Суббота, последний день мироздания, начиналась самым ранним утром, и небо было краснее крови.

Курьер службы срочной доставки «Интернешнл Экспресс» аккуратно снизил скорость до пятидесяти пяти, свернул за угол, переключился на вторую передачу и остановил фургончик на траве у дороги.

Здесь курьер вышел из фургона и немедленно бросился в придорожную канаву, чтобы избежать смерти под колесами грузовой машины, вылетевшей из-за поворота на скорости, значительно превышавшей сто десять километров в час.

Он встал на ноги, поднял очки, надел их, подобрал выпавшие из рук пакет и блокнот, стряхнул траву и грязь с форменной куртки и, спохватившись, погрозил кулаком вслед стремительно удаляющемуся грузовику.

– И чего их не запретят, эти, чтоб их, грузовики, никакого уважения на дороге, я вот всегда говорю, всегда говорю: ты, сынок, когда не за рулем – так ты пешеход…

Он осторожно спустился с насыпи, поросшей травой, перебрался через невысокую изгородь и оказался у речки Ак.

Он пошел вдоль берега, взяв пакет под мышку.

Ниже по течению на берегу сидел молодой человек, одетый во все белое. Кроме него, никого вокруг не было. Волосы у него тоже были белые, а лицо и руки – бледные как мел и он сидел, уставившись на реку так, словно наслаждался видом. Он выглядел так, как выглядели поэты-романтики времен королевы Виктории как раз перед тем, как уступить напору общества потребления и наркомании.

Этого курьер тоже никак не мог понять. Вот в старые добрые времена, и не так уж, то есть, давно, так чуть не на каждом шагу на берегу сидели рыболовы, играли дети, парочки приходили сюда поворковать и послушать плеск волн, держась за руки на фоне суссекского заката. Он и сам сюда приходил, с хозяйкой своей, Мод, до того только, как они, это, поженились. Они приходили сюда помиловаться, и даже, единожды, не только…

Не те пошли времена, думалось курьеру.

Теперь желто-белые скульптуры из слизи и пены неторопливо скользили вниз по течению, иногда покрывая по несколько ярдов водной глади. А там, где между ними была видна вода, она была покрыта микроскопически тонким нефтехимическим глянцем.

Послышалось громкое хлопанье крыльев: пара гусей, радуясь возвращению в Англию после долгого, изматывающего полета над Северной Атлантикой, опустилась на радужную поверхность и тут же исчезла под ней без следа.

Смешной у нас мир, размышлял курьер. Вот тебе Ак, был когда-то самой красивой рекой в этой части света – а теперь всем известная сточная канава. Лебеди идут ко дну, рыбы всплывают брюхом кверху.

Вот это и называется прогресс. Его не остановишь.

Он подошел к человеку в белом.

– Прошу прощения, сэр, вас не Мел звать, часом?

Белый кивнул, но не произнес ни звука. Не отрывая глаз от реки, он следил за монументальными статуями из слизи и пены.

– Как красиво, – прошептал он. – Безумно красиво.

Курьер на несколько секунд утратил дар речи. Потом у него включился автопилот.

– Смешной у нас мир, это точно, ну то есть езди вот по всему свету с пакетами, и тут ты чуть не у себя дома, это точно, ну то есть я тут родился и вырос, сэр, а ездил и к Средиземному морю, и в этот Де-и-Мойн, в Америке, сэр, вот, а теперь вот тут, и вот вам посылка, сэр.

Тот, кого, часом, звали Мел, взял посылку, взял блокнот и расписался в получении. При этом ручка вдруг потекла, и большое грязное пятно расплылось поверх его подписи, так что прочесть ее уже не было никакой возможности. Было ясно только, что это длинное слово начиналось с буквы «З», потом шла огромная клякса, а потом – каракули, которые были похожи на «-аза», хотя, возможно, и на «-ение».

– Премного благодарен, сэр, – сказал курьер.

Он повернулся, снова пошел вдоль реки, стараясь не смотреть на нее, и вышел к дороге, где оставил свой фургон.

За его спиной Мел вскрыл посылку. В ней была корона – обруч белого металла с алмазами. Он внимательно осмотрел ее и удовлетворенно надел на голову. Она блеснула в лучах восходящего солнца, и тут же пятна, которые начали разъедать серебристую гладь в тех местах, где ее коснулись пальцы, расплылись по всей поверхности; и корона стала черной.

Он поднялся на ноги. В защиту загрязнения атмосферы можно сказать одно: восход солнца становится поистине восхитителен. Небеса полыхали так, словно их подожгли.

И всего одной случайно непотушенной спичкой можно было поджечь и эту реку, но времени на это не оставалось. Теперь он знал, где встретятся Четверо и когда, и что ему придется поторопиться, чтобы успеть туда сегодня к вечеру.

Может быть, мы и подожжем небеса, подумал он. И исчез, практически незаметно.

Срок приближался.

Курьер из «Интернешнл Экспресс» оставил фургон на обочине дороги, по середине которой проходила разделительная полоса. Он обошел его (очень осторожно, потому что навстречу беспрестанно летели легковые машины и грузовики), протянул через окошко руку и взял со щитка список.

Значит, еще всего один адресат.

Он тщательно прочитал инструкции, данные в квитанции.

Он еще раз прочитал их, уделив особое внимание адресу и тому сообщению, которое надлежало доставить. В адресе было всего одно слово: Везде.

Потом он взял подтекающую ручку и написал короткую записку Мод, своей жене. В ней было только: Я люблю тебя.

Потом он аккуратно положил список на место, посмотрел направо, посмотрел налево, снова направо и целеустремленно зашагал через дорогу. Он дошел до ее середины, когда из-за угла вынырнул огромная немецкая фура, за рулем которой сидел водитель, одуревший от кофеина, маленьких белых таблеток и правил дорожного движения ЕЭС.

Он посмотрел ей вслед.

Ну, подумал он, этот чуть меня не достал.

Потом он посмотрел вниз, в канаву под насыпью.

Ого, подумал он.

ИМЕННО, согласился голос, прозвучавший за его левым плечом, или по крайней мере за тем, что осталось у него в памяти как левое плечо.

Курьер обернулся, и взглянул, и увидел. Сначала он не мог найти слов, сначала он вообще ничего не мог найти, но потом подключился весь его богатый рабочий опыт, и он произнес:

– Вам сообщение, сэр.

МНЕ?

– Да, сэр. – Жаль, что у него уже не было горла. Он бы сглотнул, если бы оно еще было. – Посылки, к сожалению, нет, мистер… э, сэр. Только сообщение.

ТАК ГОВОРИ.

– Вот, значит, оно, сэр. Кхм. Иди и смотри.

НАКОНЕЦ-ТО.

На лице адресата появилась ухмылка. По крайней мере на таком лице вряд ли появилось бы что-то другое.

БЛАГОДАРЮ, сказал адресат. ПОХВАЛЬНАЯ ПРЕДАННОСТЬ СВОЕМУ ДЕЛУ.

– Как, сэр? – Покойный курьер падал сквозь серый туман, и все, что он мог разглядеть, были две синие точки – они могли быть глазами, а могли быть и далекими звездами.

СЧИТАЙ, ЧТО НЕ УМИРАЕШЬ, сказал адресат, имя которому было Смерть. ПРОСТО УХОДИШЬ ПОРАНЬШЕ, ЧТОБЫ ИЗБЕЖАТЬ ТОЛКОТНИ.

У курьера еще был момент, чтобы подумать, не шутит ли его новый знакомый, и решить, что не шутит, а потом не было ничего.

Красное небо с утра. Собирался дождь.

Именно так.

Армии Ведьмознатцев сержант Шэдуэлл отступил на шаг и склонил голову набок.

– Ну и отлично, – сказал он. – Готов, значит, полностью. У тебя все есть?

– Да, сэр.

– Маятник обнаружения?

– И маятник обнаружения.

– Тиски для пальцев?

Ньют судорожно сглотнул и похлопал по карманам.

– Есть тиски.

– Растопка?

– Но, сержант, в самом деле…

– Растопка?

– Растопка, – грустно сказал Ньют. – И спички.

– Колокольчик, книга, свеча?

Ньют хлопнул по другому карману. В нем был бумажный пакет, а в нем колокольчик (именно такие выводят из себя волнистых попугайчиков), розовая свечка (словно бы снятая с именинного пирога) и крошечная книжечка под названием «Молитвы для самых маленьких». Шэдуэлл, давая Ньюту инструкции, особенно напирал на то, что, хотя основной целью Армии Ведьмознатцев являются, естественно, ведьмы, но настоящий ведьмознатец никогда не должен упускать возможности по-быстрому изгнать пару-другую нечистых сил и, следовательно, всегда должен иметь при себе полевой набор экзорциста.

– Колокольчик, книга, свеча, – сказал Ньют.

– Шпилька?

– Шпилька.

– Молодец, парень. Никогда не забывай про булавку. Она – как штык в твоей артиллерии сил света.

Шэдуэлл отступил еще на шаг. Ньют с изумлением увидел, что в его глазах появились слезы.

– Жаль, что не могу отправиться с тобой, – сказал старик. – Конечно, ничего такого не случится, но как было бы здорово снова двинуться в поход. Это, знаешь, тяжелая жизнь: лежишь в сыром подлеске, следишь за танцульками на шабаше. Кости, значит, сгрызает начисто.

Он встал по стойке смирно и отдал честь.

– Ну, так за работу, рядовой Импульсифер. И пусть воинство прославления шагает за тобой.

После того как Ньют отбыл, Шэдуэлл подумал, что теперь стоит сделать то, на что ему раньше все времени не хватало. Теперь ему нужна была булавка. Не противоведьменная шпилька армейского образца, а самая обычная булавка, которую можно воткнуть в карту.

Карта на стене была старой. На ней не было ни Милтон Кейнз, ни Харлоу – программа по созданию новых, современных, удобных городов началась позже. Да что там, на ней было трудно разглядеть даже Манчестер с Бирмингемом. Эта карта висела на стене в штабе АВ уже три сотни лет. В ней все еще торчало с десяток булавок, по большей части в Йоркшире и Ланкашире, и несколько штук – в Эссексе, но они проржавели почти насквозь. В других местах лишь темно-рыжие обломки обозначали далекие миссии давнишних ведьмознатцев.

