Тим Скоренко. Плоть от плоти моей
Даун Кнудсен действительно эпизодически появлялась в порнографических видеофильмах и фотосессиях с 1974 по 1980 год. Все ее биографические данные, приведенные в рассказе, реальны. Помимо них, о ней совершенно ничего не известно. Но она прекрасна.
0.
Ее звали Даун Кнудсен. Она родилась в Миннесоте, и больше о ней нечего сказать. Мальчик, который смотрел на ее фотоснимки, не думал о том, что в ней есть что–то большее, чем бюст 34J, чем округлые ягодицы и тяжелая, непропорциональная нижняя челюсть. Мальчик просто копался в винтажной порнографии, рассматривая женщин естественных и прекрасных, крутобедрых и ясноглазых, влюбляясь в каждую поочередно, а затем столь же быстро меняя их на соперниц.
Мальчику было внове возникшее у него чувство, не имевшее никакого отношения к половой неудовлетворенности. Он снова и снова возвращался к плоским, примитивным фотографиям, чтобы впитать еще немножко ее тела, еще немножко позавидовать двум усатым, давно умершим мужчинам, входившим в нее одновременно. Потом мальчик решился.
1.
Двери исчезли перед очередным клиентом, растворились в воздухе, превратились в серебристую пыль. Прежде чем отдать команду вызова, Мартин всегда откидывался на кресле и вперивался в дверной проем, точно безумный. Он любил момент растворения перегородок, получая визуальное удовлетворение, схожее во многом с половым. Когда из серебристой пыли выплывал клиент, Мартин доводил себя до духовного оргазма, и вошедший слышал приторно–сладострастное «Здравствуйте», выдававшее в Мартине человека нетрадиционной ориентации. Впрочем, это было заблуждением: клерк любил исключительно женщин. Чаще — нимфеток, хотя это стоило дороже.
Мальчик посмотрел на клерка, улыбнулся в ответ на приветствие и плюхнулся в кресло. Клерк смотрел на мальчика: гладкая белая кожа, густые темные брови, модная прическа, на вид — лет восемнадцать, не более. Судя по одежде, из богатых.
— Меня зовут Мартин Эшни, я буду менеджером вашего проекта, — сказал он. — Мы можем предоставить…
Мальчик ничего не ответил, просто поднял руку, и Мартин почувствовал в этом жесте привычку к власти, потому что слова сами испарились из головы, а воздух потребовал тишины.
— Я знаю, что вы можете и чего не можете. Давайте сразу перейдем к делу.
— Конечно, конечно. — Мартин кивнул.
Перед клиентом появился фирменный коктейль компании, легкая смесь из джина, нескольких ликеров, соков, пары граммов транквилизатоpa и еще одного компонента, подначивающего тратить деньги без раздумий. Мальчик усмехнулся.
— Я знаю, из чего сделано это пойло.
— Да? — Мартин и сам этого не знал.
— Мой отец его выпускает.
Мартин стушевался.
— Не бойся, Мартин Эшни, я заплачу за то, чего потребую.
Мартин стушевался. В принципе он был немногим старше клиента — лет на шесть, не более, но тот производил впечатление древнего мудреца.
— Я хочу заказать полную реконструкцию.
Клерк напрягся в предвкушении успеха. Полную реконструкцию заказывали крайне редко — из–за стоимости. Не просто тело, но разум конкретного умершего человека, причем в заданном возрасте, со всеми соответствующими навыками и воспоминаниями. Позволить себе подобное могли разве что крупные корпорации — как Венская опера заказала двадцатипятилетнего Моцарта, который и по сей день пишет для нее чуть ли не весь репертуар, впрочем, значительно более блеклый, чем произведения, созданные им в первой жизни. Как Холли Маек III, потомок легендарного Элона Маска, заказал себе в личное пользование Платона, — и заведомо выучил ради общения с последним древнегреческий язык. Такие копии покупали едва ли раз в год, и удача была на стороне менеджера, который отхватывал подобный проект.
— Конечно, господин…
— …Барри. Зови меня просто Барри.
— Да, господин Барри. Простите, но прежде чем мы перейдем к заказу, нужно выполнить одну формальность.
Мальчик молча положил на стол узкую карточку.
— Вы знаете… — пробормотал клерк, считывая данные.
— Конечно. У меня уже три ваших куклы.
Мартин поднял глаза. Операция проверки платежеспособности завершилась успешно. Денег на счету хватило бы на две полные реконструкции.
— Вы же уже поняли, кто мой отец.
— Да, конечно.
Карточка все рассказала Мартину. С такими людьми нужно было вести себя крайне вежливо и осторожно.
— Итак, — сказал он. — Кого же вы хотите реконструировать ?
— Ее.
И мальчик положил на стол фотографию. Бумажную фотографию — новую, распечатанную, не цифровую. Мартин взял ее с некоторым недоумением.
На снимке была женщина. Некрасивая, но с хорошим телом. Относительно хорошим, какое могло показаться привлекательным в середине двадцатого века. Впрочем, и сам снимок явно был сделан тогда же.
