Константин Хабенский

Стопроцентный пассажир

Звонок из Московского Художественного театра имени Чехова. Мне говорят, что внезапно отменился спектакль «Трехгрошовая опера» и вместо него состоится творческий вечер Константина ХАБЕНСКОГО: «В театре хотят, чтобы вы его завтра провели». «С удовольствием», – отвечаю я.

С Хабенским мы знакомы еще с того времени, когда он был студентом. В Калининграде, на фестивале, курс Венианмина Фильштинского из Санкт-Петербургской театральной академии играл свой дипломный спектакль «Время Высоцкого», а я там снимал передачу «Полнолуние». Не могу сказать, что Костя сильно выделялся на фоне своих однокурсников. Кстати, сам Фильштинский сказал на мхатовском вечере, что поначалу он считал Хабенского заурядным студентом. Я спросил позже, обидно ли было Косте услышать от мастера такие слова: «Нет. Я уверен, что таким и был. Я пришел поступать в театральный институт с неправильными, на мой взгляд, представлениями о профессии. До этого я работал в театре-студии «Суббота», исполнял небольшие роли и считал, что знаю о театральном ремесле все. Было в этом что-то от павлина. Но в то же время оставалось ощущение неустроенности – и это то, на что обратил внимание мастер, за что зацепился. Хотя мне еще предстояло до него достучаться. Для этого понадобилось еще года три. Потом появилось общее дыхание, уже мы могли наслаждаться общением друг с другом, репетициями, придумывать что-то вместе».

Впрочем, был момент, когда Хабенского отчислили из института. Вместе с театром «Суббота» он, студент, собирался уехать на гастроли в Лондон. В институте ему поставили ультиматум: «Либо Лондон, либо учеба». Свой выбор Хабенский сделал без колебаний – полетел в Лондон. Потом он вернулся в Питер и уже начал заниматься своими делами, не связанными с театральным институтом. А через месяц ему позвонили из института: «Мы просим вас вернуться»…

Одна из самых сильных и пронзительных ролей Хабенского – Калигула в одноименном спектакле по пьесе Камю, в театре Ленсовета. Я посмотрел этот спектакль, когда он шел уже лет восемь: Хабенский играл так, как будто это премьера. После спектакля я зашел к нему в гримерную. Он не мог говорить. Сидел в насквозь мокрой рубашке и тихо дышал.

В середине 90-х Костя неожиданно переехал в Москву. Его позвал Райкин в «Сатирикон». Когда мы общались, Хабенский был в предвкушении новой жизни: он говорил только о работе, которая поглощала его целиком. Правда, уже вскоре стало понятно, что «Сатирикону» актер Хабенский не очень-то был и нужен. Он бегал в массовках, и даже родственники не могли разглядеть его из зрительного зала. И это после ярчайших ролей в театре Ленсовета! К счастью, Костя смог трезво оценить ситуацию: «Однажды во время спектакля «Трехгрошовая опера», сидя за кулисами, я подумал: как хорошо, пробежал по сцене, можно и отдохнуть. Ты получаешь зарплату, у тебя есть где жить, неплохая компания… И тогда я вдруг понял: стоп, надо начинать заново. В Питер я вернулся с ощущением, что готов выйти на большую сцену, транслировать в зал – от первого до последнего ряда – и звук, и мысли». Собственно, после этого «сатириконовского» опыта и возник Калигула.

Уже давно Хабенский служит в МХТ, хотя все началось там с конфликта. Костю пригласили репетировать в спектакль по пьесе Милорада Павича. Хабенский быстро понял, что они с режиссером по-разному интерпретируют то, что сочинил драматург, и отказался работать дальше. А потом Олег Павлович Табаков позвал его в спектакль «Утиная охота», и от этого предложения уже невозможно было отказаться… Недавно Хабенский дебютировал в кинорежиссуре – снял фильм «Собибор», эта картина была выдвинута от России на премию «Оскар». Мне очень понравились слова, сказанные Костей в нашем с ним интервью 2011 года: «Жизнь – это путь. У кого-то это путь до булочной и обратно, у кого-то кругосветное путешествие. Как только я понимаю, что жизнь вращается вокруг своей оси, начинаю меняться, прыгать вверх или, наоборот, бурить пространство». К счастью, сам Хабенский такие моменты тонко чувствует.

