Елена Образцова

«Когда ты любишь, ты живешь»

В годы моего детства в Большом театре, по воскресеньям, шли спектакли под рубрикой «День школьника». И вот в один из таких «дней» я увидел на сцене Елену ОБРАЗЦОВУ. Она играла Марфу в опере Мусоргского «Хованщина». Именно играла. Трагический надлом героини, ее зловещая энергия и опасная красота, – все это запечатлелось в моей памяти. А голос Образцовой! Низкий, могучий, с тончайшими полутонами… Истинная оперная примадонна.

Образцова соответствует своей фамилии идеально. Если дебют в Большом театре, то сразу в главной партии, Марины Мнишек, и не дожидаясь окончания консерватории. Если звания и награды, то все, какие только есть в природе. Если мировая карьера, то непременно в Метрополитен-опера и в Ла Скала…

Осень 2012 года. Подмосковный дом Образцовой. Перед тем, как пригласить внутрь, Елена Васильевна с удовольствием проводит экскурсию по территории, с гордостью показывает японский сад и беседку в восточном стиле (Образцова обожала Страну восходящего солнца). В то время она еще была в отличной форме, строила планы, и многие из них в дальнейшем сбылись. Не стало Образцовой в январе 2015-го…

– Елена Васильевна, как часто вы проводите время на даче?

– В последнее время я здесь нахожусь больше, чем где бы то ни было. Правда, я преподаю в Музыкальной академии в Токио и три месяца в году живу в Японии, у меня там свой домик. В этом году я должна была жить там с октября по декабрь. Но в России готовится новая постановка «Руслана и Людмилы» и открытие после ремонта Исторической сцены Большого театра, я согласилась петь. Совсем небольшую роль, но она оказалась очень большой, потому что режиссер Дмитрий Черняков, который ставит эту оперу, сделал Наину самой главной заговорщицей всего «Руслана и Людмилы». Пока интересно, посмотрим, что получится.

– На сцене Образцова обязательно должна быть в центре внимания, а как иначе?

– (Улыбается.) Даже когда я пела в «Пиковой даме» Гувернантку, срывала аплодисменты. Когда девочки уходили, я их ругала, что Графиня сердится: ай-ай-ай, – и делала такие движения головой: я их как будто всех презирала, всю эту русскую так называемую интеллигенцию. Был смешной образ, необычный, и всегда в конце аплодисменты.

– Вернемся к загородной жизни. Какие у вас здесь любимые занятия, привычки?

– Единственная радость, которую я себе позволяю, – это завтрак в кровати. Мне приносят мои девочки завтрак, и мы с моими собаками все вчетвером едим. Им специально дают кусочки сыра, чтобы они ко мне не приставали. А после я сажусь за рояль. Вы знаете, занятия у меня всегда одни и те же, я все время учу что-то новое. Вот недавно приготовила новую программу, которую пела 1 октября в Малом зале консерватории. Еще возглавила жюри телевизионного проекта «Большая опера» на канале «Культура». Очень интересный проект получился.

– Все время в деле!.. А скажите, бывает, что вы здесь надеваете резиновые сапоги, спортивный костюм и превращаетесь в сельского жителя?

– Нет-нет, в деревенского жителя мне никак не обратиться. У меня такой неспортивный костюм, брючный. Утром у меня обход: я кормлю в пруду рыб, помогаю всем моим растениям жить: смотрю, что надо подвязать, что полить.

– Вы это так тонко чувствуете?

– Да, абсолютно. Я с ними разговариваю, это все мои дети – всё, что есть в саду, я сама посадила.

– Несколько лет назад я снимал вас в программе «Кто там…» на «Культуре». Съемку делали в Большом театре, в антракте «Пиковой дамы», где вы пели Графиню. У вас сильно болела нога. «Можно я положу ее на стул?» – спросили вы. И это выглядело так эффектно, совершенно не возникло ощущения, что вы испытываете острую боль. А я знаю, что вы и руку ломали на сцене, и пели с потерей зрения, когда с велосипеда упали. Зачем такие жертвы? Ведь так можно было остаться инвалидом.