Пышные светлые волосы, вздернутый нос с несколько вывернутыми наружу ноздрями, очень тонкие губы, крупные передние зубы. Все ее лицо казалось каким–то мужиковатым, неправильным, не отвечающим никаким канонам привлекательности. Мартин бы не позарился. Впрочем, подобное тело интересно было бы изучить чуть внимательнее. Большая грудь, красивые бедра, ноги.
— Ее звали Даун Кнудсен. Или Даун Уоллас. Или Ди Ди Вицикер. Или Ди Ди Вике.
— Как много имен.
— И ни одного настоящего. Она появилась в тысяча девятьсот семьдесят четвертом и исчезла в тысяча девятьсот восьмидесятом. И все.
— Где появилась? — не понял Мартин.
— В порнобизнесе. Первые снимки появились в журналах в семьдесят четвертом. Спустя шесть лет — последние.
Мартин кивнул. Он понял, что мальчик путает понятия. Что ему вовсе не нужна полная реконструкция. Что достаточно идеальной копии тела — а разум мы разработаем такой, какой подчинит новоявленную Даун мальчику, который заставит ее влюбиться в своего заказчика и повелителя.
Положив снимок, Мартин сказал:
— Господин Барри, позволю себе заметить, что полная реконструкция обычно используется в отношении выдающихся умов, чтобы, например, беседовать с ними или использовать их талант себе во благо. В данном же случае гораздо более удобным способом будет конструкция тела в заданном возрасте и создание искусственного разума, исходя из ваших запросов.
Мальчик улыбнулся.
— Нет. Я же сказал: у меня уже есть три ваши куклы. Они шикарны. Они в постели ничего не боятся и творят то, чего не сделает ни одна современная женщина. Но мне не нужна кукла. Мне нужна она — человек.
— Но… Вы должны понимать, что это гораздо сложнее…
— Вы видели мои возможности.
— Я имею в виду не это.
— А что?
Мартин покачал головой.
— Чтобы создать слепок Наполеона, нужно просто задать год, место, еще ряд простых параметров, которые позволят «поймать» исторического Наполеона в хроноскопические тиски и снять копию. Мы знаем целый ряд местонахождений человека подобного масштаба в тот или иной момент. Но в данном случае… что мы о ней знаем? Видимо, почти ничего.
— Почти. Я предоставлю вам информацию, которую сумел найти.
Мартин наклонил голову, показывая, что призывает мальчика к продолжению.
— Три с лишним сотни фотографий. Пять видеофрагментов. Она шведского происхождения, но родилась в Миннесоте. Работала в Малибу и в Майами, там были центры порнографии в семидесятые. Еще в Сан–Фернандо, Калифорния.
Клерк покачал головой.
— Фотографии и видео позволят идеально восстановить тело в тот или иной период. Но не слепок. Тут придется искать. Мы никогда не пытались делать слепки с неизвестных людей прошлого. Обычно заказывают философов, музыкантов, ученых. Порнозвезд тоже, но лишь тела, а не души.
— Она не порнозвезда, — жестко сказал мальчик. — Она женщина.
Мартин колебался. С одной стороны, такие заказы на дороге не валяются. С другой — он не мог дать стопроцентную гарантию успеха. Найти эту Даун Кнудсен… Гм.
— Я оплачу все расходы. Я готов переплатить столько, сколько потребуется.
Мартин решился.
— Что ж, господин Барри. Мы — фирма с репутацией, недаром вы обратились к нам. И для нас нет невыполнимых задач.
Мальчик улыбнулся.
— Сделайте это.
Они разговаривали еще некоторое время. Мальчик передал клерку фотографии (уже в цифровом виде — первую он распечатал для пущего эффекта) и видеозаписи. Они договорились об авансе.
Уходя, мальчик обернулся уже в серебристом свечении дверей.
— И вот что, Мартин.
— Да, господин Барри?
— Осторожнее с ней, когда будете воспроизводить. Вы пока этого не видите. А я уже в капкане.
И он вышел, не по годам мудрый сын очень богатого и очень опасного человека. Мартин Эшли откинулся в кресле и закрыл глаза. Перед ним стояла Даун Кнудсен, обнаженная, с некрасивым лицом, едва заметно манящая к себе.
Мистер Ромни, штатный психолог, повидал в жизни немало. Однажды ему пришлось вставлять мозги Сиду Вишесу во плоти, и с тех пор он ничего не боялся. Восстановленный Сид все–таки перерезал себе горло через полгода после реконструкции, чем сильно подвел владельца, антрепренера Бодинсона, не успевшего отбить затраченную сумму на гастролях психованного питомца.
Здесь ситуация была проще: девушка нужна была клиенту для личного пользования. Кроме того, она вряд ли страдала от звездной болезни и, более того, была извлечена из примерно двадцатишестилетнего возраста, здоровой, полной сил и энергии. Вытащенного из двадцатиоднолетия Вишеса пришлось сразу же лечить от жестокой психологической наркозависимости. И да, Сид так и не вспомнил, кто убил Нэнси. Но это неважно.
