Федор Бондарчук

«Всё только начинается»

Фёдор БОНДАРЧУК так много всего успевает в жизни! Кажется, он легко и непринужденно раздвигает границы возможного. Впрочем, невозможного для него просто не существует. Режиссер, актер, продюсер, руководитель многочисленных ведомств и организаций, а с недавних пор еще и педагог (что вполне логично)… Мы с Бондарчуком дружим уже лет сто, и вот наконец впервые я беру у него интервью.

– Федя, ты все время должен быть в тонусе: постоянные съемки, разъезды. При всех прочих нагрузках ты столько времени уделяешь актерской профессии, – что удивительно. Неужели еще не насытился?

– Здесь, Вадик, несколько составляющих… Дожили, называется. Дожили до режиссеров, до сценариев, до сценарных групп, до продюсеров. Я прошел долгий путь в кино. Я в нем уже тридцать лет. У меня более семидесяти актерских работ, и, знаешь, по роду своей деятельности я часто «серфингую» по кинопоисковым ресурсам. Так вот, я набредал на такие свои роли, которые сейчас туда бы уже не вписал. С другой стороны, это говорит о времени, которое мы прожили после развала страны в начале девяностых. Я тогда не раз отказывался от предложений запуститься с полным метром. Читать, а уж тем более снимать «это» было невозможно. Ждал, готовился к «своему» фильму. А вот от ролей, в том числе и совсем не интересных, отказаться не мог. Страх какой-то жил во мне или жадность. Хотя и в то время были отличные картины. Гриша Константинопольский каким-то чудом смог снять «Восемь с половиной долларов». Я его считаю своим ангелом-хранителем, который, конечно, на биографию мою сильно повлиял. Был потом Рома Качанов со своим «Даун Хаусом». Ему я тоже безмерно благодарен.

– Да-да, с этим фильмом была связана скандальная история. Ты играл там князя Мышкина. Сейчас, если посмотреть, то это такое милое, интеллигентное кино. Сентиментальный артхаус.

– Именно. Но тогда был дикий совершенно скандал: как вы могли прикоснуться к святому имени Федора Михайловича, да и к тому же, как сегодня говорят, оттроллить его, устроить весь этот хайп. (Улыбается.) Так или иначе, все эти моменты очень важны. Моя жизнь всегда на сто процентов состояла из кино. Меня спрашивают: «Вы кто? Чем вы занимаетесь?» Я Фёдор Бондарчук. Точка. Я снимаю, продюсирую и снимаюсь. Других дел у меня нет. Ну… есть, конечно, но они идут своим чередом.

– Знаешь, Федя, для меня загадка: ты гипертрудоголик, еще успеваешь спортом заниматься, а еще умудряешься всегда прекрасно выглядеть.

– Я мало сплю, поэтому все успеваю. У нас две студии: одна занимается кино, другая – телевидением. Плюс в 2017-м, как ты знаешь, мы открыли школу кино и телевидения «Индустрия» – это такая площадка для молодых, талантливых, ярких, смелых. И вот это моя жизнь: кино, кино, кино…

– Но ведь так можно и надорваться. А с другой стороны, можно здесь недодать, там недодать, здесь не успеть.

– Конечно, всё это большие проекты, готовят их долго, подробно. Это касается и ролей, и фильмов, которые мы продюсируем. Но это не касается моих режиссерских работ, потому что на это время все остальные процессы для меня застывают. А насчет надорваться… Ну что такое сон, еда? Еда мне неинтересна, тратить на нее время неохота. Удовольствие я получаю от других вещей.

– То есть ты совсем не гурман?

– Был когда-то, был.

– А я вообще никогда им не был. Знаешь, меня Игорь часто спрашивает, как можно постоянно есть однообразную пищу, – так же, говорит, скучно, неинтересно жить.

– Он лукавит. Он лукавит, потому что сыграть, например, за неделю три спектакля – «Светлый путь. 19.17», «№ 13D» и «Дракон» – это дикая нагрузка. В принципе твоего брата потом на реабилитацию в какой-нибудь рехаб надо отправлять. И когда ему думать о еде? Спортом ему не надо заниматься, потому что все вышеперечисленные спектакли – это и есть самый настоящий спорт.

– Но вот ты, например, фанат спорта.

– Что касается моей формы, это всё родители, генетика. Я к этому почти не имею отношения. А так да, я люблю ходить по дорожке в наушниках, могу просто идти часа два. За это время массу чего придумаю, обдумаю, посмотрю, послушаю.

– И какой репертуар?