…Есть артисты, которые входят в помещение и сразу заполняют собой все пространство. А Костя, мне кажется, был бы рад носить шапку-невидимку. В 2017 году мы договорились о фотосъемке и интервью для ОК! Я приехал в фотостудию за десять минут до обусловленного времени. Пообщался с сотрудниками и съемочной группой и только потом заметил в коридоре Константина. Оказалось, что он уже час здесь, – приехал утром на скоростном «Сапсане» из Санкт-Петербурга. Костя тихо сидел в дальнем углу и очень комфортно чувствовал себя в этом своем уединении.

– У тебя непривычно короткая стрижка. С чем это связано?

– Это связано с париком. Снимаюсь в сериале «Троцкий», у меня там три парика, и, чтобы не травмировать волосы, которых и так не слишком много осталось, я принял волевое решение – коротко подстригся.

– В парике сниматься комфортно?

– Нет. Так же как в наклеенных бородах, усах и так далее. Поэтому я предпочитаю поступать иначе. Например, для «Метода» я отращивал себе всю растительность, чтобы не думать о том, отклеится борода или нет в самый неподходящий момент.

– Тебе как-то везет в последнее время на исторических персонажей: и Колчак, и певец Петр Лещенко, теперь вот Лев Троцкий. Еще космонавт Павел Беляев в фильме «Время первых».

– «Последнее время», как ты говоришь, – это уже лет десять. Беляев, скорее, собирательный образ, так же как и Колчак, да и как Лещенко, потому что не осталось ни одной видеозаписи с ним, мы можем судить об этом человеке только по голосу с пластинки и по фотографиям.

– Кость, не могу забыть как три года назад я побывал по твоему приглашению в Уфе, на фестивале «Оперение», где собрались детские студии творческого развития со всей страны. Я с восхищением наблюдал, насколько ребята преданы этому делу. И ты с такой радостью, с такой заботой всему этому отдавался. Идет время, и ничего не меняется.

– Нет, меняется. Не в плане моего отношения, конечно. Мне нравится, с какой скоростью этот «кустик» растет, какие невероятные «цветы» на нем вырастают. Недавно у нас прошел очередной фестиваль, и я участвовал вместе с ребятами в трех спектаклях. Не то чтобы на мне была колоссальная нагрузка, но мне кажется, что мое участие способно привлечь внимание к тем работам, которые мы показываем. А работы стоят этого, действительно. Это спектакли для взрослых, вот в чем дело. Дети играют в спектаклях, а вопросы, которые там поднимаются, адресованы взрослым. Как я могу обойти стороной эту тему? Как я могу сказать: «Нет, я не поеду, я лучше эти два дня полежу на диване»? Как? Никак. Я уже не знаю, чего ждать от следующего фестиваля, в хорошем смысле.

– Ты существуешь в очень плотном графике. Сознательно загоняешь себя в жесткие рамки?

– Понимаю, о чем ты говоришь. Я всё время нахожусь в состоянии «надо разбавить свой график отдыхом, какими-то каникулами». Последние несколько лет живу с этой мечтой. И всё время не получается осуществить задуманное.

– При всем этом ты человек несуетный.

– Я, наверное, несуетный. Но тут другое: я очень… увлекающийся, вот от этого надо отталкиваться. Вроде я и придумал себе какой-то график, а потом оп! – еще что-то интересное, потом оп! – студии, какие-то гастроли, потом что-то еще. Мне сложно отказаться от вещей, которые мне нравятся. От того, что связано с профессией.

– Обычно такая жадность до работы появляется у тех, кому жизнь чего-то недодала. Но у тебя совсем другой случай.

– Конечно, мне грешить на то, что «недодала», неправильно. С другой стороны, и говорить, что «додала», тоже не совсем верно.

– Что ты имеешь в виду?

– У меня есть хорошие предложения, были хорошие предложения, но говорить о том, что у меня всё случилось и всё замечательно, я не хочу просто принципиально. Есть работа, есть много-много всего, но, опять же говорю, отказаться от того, что интересно, что увлекает (это не обязательно кино, не обязательно театр), я не могу.

– Когда находишься в постоянном цейтноте, можно ведь стать злым, раздраженным.

– Можно.

– Характер со временем портится? Как ты сам чувствуешь?

– Ну наверняка все мы идем этой дорогой. Иногда наступают моменты благости, доброты и так далее. Это не обязательно должно наступать в Великий пост. Этот пост может длиться и в течение года – для тех, кто научился гасить в себе, скажем так, негативную энергию и не пускать в себя озлобленность. Иногда это просто сказывается на физическом состоянии. Ну, много всего. Я нормальный человек, и повышенное внимание тоже иногда не к месту и не вовремя. Но я понимаю, что не надо становиться на эту дорожку. Не надо озлобляться.