Девушку извлекли из тысяча девятьсот семьдесят девятого. Исходные данные, полученные Ромни, были примерно следующими: она — порнозвезда; о ней совершенно ничего не известно. Нашли ее случайно, отследили в одной из точек съемки в Майами и тут же вытащили в виде слепка. На этом информация исчерпывалась. Кроме того, психолог тщательно просмотрел все фотографии и видео. Ему показалось, что на записях девушка действительно испытывает наслаждение, а не играет. Играть начали позже, к середине восьмидесятых. Но в целом он ничего не сумел вытянуть из материала.
Была пара ее личных фотоснимков. В частности, она на пляже. Весела, бодра, смеется. Видимо, жизнь ее протекала достаточно хорошо.
Ромни был готов к первой встрече с только что созданным реконструктом.
Она еще не проснулась. Лежала в кровати, накрытая белоснежной простыней, удивительно некрасивая, с едва заметными горизонтальными морщинками на лбу, с блеклыми, почти невидимыми бровями, и ровно дышала, точно родилась не на прошлой неделе, а в свои пятидесятые.
— Еще нет, — сказал реконструктолог. — Думаю, минут через двадцать. Сами понимаете, насильственно будить нельзя.
— Кто уж лучше меня… — Ромни не закончил фразу.
Он встречал многих. В основном, искусственные конструкты. Лишь пятый раз в жизни он принимал полного реконструкта, а предыдущим был Вишес, и на контрасте с ним Ромни заочно относился к новой пациентке как к манне небесной.
Она открыла глаза примерно через десять минут. Врач успел досконально изучить ее лицо, тяжелую челюсть, вывернутые ноздри. Один раз он провел рукой по ее пышным светлым волосам, неподвластным никакой расческе.
А потом она открыла глаза и спросила:
— Где я?
— Вы в больнице, моя милая, все в порядке.
— Я… Что со мной?
— Вы совершенно здоровы, вы нисколько не пострадали.
— Я попала в аварию?
— Нет, вам просто стало плохо на улице, теперь все позади.
Под простыней ее руки лихорадочно шарили по телу в поисках травм.
— Правда, — он накрыл ее руку своей прямо через простыню, — все хорошо.
Она начинала успокаиваться.
Эта, первая, стадия всегда была легкой. Реконструкту стоило врать — про аварию, приступ, инсульт, обморок, но ни в коем случае не говорить о том, какой нынче год и как обстоят дела на самом деле. Обстановка в палате тоже воссоздавалась соответственно эпохе.
— Как вас зовут? — спросил он.
— Грета, — ответила она.
Он не подал виду, что знает другое имя.
— А фамилия?
— Кнудсен.
— Вы шведка?
— По отцу, родилась здесь.
— Здесь — где ?
— В Америке. Я же в Майами?
— Да, в Майами. А в каком городе вы родились?
— В Миннеаполисе.
Он кивнул, подтверждая: да, я верю, все так и есть.
Потом они беседовали еще. О море, о песке, об отце Греты, о ее собаке, о жизни в Майами, о ценах на бензин, о чем–то малозначимом, не играющем роли. И так — до тех пор, пока не постучал в дверь Мартин Эшли. Психолог извинился перед Гретой и вышел.
— Вообще–то, сеанс не окончен.
— Я просто узнать — все ли хорошо?
— Все прекрасно.
— Клиент тут.
— Мы не можем представить ему объект до окончания предподготовки, а это еще минимум месяц.
— Вы же знаете, док. Он ждал четыре месяца, ему не терпится.
— Я знаю. Но он этого не понимает?
— Нет. Он хочет видеть.
— Он может видеть, не показываясь?
— Да.
— Пусть так и увидит.
И Ромни исчез в палате.
Мартин миновал несколько кабинетов и оказался в небольшом и уютном, где, забросив ноги на стол, сидел мальчик.
— К беседе она еще не готова, но взглянуть можно.
— Я этого и просил.
— Пойдемте.
Они шли по коридору, и Мартин чувствовал себя странно. Он не хотел показывать Даун мальчику. Мальчик был недостоин ее. Слишком юн, смел, нагл.
Мальчик казался хладнокровным. Ничего не было в его глазах — ни предвкушения, ни сладострастия, ни радости. Он просто шел, как идут на работу, будто каждый день он заказывал полные реконструкции и получал их, пользовался и выбрасывал в помойку, точно отслуживших свое андроидов.
Они пришли в смотровую. Мартин включил прозрачную стену. Перед ними была Даун. Частично ее закрывал что–то говорящий Ромни.
— Я хочу видеть ее целиком.
— Обнаженной?
— Да.
— Господин Барри, сейчас это никак невозможно. Если вы хотите получить качественный товар, следует выполнять правила его эксплуатации. В течение следующих нескольких дней Даун должна думать, что находится в обычной больнице своего времени.
— Она ходит в душ?
— Видимо, сегодня пойдет.
— Наблюдать можно?
— Да, конечно.
— Вот и хорошо.