– Нет, я думаю, что наоборот. Сейчас, когда наступила уже, скажем так, старость, я очень сопротивляюсь. Я думаю, что и болезням, и старости нужно сопротивляться. Вот сопротивление и есть жизнь.

– А как надо сопротивляться?

– Ну, заставлять себя силой воли. Потом, надо очень сильно любить. Необязательно мужчину, можно любить зверушек, природу, солнышко. Любить читать, любить смотреть картины… Когда ты любишь, ты живешь.

– Откуда у вас такой оптимизм?

– Не знаю. Меня отец все время учил: ты должна сопротивляться, особенно старости и болезням. Должно быть сопротивление и уверенность в том, что ты победишь.

– Подождите. Это что ж, в детстве отец готовил вас к старости?!

– Да, он тоже был очень большой оптимист, и, в общем, своим умением сопротивляться я похожа на него.

– При этом «большой оптимист» отец говорил вам, будущей певице: «Из тебя ничего путного не будет».

– Да. «Ничего из тебя хорошего не получится».

– А почему отец до такой степени не верил в вас?

– Не знаю. Он очень не хотел, чтобы я стала певицей. Сказал: ты опозоришь нашу семью.

– Да что ж такое!

– Вот не верил он, и всё. У него был друг – директор Ленинградской капеллы. И отец меня к нему повел и заставил что-то спеть. Естественно, он договорился с этим другом заранее, и тот сказал: «А знаешь, Василий Алексеевич, пускай она учится в нормальном институте, нечего ей делать в искусстве». И отец ушел счастливый. Я не показывала, какие страдания пережила, но я всю ночь рыдала. Кстати, если бы отец так сильно не был против, может быть, ничего бы и не получилось. В этом тоже было сопротивление: он мне запрещал, а я все равно пошла в консерваторию. Тайно от отца. Он потом год со мной не разговаривал.

– Теперь все понятно про ваш характер.

– А потом, на третьем курсе консерватории, я поехала в Финляндию на фестиваль молодежи и студентов. Получила первую премию. И когда вернулась домой, отец нарисовал мне большой плакат: «Привет лауреатше».

– То есть если бы не победа на фестивале, отец так и не признал бы певицу Образцову?

– Я так предполагаю. Отец ведь хотел, чтобы я поступила в радиотехнический институт. Слава богу, я не сдала экзамены.

– А что, была попытка?

– Да. Более того, я год училась на подготовительном курсе.

– Зачем, если душа требовала совсем другого?

– Ну, я была послушная дочка.

– Как-то не стыкуется. С одной стороны, вы поступили тайно от отца в консерваторию…

– Это потом, когда я почувствовала, что мне нечего делать в этом радиотехническом. Слава богу, что так случилось, а то вертела бы сейчас лампочки где-нибудь на заводе.

– Елена Васильевна, вы достаточно рано прошли суровые испытания…

– Это же естественно, я пережила блокаду – два года мне было. Конечно, такие ребятишки взрослеют раньше, – у них другое понятие о жизни. Мы понимали, что нужно что-то делать для того, чтобы жить.

– Когда я записывал с вами телеинтервью, то, помню, удивился: вы рассказывали, что ощущали себя девушкой некрасивой, и были стеснительной и угловатой. Но ведь это совсем не про вас.

– Да-да, так и было. Я очень переживала, когда в школе мальчишки не приглашали меня танцевать. Они относились ко мне как к «своему парню». А я в глубине души страдала. Но когда я поступила в консерваторию, страдать уже было некогда. Столько в душе было эмоций всяких, что мне просто необходимо было, чтобы они как-то вышли из меня. А выйти эмоции могли только на сцене. Я это понимала и много занималась.

– А как же девичьи влюбленности? Романтические эмоции?

– Я влюбилась в школе в одного мальчика. А у него уже была какая-то мадам. И он, из жалости видимо, меня пригласил на Новый год. И вот, помню, бьют куранты, а я стою у окошечка, за занавеской, и смотрю на снег. И мне жутко одиноко – они там чокались и обо мне забыли. Потом все-таки вспомнили. Но я быстро ушла.

– Когда ж такое случилось?