Наконец Шэдуэлл нашел булавку в пепельнице, среди прочего мусора. Он подышал на нее, отполировал до блеска, сощурившись, нашел на карте Тэдфилд и с торжеством вогнал булавку в центр кружка на карте.

Она сияла.

Шэдуэлл отступил на шаг и снова отдал честь. В глазах у него стояли слезы.

Потом он совершил четкий поворот «на месте кругом» и отдал честь застекленному шкафу в углу. Стекло в этом старом, потертом шкафу было разбито, но в определенном смысле это и была АВ. В нем стоял полковой Серебряный кубок (приз межбатальонного турнира по гольфу, увы, так и оставшегося незавершенным семьдесят лет назад); там стоял Громовик, мушкет, заряжавшийся с дула и принадлежавший Армии Ведьмознатцев полковнику Не-Ешь-Ничего-Живого-В-Чем-Есть-Кровь-Равно-И-Не-Сотвори-Заклятья-И-Не-Будь-Занудой Далримплу; на полках там были аккуратно разложены предметы, с виду напоминавшие грецкие орехи, но на самом деле это была коллекция ссохшихся черепов охотников за черепами, любезно подаренная одним из командиров АВ, старшим сержантом Горацием Масстером, по прозвищу «Сделай их, пока тебя не сделали!», который много путешествовал в дальних странах; короче говоря, это была память.

Шэдуэлл громко шмыгнул носом и вытер нос рукавом.

И уселся завтракать, открыв банку сгущенного молока.

Если бы солдаты славного воинства попытались бы шагать за Ньютом, многие из них быстро отстали бы. А причиной тому было то, что, если не считать Ньюта и Шэдуэлла, они все давно уже были мертвы.

Будет ошибкой считать, что Шэдуэлл (Ньют так и не выяснил, есть ли у него имя) – просто одинокий чокнутый бедолага.

Просто все остальные уже умерли, многие – несколько веков назад. Когда-то численность его Армии соответствовала цифрам в нынешней бухгалтерии Шэдуэлла, к которой он подходил настолько творчески. Ньют в свое время был весьма удивлен, обнаружив, что история Армии Ведьмознатцев не менее длинна и почти столь же кровава, как и история ее мирского аналога.

Размер оплаты труда ведьмознатцев в последний раз был установлен Оливером Кромвелем и с тех пор ни разу не пересматривался. Офицеры получали крону, генерал – соверен. Это, конечно, были только разовые выплаты, потому что за каждую обнаруженную ведьму полагалось по девять пенсов плюс право первым выбрать трофей из ее имущества.

В общем, рассчитывать приходилось на эти девять пенсов. Так что Шэдуэллу приходилось нелегко, пока ему не удалось пристроиться в зарплатную ведомость Небес и Преисподней.

Жалованье Ньюта составлял один шиллинг в год.

За это на него была возложена обязанность постоянно держать при себе «огонь, кремень с кресалом, трутницу, або спички огненосные», хотя Шэдуэлл высказал предположение, что газовая зажигалка «Ронсон» тоже вполне сгодится. Шэдуэлл приветствовал появление такого хитроумного изобретения, как зажигалка, примерно с тем же энтузиазмом, с каким солдаты обычной армии приветствовали принятие на вооружение многозарядного карабина.

С точки зрения Ньюта, его служба в АВ была сродни членству в «Тугом узле» или любой подобной организации, посвятившей себя воссозданию битв Гражданской войны в Америке: тебе есть чем заняться в выходные и при этом ты чувствуешь себе хранителем добрых старых традиций, благодаря которым западная цивилизация и стала тем, чем она стала.

Через час после того как Ньют вышел из штаба АВ, он припарковался на обочине дороги и принялся рыться в коробке, стоявшей на соседнем сиденье.

Потом он открыл окно, для чего ему пришлось воспользоваться плоскогубцами, поскольку соответствующая ручка давно отвалилась.

Описав красивую дугу, пакет с растопкой скрылся в кустах. Через секунду там же исчезли и тиски.

Он с сомнением поглядел на то, что осталось, и сложил все обратно в коробку. Шпилька состояла на вооружении Армии Ведьмознатцев и увенчивалась добротной головкой из черного дерева.

Он знал, для чего она нужна. На эту тему он прочел вполне достаточно. Шэдуэлл при первой же встрече снабдил его листовками АВ, но помимо этого в штабе Армии скопилось немало книг и документов, которые, как подозревал Ньют, стоили бы целое состояние, если бы вдруг появились на рынке.

Шпилькой следовало колоть подозреваемых. Если на их теле обнаруживалось место, укола в которое они не чувствовали, это и была ведьма. Кое-кто из ведьмознатцев, склонных к мошенничеству, пользовался специальными шпильками, острие которых втягивалось внутрь при уколе, но ему выдали честную, кованую шпильку. Он не смог бы смотреть старому Шэдуэллу в глаза, если бы ее выбросил. Кроме всего прочего, это могло оказаться плохой приметой.

Он включил зажигание и продолжал путь.

Ньют ездил на «Васаби», которому дал имя «Дик Терпин» в надежде, что однажды кто-нибудь спросит, почему он назвал его в честь знаменитого разбойника с большой дороги.

Лишь самый дотошный историк сможет точно определить тот день, когда японцы бросили производить дьявольские устройства, рабски следуя западным образцам, и стали искусными и хитроумными инженерами, при виде которых Запад почтительно встает и снимает шляпу. Однако «Васаби» разработали именно в этот поворотный момент, в результате чего в нем традиционные дурные стороны большинства западных автомобилей сочетались со всеми современными неудобствами, которые с таким успехом проигнорировали дизайнеры «Хонды» и «Тойоты».

Ньюту еще ни разу не встретился другой «Васаби», несмотря на то что он изо всех сил старался найти товарища по несчастью. Много лет он восторженно (но, видимо, недостаточно убедительно) расписывал друзьям, как экономичен и удобен «Васаби», лелея безумную надежду, что кто-нибудь из них тоже купит себе такой: уж страдать, так вместе.

Тщетно он рассказывал про великолепный объем двигателя (0,8 литра), про изумительную коробку передач (три скорости), про невероятные технические новшества, хотя бы подушку, раздувающуюся при аварии: например, когда неторопливо едешь по сухой прямой дороге и падаешь в кювет, потому что обзор вдруг закрывает огромная подушка безопасности. Он поднимался до поэтических высот, описывая корейскую магнитолу, которая исключительно хорошо принимала «Радио Пхеньян», и синтезированный голос, предупреждавший, что «вы забыри пристегать привязный ремень», даже когда ты его уже пристегнул; тот, кто программировал его, не знал не только английского языка, но и, по всей видимости, японского тоже. «Васаби», по словам Ньюта, был вершиной новых технологий.

Под новой технологией здесь, видимо, подразумевалось гончарное дело.

Друзья Ньюта вежливо кивали, соглашались с ним, но, обсуждая дело между собой, приходили к общему выводу, что если встанет вопрос, купить «Васаби» или ходить пешком, они скорее вложат деньги в лишнюю пару обуви. Еще одним аргументом в пользу этого соображения было то, что необычайная экономичность «Васаби» в смысле расхода топлива объяснялась его длительными простоями в ремонте, когда подолгу приходилось ждать, пока единственная оставшаяся в живых фирма, торгующая запчастями для него, пришлет коленвал или прочие детали прямо из Нигирисуси, Япония.

Пребывая в несколько рассеянном, дзеноподобном состоянии, свойственном большинству людей за рулем, Ньют вдруг поймал себя на том, что размышляет о том, как наилучшим образом можно использовать шпильку. Просто сказать: «У меня есть шпилька, и я готов ею воспользоваться?» Имею шпильку – готов путешествовать… За пригоршню шпилек… Человек с золотой шпилькой… Шпильки острова Наварон…

Ньютa мог бы заинтересовать тот факт, что из тридцати девяти тысяч женщин, подвергшихся испытанию шпилькой за все столетия охоты на ведьм, двадцать девять тысяч сказали «ай!», девять тысяч девятьсот девяносто девять ничего не почувствовали вследствие применения вышеупомянутых шпилек со втягивающимся острием, а одна заявила, что благодаря уколу она чудесным образом исцелилась от артрита в ноге.

Ее звали Агнесса Псих.

Она была самым тяжелым поражением Армии Ведьмознатцев.

Одна из ранних записей в «Прекрасных и точных пророчествах» имеет отношение к смерти самой Агнессы Псих.

Вообще говоря, англичане, будучи народом недалеким и ленивым, не придавали такого большого значения сжиганию женщин, как прочие нации Европы. В Германии костры сооружались и использовались по назначению с истинно тевтонской педантичностью. Даже набожные шотландцы, вся история которых представляла собой затяжное и непрестанное сражение со своими заклятыми врагами (шотландцами), устроили себе несколько сожжений, чтобы скоротать долгие зимние вечера. Но англичанам, видимо, никогда не хватало на это решимости.

Одной из причин этого могло быть то, каким именно образом Агнесса Псих рассталась с жизнью. Ее смерть в какой-то степени ознаменовала собой конец моды на ведьмоборчество в Англии. Однажды апрельским вечером в ее дом ворвалась орущая толпа, разъяренная донельзя ее манерой расхаживать по всей округе, давать разумные советы и лечить людей, и обнаружила, что она уже сидит в накидке, ожидая их.

– Не больно-то вы поспешали, – сказала она. – Мне уж десять минут как полыхать надлежит.

Потом она поднялась, прихрамывая, медленно прошла сквозь мигом стихшую толпу, вышла из домика и подошла к костру, который на скорую руку соорудили на общинном лугу. Рассказывали, что она с трудом вскарабкалась на него, встала спиной к столбу и обхватила его руками.