За время, в течение которого искали Даун, делали слепок, изготавливали тело и разум, Мартин успел изучить каждую ее черточку. Больше всего его удивляли втянутые соски, точно крошечные отверстия в центре околососочного пространства. Его возбуждала эта аномалия, заставляла возвращаться к ней снова и снова и думать об этом, и даже во сне к нему несколько раз приходила Даун, преподнося в руке свою объемистую грудь, и он погружался в нее и тонул, исчезал, сливался с молочной кожей, белыми участками, защищенными от загара нижним бельем.
Мартин пытался понять, что прячется за пустым взглядом мальчика. Мальчик смотрел на девушку без вожделения, без восхищения, без любви. Он был точно лед.
3.
— Вы уверены, что не нужно дополнительно разъяснять юридические аспекты вопроса?
— Уверен.
— Вы понимаете, что права и обязанности реконструированной личности, в отличие от того, что вы называете «куклой», полностью равны правам и обязанностям обычного человека?
Мальчик нахмурился.
— Не полностью.
— Да, — кивнул Мартин. — Кроме того, что Даун, точнее, Грета, в настоящий момент числится вашей собственностью. Но вы понимаете, что собственность — понятие относительное, мне ли вам объяснять.
— Не тебе.
— Что ж, — Мартин поднялся, — тогда все улажено.. Последнюю треть оплаты я жду по истечении двух недель при отсутствии обоснованных претензий.
— Да, — кивнул мальчик.
Постоплата была редким явлением. Если можно все, то никто не будет платить за то, что уже получил. Нет закона, нет преследования. Но компания работала в первую очередь на клиента. И клиент знал, что если он обманет компанию один раз, то ни одна компания больше никогда с ним не свяжется. И это, как ни странно, действовало. Все платили.
Грета уже была готова. Она сидела на кресле в большой гостиной, одетая в симпатичное платье, напоминающее римскую тогу, и листала электронный журнал. У нее был гибкий ум: она легко приспособилась к новому окружению и приняла факт своего пребывания в будущем без эксцессов. Единственное, что ей не нравилось, было имя Даун, которым ее принципиально называл мальчик. Он хотел, чтобы она была Даун Кнудсен — как на видео и на снимках. И ему нравилось то, что это не нравилось ей. Именно для этого — для сопротивления, для покорения — он и потребовал полную реконструкцию.
— Все улажено, — сказал Мартин.
Ромни тоже присутствовал. Он молча пожал руку сначала Грете, затем мальчику.
Она не говорила ни слова. Она вообще не любила говорить — зато любила смеяться. Мартину нравился ее заливистый смех, нравилось, как развевались ее волосы, открывая чрезмерно оттопыренные уши, нравились ее крупные зубы. Мальчику ничего не нравилось — его все устраивало, это более правильное слово. О чем думал Ромни, не знал никто. Но Мартин подозревал, что доктор тоже не хочет ее отпускать. Она перестала быть их творением, но стала их фетишем.
Они вышли, она и мальчик, и исчезли.
Ромни еще некоторое время провел в кабинете Мартина.
— Вы думаете о том же? — спросил врач после примерно полуминуты молчания.
— О чем?
— О ней.
Мартин усмехнулся. Спорить с проницательным психологом было бессмысленно.
— Да.
— И Поллак тоже о ней думает.
— Реаниматолог?
— Да. И второй реаниматолог. И шофер. И консультант по современности.
Мартин откинулся на спинку кресла.
— Что в ней такого, Ромни? Вы можете объяснить?
Психолог покачал головой.
— Не могу. Выведите ее фотографию.
— Новую?
— Нет, старую. Ту, где она на плетенке с красным покрывалом. Где уже раздевается, но еще сняла только футболку. И улыбается.
Мартин нашел нужный снимок и вывел в центр экрана.
— Нет, не совсем то, — протянул психолог. — Где она обнажена, но просто позирует ню, без порнографии, только чтобы обязательно улыбалась.
У нее на удивление красивая улыбка при таком–то лице, подумал Мартин, извлекая искомый снимок из вороха ярлыков.
— Вот, хорошо, — кивнул Ромни. — Некрасивая, да?
— Тело красивое.
— Тело великолепное. Совершеннее практически некуда. Но лицо, как бы это сказать, смешное. Все какое–то комичное, не соответствующее телу. Такое лицо должно быть насажено на толстую шею, под ним должна быть толстушка с коротенькими и кривыми ножками, правда?
— Да, есть такое ощущение.
— Теперь возьми снимок, где она одета.
— Вот.
Мартин вывел первый снимок из той же фотосессии.
— Здесь тела не видно — бесформенная футболка, джинсы. Но все равно не оторвать глаз, правда?
— Да.
— Мне кажется, — сказал Ромни, — природа посмеялась над нами. И над этим мальчишкой. Природа создала совершенство, которое мы подсознательно чувствуем. Какой–то подкоркой. Своим неконтролируемым либидо. Фрейд был бы счастлив, получив такое подтверждение своей теории.
Мартин кивнул.
— Нам повезло, — продолжил врач, — жить в хорошее время. Мы можем возродить к жизни мечту — если захотим.