– Наверное, восьмой-девятый класс. Потом я очень долго не влюблялась. Был такой период, когда я боролась за то, чтобы заниматься музыкой. А потом я влюбилась в моего первого супруга (физик-теоретик Вячеслав Макаров. – Прим.). Я была в компании, и когда он вошел, я сразу поняла: это мужчина, которого я буду любить.

– И как быстро вы поженились?

– Через год. Я уехала из Ленинграда в Москву, меня взяли в Большой театр с третьего курса. А он закончил университет и уехал в Монголию, на практику. Через год мы встретились вновь и поженились.

– Как уживались в одной семье физик и лирик?

– Вы знаете, с физиком мне было очень сложно: он уходил в какие-то свои формулы, в свои миры, мне недоступные. В этом, конечно, была определенная романтика: он где-то там витает, где мне не положено быть. А с другой стороны, я чувствовала себя достаточно одинокой. Думаю, люди, которые занимаются искусством, должны жить с людьми искусства.

– Как же так: вы чувствовали себя достаточно одинокой, а прожили с мужем 17 лет?

– Я его очень уважала, он был очень умный, очень заботливый. Вообще очень хороший был человек.

– То есть любовь перешла в уважение.

– Да, в уважение, дружбу. А в глубине души я ощущала недостаток любви. И поэтому вот тоже такой вспышкой необыкновенной попался мне Жюрайтис (второй супруг певицы, дирижер Большого театра Альгис Жюрайтис. – Прим.). Мы очень дружили, он приходил к нам домой много лет. И у меня в жизни не было мысли: ой, я вот выйду за него замуж!

– Альгис Жюрайтис был в основном балетным дирижером, насколько я помню.

– Да, но я перетащила его в оперу. И началась новая жизнь – не только в семье, но и в искусстве тоже. Это было счастье – с ним петь, стоять на сцене рядом. Мы и дома много говорили о музыке. Вообще он был очень глубокий человек. И мне с ним было очень, очень интересно.

– Любовь так эфемерна. Вот Жюрайтис приходил к вам домой, вы много общались, и вдруг – вспышка. Как это произошло?

– Как будто ножом ударили в спину. Потом, через много лет, он сознался, что и у него тоже в этот момент было такое же ощущение – вот как ударило ножом в спину. И ничего сделать нельзя было. У меня в мыслях даже не было уходить от мужа, бросать семью. Я не кокетничала с Альгисом, он за мной не ухаживал. Ничего этого не было. Но случилось так, и для меня это была большая трагедия. Но и счастье, что я могу так любить.

– Когда вы расстались с мужем и у вас начались отношения с Жюрайтисом, дочка ушла жить к отцу…

– Да, для меня это была большая травма. Но это было в какой-то мере объяснимо, – ведь она все годы, пока я ездила за границу, жила с отцом. Он ее воспитывал, она полностью его дочка. Но я очень страдала, мне на эту тему больно говорить до сих пор.

– Извините, а сколько времени вы с дочкой не общались?

– Два года. Я звонила, пыталась наладить отношения и просто вот на скалу налетала.

– Получается, она такой же кремень, как и мама.

– Да. Она, может быть, даже сильнее…

– А какие отношения у вас сейчас?

– Мы очень близки духовно.

– Дочь по-прежнему живет в Испании?

– Нет, зимой приехала сюда насовсем и привезла испанского мужа, у них маленький ребенок. И в общем, все пока хорошо, слава богу…

– У вас был любопытный опыт работы с Романом Виктюком. Для спектакля «Антонио фон Эльба» вы похудели на 28 килограммов!

– Да, было дело. По дурости, конечно. Нельзя так делать. Я принимала какие-то таблетки – купила в Лондоне. Очень мало ела. Когда вернулась в Россию, меня никто не мог узнать, я была прямо как балеринка.

– Как быстро похудели?

– За два месяца. У меня после этого было сгущение крови и еще что-то с вестибулярным аппаратом, меня все время закидывало на сторону. Врачи были в ужасе от того, что я сделала с собой, они меня потом долго восстанавливали. Певцам нельзя сбрасывать много веса: теряются верхние ноты, нет опоры дыхания. Вот мне пришлось потом за три месяца возвращать вес: я ела булки со сливками, набрала три килограмма и восстановила весь свой диапазон.