– Крепче вяжи, – сказала она изумленному ведьмознатцу. А потом, увидев, как жители деревни потихоньку собираются вокруг костра, она подняла красивую голову, озаренную светом факелов, и сказала: – Подойдите ближе, добрые люди. Ближе, и пусть вас даже опалит этим огнем, потому что всем должно видеть, как умирает последняя истинная ведьма в Англии. Ибо я ведьма, по рассуждению моему, хоть и не знаю, в чем мое преступление. И да будет смерть моя посланием всему миру. Идите ближе, как только можете, говорю я вам, и узрите все, что за судьба ждет тех, кто не внял мне.

А потом, говорят, она улыбнулась, оглядела деревню, подняла глаза к небу над головой и добавила:

– И ты тоже, старый полоумный дурак.

И после этой странной богохульной фразы она не промолвила ни слова. Она позволила засунуть себе в рот кляп и, словно с трона, смотрела, как факелы летят в кучу хвороста.

Толпа подошла поближе, и кое у кого из собравшихся появилось смутное сомнение, праведное ли дело они сотворили по здравом размышлении.

Еще через тридцать секунд мощный взрыв начисто уничтожил общинный луг вместе со всем живым, что на нем было, и виден он был даже в Галифаксе.

Впоследствии много спорили, было это деянием Господа или же Сатаны, но записка, найденная в домике Агнессы Псих, ясно доказывала, что любому божественному или сатанинскому вмешательству оказало серьезную подмогу содержимое нижних юбок Агнессы, в которых она, с известной долей предусмотрительности, спрятала восемьдесят фунтов оружейного пороху и сорок фунтов кровельных гвоздей.

Еще, помимо записки молочнице, чтобы завтра молока не приносила, Агнесса оставила на кухонном столике шкатулку и книгу. К ним были приложены подробные указания, что следует сделать со шкатулкой, и не менее подробные указания, что следует сделать с книгой. Последнюю надлежало послать сыну Агнессы, которого звали Джон Деталь.

Нашедшие их – жители соседней деревни, которых разбудил взрыв, – сначала вознамерились было не обращать внимания на эти указания и просто сжечь домик дотла, но потом пригляделись к тлеющим, утыканным гвоздями останкам вокруг и решили отказаться от своего намерения. Кроме того, письмо Агнессы заканчивалось подробными до тошноты предсказаниями, что́ именно произойдет с тем, кто не выполнит ее распоряжений.

Человек, который сжег Агнессу Псих, был Армии Ведьмознатцев майором. Его шляпу нашли на дереве в двух милях от бывшего луга.

Его имя, вышитое на довольно длинной ленте внутри шляпы, было Не-Прелюбодействуй Импульсифер. Он был одним из самых усердных ведьмознатцев, и ему, возможно, принес бы некоторое удовлетворение тот факт, что последний из его рода ехал сейчас, пусть и не зная этого, по направлению к последней из рода Агнессы Псих. Может быть, он решил бы, что наконец свершится месть, уходящая корнями в глубокую древность.

Если бы он знал, что произойдет на самом деле, когда он и она встретятся, он перевернулся бы в могиле. Если бы у него была могила.

Сначала, правда, Ньюту пришлось иметь дело с летающим блюдцем.

Оно приземлилось перед ним как раз тогда, когда он пытался найти поворот на Тэдфилд и разворачивал карту прямо на руле. Ему пришлось со всей силы нажать на тормоз.

Оно выглядело в точности так, как летающее блюдце из любого комикса, который когда-либо видел Ньют.

Он смотрел на него поверх карты, открыв рот, а в блюдце с довольным шипением открылся люк, и на дорогу автоматически выдвинулся блестящий мостик. В синем сиянии, излившемся из люка, появились три неземных силуэта и пошли вниз по мостику. По крайней мере два из них пошли. Третий, похожий на перечницу, покатился вниз и свалился у края мостика навзничь.

Двое других не обратили внимания на его неистовые «бип-бип» и неторопливо двинулись к машине походкой, которая среди полицейских любой страны мира считается наиболее подходящей для того момента, когда у них в голове уже складывается список нарушений. Тот, что был повыше, похожий на желтого жаба, завернутого в кулинарную фольгу, постучал в окошко «Васаби». Ньют опустил стекло и увидел свое отражение в зеркальных очках на жабьей морде. Такие, как ему всегда казалось, Пол Ньюмен носил в «Хладнокровном Люке».

– Доброе утро, сэр, мадам, или бесполая особь, – сказало существо в очках. – Это ведь ваша планета?

Другой пришелец, зеленый и коренастый, отошел в рощицу у дороги. Краем глаза Ньют видел, как он пнул дерево, поднял слетевший с него лист и засунул его в какое-то сложное устройство, висевшее у него на поясе. Похоже, результаты анализа не вызвали у него удовольствия.

– Думаю, что так, – сказал Ньют.

Жаб в очках задумчиво уставился на горизонт.

– И давно она у вас, сэр? – спросил он.

– Э, не лично у меня. То есть у нас, как у вида, она примерно полмиллиона лет. Около того.

Пришелец обменялся взглядами с коллегой.

– Так, значит, про уровень кислотности дождей не для вас писано, а, сэр? – спросил он. – И на старые добрые углеводороды тоже можно внимания не обращать?

– Прошу прощения?

– Можете сказать мне показатель альбедо вашей планеты, сэр? – продолжал жаб, не отрывая взгляда от горизонта, словно там происходило что-то очень интересное.

– Э-э… нет.

– Так вот, мне очень жаль, сэр, но я вынужден сообщить вам, что ваши полярные шапки меньше номинального размера, предписанного для планет этой категории.

– Какая досада, – сказал Ньют.

Он попытался прикинуть, кому сможет потом рассказать о том, что с ним происходит, и понял, что на целом свете нет ни одного человека, который бы ему поверил.

Жаб наклонился поближе. Похоже, он был чем-то обеспокоен, насколько Ньют мог судить о выражении лица у инопланетян, с которыми ему еще ни разу не приходилось вступать в контакт.

– На этот раз, так и быть, мы закроем глаза на эти нарушения, сэр.

Ньют начал бормотать какую-то невнятицу:

– Э-э… да… я обязательно этим займусь, ну то есть, в общем, Антарктида или что там, она принадлежит всем странам, или…

– А впрочем, сэр, дело в том, что нас попросили передать вам послание.

– Да?

– Оно гласит: «Мы несем вам послание вселенского мира и космической гармонии и все такое». Конец сообщения, – сказал жаб.

– Ага. – Ньют сделал попытку одновременно осмыслить эту фразу с разных точек зрения. – Ага. Спасибо большое.

– Есть у вас предположения, зачем нас попросили передать вам это послание, сэр? – спросил жаб.

Ньют приободрился.

– Ну, в общем, вроде как… – начал он, – это насчет того, что род человеческий, э-э… обуздывает энергию атома, ну и…

– Вот и у нас нет, сэр, – жаб выпрямился. – Это и называется «феномен», я бы так сказал. Ну, нам пора. – Он недоуменно покачал головой, повернулся и, не сказав больше ни слова, вразвалку направился обратно к блюдцу.

Ньют высунул голову в окно.

– Спасибо!

Пришелец-коротышка как раз проходил мимо машины.

– Уровень CO₂ на полпроцента выше нормы, – бросил он на ходу, окинув Ньюта многозначительным взглядом. – Вы, разумеется, в курсе, что вас можно привлечь за то, что вы являетесь господствующим видом, находясь в состоянии стимулирования потребительского интереса?

Двое пришельцев подняли третьего, втащили его вверх по мостику и захлопнули люк.

Ньют подождал еще немного, ожидая увидеть второе действие светового шоу, но блюдце просто стояло посреди дороги, и ничего не происходило. В конце концов он обогнул его, проехав по обочине. Когда он взглянул в зеркало заднего вида, блюдца уже не было.

Похоже, я хватил лишнего, подумал Ньют. Но чего именно?

И даже Шэдуэллу не расскажешь, потому что он отчитает меня за то, что я не пересчитал их соски.

– И вообще, – сказал Адам, – ничего вы не поняли насчет ведьм.

ЭТИ сидели на воротах в изгороди вокруг поля и смотрели, как Бобик валяется в коровьих лепешках. Юный пес, похоже, получал от этого неизмеримое удовольствие.

– Я про них прочитал, – продолжал Адам, чуть громче. – На самом деле они-то как раз были везде правы, и нельзя их преследовать с британской инквизицией и всякими этими штуками.

– Мама говорила, что они были просто умные женщины и что они протестовали против подавляющей несправедливости социальной ирархии, которой заправляли мужчины, единственным доступным им путем, – сказала Язва.

Мама Язвы читала лекции в Нортонском Политехническом институте.

– Ну так твоя мама всегда говорит такие вещи, – заметил Адам через некоторое время.

Язва, не расположенная пререкаться, кивнула.

– И еще она говорила, что в худшем случае они были вольнодумными поклонницами прогенеративного принципа.

– Кто такой дегенеративный принцип? – спросил Уэнслидейл.

– Не знаю. Наверное, это про шесты, которые ставят на майские праздники, – туманно ответила Язва.

– Ну, я-то думаю, они поклонялись дьяволу, – сказал Брайан, однако в голосе его не было бессознательного осуждения. ЭТИ относились к вопросу поклонения дьяволу без какой-либо предвзятости. ЭТИ к любым вопросам относились без какой-либо предвзятости. – Дьявол, во всяком случае, получше, чем эти дурацкие майские шесты.

– А вот и неправда, – сказал Адам. – Это не дьявол. Это другой бог, или что там у них. С рогами.

– Дьявол, – настаивал Брайан.

– Нет, – терпеливо объяснил Адам. – Их просто перепутали. У него тоже есть рога, вот и все. Его зовут Пан. И он наполовину козел.

– На которую половину? – спросил Уэнслидейл.

Адам задумался.

– На нижнюю, – наконец сказал он. – А ты не знаешь, что ли? Я-то думал, это все знают.

– У козлов нет нижней половины, – заметил Уэнслидейл. – У них есть передняя половина и задняя половина. Как у коров, вот.

Они снова уставились на Бобика, лениво барабаня пятками по воротам. Думать было слишком жарко.

