Глава 15
Ничего не оставалось, как уходить прямо сейчас. В темноте таится множество опасностей, но в окрестностях Фахали ещё страшнее. Тысячник Нагиб не настолько глуп, чтобы преследовать беглецов среди ночи, но с рассветом вышлет погоню непременно.
Ночной переход совсем не то что уютные посиделки в лагере у костра, когда за прибаутками, песнями и смехом не слышишь зловещих звуков из темноты, из глубины песков, из горных ущелий.
Люди Верблюжьего Колена брели, сгрудившись вокруг вьючных животных, слышалось звяканье сбруи и молитвенное бормотание. Покачиваясь в такт мерной поступи верблюда, масляная лампа бросала желтоватые блики на бледное, усталое лицо Ясмин. Маленькая сестрёнка спала, положив голову ей на плечо.
— Три часа до рассвета, — проронил Жинь, присматриваясь к звёздному небу.
Я кивнула, и он снова отстал, чтобы охранять караван сзади. Шли мы уже долго, и Фахали остался далеко позади. Ночь казалась бесконечной, а я себе — крошечной и незначительной.
Внезапно сбоку, совсем близко, донёсся шорох. Я застыла на месте и прислушалась. Потом медленно повернулась, вглядываясь в пески в тусклом свете луны и масляных ламп, подвешенных к сбруе тех немногих верблюдов, что удалось спасти.
Я успела разглядеть его за миг до того, как он прыгнул. Морщинистый шар вдруг выбросил из себя хищные когтистые лапы, чёрные перепончатые крылья развернулись вширь, страшная зубастая пасть распахнулась в яростном визге.
Мой револьвер был уже наготове. Грохнул выстрел, из каравана послышались испуганные крики.
Тяжёлая пуля угодила чудищу в живот, разворотив кишки. Умирающая тварь вновь издала пронзительный вопль, на который ответили из тьмы десятки таких же голосов.
Подоспевшая Ясмин перевернула изуродованное тело носком сапога. Караванщики наблюдали, оцепенев от ужаса.
— Это нетопырь, — кивнула принцесса кочевников.
Мне довелось видеть такого лишь однажды, в детстве, когда он заполз среди ночи в дом. К счастью, мать проснулась вовремя и успела схватить кухонный нож. Упырь так и не успел ни до кого добраться. Но в тот раз он был один. Здесь нас обложила целая стая.
Теперь я видела их лучше: трепещущие полотнища крыльев, чернее, чем сама тьма, заслоняли звёздное небо. Нетопыри питались не кровью и плотью, как гули, а человеческим страхом, и ядовитые зубы нужны были им лишь для первого укуса, чтобы погрузить жертву в кошмарный сон, от которого пробуждались немногие.
Я похлопала по карману с запасными патронами, обернулась к каравану и крикнула:
— Держитесь все ближе к свету!
Нетопыри не охотятся в дневное время, и, хотя огонь не заменит солнца, это всё же какая-то защита.
— Идём дальше, ничего страшного.
— Гуль! — выкрикнул вдруг Большой Оман.
Я развернулась и вскинула револьвер, ища глазами новую цель, и тут только поняла, что палец караванщика указывает на меня.
Моя куфия, повязанная в спешке во время бегства из Фахали, совсем размоталась, открыв лицо, и густые длинные волосы рассыпались по плечам.
Большой Оман уже спешил ко мне, но Жинь проворно заступил ему дорогу и угрожающим жестом вытянул растопыренную ладонь.
— Полегче, приятель!
— Это гуль! — повторил кочевник, сплёвывая в песок. Отталкивать чужеземца он не рискнул. — Он захватил женское тело, погляди сам!
— Нет! — усмехнулся Парвиз, подходя с фонарём и освещая моё лицо. — Это просто самозванка.
Я тяжело перевела дух.
— Вы сами виноваты! — Теперь хотя бы стало можно говорить своим голосом, а не мужским. — Кто бы меня иначе взял в караван? — А ещё можно ничего не бояться — и пускай сколько угодно хихикают и плюются!