— И будем иметь достаточно денег.
— Конечно. Но факт заключается в том, что имеется возможность. Мальчик ее реализовал, потому что мог.
— Вы хотите сделать себе вторую Грету?
Психолог рассмеялся.
— Хочу, Мартин. Но вы и сами понимаете.
Мартин все понимал. Он продал множество
сексуальных кукол, прекрасных женщин, срисованных со старых фотографий, с комиксов манга, с кинематографических постеров, но никогда не испытывал по отношению к ним ничего, кроме желания разок переспать. Они были красивы и не очень, и они были сделаны под заказчика, чтобы удовлетворять его нужды. Даун Кнудсен не была куклой. Она была реальной женщиной, пронесшейся через столетие из своего семьдесят девятого в их далекий и странный год, захватившей с собой все свои чувства, всю свою внутреннюю энергию, всю свою сущность.
И Мартин не мог ее забыть.
4.
Мальчик появился через четыре с половиной месяца. Он был насуплен, зол и угрюм. Когда он материализовался в дверях, Мартин попытался изобразить дежурную улыбку, но мальчик отмел ее уже знакомым властным движением руки. Мартин начал задавать вопрос о причине визита, но мальчик прервал его, как делал и раньше.
— Я хочу еще одну полную реконструкцию.
Мартин удивился. Сильно удивился.
— Да? — он даже не смог произнести ничего более толкового.
— Да.
— Чью?
— Ее же. Даун.
Внутри Мартина что–то щелкнуло, екнуло, дернулось, перевернулось.
— А что… —протянул он, — стой… первой…
— Я убил ее.
Мартин не без труда справился с эмоциями и сказал искусственным, механическим голосом:
— В той же самой конфигурации?
— Да, — кивнул мальчик. — Я вижу, вам интересно. Мне не жалко. Я убил ее, потому что не смог покорить. Я хотел этого, но у меня не получилось с первого раза. Теперь я знаю все свои ошибки. Я знаю, как нужно делать это — и я сделаю это правильно. Поэтому мне и нужна вторая копия. Может, я заслужил скидку как постоянный клиент?
Мартин не понял, шутка это или нет. На всякий случай он вежливо улыбнулся.
— Полагаю, да. Правда, я сам не могу решить подобный вопрос, но не думаю, что будут какие–либо препятствия. Размер скидки уточнит мой начальник.
— Отлично. Сроки те же?
— Да.
— И материалы у вас есть?
— Безусловно.
— Тогда не вижу смысла тратить наше время.
И он встал.
— Простите, господин Барри, — тихо окликнул исчезающего уже в серебристой дымке клиента Мартин, — можно один личный вопрос ?
— Да, можно, — тот пожал плечами.
— Зачем вы убили ту, первую? Ее можно было, к примеру, продать. Или отпустить. Она бы не мешала второй.
Мальчик чуть наклонил голову влево.
— Теперь и ты это понял, — сказал он. — Понял, что она такое. И поверь, ты бы тоже не отпустил, потому что не смог бы смириться с тем, что ты — не единственный ее обладатель. Хотя я сделал это не специально. Так получилось. У меня слишком низкие перила на балконе, вот и все.
И он ушел.
Мартин смотрел на рассеивающуюся серебристую дымку и пытался сосредоточиться. Постепенно, через двадцать с лишним минут, в его голове появились первые проблески грядущего смысла, первые обрывки ненаписанного плана. Он вызвал на экран черно–белую фотографию Даун. Она, обнаженная, сидит на диване и смотрит в кадр. Морщины на лбу, едва заметные брови, кажущееся нахохлившимся, чуть одутловатое лицо. Он опустил взгляд на ее божественную грудь, а потом закрыл глаза.
5.
Мартин не сразу решился провести с ней наедине больше чем пять минут. Он говорил себе: доктор же проводит, почему мне нельзя. Что я могу такое натворить. Она уже знает, где она, только пока не знает, почему, и я не собираюсь ей рассказывать.
С первой Гретой Мартин почти не общался. Несколько раз пересекался по необходимости, так сказать, контролируя ход процесса. Ромни не поощрял общение с реконструктами, поскольку их неподготовленную психику было слишком легко повредить. Но почему–то он стал доверять Мартину, видя в нем, судя по всему, товарища по несчастью и в определенной мере коллегу. Мартин ревновал Грету к Ромни и не знал, испытывает ли врач аналогичное чувство по отношению к нему.
Теперь Мартин сидел напротив Греты в одной из комнат ее временной квартиры. Он просто зашел к ней, поскольку имел доступ, а Ромни в этот момент по делам уехал в город. Грете было интересно. Ромни серьезно фильтровал поступавшую к ней информацию, ограничивал доступ в сеть, рассказывал лишь то, что гарантированно не могло травмировать. Конечно, он перестраховывался. Мартин сказал ей: задавай вопросы, я отвечу. И она задавала — о государственном устройстве, о технологии воскрешения, о чем–то еще.
— Знаешь, — сказала она в какой–то момент, — это очень странно: сознавать, что я давно умерла. Что меня на самом деле нет. И, кроме того, не знать, что со мной было после двадцати шести.