– Я, что ли, его придумал? – обиженно сказал Адам. – Я же просто рассказываю. Как будто я его сам придумал. И нечего тут на меня…

– И вообще, – сказала Язва. – Чего теперь этот дурацкий Пан ходит и жалуется, что люди думают, будто он дьявол. Рога же у него есть! Люди просто точно скажут – а, вон дьявол идет.

Бобик принялся разрывать кроличью нору.

Адам, который, похоже, так и не снял камень с души, тяжело вздохнул.

– Да не надо все понимать так букварно! Вот вся беда нынче в этом, – сказал он. – Стихийный материлизм. Такие, как вы, всю дорогу вырубают джунгли в Амазонке и делают дыры в озоновом слое. И теперь в озоновом слое огроменная дыра, из-за того, что у таких вот – стихийный материлизм.

– А я чего могу сделать? – сразу возмутился Брайан. – Мне и так приходится выплачивать за теплицу для огурцов.

– В журнале так написано, – продолжал Адам. – Чтобы сделать один гамбургер, нужны миллионы гектаров джунглей. А весь озон утекает, потому что… – он запнулся, – потому что все аэрозолят окружающую среду.

– А еще киты, – сказал Уэнслидейл. – Их тоже надо спасать.

Адам озадаченно поглядел на него. Жадно глотая один номер «Нового Водолея» за другим, он не нашел ничего про китов: его редактор был так же свято уверен в том, что все его читатели как один встанут на защиту китов, как в том, что все его читатели дышат воздухом и ходят на двух ногах.

– В программе по телику было про китов, – объяснил Уэнслидейл.

– Их-то зачем спасать? – спросил Адам.

В голове у него мелькнула мысль о том, сколько китов надо спасти, чтобы получить значок.

Уэнслидейл напрягся, пытаясь вспомнить, о чем говорилось в той программе.

– Они умеют петь. И у них огромные мозги. Их почти не осталось. Тем более что их и убивать не надо, потому что из них, кроме корма для кошек там и собак, ничего не сделаешь.

– Если они такие умные, – медленно начал Брайан, – чего ж они не вылезут из моря?

– Ну, не знаю, – задумчиво сказал Адам. – Плаваешь себе день за днем, рот откроешь – еда тут как тут… не так уж глупо, я считаю…

Его прервал визг тормозов и протяжный хруст. Все Четверо мигом слетели с калитки и ринулись по тропинке к перекрестку, возле которого, в конце долгого тормозного пути, виднелся перевернутый автомобильчик.

Чуть дальше, прямо на дороге, зияла дыра. Похоже, водитель автомобильчика пытался ее объехать. Когда Четверо посмотрели на эту дыру, в ней как раз исчезла физиономия откровенно восточного вида.

Четверо с трудом открыли дверь машины и вытащили из нее Ньюта, потерявшего сознание. В голове Адама мелькнула мысль о медалях за героизм, проявленный при спасении. В голове Уэнслидейла мелькнула мысль об оказании первой помощи.

– Не надо его трогать, – сказал он. – Потому что вдруг у него переломы. Нужно кого-нибудь позвать.

Адам огляделся. Среди деревьев чуть дальше по дороге виднелась крыша Жасминного Домика.

А в самом домике Анафема Деталь уже час сидела за столиком, на котором были разложены бинты, аспирин и все остальное, необходимое для оказания первой помощи.

Анафема как раз посмотрела на часы. Вот-вот появится, подумала она.

А когда он появился, он был совсем не похож на того, кого она ожидала. Точнее, он был не такой, как она надеялась.

Она надеялась, смущаясь самой себя, на высокого красивого брюнета.

Ньют был высоким, но словно бы растянутым в длину, как проволока. И хотя волосы у него, безусловно, были темными, но никакого отношения к современным тенденциям парикмахерского искусства не имели: это были просто тонкие черные пряди, казалось, растущие из одной точки на макушке. И Ньют не был виноват в этом. В юности он каждые несколько месяцев приходил в парикмахерскую на углу, сжимая в ладошке фотографию, тщательно вырванную из модного журнала, на которой кто-то с невообразимо модной стрижкой ухмылялся в объектив. Ньют показывал фотографию парикмахеру и просил постричь его именно так. Парикмахер, который прекрасно знал свое ремесло, бросал беглый взгляд на фото и стриг Ньюта универсальным, классическим образом: «сзади и с боков коротко, спереди подлиннее». Через год таких попыток Ньют понял, что стрижка, видимо, ему не идет в принципе. Лучшее, на что может надеяться Ньютон Импульсифер после похода в парикмахерскую – что его волосы станут короче.

Симпатичным он тоже не был, даже когда снимал очки (становилось еще хуже, потому что тогда он постоянно спотыкался и ходил весь забинтованный). А когда она сняла с него ботинки, чтобы положить его на кровать, она обнаружила, что на нем разные носки: один синий, с дыркой на пятке, а другой серый, с дыркой на большом пальце.

Здесь на меня, наверное, должна накатить теплая-женская-материнская волна или что-то вроде этого, подумала она. Жаль, правда, что он их давно не стирал.

Итак… высокий, брюнет, но не красавец. Она пожала плечами. Ну и ладно. Два из трех, не так уж и плохо.

Тело на кровати пошевелилось. И Анафема, по самой природе своей всегда думая о будущем, подавила в себе разочарование и спросила:

– Ну, как мы себя чувствуем?

Ньют открыл глаза.

Он лежал на постели в спальне, причем чужой. Он это понял, едва лишь увидев потолок. С потолка его спальни все еще свисала модель самолета на шнурке. У него так и не дошли руки до того, чтобы снять ее.

А здесь на потолке были только трещины в штукатурке. Ньюту еще ни разу не приходилось бывать в спальне женщины, но он чувствовал, что он именно у женщины, по большей части благодаря сложному набору нежных запахов. Чуть-чуть пахло тальком и ландышем, и не было и следа зловония старых маек, которые уже забыли, как выглядит бак стиральной машины изнутри.

Он попытался поднять голову, застонал и снова опустил ее на подушку. Розовую, кстати, отметил он про себя.

– Вы стукнулись головой об руль, – сказал голос, призвавший его из глубин беспамятства. – Но переломов нет. Что случилось?

Ньют снова открыл глаза.

– Машина в порядке? – спросил он.

– Похоже, да. Только кто-то в ней все время говорит тоненьким голосом: «Пожарюста, пристегайте ремени».

– Вот видите? – обратился Ньют к невидимым слушателям. – Умели раньше делать машины. Даже царапины на пластике не осталось.

Он моргнул и попытался посмотреть на Анафему.

– Я хотел свернуть, чтобы объехать тибетца, который вдруг вылез на дорогу, – объяснил он. – По крайней мере мне так показалось. Наверное, я просто сошел с ума.

В поле его зрения появилась некая фигура. У фигуры были темные волосы, красные губы, зеленые глаза, и она была, без сомнения, женского пола. Ньют изо всех сил пытался не пялиться на нее. Фигура сказала:

– Даже если и так, никто не заметит. – А потом она улыбнулась. – Знаете, еще ни разу не встречала ведьмознатца.

– Э-э… – начал Ньют.

Анафема показала ему его бумажник.

– Мне пришлось заглянуть внутрь, – объяснила она.

Ньют почувствовал себя до крайности неловко, что случалось с ним довольно часто. Шэдуэлл выдал ему официальное удостоверение ведьмознатца, в котором, помимо всего прочего, требовалось, чтобы все церковные сторожа, магистраты, епископы и бейлифы предоставляли ему право свободного прохода и столько сухого хворосту на костер, сколько ему может понадобиться. Это удостоверение производило невероятно сильное впечатление и было настоящим шедевром каллиграфии, к тому же, по всей вероятности, весьма древним. Ньют совсем о нем забыл.

– Это у меня просто хобби, – сокрушенно признался он. – На самом деле я… я… – он просто не мог сказать «бухгалтер по начислению заработной платы», не здесь, не сейчас, не на глазах у такой девушки, – …инженер-компьютерщик, – в конце концов соврал он. Хочу, хочу, всем сердцем хочу быть компьютерщиком, вот только мозги подводят.

– Прошу прощения, а вы…

– Анафема Деталь, – сказала Анафема. – Я оккультист, но это просто хобби. На самом деле я ведьма. Ну, хорошо. Вы опоздали на полчаса, – продолжала она, протянув ему кусочек картона, – так что лучше прочтите это. Сэкономим массу времени.

Дома у Ньюта действительно был компьютер (не очень мощный), несмотря на весь печальный опыт его детских экспериментов. И даже не один. Какие у него были компьютеры, становилось ясно с первого взгляда. Это были настольные аналоги его «Васаби». Это были, к примеру, модели, цены на которые снижались в два раза сразу после того, как он их покупал. Или те, которые появлялись во всем блеске рекламной кампании и бесследно исчезали в глубинах забвения не позже чем через год. Или те, которые работали, только если засунуть их в морозильник. Или, если по случайному удачному недосмотру они были в целом вполне приличными машинами, Ньюту всегда доставались именно те, которые продавались с предустановленными ранними, кишащими недоделками версиями операционной системы. Но он упорно продолжал бороться с ними, потому что в нем была вера.

У Адама тоже был недорогой компьютер. Он пробовал играть на нем, но каждый раз быстро бросал это занятие. Он загружал игру, внимательно изучал ее несколько минут, а потом продолжал играть до тех пор, пока в списке рекордов не оставалось только его имя.

Однажды, заметив, что этот замечательный талант вызвал законное удивление у остальных ЭТИХ, Адам выразил недоумение по поводу того, что кто-то играет не так.

– Все, что здесь нужно – научиться играть, потом становится совсем просто, – сказал он.

Бо́льшую часть гостиной в Жасминовом Домике, как вдруг с замиранием сердца заметил Ньют, занимали кипы газет. По всем стенам были развешаны газетные вырезки. Кое-где заголовки были обведены красной ручкой. Несколько вырезок, со слабым удовлетворением отметил для себя Ньют, были теми же, которые он показывал Шэдуэллу.

Мебели у Анафемы было, прямо скажем, очень немного. Единственное, что она решила привезти с собой, – часы, перешедшие ей по наследству: не огромные напольные часы в высоченном корпусе, а настенные, с маятником, под который Э. А. По привязал бы кого-нибудь с немалым удовольствием.

