вернулось. (Улыбается.)

– Я не знаю, что «вернулось», но ты всегда в идеальной форме.

– А это вот просто спасибо тебе за комплимент, и всё. Если ты про диеты, то это не ко мне. Не умею устанавливать для себя какие-то правила: 20 граммов яблока, 30 граммов еще чего-то вареного… Не могу. Во-первых, на это требуется намного больше времени, а кто тебе это будет готовить? Представляешь, 14 граммов зеленого листа, три зернышка проса… Где ты это всё будешь брать? Да и просто я очень люблю поесть, люблю вкусную еду.

– А насколько «вкусным», Ксюш, было твое детство?

– Я была как все подростки… Однажды перетащили бюст Ленина из актового зала в мужской туалет, перевешивали вверх ногами стенды, что только не творили! Нас с моей подругой постоянно выгоняли с уроков за непотребное поведение. В старших классах мне было не проснуться с утра, и я опаздывала всё время или вообще не ходила в школу. А в какой-то момент я решила в монастырь уехать и уехала на месяц.

– Вот как! Сколько тебе было лет?

– Четырнадцать, кажется. Я хотела в монастырь не в смысле «уйти в монастырь», а поехать пожить, поработать там. Я уехала в Толгский монастырь, на Волгу. Любой человек может прийти в монастырь и попросить послушание.

– И что ты там делала?

– Всё: стены белила, цветы сажала, скамейки красила.

– Это прекрасно. Я только не пойму, как родители тебя отпустили в четырнадцать лет, да еще в такое далекое путешествие.

– Я, кстати, сама этого не понимаю до сих пор. Потому что когда мы с подругой (ей было шестнадцать) вышли на вокзале в городе Ярославле в два часа ночи, мы поняли, что сделали что-то не то. Вокруг были какие-то страшные люди, они очень выразительно на нас смотрели. Мы абсолютно не знали, куда идти, досидели до шести утра на автобусной остановке и потом уже двинулись дальше. Я до сих пор помню, как вышла на перрон и подумала: как меня родители-то отпустили?

– В монастыре ты обрела то, что хотела?

– По-разному было. Мы жили в общей женской келье. Часто туда приезжают женщины, не нашедшие в жизни какого-то покоя и счастья, поэтому там не всегда благостная атмосфера. Так что разные были впечатления и ощущения.

– Все-таки что дал тебе этот опыт?

– Тогда шел процесс возвращения церкви храмов, в которых при советской власти были то клубы, то бассейны. Вот стоял утром храм, совершенно пустой, небеленый, ничего внутри нет. И в течение дня, на твоих глазах, красят стены, вносят иконы, поднимают наверх колокол, а вечером уже звонят в него и идет служба! И ты понимаешь, что и ты в этом участвовала.

– В твоей жизни были храмы, купола и… питерские крыши, которые, я знаю, ты обожала. Прогулки по крышам – в этом есть что-то театральное.

– Ну, наверное, что-то театральное в этом есть. На самом деле тебя никто не видит, а ты видишь всех, – это совершенная романтика. Люди ходят внизу и не знают, как здесь прекрасно. Тогда же еще все чердаки были доступны. Мы коллекционировали крыши, друг другу показывали, кто какую крышу нашел. У нас была такая мальчиковая компания.

– А как мальчишки тебя воспринимали?

– Как кореша могильного. (Улыбается.)

– Почему могильного?

– Ну, так. Выражение такое…

– Ты в детстве занималась художественной гимнастикой, даже кандидатом в мастера спорта стала. А почему до мастера не доросла?

– Попала в больницу больше чем на месяц, а режим тренировок был очень жесткий, и уже было не вскочить в этот поезд.

– А у тебя изначально был спортивный азарт? Я все-таки больше представляю Ксению Раппопорт с книгой, за роялем.

– За роялем у меня как раз сидеть не получилось… Я не помню, чтобы мне было тяжело на тренировках. Мне нравилось. Ты что-то начинаешь делать, у тебя не получается, тебе кажется, что ты никогда не сможешь это выполнить, – но месяц тренировок, и ты видишь, что всё начинает получаться. И потом, это красивый вид спорта, он у нас, в Советском Союзе, всегда был на высоте. До сих пор Россия в художественной гимнастике «впереди планеты всей».