– Послушай, у тебя столько прекрасных поводов для положительных эмоций! Ты женился. Оля Литвинова – красивая женщина и талантливая актриса, я давно слежу за ее судьбой в Московском Художественном театре. Дочка родилась год назад. Всё это тоже дает новую энергию.

– Несомненно.

– Скажи, а дочкой ты успеваешь заниматься?

– Нет. Я только что приехал из Питера, и, вместо того чтобы сразу нырнуть домой, сижу вот в фотостудии с тобой и общаюсь на тему того, что мне катастрофически не хватает времени, понимаешь? А вообще я скажу очень простую вещь (это к вопросу о том, как на всё хватает сил и как всё успевать): я понял, что просто не надо задавать самому себе эти вопросы, не надо. И не надо пытаться ответить на них, когда их задают другие. Иначе сил не хватит, иначе ты начнешь двигаться как сороконожка и запутаешься. Поэтому ответов я не ищу. Просто надо больше спать.

– Получается?

– По-разному, иногда можно днем нагнать по десять минут в паузах, в перестановках на съемках, между репетициями. Я очень быстро засыпаю. У меня с налогами всё хорошо, поэтому я моментально засыпаю. (Улыбается.) А вообще есть тренинговые такие вещи (на актерских курсах их преподают) – это упражнения на расслабление. Но мне, честно говоря, даже и не нужны эти упражнения. Просто, наверное, ритм и усталость плюс возраст – тоже не надо об этом забывать – способствуют тому, что ты моментально выключаешься.

– У тебя сейчас съемки в основном в Питере. Надолго вырвался в Москву?

– На пару дней. «Троцкого» мы частично снимали в Мексике, а всё остальное время – в Санкт-Петербурге.

– Скажи, Питер остается для тебя родным городом?

– А что ты вкладываешь в понятие «родной город»? Во-первых, Питер прекрасен с любыми фасадами в солнечный день. Любое качество фасадов в солнечный день радует глаз. Но этих солнечных дней немного в Санкт-Петербурге, к сожалению. И я сейчас смотрю на качество фасадов домов, расположенных не в центре города, которые раньше были роскошными, а сейчас, к сожалению, в ужасающем состоянии, и это меня дико расстраивает. Если бы это был не мой родной город, то, наверное, это бы меня так не расстраивало. Соответственно, я еще испытываю к Питеру серьезные чувства.

– То есть стопроцентным москвичом ты так и не стал.

– Я сейчас стопроцентный пассажир. Пассажир самолетов, поездов, кораблей – всего чего угодно, как и многие мои коллеги…

– …и сменить пластинку ты не можешь.

– Сергей Прокофьев говорил, что вначале его бесили и убивали гастрольные дороги, а в какой-то момент он стал воспринимать дорогу как часть своей жизни и наслаждаться ею, наблюдать за ней, вытаскивать из нее приключения, и вдруг эта дорога превратилась в праздник. Это наблюдение о жизни я «подхватил» на съемках фильма Ани Матисон «Прокофьев: Во время пути». И я стараюсь следовать этому, иначе всё, что ты делаешь, превратится в ад.

– Знаешь, многие смотрят на тебя, на твои грустные глаза и считают, что ты по жизни не очень веселый человек…

– Да я хохочу внутри! Я внутри хохочу – партнеры и друзья не дадут соврать. А внешность, она обманчива.

– Костя, несколько лет назад ты рассказывал мне про свой аскетизм, что ты приходишь в свой одинокий дом, а в холодильнике только колбаса.

– Я шутил.

– В каждой шутке есть доля шутки. Сейчас у тебя семейная жизнь, всё по-другому. Или ты остаешься таким же аскетом?

– Пусть скажут про меня «идиот пафосный»: сейчас, когда что-то получается, когда есть какой-то невероятный интерес к тому, что ты делаешь, мне неважно, что там в холодильнике.

– Я тебя спрашиваю про житейскую ситуацию, а ты всё равно на профессию разговор переводишь.

– Да.

– Скажи, а быт есть в твоей жизни?

– Есть, есть. Но по дому никаких обязанностей на меня не вешают, если ты об этом.

– Счастливый.

– Я выхожу на охоту, рубить лес и зверя стрелять, привожу всё это домой и опять ухожу на охоту. Вот мои обязанности по большому счету.

– И Олю всё это устраивает?

– Пока да. В этом и есть предназначение мужчины, когда-то именно с этого всё началось. А то сейчас слишком много амазонок появилось на территории России, которые сами выходят на охоту и отбирают у нас и пушнину, и лес, и так далее.