— Так или иначе, ты здесь, и ты проживешь дольше, чем могла прожить в своем двадцатом веке. И тебе не придется…
Он оборвал фразу на полуслове.
— Вы не любите поднимать эту тему, — кивнула Грета. — Ни Ромни, ни Поллак, ни теперь ты. Для вас это нечто запретное. Женщина меняет в жизни полсотни партнеров — это нормально. А если она хотя бы с одним появляется на экране — это уже падение нравов.
— Ты же понимаешь, что падение нравов ни при чем. В мире, где все возможно, понятие нравственности отсутствует.
— Нет, — усмехнулась она. — Присутствует. Как и честность, как и культура. Вы отменили все запреты — но не впали же в анархию, не стали ходить по улицам с дробовиками и охотиться за консервными банками, оставшимися в брошенных супермаркетах. Вы остались цивилизацией. Поэтому у вас есть и нравственность. Снимать порно можно. Можно снимать даже снафы — не вопрос. Только все это остается под бременем негласного порицания, ведь так?
Мартин подумал.
— Да, так, ты права. Странно, ты понимаешь нас лучше нас самих.
— Потому что я смотрю со стороны. И я не слепая. Я вижу, что я значу для вас. То есть я понимаю не только ваше общество в целом, но и каждого из вас в отдельности — тебя, и Ромни, и прочих.
Мартин встал и подошел к окну. Город уходил далеко за горизонт, в стеклах небоскребов отражалось послеполуденное солнце.
— Кто я такая? — спросила она.
— Это единственное, чего ты не понимаешь.
— Да, единственное.
— Ты — человек. Такой же, как я, Ромни и твой заказчик. Ты с ним еще встретишься.
— Послезавтра смотрины.
— Да. У тебя есть права — такие же, как у всех людей.
Она покачала головой.
— Но тогда я, получается, могу встать и уйти.
— Ты все–таки не совсем понимаешь нашу систему. Ты встанешь и уйдешь — но что ты будешь есть? Как ты будешь жить? Мы не будем тебя держать, но заказчик достанет тебя из–под земли, потому что заплатил кучу денег. Знаешь, почему у нас высокий уровень доверия и почти нет преступности?
— Зуб за зуб.
— Именно так. Сегодня ты припарковал машину в неправильном месте. И кто–то нацарапает на ней неприличное слово, потому что ты заехал, например, на его территорию. Он имеет право нацарапать, ты имеешь право его за это застрелить — но царапину все равно придется закрашивать. Не проще ли сразу встать, как положено?
— А если я встала, как положено, а какой–то ублюдок нацарапал неприличное слово?
— Убей его. Отрежь ему пальцы. Ты можешь все, ты имеешь право на все. И поэтому он будет думать, прежде чем писать.
Грета поднялась и встала рядом с Мартином.
— Вы чудовищны. Вы этого сами не понимаете, но вы ужасны.
— Да. Поэтому ты — островок прекрасного среди нас.
Она дотронулась до его плеча, он повернулся к ней — и они впервые поцеловались. У нее были чуть солоноватые губы и невероятно гладкая кожа. Он проводил рукой по ее талии, по спине, по ягодицам, и ему было хорошо, как никогда.
— Вы все меня хотите, потому что у вас в подсознании написано: она из порно, ее нужно хотеть, — тихо сказала она.
— Нет, — ответил Мартин. — Я хочу не Даун, я хочу Грету.
Она улыбнулась и прижалась к нему.
После они лежали на диване и смотрели двухмерные фотографии, проецируемые на потолок. Старые фотографии. Она говорила: это «Кадиллак», его как раз выпустили в семьдесят шестом, у Бобби был такой, только красный. А это закусочная, тут ели бургеры, а обслуживали людей другие люди, а не машины, как у вас.
А потом он внезапно прервал виртуальную экскурсию и сказал.
— Тебя убьют.
— Кто?
— Твой заказчик.
— Почему?
— Потому что ты — вторая копия.
И он рассказал ей все — от первого появления мальчика до того самого момента, когда он, Мартин, позвонил в ее дверь. Он знал, что рассказывать нельзя, что Ромни сотрет его в порошок, что вся работа может пойти прахом — и пойдет, потому что мальчик не сможет исправить свои ошибки, используя в качестве объекта Даун, знающую все.
Она слушала не очень внимательно, глядя в потолок и улыбаясь какой–то странной, мечтательной улыбкой.
— Твоя версия немного отличается от Ромни, — вдруг сказала она, когда он закончил.
Мартин подскочил.
— Ты все это знала?
— Док рассказал мне.
— Но почему…
— Мне был интересен твой вариант.
Он не знал, что ответить.
— Ты и с ним спала.
— Ты ждал от меня чего–то другого?
Она улыбнулась.
Мартин поднялся и начал одеваться.
— Глупый. Ты все равно отдашь меня другому мужчине. И до тебя у меня было множество мужчин. И никого из них я не любила.
— А меня — любишь?
— И тебя — нет.