– Ты переживала, что на гимнастике поставлен крест?

– Я была тогда в четвертом классе или в третьем, я без грусти к этому отнеслась. У меня появилось много свободного времени.

– Чем его заполняла?

– Ой, чем только я не пыталась его заполнить! Ходила во всякие кружки, как все дети, по рисованию, музыке. Даже легкой атлетикой занималась, правда, недолго совсем.

– Мы с тобой снимали передачу, и ты вспоминала, что, ездила в летний лагерь, но с тобой «нормальные ребята» там не общались.

– Нормальные в смысле крутые. Всегда же в пионерском лагере есть крутые ребята, а есть так себе. Крутые – нет, не общались.

– Почему?

– Не знаю… У меня не было модных вещей. Я ходила в кружок выжигания, не курила, не пила.

– И это считалось недостатком.

– Ну, в каком-то возрасте, когда другие уже все пробуют…

– В школе тоже отдельно существовала?

– В школе у меня была подруга, с которой мы существовали вместе, но отдельно от других. Нам настолько было комфортно друг с другом, что остальные в общем-то нас не очень интересовали.

– Скажи, ты больше мамина дочка или папина?

– Про меня всегда говорили «папина дочка». Я как-то больше с папой была, в байдарочные походы с ним ходила, пацанистая была. Но с возрастом, конечно, и мамины черты узнаешь неминуемо. Особенно в общении с собственными детьми.

– Походы, костры, палатки… Тебе это нравилось или это было испытанием?

– Нет-нет, все нравилось. Мы обычно уезжали на поезде в какой-то город, оттуда, уже по карте, двигались по разным рекам, доплывали до еще более удаленного места и плыли по реке иногда три недели. А потом обратно приезжали на поезде. Это не то что с палаткой на Ладогу съездить. Всё было серьезно. Это были пороги, испытания, мы промокали насквозь, ставили под ливнем палатки, спали в мокрых спальниках, сами ловили рыбу. В общем, интересно было. Я люблю, когда путешествие настоящее. А вот «костровую» романтику я не очень люблю. Посидеть, попеть Визбора – это не ко мне.

– В походах дети были наравне со взрослыми?

– Да. В каждой байдарке мама впереди гребет, сзади отец, а в середине ребенок. В нашей байдарке было двое – я и папа. Это потрясающий отдых. Это не на пляже лежать, жариться. Мне нравится активный отдых. Когда есть хорошая компания, когда дети с тобой. Для детей в этом есть и воспитательный момент. Ведь самому нужно следить за всем, готовить еду. Представляешь, какая огромная ответственность для ребенка в двенадцать-тринадцать лет, когда он готовит еду на костре и понимает, что будет кормить пятнадцать серьезно проголодавшихся людей? Попробуй что-то пересоли! Потом, ты едешь в места, где пустынно. Ты общаешься с природой. Все комары – твои. Если не сможешь поставить палатку, – спать будет негде, плохо поставишь – вода натечет. Зато пойманная тобою и приготовленная на огне рыба – ничего вкуснее нет! Однажды я что-то приготовила, – была моя очередь, – все поставили свои миски, я накладывала в них еду, вдруг подул ветер и во все эти миски попал песок. Я думала сначала, что ко мне отнесутся с пониманием, но на меня смотрели так сурово, что я до сих пор помню это ужасное чувство стыда от того, что люди остались голодными…

– Время стремительно несётся вперед. Твоя старшая дочь Аглая Тарасова – уже известная актриса, у нее насыщенная творческая судьба. Она росла театральным ребенком?

– Да, она со мной много ездила.

– Для тебя самой логично то, что Аглая стала актрисой?

– Не думаю, что выбор детей должен быть логичен для родителей. Она себя пробовала, сама свою дорогу искала, сама ошибалась. Но когда оказалась на съёмочной площадке, стало понятно, что происходящее её захватывает, это было видно сразу. А дальше какие-то её решения, шаги – я просто за всем этим наблюдала.

– Насколько я понимаю, Аглая очень рано стала самостоятельной. Вся в маму!