– Музыка или сериалы. В основном музыка, конечно. Я самый настоящий меломан. У меня там совершенно разнообразные треки: может быть Бетховен, могу разминаться под «Полет валькирий», а закончить Бастой и Скриптонитом, Oxxxymironom, «Каспийским грузом» или Хаски. Свой плей-лист я буквально выхватываю из среды, в которой нахожусь. Если где-то я слышу мелодию, которая меня зацепила, я тут же достаю телефон и «шазамлю». Смешная история с «Грибами», в которых никто не верил. Я услышал их буквально за два дня до того, как они ворвались в наше музыкальное пространство. Я сказал: «Поверьте мне, это будет взрыв». Ровно через два дня страна сошла с ума, в прямом смысле этого слова.

– Я недавно посмотрел фильм «Селфи», который ты продюсировал и где сам снимался, и нахожусь под впечатлением. Он в том числе и о моральной усталости, когда в жизни ничего уже не радует. Тебе такое состояние знакомо?

– Нет, никогда такого не было. Я этого состояния очень боюсь. Я всегда переживал из-за других вещей – например, когда сам себе ставил очень высокую планку. Мы со «Сталинградом» четыре года держали первое место по бокс-офису. Но потом приходят твои товарищи, и ты радуешься и за «Последнего богатыря», и за «Движение вверх». Это и для тебя какой-то вызов, это подстегивает. Знаешь, в Голливуде все судят и оценивают тебя по твоей последней работе – есть такое понятие hot director, «горячий» режиссер. Вот он как пирожок сейчас: его вынули из духовки горячим – и он на рынке. Судят по последним работам, совершенно никого не волнуют твои заслуги, то, что было в прошлом. Поэтому состояние, когда ты сделал большой хит или эксперимент, как в случае с «Мифами» Саши Молочникова, очень странное: с одной стороны, опустошение, с другой – тебе надо срочно двигаться дальше.

– Вакуума никогда не бывает?

– Вакуума нет, но состояние тревожное после успеха, конечно. У меня были и сложные времена, понимаешь. Были у студии и финансовые сложности, когда мы брали на себя непомерные обязательства и верили в индустрию, которой на тот момент не существовало. Пример – «Обитаемый остров». Мы оказались в финансовом кризисе в стране в 2008 году, ты же помнишь этот «черный понедельник», когда в один день только на курсе теряешь восемь миллионов долларов. Это колоссальные деньги. Многие мечтают о таких бокс-офисах в целом, а мы потеряли его просто за один день проката на разнице в курсе. Пройдя через всё это, ты понимаешь, что сделан из металла и бетона. Вообще, я считаю, наше с тобой поколение уникально. Мы люди, которые родились в одной стране, закончили институт уже в другой, начали что-то делать в третьей, пережили три кризиса, войну в Чечне… Наше поколение отличается, конечно, сильно, и повторить этот путь невозможно.

– Вот насчет пути. Ты выстрелил уже своими ранними экспериментами. Например, снял музыкальный фильм с Людмилой Гурченко – совсем юный клипмейкер. И Людмила Марковна была от тебя восторге. Мы даже обложку напечатали с тобой и Гурченко в еженедельнике «Неделя».

– Да-да. Но сейчас я на это смотрю скорее с умилением.

– Почему?

– Наивно. С точки зрения кинематографического пространства.

– А с точки зрения деловой тире творческой хватки? Я вот помню, тебе было лет семнадцать, мы познакомились в Пицунде, на отдыхе. Ты еще тогда с мамой был, заканчивал школу, и вскоре – резкий скачок.

– Я пришел из армии, когда мне было двадцать лет, а в двадцать один год я уже жил самостоятельной жизнью и зарабатывал на хлеб. И жил я без родителей, потому что в тот момент у меня с ними были тяжелые отношения.

– Я этого не знал.

– И не будем это обсуждать. Обычные семейные дела. Но я благодарен своему отцу, который дал мне возможность попробовать что-то делать самому. Я рано почувствовал, что с фамилией Бондарчук заниматься кино крайне сложно. Вот мне сейчас пятьдесят, и я до сих пор читаю, что мне всё на блюдечке с голубой каемочкой досталось. А отец ведь очень рано ушел из жизни.

– Он всегда был и остается для тебя непререкаемым авторитетом.

– И не просто авторитетом. Вообще мое отношение к искусству и к задачам искусства – это всё выражено в цитате из Толстого, которая висела у отца в кабинете: «Художник, для того чтобы действовать на других, должен быть ищущим. Только если он ищет, зритель, слушатель, читатель сливаются с ним в поисках». Маленький Федя поначалу смотрел на это просто как на слова, потом начал считывать смыслы. Отец – мой учитель, безусловно. В те редкие моменты, когда он был дома, наше общение строилось в форме игры, начиная от живописи и резьбы по дереву и заканчивая скульптурой и просмотром фильмов. Когда мы играли, он вырезал мне из картона иконку широкоформатную, открывал большой альбом Иеронима Босха, две картины – «Ад» и «Рай», и говорил: «Расскажи мне историю, перемещая картонку-кадр по этой многокомпозиционной картине».