Мартин, уже натянувший штаны, подошел и сел на корточки. Она лежала перед ним — обнаженная, распахнутая, невыносимо сексуальная.
— А зачем все это? Зачем?
— Мое первое «я» не знало. Я — знаю. Я знаю, что вы все не можете без меня, что вы не хотите меня отдавать. Вот тут–то и возникает противоречие.
— Какое?
— У меня те же права, что и у вас. Я имею право на все, ты сам сказал. А вы пытаетесь представить меня как вещь.
— Пока заказчик жив — ты принадлежишь ему.
— Ключевое слово «жив».
И она рассмеялась. Не тем милым, добрым смехом, которым смеялась раньше, не тем очаровательным хохотком, а каким–то другим, холодным, страшным.
Он вышел — и не видел, как она, сгибаясь в три погибели, рыдала на ковре, размазывая слезы по щекам. Потому что она не знала, что дальше. Потому что она сжимала зубы, чтобы стать жестокой и умной. Потому что она никого не любила — и очень хотела наконец кого–то полюбить.
6.
Сцена прощания была точь–в–точь такой же, как и в первый раз. Она молчала, мальчик делал мудрое лицо, Ромни давал какие–то напутствия. И точно так же они с Ромни сидели на диване и смотрели в пустоту, вспоминая женщину по имени Грета, она же Даун Кнудсен.
— Что с ней было до семьдесят четвертого, Ромни? — спросил Мартин.
— Ничего особенного. Школа, работа в кафе, понравилась фотографу, предложил сняться в стиле ню, и вот она в бизнесе. Хорошо платили, партнеры постоянные, ее все устраивало. Не дешевка.
— А после восьмидесятого?
Ромни покачал головой.
— Я ей не рассказал.
— Но ты знаешь?
— Да.
— Откуда?
— Я продолжал копать.
— И?
— Она сгорела за полтора года. Рак.
— Значит… мы спасли ее?
Ромни усмехнулся.
— Ты глупеешь, Мартин. Это синдром любви, право слово. Мы не спасли ее в первый раз, и я не знаю, спасем ли во второй. Мы не вшили ей рак, потому что могли позволить себе не вшивать его. Но мы с тобой понимаем, что болезнь в данном случае совершенно не опасна по сравнению с человеческими чувствами — завистью, ревностью.
— Если она умрет…
— Он станет возрождать ее снова и снова — если у него будет хватать денег. А пока его отец держит бизнес, деньги будут поступать. Возможно, он будет экономить. Скажем, менять ее раз в два года — и каждый раз добиваться.
— Откуда ты знаешь?
— Я же психолог, не забудь. Я все вижу.
Мартин встал, подошел к стене, оперся на нее
рукой.
— Что нам делать, Ромни?
Психолог откинулся на спинку дивана.
— Ждать третьего раза. Просто ждать.
Мартин покачал головой.
7.
Она вернулась на следующий день — к вечеру, измотанная и усталая. Она вошла, как клиент, и Мартин, уже собиравшийся уйти из офиса, по привычке хотел сказать «здравствуйте», но онемел и больше ничего не сказал, потому что она подошла и поцеловала его в губы.
— А где… Барри? — промямлил он, отрываясь от нее.
— Барри нет. У него балкон с низкими перилами, ты же знаешь.
— Как?..
— Я не сталкивала его. Он просто слишком чувствителен к алкоголю. Он упал сам.
Мартин чувствовал ложь.
— Ты знаешь, кто его отец? — спросил он.
— Знаю. Отец закажет у вас его полную реконструкцию — и вернет себе сына.
— Нет. Реконструкция возможна только по прошествии не менее чем полувека после смерти реконструируемого. Он придет за тобой, его отец.
— Придет. Поэтому вы должны успеть оба — ты и Ромни. Поллак как–нибудь обойдется.
Она улыбнулась. И Мартин понял, что не может жить без этой улыбки.
— Вызвать Ромни?
— Да.
— Он уже уехал домой.
— Вернется.
Он вызвал психолога. «Еду!» — ответил тот.
Грета сидела напротив и смотрела на Мартина печально, с едва заметной полуулыбкой, вынужденной, наброшенной на лицо, подобно вуали. В сопроводительных документах несколько раз подчеркивалось: в отличие от искусственной личности полный реконструкт не имеет априорных ограничений. Он может сбежать, может проявить агрессию, у него есть свобода воли, выбора и веры. Но мальчик не захотел это слушать. «Сам почитаю», — бросил он. И ошибся.
Мартин очень хотел поцеловать Грету, но сдерживался. Он понимал, что теперь все будет иначе, что теперь все они под дамокловым мечом, и этот меч рано или поздно сорвется, как ни укрепляй нить.
Когда появился Ромни, они так и сидели — друг напротив друга. Мартин смотрел на Грету, Грета — в пол.
— Что случилось?
— То, что и должно было, — ответила Грета.
— Когда?
— Часа два назад.
— Значит, еще есть время.
У Ромни был вид супершпиона из комиксов. Он что–то тщательно скрывал, и этот факт был написан у него на лице, выдавая его с головой. Не хватало только черного непроницаемого костюма и черных очков.