Ньют обнаружил, что не может оторвать от них глаз.

– Их сконструировал мой предок, – сказала Анафема, выставляя на стол кофейные чашки. – Сэр Джошуа Деталь. Не слыхали? Он изобрел особую качающуюся пластинку, и так появились часы, которые шли сравнительно точно и стоили сравнительно недорого. В честь его ее и назвали.

– Ее назвали «Джошуа»? – осторожно спросил Ньют.

– Нет. Деталь.

За последние полчаса Ньют услышал массу всего, во что практически невозможно поверить, но где-то надо было провести черту.

– Деталь назвали в чью-то честь? – уточнил он.

– Да, конечно. Старая добрая ланкаширская фамилия. Французского происхождения, по всей вероятности. Вы мне еще скажете, что вам не известен сэр Хамфри Агрегат…

– Да ладно вам…

– …который изобрел агрегат для откачки воды из затопленных шахт. Может, вы и русского крепостного Василия Фиговина не знаете? Или чеха Ладислава Штучку – он работал в Америке? Томас Эдисон говорил, что из его современников, занимавшихся изобретательством, наибольшее уважение у него вызывают Ладислав Штучка и Юфимия Г. Прибамбас. А еще…

Она поняла, что Ньют не имеет о них ни малейшего представления.

– Я писала о них диплом, – сказала она. – О людях, которые изобрели вещи настолько простые и всем нужные, что все забыли, что их на самом деле нужно было изобрести. Сахар?

– Э-э…

– Вы обычно кладете два кусочка, – улыбнулась Анафема.

Ньют уставился на карточку, которую она ему дала.

По всей видимости, Анафема считала, что из нее все станет ясно.

Не стало.

Посередине карточки, по линейке, была проведена черта. Слева от черты черными чернилами было написано что-то, похожее на стихи. Справа, уже красными чернилами, приводились комментарии и примечания. Выглядело это примерно так:

Ньют автоматически сунул руку в карман. Зажигалки не было.

– Что это значит? – хрипло спросил он.

– Ты когда-нибудь слышал про Агнессу Псих? – спросила Анафема.

– Нет, – процедил Ньют и сделал отчаянную попытку применить сарказм в качестве средства защиты. – Сейчас, видимо, вы мне скажете, что она изобрела сумасшедших.

– Еще одна старая добрая ланкаширская фамилия, – ответила Анафема с холодком в голосе. – Если не веришь, почитай про процессы ведьм в начале семнадцатого века. Она была моей прародительницей. Кстати, один из твоих прародителей сжег ее живьем. Или пытался сжечь.

И Ньют выслушал ужасный, но полностью захвативший его рассказ о смерти Агнессы Псих.

– Не-Прелюбодействуй Импульсифер? – переспросил он, когда она закончила.

– Вполне типичное для тех дней имя, – объяснила Анафема. – Насколько нам известно, их было десять детей в семье, а семья была крайне религиозная. Там были и Алчность Импульсифер, и Лжесвидетельствование Импульсифер, и…

– Кажется, я понял, – сказал Ньют. – То-то мне помнится, что Шэдуэлл говорил, что уже слышал это имя. Наверное, оно осталось в архивах Армии. Думаю, если бы мне пришлось зваться Прелюбодействуй Импульсифер, мне бы хотелось придушить как можно больше народу.

– Наверное, он просто недолюбливал женщин.

– Спасибо, что ты не приняла все это слишком близко к сердцу, – сказал Ньют. – Я хочу сказать, он точно мой предок. Не так уж много Импульсиферов на свете. Может… может, я поэтому оказался в Армии Ведьмознатцев? Может, это судьба? – с надеждой в голосе спросил он.

Анафема покачала головой.

– Нет, – сказала она. – Ничего такого просто не существует.

– А, впрочем, охота на ведьм в наши дни уже не та, что была раньше. Я думаю, что даже старый Шэдуэлл в худшем случае только пару раз перевернул баки с мусором у Дорис Стоукс.

– Между нами, Агнесса была довольно сложным человеком, – туманно заметила Анафема. – Легко впадала в крайности.

Ньют помахал карточкой.

– А какая здесь связь с этим?

– Она это написала. Ну, то есть исходный текст – мы сильно осовременили написание. Это номер 3819 из «Прекрасных и точных пророчеств» Агнессы Псих, первое издание – 1655 год.

Ньют снова уставился на карточку. Он открыл рот, потом снова закрыл его.

– Она знала, что я разобью машину? – спросил он.

– Да. Нет. Может быть, нет. Трудно сказать. Видишь ли, Агнесса была худшим пророком за все времена. Потому что она всегда оказывалась права. Именно поэтому ее книгу никто и не покупал.

Бо́льшая часть паранормальных способностей вызваны лишь простым недостатком темпоральной координации. Сознание же Агнессы Псих настолько свободно отдавалось на волю волн Времени, что ее считали совсем спятившей даже по стандартам Ланкашира семнадцатого столетия, где безумные пророчицы представляли собой быстро растущую отрасль промышленности.

Но с тем, что слушать ее было одно удовольствие, соглашались все.

Она без умолку рассказывала, как надо лечить болезни с помощью особой плесени и как важно мыть руки, чтобы удалить маленьких зверушек, которые эти болезни вызывают (и это когда любой здравомыслящий человек знает, что единственный способ отпугнуть демонов недомогания – это посильнее вонять). Она также говорила, что бег неторопливой трусцой способствует продлению жизни, что вызывало сильнейшие подозрения и, собственно, и привлекло внимание ведьмознатцев к ней, а еще подчеркивала важность клетчатки в диетическом питании. Вот здесь она точно слишком опередила свое время, когда люди меньше думали о диетической клетчатке в еде, а больше – о простой грязи на ней. И она не сводила бородавки.

– Это все у тебя в уме, – говорила она. – Не будешь о них думать, они и сами сойдут.

То, что Агнесса была на прямой связи с будущим, вполне очевидно. Только связь эта была односторонняя и слишком своеобразная. Иными словами, абсолютно бесполезная.

– В каком смысле? – спросил Ньют.

– Ей лучше всего удавались такие предсказания, которые можно понять уже после того, как случится предсказанное, – объяснила Анафема. – Например, «Не должно покупать Бетамакса». Это было предсказано на 1972 год.

– То есть она предсказала видеомагнитофоны?

– Нет! Она просто выхватила маленький фрагмент из потока информации. В этом-то все и дело. Чаще всего ее предсказания такие расплывчатые, что невозможно понять что к чему, пока все это не произойдет, а тогда уже все становится на свои места. А еще она не знала, что будет важным, а что нет, так что по большей части все это очень неточно. На 22 ноября 1963 года, например, она предсказала, что в Кингз-Линн обрушится дом.

– Да? – вежливо, но без особого интереса спросил Ньют.

– Убийство президента Кеннеди, – подсказала Анафема. – Однако Далласа в то время еще не было, понимаешь? И Кингз-Линн был намного важнее.

– Да…

– В том, что касается ее потомков, однако, дело обстоит значительно лучше.

– Да?

– Про двигатель внутреннего сгорания она тоже ничего не знала. Машины для нее были просто забавными экипажами. Даже моя матушка думала, что в этом стихе говорится о том, что перевернется карета какого-нибудь императора. Понимаешь, недостаточно знать, что случится в будущем. Надо еще знать, что́ это означает. Агнесса словно бы смотрела на огромную картину через малюсенькую замочную скважину. Она записывала то, что ей казалось добрыми советами, основываясь на том, что могла понять в этих беглых впечатлениях.

– Иногда могло и повезти, – продолжала она. – К примеру, мой прадед догадался насчет биржевого краха в 1929 году за два дня до того, как он действительно произошел. Сколотил состояние. Мы, можно сказать, профессиональные потомки.

Она внимательно посмотрела на Ньюта.

– Видишь ли, никто не догадался двести лет назад, что Агнесса рассматривала «Прекрасные и верные пророчества» как своего рода фамильную реликвию. Многие из ее предсказаний имеют прямое отношение к жизни и здоровью ее потомков. Она как будто пыталась присматривать за нами, когда ее не стало. И мы думаем, именно поэтому она написала про Кингз-Линн. Отец как раз в это время туда поехал, поэтому, с точки зрения Агнессы, он вряд ли мог попасть под шальную пулю в Далласе, а здесь у него было немало шансов получить кирпичом по голове.

– Какая милая дама, – заметил Ньют. – Ей можно даже простить то, что она разнесла в клочья целую деревню.

Анафема не обратила на это внимания.

– Вот так и обстоят дела, – сказала она. – С тех пор мы вплотную занялись расшифровкой ее пророчеств. В конце концов мы выяснили, что приходится примерно по одному пророчеству на месяц – на данный момент, чем ближе к концу света, тем больше.

– И когда же у нас намечается конец света? – спросил Ньют.

Анафема многозначительно посмотрела на часы.

Ньют издал чудовищный смешок, который, как он надеялся, звучал светски обходительно. После всех сегодняшних происшествий он чувствовал себя не вполне в здравом уме. И еще его смущал запах духов Анафемы.

– Можешь считать, тебе повезло, что мне не нужен секундомер, – сказала Анафема. – У нас есть, так… примерно пять-шесть часов.

Ньют тщательно обдумал ее слова. Потом обдумал еще раз. До сих пор у него ни разу в жизни не появлялось жгучее желание выпить, но что-то подсказывало ему, что сейчас самое время.

– А ведьмы держат дома выпивку? – осторожно спросил он.

– Да, конечно, – она улыбнулась так, как, возможно, улыбалась Агнесса Псих, роясь в ящике комода с нижним бельем. – Зеленое бурлящее варево, покрытое пенкой, на которой кишат всякие Твари. Ты же знаешь.

– Отлично. А лед?

На самом деле это оказался джин. И лед тоже нашелся. Анафема, воспитанная в лучших традициях ведьмовства, в целом не одобряла употребления крепких напитков, но не имела ничего против того, чтобы употреблять их самой.

– Я тебе рассказал о том, как из ямы на дороге вылез тибетец? – сказал Ньют, несколько успокоившись.