– А какая неотвратимая сила вела вас на такие жертвы?

– Ну, мне хотелось выйти в спектакле красивой. Там все были мальчишки – молодые, элегантные, изящные. И мне хотелось тоже быть с ними молодой. Тем более что по сюжету моя героиня такая больная несчастная женщина, и с нахлынувшей на нее любовью она все время худела, худела… И молодела, молодела.

– Вот вы говорите «худела, молодела», а природу можно обмануть?

– Нет, нельзя. Вы знаете, я делала операции какие-то для красоты и для фигуры. На мгновение, на год, может быть, можно сделать себя опять хорошенькой и молодой. А потом все равно природа берет свое.

– Но вы и сейчас хорошенькая!

– Нет-нет, я уже давно ничего не делала с собой. Но к 75-летию собираюсь опять быть молодой и красивой. (Улыбается.)

– Еще такой момент. В свое время Валерий Леонтьев предложил вам спеть дуэтом, вы отказались. А с Тимати почему-то согласились.

– Ну, захотелось похулиганить, я похулиганила. Тем более Тимати мне понравился. Он, оказывается, очень глубокий человек.

– Правда? Только от вас я это узнаю.

– Да-да. В жизни он очень спокойный и очень знающий. Мне было приятно с ним общаться. А потом, были хорошие смешные тексты – мальчишки написали.

– А когда вы его увидели впервые… Парень весь в татуировках.

– Ну и что же? И я себе нарисовала татуировки.

– Да?!

– Ну почему не побаловаться. А после выступления на «Новой волне» Тимати прокатил меня в открытом кабриолете со скоростью 260 км/ч.

– Отважная женщина!

– Мы встали в самом начале улицы, он пропустил вперед все машины, включил дикую скорость и рванул. Но меня трудно удивить: у меня Жюрайтис был сумасшедший гонщик – я обычно приезжала с ним домой очень быстро и вся взмокшая от страха, вцепившись в сиденье. (Смеется.) Но никогда не показывала вида, что боюсь.

– А вообще, когда вам плохо, вы это демонстрируете?

– А зачем? Так ты несешь людям отрицательную энергию, это нехорошо, не по-человечески. Людям надо нести добро и радость. Я считаю, что плакаться можно только тихонько в подушку.

– Это всё ваше увлечение восточной философией?

– Возможно. Меня подтолкнул к этому Альгис – он занимался йогой, пытался и меня заразить, но ничего не получилось. Зато я стала читать очень много восточной литературы. Есть такой знаменитый индус, Ошо, я прочитала все его книги. Он писал, что прошлое уже ушло и не надо о нем думать. Будущего может не быть, поэтому не надо строить планы. А нужно жить вот сейчас, в данный момент, теми эмоциями, которые тебе Господь дает пережить…

– …и драматичные моменты жизни принимать стоически. Это, кажется, тоже из философии Ошо?

– Да-да… Я часто вспоминаю одну тетку, которая как-то пришла ко мне. Мне было 50. А у меня с 6-летнего возраста были страшные мигрени – от голода, как я понимаю, из-за блокады. Приходили всякие разные врачи, а тут однажды пришла такая бабулька здоровущая. Я лежала на диване, рыдала и кричала: «Ой, Господи, за что ты мне даешь такое наказание!» И эта женщина вдруг сказала мне: «Ах ты бесстыжая баба!» Я чуть с дивана не упала. «Да как тебе не стыдно! Всегда говори, когда что болит: спасибо, Господи, что только это. Столько людей кричат годами в больницах, а ты проорешься шесть часов, и все пройдет». И вот с тех пор я стала так говорить, и действительно, в том же году у меня закончилась мигрень. Теперь, что бы ни случилось, я всех учу говорить: спасибо, что только это.

– Отличный урок. Елена Васильевна, однажды вы подстриглись почти налысо, ввергнув в шок своих поклонников. Была веская причина?