Старушка Изра строго погрозила пальцем Жиню.
— Брат, говоришь? — Она окинула меня критическим взглядом. — А я-то, дура, уже подумывала выдать за него Ясмин! Могла бы догадаться: уж больно они спелись. Какой мужчина станет столько болтать с женщинами?
Парвиз тем временем продолжал задумчиво меня разглядывать, почти как при первом знакомстве в Массиле. И что во мне такого особенного? Паренёк с револьвером, разве что фигура немного другая, да и не то чтобы паренёк.
— По-вашему, я должен доверить безопасность каравана девчонке? — пробурчал он наконец.
— Ты забыл, кто спас нас всех от виселицы в Фахали? — фыркнула Ясмин, но отец прервал её властным жестом.
— Спасла, чтобы вытащить среди ночи в пески? — Он кивнул на вьющихся вокруг нетопырей и сплюнул в сердцах. — Вот сюда?
Два месяца доверял, а теперь… Я сжала кулаки от обиды.
Жинь обернулся к предводителю:
— Вы оказались здесь только из-за жадности, потому что цените деньги дороже собственной жизни! И теперь Амани с её меткостью — ваш единственный шанс остаться в живых.
Я перезарядила револьвер и защёлкнула барабан. Для женщины в песках оружие тоже единственный шанс.
— Повторяю: оставайтесь на свету и возьмите все в руки что-нибудь железное! Не бойтесь: мы стреляем хорошо. — Тем не менее я видела, что меня больше не слушают. Все смотрели на Парвиза.
— Делайте как она сказала! — буркнул он, помедлив, и подал знак двигаться дальше. Затем, повернувшись ко мне, добавил: — Если доживём до рассвета, заплачу вам, как условились.
Упыри нас опасались, но их подталкивал голод. Они избегали света, но взмывали в воздух и устремлялись вперёд, завидев малейшую тень. Тут же следовал выстрел, и ещё одно чудище, трепеща чёрными, как ночь, крыльями, падало на песок.
Стрелять приходилось почти вслепую, пока сжатое в комок на тёмном песке сморщенное тело не успевало развернуться и прыгнуть. Свет фонарей выхватывал их из мрака лишь в самое последнее мгновение. Чуть опоздаешь — и конец, но я ни разу не опоздала и ни разу не промахнулась.
Выстрел следовал за выстрелом, сливаясь в монотонную череду, руки работали как будто сами, без участия разума. Пронзительный визг умирающих тварей разрывал тишину, запах пороха щекотал ноздри, перезаряженный барабан щёлкал, вставая на место.
Бах! Бах! Сразу двое нетопырей затрепыхались, кувыркаясь по склону бархана. Я полезла в карман и нащупала всего три патрона — последние! — и вздрогнула, осознав ситуацию.
Трясущимися руками я вставила патроны. Небо на горизонте было цвета заживающей раны, солнце лениво пробуждалось ото сна. Дотянем или нет?
Из тени в двух шагах от меня соткался новый крылатый упырь. Я выстрелила почти не глядя — готов! Одним меньше…
Осталось два патрона — и десятки чудищ копошатся где-то в тенях, подползают всё ближе, готовые броситься на жертву. Я устало провела по глазам костяшками пальцев.
— Ты как? — Жинь положил руку мне на плечо, не отрывая внимательного взгляда от песков. На щеке у него блестели отсветы близкого рассвета.
— Живая пока… — вздохнула я. — Ты тоже, как я вижу.
— У моряков есть такая поговорка: «Красный восход — день полон забот».
— Примета слегка опоздала, — буркнула я, глянув на небо. — Вчера бы её — тогда совсем другое дело. — Перехватила револьвер, разминая затёкшие пальцы. — У тебя много патронов осталось?
Чужеземец уныло развёл руками. Револьвер его был пуст. Я вытащила из своего один патрон и протянула ему.
Он хмуро покачал головой:
— Не надо: ты лучше стреляешь.