– Я про них знаю, – ответила она, роясь в бумагах на столе. – Вчера двое вылезли на лужайке у меня перед домом. Бедняги никак не могли взять в толк, что с ними произошло и что они должны делать, я напоила их чаем, они попросили у меня лопату и снова полезли в яму.

Ньют слегка расстроился, почувствовав, что его обошли.

– А откуда ты знаешь, что они с Тибета? – спросил он.

– Если на то пошло, откуда ты знаешь, что твой оттуда же? Он что, кричал «Омм!», когда ты его давил?

– Ну, он… он был похож на тибетца, – объяснил Ньют. – Оранжевый балахон, выбрит налысо… ну, в общем… вылитый тибетец.

– Один из моих неплохо говорил по-английски. По его словам, он чинил приемник в Лхасе и вдруг – раз! – и он в каком-то тоннеле. И без малейшего понятия, как добраться домой.

– Если бы ты посоветовала ему дойти до поворота, его могли бы подвезти на летающем блюдце, – мрачно сказал Ньют.

– С тремя пришельцами? И один из них – робот-недомерок?

– Они что, тоже сели на твоей лужайке?

– Судя по новостям, это единственное место, где они не сели. Они приземляются повсюду, во всем мире и ко всем встречным обращаются с короткой банальной фразой о космическом мире и гармонии, а когда эти встречные говорят: «Да? Ну и что?», они тупо смотрят на них и снова улетают. Знамения и знаки, точно как говорила Агнесса.

– И сейчас ты мне скажешь, что это она тоже предсказала, да?

Анафема порылась в старом картотечном ящике, который стоял перед ней.

– Я все собиралась занести это в компьютер, – сказала она. – Поиск по словам, и так далее, понимаешь? Сильно облегчило бы работу. Пророчества расположены как попало, но есть намеки, пометки от руки и так далее.

– Она писала пророчества в картотеку? – удивился Ньют.

– Нет, в книгу. Но я… ну, не могу ее найти. У нас, конечно, всегда были копии.

– Так ты ее потеряла? – вскричал Ньют, пытаясь привнести в беседу хотя бы тень юмора. – Спорим, она этого не предвидела!

Анафема одарила Ньюта таким взглядом, что он понял: если бы взглядом можно было убить, его тело уже лежало бы на столе в морге.

Потом она продолжила:

– За все эти годы мы составили неплохой алфавитный указатель, а дедушка разработал очень полезную систему перекрестных ссылок… ага. Вот оно.

Она бросила карточку через стол.

– Это, конечно, расшифровано не заранее, – призналась Анафема. – Толкования я записывала, когда слушала новости по радио.

– Кроссворды, наверное, ваше семейство решает с невероятной легкостью, – заметил Ньют.

– Мне вообще кажется, Агнесса здесь уже выходит за рамки понимания. Фразы насчет Левиафана, Южной Америки, трех и четырех могут значить все что угодно. – Она вздохнула. – Вся проблема в газетах. Попробуй-ка разберись: а вдруг Агнесса говорит о каком-нибудь мелком происшествии, на которое ты не обратила внимания? Знаешь, сколько времени утром уходит на то, чтобы тщательно просмотреть каждую утреннюю газету?

– Три часа десять минут, – без запинки ответил Ньют.

– Я так думаю, нам дадут медаль или еще что, – радостно заявил Адам. – За спасение человека из пылающих обломков машины.

– Они не пылали, – сказала Язва. – Они даже не очень-то и разломались, когда мы ее перевернули обратно.

– Но ведь могли, – заметил Адам. – С чего это нам не полагается медаль только потому, что чья-то старая машина не может вовремя запылать?

Они стояли, склонившись над ямой на дороге. Анафема вызвала полицию. Прибывшие полицейские объяснили появление ямы проседанием почвы и наставили вокруг ярко-оранжевые предупредительные конусы. В яме было темно и очень глубоко.

– А здорово было бы смотаться в Тибет, – сказал Брайан. – Изучить военные искусства и все такое. Я смотрел старый фильм про одну долину в Тибете, там все живут сотни лет. Она называется Шангри-Ла.

– У моей тети домик называется «Шангри-Ла», – сказал Уэнслидейл.

Адам хмыкнул.

– Тоже мне умники, назвать долину в честь какого-то домика, – сказал он. – Еще бы «Дом, милый дом» назвали. Или «Родные пенаты».

– Все лучше, чем «Шомпола», – мягко заметил Уэнслидейл.

– Шамбала, – поправил его Адам.

– Это, наверное, одно и то же место. Может, просто и так, и так, – с неожиданной дипломатичностью сказала Язва. – Как у нас дом. Мы поменяли имя с «Хижины» на «Прекрасный вид», когда туда переехали, а нам все равно приходят письма на адрес «Тео К. Купьер, Хижина». Может, они ее решили назвали «Шамбала», а люди все равно говорят – «Родные пенаты».

Адам бросил в яму камешек. Тибетская тема начала ему надоедать.

– Чем займемся? – спросила Язва. – На ферме в Нортон-Боттом овец купают. Сбегаем, поможем?

Адам бросил в яму камень побольше и прислушался, ожидая звука удара о дно. Звука не было.

– Не знаю, – рассеянно сказал он. – Я считаю, надо что-то делать с китами, лесами и всяким таким прочим.

– А что? – спросил Брайан, который обычно получал большое удовольствие от такого развлечения, как настоящее купание овец. Он принялся вытаскивать из карманов пакетики из-под чипсов и бросать их в яму, один за другим.

– Можно после обеда пойти в Тэдфилд и не съесть по гамбургеру, – предложила Язва. – Если каждый из нас четверых не съест по гамбургеру, им не придется вырубать миллионы гектаров джунглей.

– Все равно ведь вырубят, – отозвался Уэнслидейл.

– Вот опять стихийный материлизм, – повернулся к нему Адам. – То же самое с китами. Вокруг просто ужас что творится. – Он взглянул на Бобика.

Ему было как-то очень не по себе.

Бобик, заметив внимание к себе, радостно вскочил на задние лапы.

– Такие, как вы, и едят всех китов, – сурово сказал ему Адам. – Могу поспорить, на твою долю приходится уже чуть ли не целый кит.

Бобик, ненавидя себя последней оставшейся в душе сатанинской искрой, склонил голову набок и жалобно завыл.

– Ничего себе мир, в котором придется расти, – сказал Адам. – Ни китов, ни воздуха, и все плавают в лодках, потому что уровень моря поднимается.

– Тогда атлантянам только и будет хорошо, – жизнерадостно заметила Язва.

– Угу, – отозвался Адам, хотя на самом деле не слушал.

В голове у него творилось что-то странное. Она болела. В ней появлялись мысли, которые он не собирался думать. Они шептали ему: Ты можешь что-то сделать, Адам Янг. Ты можешь все исправить. Ты можешь сделать все, что захочешь. А то, что говорило ему это, было… им самим. Частью его, спрятанной глубоко-глубоко. Частью, которая была с ним все эти годы. Причем оставаясь незамеченной, словно тень. Она говорила: да, это никудышный мир. Он мог быть лучше. Но он отвратителен, и настало время что-то с ним сделать. Для этого ты здесь. Чтобы все исправить.

– Потому что они смогут отправиться куда угодно, – продолжала Язва, с беспокойством глядя на него. – Атлантяне то есть. Потому что…

– Я сыт по горло всеми этими атлантянами и тибетцами, – резко заявил Адам.

Остальные ЭТИ уставились на него. Им еще не приходилось видеть его таким.

– Им-то хорошо, – продолжал Адам. – Они все ходят, расходуют всех китов, и уголь, и нефть, и озон, и джунгли, и все прочее, а нам ничего не останется. Нам надо лететь на Марс и все такое, а не сидеть тут в темноте и сыри и ждать, пока улетучится весь воздух.

Это был не тот Адам, которого знали ЭТИ. Они старались не смотреть друг другу в глаза. В присутствии такого Адама мир казался холодным и враждебным.

– Лично мне кажется, – Брайан попробовал подойти к делу прагматично, – лично мне кажется, что лучшее, что ты можешь сделать, – перестать читать об этом.

– Ты уже это говорил, – ответил Адам. – Или что-то похожее. Растешь себе, читаешь про пиратов, ковбоев, космонавтов и так далее, и как раз когда начинаешь думать, сколько всего удивительного в мире, тебе говорят, что на самом деле здесь одни мертвые киты, вырубленные леса и тема-ядерные отходы, и все это на миллионы лет. Не стоит и расти в таком мире, если хотите знать.

Остальные ЭТИ обменялись взглядами.

На мир действительно упала тень. На севере в небе клубились грозовые облака, и лучи солнца просачивались сквозь них, словно небо раскрашивал любитель-энтузиаст.

– Я считаю, с этим пора кончать и начинать все заново, – сказал Адам.

Этот голос не был похож на голос Адама.

Холодный ветер пронесся в летней листве.

Адам посмотрел на Бобика, который пытался встать на голову. Вдали послышался раскат грома. Адам наклонился и рассеянно погладил собаку.

– И поделом им, если все эти тема-ядерные бомбы взорвутся и все начнется заново. Только нужно правильно все сорганизовать, – сказал Адам. – Иногда я думаю, что мне хочется, чтобы так и случилось. А потом мы сможем все исправить.

Снова послышался гром. Язву бросило в дрожь. Это не было похоже на обычную бесконечную, словно записанную на ленте Мебиуса, болтовню, за которой ЭТИ могли проводить час за часом. В глазах у Адама появилось выражение, которое его друзья не могли постичь – не то чтобы в них чертики плясали, это как раз было бы, как всегда, более или менее, – у него в глазах была какая-то серая пустота. И это было намного хуже.

– Ну, не знаю насчет нас, – отважилась Язва. – Насчет нас не знаю, потому что если все эти бомбы подвзорвутся, нас всех разнесет на кусочки. Я, как мать нерожденных поколений, против.

Остальные ЭТИ с интересом поглядели на нее. Она пожала плечами.