— Что… — начал было Мартин, но Ромни прервал его:
— Выйдем.
Они вышли из приемной, прошли по коридору в одну из переговорных.
— Мартин, послушай меня. У нас слишком мало времени — я не думал, что получится так быстро.
— Что получится, черт побери?
— Грета номер два — не реконструкт. Она конструкт.
— То есть…
— То есть ее разум спроектирован мной. Она об этом не знает.
— То есть…
— То есть сейчас ты берешь ее за руку, садишься на свой автомобиль и едешь вот по этому адресу. — Ромни сунул в руку Мартина бумажку. — Человек ждет тебя не сегодня, но он будет на месте. Он выведет тебя из зоны слежения, и вы сможете исчезнуть. Деньги тоже получишь от него.
Мартин сделал шаг назад.
— Ромни, это какое–то безумие. Мы не в шпионском боевике — мы в реальности. Так не бывает…
— Так бывает. Ты хочешь остаться с ней навсегда?
— Я… Я…
— Да или нет?
— Да, — внезапно твердо сказал Мартин.
— Это твой единственный шанс. И возьми еще вот это. Прочтешь потом. Только одна поправка: я думал, что она просто сбежит. Просто сбежит.
Он отдал Мартину конверт.
Мужчины вернулись в комнату. Грета сидела на стуле, поджав под себя ноги. Ей очень шли старомодные обтягивающие джинсы с расклешенными штанинами.
— Грета, езжай с Мартином, он тебя проводит.
— А ты?
— Я буду позже.
Она кивнула и чмокнула доктора в щеку. Мартин бросил последний взгляд на Ромни и вышел следом за ней.
8.
«Дорогой Мартин!
Как бы банально это ни звучало, но теперь, когда ты читаешь это письмо, меня уже нет в живых. Как только ты уехал, я принял яд. По крайней мере, я надеюсь, что сумел это сделать, поскольку в противном случае все бессмысленно — они сумеют меня расколоть, потому что я не герой.
Я надеюсь, что успел рассказать тебе о том, что Грета — конструкт. Если не успел, то сообщаю теперь: ее разум создал я. Как ее зовут на самом деле, я не знаю, да и никто, видимо, уже никогда не узнает. Может, и Даун. Имя «Грета» я придумал для достоверности.
И да, первая Грета–Даун тоже была конструктом. По очень простой причине: реконструктов не существует. Нет такой технологии, какая позволяла бы вернуться в прошлое и кого–то там найти, и тем более снять с него ментальный слепок. Сида Вишеса тоже создал я — за полгода, перекопав и загрузив в память конструкционного процессора сотни книг, воспоминаний, фотоснимков, описаний и впечатлений. Никто не усомнился бы в том, что Сид — не настоящий. Прости, но о Даун Кнудсен ничего не было известно — лишь то, что она красиво улыбалась и снималась в порнографии в течение шести лет, с тысяча девятьсот семьдесят четвертого по тысяча девятьсот восьмидесятый. Вся эта мистификация задумана достаточно давно с целью выхода на неконкурентный рынок — и она с блеском удалась. Пока другие компании–конструкционисты пытаются разработать технологию личностных слепков с мертвецов, мы просто создаем очень сложные, идеально выверенные конструкты со снятыми ограничениями. По сути, мы делаем людей. Ты не должен знать об этом, поскольку ты — просто менеджер отдела продаж. Это не в твоей компетенции, потому что ты не можешь не верить в то, что говоришь. Ты хорош как продавец, потому что веришь.
Сейчас ты читаешь это письмо, а где–то неподалеку от тебя — самый прекрасный конструкт, который я когда–либо создавал. Самый сложный, самый изящный. Над разумом «полного конструкта» (назовем его так) работает целая команда психологов. В данном случае я использовал личностные данные, разработанные для первой Греты, и сделал на их базе вторую. В одиночку, за четыре месяца напряженной работы. Когда малыш Барри забрал первую Грету, я уже работал над второй, потому что знал, что она понадобится.
Я надеюсь, он никогда вас не найдет. Хотя искать, конечно, будет, потому что Грета (или Даун) не отпустит его никогда. Я смотрел на ее фотоснимки еще до того, как начал работать над первым конструктом, и уже тогда понимал, что не могу без нее, что я увидел совершенство, воплощенный идеал. Она стала моим фетишем, моим навязчивым желанием, моим богом — и я создал разум, который посчитал подходящим для этого тела, этой улыбки. Но я отдаю ее тебе — потому что ты молод и любишь ее значительно сильнее. И ты сможешь сделать ее счастливой. Представь себе, что она действительно пришла из тысяча девятьсот семьдесят девятого, что ее воспоминания не сымитированы реконструкционным процессором, а на самом деле имели место. Забудь о том, что она сделана нами.
Помни лишь, что она — человек, и у нее нет ограничителей, присущих обычному конструкту. Поэтому прошу тебя, милый Мартин, люби ее больше жизни, но при этом будь очень, очень осторожен.
Твой Ромни».