– Интересно… Ты, кстати, одно время даже сидел в кабинете отца на «Мосфильме».

– Да, кабинет остался до сих пор, хотя мы переехали уже, не помещаемся там – студия большая. Но кабинет остался.

– Это был принципиальный момент – сделать офис в рабочем кабинете отца?

– Я волновался сильно. Спросил его разрешения, и он сказал да.

– Не раз я наблюдал, какие у вас с мамой, Ириной Константиновной, отношения, – настолько теплые, доверительные. Как-то Новый год мы у тебя дома отмечали, и мама, конечно, была тоже. А в прошлом году в МХТ состоялся замечательный ее вечер. Она же выпускница Школы-студии МХАТ.

– В первую очередь я благодарю театр за этот вечер. Игорь вел его – беседовал с Ириной Константиновной на сцене. И Паулина тоже повлияла на то, чтобы этот вечер состоялся.

– Так вот, любопытный штрих. Ирина Константиновна что-то рассказывала про тебя, про твое детство, а ты из зала так робко: «Мама, не надо!» В этом «Мама, не надо» было столько самоиронии.

– Спасибо.

– Просто для меня всё это тоже очень близко. Ты же знаешь, какие отношения у меня и Игоря с нашим папой…

– Да, конечно. Когда я на ваше общение с Эмилем смотрю, у меня слезы наворачиваются.

– Скажи честно, у тебя в жизни бывали провалы? Лично я этого не припомню.

– (Долгая пауза.) Да, бывали.

– Ты тоже не сразу вспомнил.

– «Провал» – мощное слово. Поэтому я так и реагирую. Провалов, наверное, не было… А хотя нет, давай оставим слово «провалы», потому что они были. Были. Я человек рисковый. Понимаешь, всё время залетаю на экспериментальные территории. Я работаю с молодыми, с дебютантами – это не всегда гарантия успеха. Да и я сам, как режиссер, брался за огромные проекты с диким опережением по времени: ни индустрия, ни я не были готовы. После успеха «9 роты», когда строительство кинозалов росло на тридцать – сорок пять процентов, а доля российского кино в 2005 году составляла тридцать процентов от общего бокс-офиса, мы решили делать «Обитаемый остров». Я отлично помню этот разговор с Роднянским, у нас было два направления, два концепта: «Что, если перенести Стругацких в мир сегодняшний и ничего не строить, а всё снять в Москве?» Просто рассказать эту историю в сегодняшней Москве. Или же второй вариант – выстроить целый мир, сшить костюмы, показать, как может выглядеть Саракш, сделать выгнутый горизонт.

– И вы выбрали второй путь.

– Выбрали второй путь и взяли на себя семьдесят два объекта, двести двадцать два съемочных дня, и я чуть не помер на этой картине.

– Это к провалу какое имеет отношение?

– Понимаешь, когда ты своей дебютной картиной делаешь такой шум… Никто же не верил в «9 роту»…

– К тебе вообще очень скептически многие относились тогда.

– Да, а после «9 роты» всё встало на свои места. А поначалу, кроме Роднянского, никто не поверил. И это был колоссальный успех, я даже не осознавал, что происходит.

– Помню, как ты мне звонил перед первым съемочным днем «9 роты», приглашал приехать на площадку, – в какой ты был эйфории от того, что запускаешься с этим фильмом.

– Шесть лет я готовил его, шесть лет не мог собрать бюджет и уже давал себе слово, что «или этой весной, или уже никогда»… Так вот, на волне успеха ты берешься за такую глыбу, но у тебя не оказывается рычага или же этот рычаг ломается. Я «Обитаемый остров» имею в виду. У картины был огромный бокс-офис, она стала лидером проката, но всё же не совсем оправдала наши ожидания. Сейчас-то я смотрю и вообще не понимаю, как снял этот фильм в 2006 году. Это даже физически казалось невозможным.

– Но ты же сам говоришь о неподъемных планках как единственно для тебя приемлемых… Забавный момент: тебя все стали называть Федором Сергеевичем, когда ты был еще совсем молодым.

– Это правда. (Улыбается.)

– А почему так?

– Не знаю, не знаю. Сейчас, наоборот, в школе, в «Индустрии», многие зовут меня Федор, и мне это нравится. Дожить до пятидесяти лет Федором Сергеевичем, а после полтинника превратиться в Федора. Мне нравится. Я пока, честно говоря, Вадик, этого еще не исследовал – почему меня после армии все начали называть Федором Сергеевичем.