– Ну, что-то у меня не получалось в жизни – я уж не помню, – была депрессия страшная, и мне надо было как-то выйти из нее. Я пришла к парикмахеру и сказала: «Убирай все волосы. И сделай все, что хочешь. Я закрою глаза, а потом открою, когда ты мне скажешь». И он долго что-то делал, до бесконечности долго. Я не открывала глаза, а когда открыла, пришла в ужас.

– Лысая певица. Почти как у Ионеско.

– Ну, не лысая, сантиметра полтора, наверное, было волос. Но в этом был какой-то шарм и шик. Это было неплохо. Правда, потом, когда я его просила повторить это, он сказал: нет, больше я на это не решусь.

– У вас такая хулиганская натура! Проблемы часто в связи с этим возникали?

– Наоборот. Я хулиганю для того, чтобы людям сделать весело и радостно, создать какую-то атмосферу непринужденности. Я люблю анекдоты, я люблю разыгрывать. Люблю встречаться, разговаривать с людьми. Я, в общем, довольно общительная. А сейчас я устала и мне хочется жить на даче…

– И общаться с собаками.

– Да, общаться с собаками. Но все равно не бывает дня, чтобы кто-нибудь не приезжал ко мне и я с кем-то не общалась.

– После внезапной смерти вашего мужа, Жюрайтиса, вы наверняка почувствовали душевное опустошение. Как с этим справлялись?

– Это было страшно, целый год мне не хотелось вообще ничего – ни выходить, ни краситься, ни причесываться. Я страшно переживала, но не отменила ни одного спектакля, только «Реквием» Верди. Я взяла гастрольные поездки и на два года уехала из России – не могла находиться ни в Москве, ни на даче.

– Время лечит.

– Да, время лечит, абсолютно. Так же я перестрадала смерть мамочки, которую безумно любила. И я тоже думала, что мне никак не справиться с этим. Но жизнь берет свое…

– Елена Васильевна, в Большом театре вы были царицей в прямом смысле слова.

– Вот как раз царицей я не была, царицей у нас была Ирина Архипова. Она пела все премьеры. За всю мою жизнь – а я 48 лет в Большом театре – я не спела там ни одной премьеры. Всё предлагалось Архиповой.

– Вы страдали?

– Нет, абсолютно не страдала. Я пела в Метрополитен и в Ла Скала и вполне была удовлетворена. Но где-то мне было больно, что я была не признана в своем государстве. Я очень люблю Большой театр, но там я всегда будто сдавала экзамен. Я не была свободна на сцене, не могла так творить, как за границей, где ко мне относились как к большой артистке.

– Уважаемая Елена Васильевна, когда вы говорите о том, что не были признаны в своем государстве, мне хочется вспомнить ту женщину, которая вылечила вас от мигрени!

– (Смеется.) Три года назад я была у господина Нарышкина по поводу поддержки Конкурса молодых оперных певцов Елены Образцовой. Он сказал: да, мы обязательно будем вам помогать, возьмем конкурс на государственное обеспечение. Но долгое время все это было виртуально. В этом году я вошла в ступор: за три месяца до конкурса у меня не было ни рубля. Мне пришлось написать письмо Дмитрию Медведеву, заканчивалось оно подписью: «в предынфарктном состоянии, Елена Образцова».

– Подействовало?

– Ну да, он мне помог. Был звонок из Министерства культуры – сказали, что они наконец берут конкурс на государственное обеспечение. Буду надеяться. У меня еще столько всяких желаний! Но жизнь уже, наверное, достаточно близка к завершению. И я думаю, те мечты, которые были, уже вряд ли осуществятся. Единственное, я всегда молюсь, чтобы я сначала умерла, а потом закончила петь. Потому что я не представляю себе жизни без пения. Только надо быть умной и не петь то, что ты не можешь на данный момент. В этом отношении очень умной была моя подруга Монтсеррат Кабалье: когда ее карьера пошла на спад, она стала выбирать музыку, которую никто не знает. Потому что тогда никто не знает, как ее петь! А я беру то, что могу еще петь и что звучит у меня. И иногда позволяю себе безобразия. (Улыбается.)