– Тебе ближе по старинке.

– Конечно.

– Ты занят в МХТ только в одном спектакле. Это «Контрабас», моноспектакль. Недавно снялся в фильме «Коллектор» – это монофильм. Тебе больше никто не нужен?

– Конечно, ведь в этой ситуации никто не мешает, никто не забывает текст. (Улыбается.) Я специально пошел по этой дороге, – имею в виду «Контрабас». Уже потом было предложение сняться в «Коллекторе», и я тоже не мог от него отказаться, потому что сценическое пространство моноспектакля и кинопространство моноработы – это разные вещи, это разное напряжение, разные формы существования. В спектакле, даже если актер один на сцене, есть диалог, есть разговор со зрителем. Даже если зритель лишен текста, он не лишен эмоций, которые выдает тебе как собеседник.

– Тебе хотелось бы и дальше двигаться в этом направлении?

– Нет, нужно иметь совесть. Ты не забывай, что у меня еще и в «Современнике» спектакль «Не покидай свою планету» по «Маленькому принцу».

– Тоже, по сути, моноспектакль.

– Бог троицу любит. Я думаю, что нужно на этом остановиться. Вообще я очень надеюсь, что звезды так сойдутся и мы опять поработаем в нашей прекрасной команде, что-нибудь выдадим а-ля «Мушкетеры десять лет спустя», образно говоря.

– Ты про вашу команду с Мишей Трухиным и Мишей Пореченковым?

– Да. Надеюсь на это. И Юрия Николаевича Бутусова подключим, потому что мы десять лет назад последний раз с ним что-то делали.

– У вас остается прежняя спайка с Трухиным, с Пореченковым? Или сейчас тебе достаточно своей семьи?

– Я не скажу, что этого достаточно. Нам, в принципе, всегда чего-то не хватает. А спайка, как ты говоришь, никуда не делась: даже когда мы долго не видимся, она ощущается в смс-переписке. Когда мы выходим друг с другом на связь, мы понимаем, что ничего не меняется, слава богу, в этом смысле. Но наверное, у нас закончился тот этап жизни, когда мы друг у дружки ночевали вповалку, притом что были уже женатыми. Начался другой этап жизни, может быть, более степенный. Хотя, может, это со стороны кажется, что степенный, а на самом деле внутренний жар, пыл тот же самый.

– Была потрясающая история, когда вас с Пореченковым, начинающих актеров, не утвердили в массовку.

– Мы учились на втором курсе. Американцы снимали в Питере «Евгения Онегина». Им нужна была массовка, а нам нужны были деньги. Пришло человек 150 таких же нуждающихся. Отобрали половину, а мы с Мишей остались стоять на площади. И тогда я сказал: Мишенька, мы с тобой учимся другой профессии, – давай больше никогда не будем приходить на такие мероприятия.

– Ты всегда четко формулируешь задачи. Может, первое образование дает о себе знать? Ты ведь учился приборостроению.

– Учился. Ушел оттуда после третьего курса. Мне оставалось восемь месяцев практики, и я бы сейчас строил «мозги» для самолетов… На самом деле так бывает: я вдруг на каком-то математическом уровне начинаю понимать, что происходит. Но я больше эмоциональный человек, поэтому зачастую делаю неправильный, нелогичный выбор. Например, я всегда даю возможность человеку реабилитироваться, в 99 процентах случаев встаю на его сторону, пытаюсь оправдать. Не могу принять, что человек совершил подлость и шанса на прощение нет. Не обрываю отношения, до последнего поддерживаю связь, даю человеку возможность проявить себя по-другому. Это не говорит о том, что я такой хороший, просто все происходит на эмоциях.

– Это уже мудрость, а не только эмоции.

– Поживем – увидим.

– Костя, я иногда общаюсь по телефону с твоей мамой Татьяной Геннадьевной, у нее такой мощный темперамент и столько бурных эмоций. Совсем другой характер, чем у сына.

– Что касается Татьяны Геннадьевны, моей мамы, то да, она свою энергию распаляет везде на 180, а то и на 360 градусов. А я стараюсь всё это сохранять для сценических подмостков, до момента, когда это нужно выплеснуть. Мы, ленинградцы, всегда жили и продолжаем жить в законе сохранения энергии.

– Ты говоришь «мы, ленинградцы». То есть ленинградцем считать себя приятнее, чем петербуржцем?

– Я точно не петербуржец. Петербуржцев я видел. А я, наверное, питерский ленинградец.

– В чем разница?