– Ты же такой явный руководитель, Федь. Это гены.

– Трудно сказать. Вокруг меня всегда была компания единомышленников, компания превратилась в киностудию, киностудия в другую, мы занялись другими направлениями. Всегда были люди рядом. Я радуюсь, я люблю радоваться успехам своих коллег. А если ты еще и помочь кому-то можешь, то это вообще здорово.

– Еще такой момент: многие тебя воспринимают как очень надменного человека с неизменным бронзовым загаром. Но на самом деле ты невероятно душевный, трепетный.

– Ну и пусть воспринимают. (Улыбается.) Ты же знаешь меня другим?

– Я знаю.

– Вот и всё.

– Новых людей ты без особой радости впускаешь в свою жизнь?

– Ой, это очень сложно.

– Лучше защитная маска, броня?

– Ну конечно. Это выработанная реакция на окружающий мир. Наверное, это пошло от того, о чем мы говорили: тяжесть фамилии, защитная реакция – как угодно.

– Как летит время! Я отлично помню день, когда родился твой сын Сережа. Мы были тогда в Доме кино, потом все вместе поехали отмечать домой к Мише Мукасею.

– Да, все мои друзья, и вы с Игорем в том числе, веселились, танцевали и выпивали, а я тупо уставился в одну из первых компьютерных игр. Помню, там два замка надо было пушечками рушить: я в одну сторону тюк – выпью, в другую сторону тюк – опять выпью…

– Сережа вырос и снялся в кино. Мне понравилось, как он в «Сталинграде» у тебя играет.

– Спасибо.

– Скажи, сын определился с профессией, приоритетами?

– Нет. Ты знаешь, мы немножко поздние. «Мы» – я имею в виду своего отца Сергея Федоровича и себя. Папе было тридцать восемь лет, когда он дебютировал в качестве режиссера с «Судьбой человека». И что самое интересное, мне тоже было тридцать восемь, когда я начал снимать «9 роту».

– Какое совпадение!

– Это я чуть позже понял. Сереже сейчас двадцать шесть, думаю, у него, по нашим меркам, еще есть время. Он учился в американской киноакадемии (New York Film Academy) в Лос-Анджелесе. Сейчас занимается бизнесом, и достаточно успешно.

– Не кинобизнесом?

– Не кинобизнесом. И всегда у нас были с ним такие, скажем так, робкие разговоры про кино. Сейчас они превратились в разговоры двух друзей. Я бы хотел, чтобы он занимался кино: это может быть продюсирование, актерская профессия. Но актерская профессия – это очень серьезно, над этим надо работать, и работать постоянно. Поэтому мы часто вспоминаем Игоря в наших с Сережей разговорах: у твоего брата есть театр, есть постоянный тренинг общения с аудиторией – это, конечно, отличает театральных артистов от киноартистов, хотя время изменилось. Вообще сейчас актерская братия, новое поколение артистов, они фантастически подготовленные, фантастически включенные. Это другой организации молодые люди.

– А ты сам хотел бы выйти на сцену?

– Да. Страшно очень! Наверное, когда-нибудь…

– Были предложения?

– Были, были, конечно. Но пока не время.

– Ну слушай, мы с тобой в МХТ в последнее время часто встречаемся на спектаклях, где Паулина и Игорь играют вместе.

– Да.

– Паулина была у нас с Игорем в программе «2 ВЕРНИК 2» на «Культуре», она сказала…

– Идем дальше, Вадик.

– Когда Игорь спросил ее, какое событие в жизни произошло, которого она даже не ожидала, Паулина подумала и сказала: «Встреча с Федором»…

– А у меня это встреча с Паулиной! Но пойдем дальше. (Улыбается.)

– Ты с таким удовольствием рассказываешь про кинопроцесс, в котором живешь много лет, и страсть твоя не притупляется – вот это мне очень нравится.

– Я могу еще сказать такую фразу: «Всё только начинается»! Мир меняется при нас, здесь и сейчас, мы не через десять или двадцать, а через три года будем жить в другой парадигме.

– Последний вопрос: это правда или байка, что ты стал студентом ВГИКа, потому что провалился в МГИМО?

– Правда.

– То есть, если бы ты поступил, жизнь развивалась бы совсем в другом ключе.

– Да ни в каком другом ключе она бы не развивалась. Просто была бы задержка по развитию. Ах, не знаю, слушай, мы предполагаем, а Господь располагает. Я здесь с тобой сижу и разговариваю…

– …о кино.

– Да, о кино. (Улыбается.) Вот и ответ.