— Каждому по одному, — возразила я, — ты прикрываешь сзади, я — спереди.
Поколебавшись, он взял патрон. Пока заряжал, я осматривалась, наводя ствол на подозрительные тени. Солнце должно было вот-вот показаться над горизонтом.
Двое сразу! Я прицелилась в дальнего, оглянулась… Первый нёсся прямо к Ясмин, она визжала в ужасе. Подоспевший Жинь оттолкнул девушку и выстрелил.
Промах!
Нетопырь облепил крыльями грудь чужеземца и вонзил клыки ему в грудь. Я спустила курок не думая. Могла задеть и Жиня, да и не поздно ли было стрелять?
Пуля пробила чудищу голову, и оно покатилось по песку. В тот же миг поперёк пустыни протянулись слепящие лучи рассвета. С визгом и хлопаньем крыльев нетопыри бросились врассыпную и принялись быстро зарываться в песок до следующей ночи.
Я склонилась над упавшим другом, всё ещё сжимая бесполезный револьвер. Похлопала по щеке, стараясь не смотреть на страшные проколы в груди прямо под солнечной татуировкой, в которых кровь смешивалась с чёрным ядом. Трясущимися пальцами попыталась нащупать пульс.
— Эй, очнись! Жинь!
Моё сердце колотилось как бешеное, его — еле билось. Глаза раненого были закрыты, тело обмякло на песке, рука с револьвером откинута, как у солдата, павшего в бою. Однако грудь слегка вздымалась: он был ещё жив.
На неподвижное тело упала длинная тень. Над нами стоял Парвиз.
— Помоги мне, — попросила я, не поднимаясь с колен. Со стороны это выглядело так, будто я умоляла.
— Без опытных лекарей он всё равно умрёт, — пробурчал караванщик, — а до города ещё идти и идти.
Я попыталась вспомнить, как долго яд нетопыря расходится по всему телу. Наверное, за сутки, а то и быстрее.
Парвиз раздражённо почесал бороду.
— Мы теряем светлое время…
Он был прав. Я стала поднимать раненого на ноги, но он был слишком тяжёлым.
— Поможешь взвалить его на верблюда?
Предводитель кочевников озадаченно взглянул на меня. Ну конечно, женщина, не понимает простых вещей. Нахмурился, терпеливо повторил:
— Он всё равно умрёт, зачем тащить лишний вес?
— Жинь ещё не умер. — Осталась бы я парнем — наверняка бы мне помогли! — А если бы не он, мы бы умерли все!
Парвиз тяжело вздохнул, но взгляд его остался твёрдым.
— Мы выпьем за упокой его души, когда придём в город, но сейчас не можем тратить припасы на того, кто не увидит завтрашний рассвет. Хочешь — уходи с нами или оставайся умирать вместе с ним. Только решай поскорее!
Возразить было нечего: раненый в самом деле умирал, а я совсем не собиралась гибнуть в песках ради кого бы то ни было — тем более почти добравшись до Измана. Я уже давно когда-то сказала Жиню, что умирать из-за него не стану.
Так легко — взять и уйти.
Нет, нельзя! Я не захотела бросить его в Фахали, не брошу и теперь. Даже ради столичной жизни. Здесь, в пустыне, мне с ним хорошо: мы равны, нас будто связывают незримые узы. И потом, если Жинь умрёт, кто донесёт до его друзей новость о судьбе Дассамы и чёрных замыслах галанов?
Пески беспощадны, они убивают слабых, но Жинь чужак, его жизнь принадлежит другой стране, и он не заслуживает того, чтобы умереть здесь брошенным мираджийской девчонкой, спасающей свою жизнь. Тамид, Нуршем… Сколько можно?
— Ступайте куда хотите, в город или к гулям! — буркнула я. — Мне всё равно, я остаюсь. — Пески словно раздвинулись у меня под ногами, простираясь в бесконечность, вновь делая Изман несбыточной мечтой. — Я не брошу его умирать одного!