– Если меня поставить рядом с фасадом петербургского здания, я не буду гармонировать с ним. А вот петербуржец будет. Петербуржцы – это какой-то другой внутренний ритм, другой мир. Вот у нас в институте был такой педагог по зарубежному театру Гительман Лев Иосифович. В начале 90-х мы сидели зимой в неотапливаемых аудиториях в куртках, шарфах. А он заходил в костюме-тройке, у него изо рта шел пар (потому что было холодно), смотрел на нас, таких упакованных в ватники молодых и наглых, и говорил, глядя в окно: «Вот я зашел – и выглянуло солнце». Потом читал лекцию и в перерыве обращался к нам: «А теперь мы с вами спустимся в буфет и выпьем чашечку кофе». Что подразумевалось под чашечкой кофе? Одноразовые пластиковые стаканы, которые еще были проткнуты сигаретами. А он брал эту прожженную пластиковую тару, на дне немножко кофе, и пил, смакуя сам процесс. Вот для меня это истинный петербуржец.

– Отличный пример! Слушай, Костя, удивительная вещь: когда мы с тобой только начали говорить, ты был уставший, измученный с дороги, а сейчас, хоть и не так много времени прошло, у меня ощущение, что ты как будто преобразился, как будто отдохнул чуть-чуть.

– Это потому, что ты, слава богу, сохраняешь в себе профессию, умеешь вести разговор, задавать вопросы, на которые мне интересно отвечать. Если бы на твоем месте сидел человек, который бы задавал банальные вопросы, я бы через десять минут уже скукожился. Вот, наверное, и весь ответ.

– Спасибо.

– Я не болтун, но ты превращаешь меня вот в этого болтуна, который размышляет о любимом городе, о профессии, о том, надо или не надо так много отдавать ей времени и сил. Я, например, понимаю, что выходить на сцену для того, чтобы проговорить текст и вывести себя, народного-перенародного, лауреата многочисленных премий, и уйти, мне неинтересно. Мне интересно, как Михаил Константинович Девяткин, актер театра Ленсовета, когда ему было 75 лет, прыгал по стульям, уже плохо видел, но тем не менее прекрасно играл! И вот он говорил: «Костенька, неважно – заслуженный ты или какой угодно. Важно, что ты сегодня вышел и доказал, что ты имеешь на это право». Я запомнил его слова.

– Ты в профессии уже на многое имеешь право. Я говорил тебе однажды, что в абсолютном восторге от того, как ты сыграл в комедии «Хороший мальчик». Такой острохарактерный получился персонаж, папаша главного героя, у которого слегка «съехала крыша». Такой неожиданный Хабенский.

– Ну вот таких интересных вещей, начиная со сценария, не так много в моей жизни, не так много. Поэтому за эту историю я ухватился. Это было на девяносто процентов хулиганство. Когда мы все фантазируем в одном направлении – это большой кайф. Когда режиссер фантазирует в одном направлении, а ты совершенно в другом – это ад, это муки. Ты играешь, стиснув зубы.

– А ты не хочешь сам занять режиссерское кресло?

– Я прекрасно отдаю себе отчет, чем занимаются эти люди и что нужно уметь для того, чтобы этим заниматься по-настоящему. Но попробовать, наверное, пора бы. Чтобы либо влюбиться в это, либо сказать: «Правильно, что я не пошел в эту сторону».

– Ты во всем стремишься к совершенству.

– Я могу ошибаться, но у меня полное ощущение, что таким меня сделали на курсе в театральном институте.

В институте у меня произошло какое-то незаметное переливание крови. Вот плохой и хороший вкус – в чем разница? Я не говорю, что у меня прям хороший вкус, но люди, которые умеют фантазировать, – это люди с хорошим вкусом. Люди, которые не умеют фантазировать, – у них, к сожалению, более скудные возможности. Так вот я, наверное, пришел в институт с достаточно скудными возможностями. А мастер курса Вениамин Михайлович Фильштинский периодически говорил нам: «Найдите в себе силы уйти из профессии».

– Кто-нибудь ушел?

– Из двадцати шести человек с курса в профессии остались человек семь-восемь. Вот и ответ на твой вопрос.

– Что ж, Костя, пусть по-прежнему покой тебе только снится.

– Я так скажу: я в достаточно нормальной весовой категории боксерской, я не обременен никаким жиром, мне не тяжело передвигаться. Единственное, что я все-таки учился не на летчика-испытателя, поэтому физически все эти перелеты-переезды – они, конечно, сказываются. Но мы причешемся, расправим брови – и дальше в бой! Наверное, так… Ну что, пойду осваивать технику фотомодели? (Улыбается.)