– И тогда миром будут править гигантские муравьи, – с дрожью в голосе сказал Уэнслидейл. – Я видел этот фильм. Или все будут ездить с обрезами на машинах, утыканных пулеметами, и ножами, и пушками…

– Я бы не допустил никаких гигантских муравьев и вообще ничего подобного, – Адам оживился, что выглядело жутковато. – И с вами все было бы в порядке. Я бы об этом позаботился. Вот это была бы шутка – заполучить весь мир только для нас, а? Мы могли бы поделить его. Устроить такие игры! Играть в войну – настоящими армиями, и все такое.

– Но ведь людей-то никого не будет, – пискнула Язва.

– А, людей бы я нам сделал, – отмахнулся Адам. – Тех, из кого можно набрать армию – легко. Каждый мог бы взять себе четверть мира. Ты, к примеру, – он ткнул пальцем в Язву, и она отшатнулась, словно палец Адама был раскаленной кочергой, – могла бы взять себе Россию. Она красная, и ты красная – ну, рыжая, какая разница? А Уэнсли может взять Америку, а Брайан пусть берет… пусть берет Африку и Европу, и тогда…

Даже охваченные все усиливающимся ужасом, ЭТИ мысленно рассмотрели такое заслуживающее внимание предложение.

– Э-э… – начала, заикаясь, Язва, а внезапно налетевший ветер хлестнул по ее майке, – а с чего это Уэнсли получит Америку, а я – только Россию? В России скучно.

– Можешь взять еще Китай, Японию и Индию, – ответил Адам.

– Тогда мне останутся только Африка и кучка унылых крошечных стран, – сказал Брайан, торгуясь даже на грани срыва в катастрофу. – От Австралии я бы не отказался, – добавил он.

Язва толкнула его в бок и со значением затрясла головой.

– Австралию получит Бобик, – заявил Адам, и в глазах у него зажегся огонь творения, – потому что ему нужно много места, чтобы бегать. А еще там полно кроликов и кенгуру, за которыми он сможет гоняться, и…

Тучи расплывались по небу во все стороны, словно чернила в миске с чистой водой, двигаясь быстрее ветра.

– Да не будет никаких кро… – взвизгнул Уэнслидейл.

Адам не слышал его. Он слышал только тот голос, что звучал в его голове.

– Ничего хорошего не вышло, – сказал он. – Надо начинать заново. Просто спасем тех, кого хотим спасти, и начнем снова. Это лучше всего. Если подумать, этим мы окажем Земле услугу. Я начинаю гневаться, когда вижу, до чего эти старые психи ее довели…

– Это память, понимаешь, – сказала Анафема. – Она работает как назад, так и вперед. Генетическая память, я имею в виду.

Ньют смотрел на нее вежливо, но абсолютно непонимающе.

– Вот что я пытаюсь объяснить, – терпеливо продолжила она. – Агнесса не видела будущее. Это просто метафора. Она помнила его. Не очень хорошо, конечно, и пока это фильтровалось через ее собственное понимание, все немного перепутывалось. Мы считаем, что ей лучше всего запоминалось то, что случится с ее потомками.

– Но ведь если вы отправляетесь именно туда и делаете именно то, что она описала, а то, что она описала – это ее воспоминания о том, где вы были и что делали, – сказал Ньют, – тогда…

– Я знаю. Но есть, ну… своего рода свидетельства, что это именно так, – сказала Анафема.

Они склонились над картой, развернутой на столе. В углу бормотал приемник. Ньют четко осознавал, что рядом с ним сидит женщина. Будь профессионалом, сказал он себе. Ты солдат, так ведь? Ну, практически солдат. Так и веди себя как солдат. Он долю секунды подумал над этим предложением. Ну, то есть как уважающий себя солдат примерного поведения. Он принудил себя снова вернуться к обсуждаемой теме.

– Почему Нижний Тэдфилд? – спросил Ньют. – Меня заинтересовала только погода. Оптимальный микроклимат, как ее называют. Это означает, что здесь – крошечное место, в котором своя собственная хорошая погода.

Он посмотрел в ее записи. Что-то с этим местом явно было не то, даже если не обращать внимания на тибетцев и НЛО, которые на данный момент, похоже, расплодились уже по всему миру. Район вокруг Тэдфилда отличался не только погодой, по которой можно было проверять календарь: он также удивительным образом не поддавался никаким переменам. Здесь, казалось, никто не строил новых домов. Не наблюдалось никаких переездов. Доля лесов и живых изгородей была явно выше современной нормы. Единственная птицефабрика, которую здесь открыли, прогорела пару лет назад, и ее место заняла старомодная ферма, хозяин которой занимался разведением свиней, позволяя им без всякого присмотра бегать по огромному яблоневому саду. Свинина продавалась по рекордно высоким ценам. Обе местные школы, по всей видимости, с потрясающим успехом сопротивлялись новым тенденциям в педагогике. Скоростное шоссе, которое превратило бы Нижний Тэдфилд в подобие кучки забегаловок с названиями типа «Беспечный едок» у перекрестка № 18, свернуло в сторону, не дойдя до Тэдфилда пяти миль, обогнуло его по огромной дуге и пошло дальше, не подозревая о существовании этого маленького островка деревенской безмятежности, который оно миновало. О причинах этого, видимо, никто не догадывался: у одного из проектировщиков шоссе вдруг случился нервный срыв, другой ушел в монахи, а третий отправился на Бали рисовать обнаженных женщин.

Словно бы двадцатый век сделал широкий жест и объявил эти несколько квадратных милей запретной зоной.

Анафема вытащила из картотеки еще одну карточку и, положив ее на стол, подтолкнула к Ньюту.

– Мне пришлось перерыть кучу справочников по графствам, – сказала Анафема.

– Почему здесь номер 2315? Это раньше, чем другие.

– Агнесса не слишком заботилась о правильной последовательности. Я думаю, она вообще не всегда понимала, что куда относится. Я же говорю: мы столько лет потратили на то, чтобы разработать хоть какое-то подобие системы, как их расставить.

Ньют просмотрел еще несколько карточек. Например:

– Здесь Агнесса выражается очень туманно. Для нее это необычно, – заметила Анафема.

– Почему прекрасные и точные? – спросил Ньют.

– «Прекрасные» в данном случае значит «полезные или аккуратные», – сказала Анафема таким скучным тоном, словно ей уже приходилось это объяснять. – Раньше было и такое значение.

– Слушай… – начал Ньют.

Он уже почти убедил себя в том, что никакого НЛО не было, что это была игра его воображения, а тот тибетец мог быть… ну, еще немного и придумается, в любом случае это точно был никакой не тибетец, но он все сильнее и сильнее ощущал, что находится в одной комнате с очень привлекательной женщиной, которой, похоже, нравился, или, по крайней мере, не был противен, что с Ньютом, без всякого сомнения, случилось впервые. Надо признать: здесь, похоже, происходит масса всяких странностей, но, если сильно постараться и искусно направить лодку здравого смысла против бушующего течения очевидных доказательств, можно притвориться, что это все, скажем, метеозонды, или Венера над горизонтом, или массовая галлюцинация.

Короче говоря, чем бы сейчас ни думал Ньют, только не собственными мозгами.

– Слушай, – сказал он. – Не может быть, чтобы конец света наступил прямо сейчас. Ну погляди вокруг. Никакой особенной международной напряженности… ну, то есть не больше обычного. Почему бы не оставить это как есть на некоторое время, и, ну, не знаю, может, сходим на прогулку, или… ну, то есть…

– Ты что, не понимаешь? Здесь что-то есть! Что-то влияет на все это место! – воскликнула Анафема. – Оно искривило лей-линии. Оно защищает Тэдфилд от любых перемен. Оно… оно… – Она снова почувствовала, как от нее ускользает мысль, которую ей никак не удавалось уловить, которую ей было запрещено уловить, как сон, который забывается при пробуждении.

Окна задребезжали. Ветка жасмина под ветром принялась настойчиво стучать в стекло.

– Но я никак не могу на него настроиться, – сказала Анафема, сжав пальцы. – А я пыталась по-всякому.

– Настроиться? – переспросил Ньют.

– Я пробовала маятником. И теодолитом тоже. Я ведь экстрасенс. Но он как будто все время движется.

Ньют все еще достаточно владел собственным сознанием, чтобы перевести ее слова на доступный ему язык. Когда тебе говорят «я ведь экстрасенс», по большей части имеется в виду, что «у меня чрезмерное, но банальное воображение», или «я крашу ногти в черный цвет», или «мне нравится разговаривать с моим попугайчиком»; однако когда это говорила Анафема, это звучало так, словно она признавалась в болезни, передавшейся ей по наследству и причиняющей немало неудобств.

– Армагеддон все время движется? – спросил Ньют.

– Во многих пророчествах говорится, что сначала должен явиться Антихрист, – сказала Анафема. – Агнесса всегда пишет «он». А я не могу его…

– Или ее, – заметил Ньют.

– Что?

– Может, это она? В конце концов, на дворе двадцатый век. Век равных возможностей.

– Мне кажется, ты недостаточно серьезно все это воспринимаешь, – сухо сказала Анафема. – В любом случае здесь совсем нет зла. Вот чего я не понимаю. Только любовь.

– Прошу прощения?

Она беспомощно посмотрела на него.

– Это очень трудно описать, – сказала она. – Что-то или кто-то любит это место. Любит каждую его частичку, и с такой силой, что эта любовь защищает и охраняет его. Любит глубоко, мощно, яростно. Как может здесь начаться что-то плохое? Как может в таком месте начаться конец света? В таком городке хочется растить детей. Это рай для ребенка. – Она слабо улыбнулась. – Ты бы видел местных детей. Таких не бывает! Они как будто из журнала для мальчишек! Разбитые коленки, «круто!», «стопроцентно!»… и…

Она уже была совсем близко. Она уже почти ухватила ту самую важную мысль за хвост, она…

– Что это за место? – спросил Ньют.

– Что? – вскрикнула Анафема, и мысль, весело помахивая недосягаемым хвостом, снова скрылась из виду.

Ньют постучал пальцем по карте.

– Здесь написано – «заброшенный аэродром». Вот здесь, смотри, к западу от Тэдфилда…

Анафема фыркнула.