– Да, Аглая достаточно самостоятельный человек, хотя в чем-то еще совсем ребенок. Для меня по крайней мере. Чем дальше, тем больше мы видим сходство. Мы обе упёртые. Мы похожи в безумии каком-то, которое охватывает тебя, когда что-то по-настоящему интересно. Похожи в неумении справляться с бытовыми вещами: с ключами, паспортами, телефонами – это всё бесконечно теряется, а потом находится не там и не вовремя.

– Главное, что финал этих историй оказывается благополучным. Кстати, а почему «Аглая»? Без романа «Идиот» не обошлось?

– Не обошлось. Очень мне это имя в юности нравилось, да и сейчас нравится.

– У младшей тоже красивое имя – София.

– Она сама выбрала это имя, сама так назвалась. И мне это «протранслировала», еще когда я её носила. Смешно, потому что мне всегда нравились простые имена.

– Ксюша, у твоих дочерей большая разница в возрасте. Ты сейчас на воспитание уже по-другому смотришь?

– Слушай, ни тогда, ни сейчас я ничего в воспитании не понимала и не понимаю – вот тебе мой честный ответ. Я их обеих просто очень люблю, стараюсь не испортить, сильно не избаловать, вот и всё.

– Вы с Аглаей близкие подружки. Это очевидно. Я видел, как Аглая была счастлива, когда ты сюрпризом прилетела из Тель-Авива на ее день рождения!

– Мы с ней друзья. Причем иногда мне кажется, что она моя старшая подруга, и мне это очень приятно. Я поймала себя на том, что с ней я чувствую себя защищённой. Представляешь, какой это кайф! Например, она с внешним миром коммуницирует намного лучше меня. Я зажимаюсь, прячусь, сомневаюсь, а Аглая в этом смысле такой открытый человек, очень энергичный. Она может мне сказать: «Мама, ты отойди, не волнуйся, я сейчас всё решу, обо всём договорюсь».

– Ты сказала, что с бытом не в ладах…

– Абсолютно! Удивляюсь, как я вообще функционирую – вхожу-выхожу, открываю двери, газовой плитой пользуюсь, вожу машину. (Смеется.)

– То есть не дай бог попасться тебе на дороге, если ты за рулем!

– Кстати, нет. За рулем я очень собранная. Единственная авария по моей вине была десять лет назад, когда я только училась водить. Помню, как ехала в огромной пробке на Литейном: мы ехали очень медленно, в плотном потоке, и я на скорости примерно пять километров в час умудрилась задеть боком припаркованную машину. Я объезжаю эту машину, становлюсь ровно перед ней и покорно жду, когда оттуда выйдут и начнется разборка. Уже приготовилась к самому худшему. Стою-стою, а из той машины никто не выходит. И тут я понимаю, что это машина инкассаторов и что они не имеют права ее покидать. Вот, наверное, сидели они там, смотрели на меня и матерились.

– Гениальная история! Послушай, несколько лет назад ты мне рассказывала, как у тебя на пороге внезапно появился кот. Так и живет?

– Он живет сейчас у родителей. Я его отвезла к ним на месяц, когда уезжала на съемки и не с кем было его оставить. А теперь родители не хотят возвращать. Я ведь и не думала заводить кота, – столько разъездов! Но кот меня не спросил, просто проскользнул внутрь, пока я открывала дверь. Сразу прошел в комнату, сел и стал урчать, как трактор. У него на морде было написано, что он здесь живет. С ним было не поспорить. Тут я увидела, что он весь в блохах, и вынесла его на лестницу. Я сказала ему, что сейчас позвоню, хотя было одиннадцать часов вечера, чтобы узнать, как его от них избавить. А через полчаса, когда я открыла дверь, он по-прежнему сидел на пороге, правда, с очень обиженным видом, в позе Байрона. То есть дождался, когда его посадят в сумку и отвезут к врачу! Пока он жил со мной, он спал у меня на шее, засунув нос мне в ухо, и так урчал, что заснуть было невозможно. Сейчас он «радует» этим родителей. Причем он еще полный балбес: ест цветы, носится по потолку – в общем, все прелести.

– Я так и напишу: «кошачья» эпопея Ксении Раппопорт закончилась хеппи-эндом!