– Заброшенный? Не верь глазам своим. Во время войны там была база истребителей. А уже десять лет там располагается американская база ВВС «Верхний Тэдфилд». И пока ты не успел ничего сказать, ответ – нет. Я терпеть не могу это, чтоб его, заведение, но полковник, который там командует, в здравом уме. Намного более здравом, чем ты, скажем. Господи, да у него жена йогой занимается!

Итак. Что же она только что говорила? Дети здесь…

Она почувствовала, как поток мысли уходит в песок бессознания, и вернулась к более личным соображениям, которые как раз, запыхавшись, догнали ее. Ньют, если смотреть непредвзято, был вполне ничего. А что еще лучше, хотя ей предстояло провести с ним остаток жизни, не так уж долго он будет рядом, чтобы успеть надоесть.

По радио говорили о джунглях Амазонки.

Только что выросших.

Пошел град.

Градины рвали в клочья листву над тропинкой, по которой Адам повел ЭТИХ в карьер.

Бобик трусил рядом, поджав хвост, и скулил.

Так нечестно, думал он. Я только-только приноровился к крысам. Только почти уже разобрался с этой вонючей овчаркой через дорогу. И вот Он собирается покончить с этим, а мне опять бегать с горящими глазами за заблудшими душами? В чем смысл? Они не убегают, и вкуса в них никакого…

Мысли Уэнслидейла, Брайана и Язвы были не столь упорядочены. Они понимали лишь, что пытаться не идти за Адамом столь же бессмысленно, как пробовать взлететь: попытка противиться той силе, которая вела их за собой, приведет лишь к многочисленным переломам ног, а идти все равно придется.

Адам вообще ни о чем не думал. Что-то вскрылось в его сознании и полыхало ярким пламенем.

Повинуясь его безмолвному приказу, они уселись на ящик.

– Здесь мы все будем в безопасности, – сказал он.

– Э-э… – сказал Уэнслидейл, – а ты не думаешь, что наши мамы и папы…

– О них не беспокойтесь, – величественно заявил Адам. – Я могу сделать вам новых. И тогда не будет никаких «полдесятого чтоб уже спал». Вам можно будет вообще никогда не ложиться спать, если не хочется. Или прибираться в комнате и все такое. Просто предоставьте это мне, и все будет отлично. – Он одарил их безумной ухмылкой. – Сюда едут друзья, – доверительным тоном сказал он. – Они вам понравятся.

– Но… – начал Уэнслидейл.

– Вы только представьте, как потом будет здорово! – с воодушевлением продолжал Адам. – Америку можно будет заполнить новыми ковбоями, и индейцами, и полицейскими, и гангстерами, и мультяшками, и космонавтами, и так далее. Круто, а?

Уэнслидейл с несчастным видом посмотрел на остальных. У всех появилась одна и та же мысль, которую они не смогли бы внятно высказать даже при обычных обстоятельствах. В общих чертах она сводилась к тому, что когда-то были настоящие ковбои и гангстеры, и это было здорово. И всегда будут какбудтошные ковбои и гангстеры, и это тоже здорово. Но настоящие какбудтошные ковбои и гангстеры, живые – а неживых можно сложить обратно в коробку, когда надоедят, – это уже как-то совсем не здорово. Весь смысл гангстеров, ковбоев, пришельцев и пиратов в том, что можно перестать ими быть и пойти домой.

– Но до этого, – мрачно сказал Адам, – мы им еще покажем…

Посреди торгового центра росло дерево. Оно было не очень большое, и листья у него пожелтели под неверным светом, который с трудом доходил до него сквозь потрясающе модерновую крышу из дымчатого стекла. Удобрений в него вбухивали больше, чем допинга в спортсмена-олимпийца, а в ветвях были развешаны динамики. Но это все равно было дерево, и, если прикрыть глаза и посмотреть на него поверх искусственного водопада, можно было почти поверить, что ты смотришь на больное дерево сквозь пелену слез.

Хайме Эрнез любил обедать под этим деревом. Когда старший смены заставал его за этим занятием, поднимался крик, но Хайме вырос на ферме, и очень неплохой ферме, и он всегда любил деревья, и ему и в голову не приходило, что придется перебраться в город, а что делать? У него была не такая уж плохая работа, и зарабатывал он столько денег, сколько его отцу даже не снилось. А деду вообще не снились деньги. Он даже не знал, что такое деньги, пока ему не исполнилось пятнадцать. Однако случается, что тебе нужны деревья, и просто позор, думал Хайме, что его дети растут, думая, что деревья – это только топливо, а его внуки будут думать, что деревья – это старые сказки.

И что тут поделаешь? Где раньше были деревья, теперь большие фермы, где были небольшие фермы – торговые центры, а где были торговые центры – теперь опять-таки торговые центры. Такие дела.

Он спрятал тележку за стойку с газетами, огляделся, украдкой присел на скамейку и открыл коробку с обедом.

Именно в этот момент он понял, что слышит шелест и видит движение теней на полу. Он снова огляделся.

Дерево двигалось. Он с интересом наблюдал. Хайме еще никогда не видел, как растет дерево.

Почва у ствола, которая на самом деле была просто кучей искусственных окатышей, буквально шевелилась – в ней двигались корни. Хайме увидел, как тонкий белый побег выполз наружу и слепо ткнулся в цементный пол.

Сам не понимая, совсем не понимая зачем, он осторожно подтолкнул его ногой поближе к трещине между плитами. Побег ощупал края трещины и протиснулся в нее.

Ветки извивались самым невероятным образом.

Хайме услышал скрип тормозов на улице, но не обратил на это никакого внимания. Кто-то что-то кричал, но рядом с Хайме всегда кричали, причем нередко на него.

Побег, видимо, все же нашел настоящую землю под слоем бетона. Он потемнел и набух, как шланг, по которому пошла вода. А искусственный водопад перестал течь. Хайме ясно представил себе разорванные трубы, к которым жадно присосались новые корни.

Теперь он видел, что творится снаружи. Улица шла волнами, как море. Мостовая трескалась, и в трещины прорывались молодые деревца.

Конечно, понял он, у них ведь был настоящий свет. А у его дерева не было. У него был только мутный серый свет, оседавший с купола четырьмя этажами выше. Мертвый свет.

И что тут поделаешь?

Вот что.

Лифты не ездили, потому что электричество отключилось, но подняться надо было всего на четыре этажа. Хайме аккуратно закрыл коробку, не торопясь вернулся к тележке и выбрал самую длинную щетку.

Из здания центра, не переставая вопить, выбегали люди. Хайме, мило улыбаясь, шел им навстречу, словно лосось, плывущий против течения.

Купол дымчатого стекла поддерживался каркасом из белых балок, который, по мнению архитектора, должен был привносить какую-то там динамику во все строение. Оказалось, что стекло на самом деле – пластик, поэтому Хайме, когда он взобрался на одну из балок поудобнее, понадобились вся его сила и вся длина рычага из ручки щетки, чтобы сломать его. Еще несколько ударов – и вниз полетели длинные, смертельно острые полосы пластмассы.

Под купол ворвался свет, и в его потоках заплясала пыль – так, что весь торговый центр словно наполнился светлячками.

Далеко внизу дерево разорвало стенки своей тюрьмы из фактурного бетона и рванулось кверху, как курьерский поезд. Хайме никогда не осознавал, что деревья, когда растут, издают особый звук. Этого вообще никто не осознавал, потому что если нарисовать график этой звуковой волны, от одного пика до другого будет двадцать четыре часа.

Проиграйте этот звук на огромной скорости и услышите, что деревья растут со звуком «вжж-уух!»

Хайме смотрел, как оно надвигается на него, словно зеленое грибовидное облако. Из-под корней вырывался пар.

У балок не было ни малейшего шанса. Остатки купола взлетели в небо, словно шарик для пинг-понга на струе из фонтана.

И во всем городе творилось то же самое, только города больше не было. Видно было только сплошное зеленое покрывало – во все стороны, до самого горизонта.

Хайме уселся на своей ветви поудобнее, уцепился за лиану и засмеялся. Он смеялся, и смеялся, и смеялся.

Вскоре пошел дождь.

Исследовательское китобойное судно Каппамаки занималось исследованиями на тему «Сколько китов можно поймать за неделю?»

Только вот сегодня китов не было вообще. Команда бессмысленно глазела на экраны, на которых с помощью новых высоких технологий показывались любые объекты крупнее сардины и рассчитывалась их чистая стоимость на международном нефтяном рынке, но ничего на них не видела. Если там и показывалась случайная рыбешка, она удалялась с такой скоростью, словно куда-то опаздывала.

Капитан побарабанил пальцами по пульту. Он подозревал, что вскоре ему придется проводить свое собственное исследование, чтобы выяснить, что происходит со статистически небольшой выборкой капитанов китобойных плавбаз, вернувшихся в порт с пустыми трюмами и без материалов для исследования. Что, интересно, с ними делают? Может, запирают в комнате наедине с гарпунной пушкой и ожидают, что ты поступишь как честный человек?

Этого просто не могло быть. Хоть что-то должно обнаруживаться.

Навигатор оторвал лист с принтерной распечаткой и уставился на него.

– Досточтимый господин, – сказал он.

– Что еще? – раздраженно повернулся к нему капитан.

– По-видимому, к большому несчастью, у нас серьезные неполадки с аппаратурой. В этом месте глубина дна должна быть двести метров.

– И что с того?

– По моим показаниям глубина получается пятнадцать тысяч метров, досточтимый господин. И становится все глубже и глубже.

– Ерунда. Такой глубины не бывает.

Капитан уставился на скопище высоких технологий стоимостью в несколько миллионов йен и ударил по пульту кулаком.

Навигатор нервно улыбнулся.

– А, вот, господин, – сказал он, – становится уже мельче.

Где никогда не слышен грохот волн, / В бездонной пропасти, что глубже глубины, как было известно Азирафелю и Теннисону, / Спит крепко Кракен.

А теперь он проснулся.

Миллионы тонн глубоководного ила обрушились с его боков, когда он начал подъем.

– Видите? – сказал навигатор. – Уже три тысячи метров.

У кракена нет глаз. Ему просто не на что смотреть. Но подымаясь в струях ледяной воды, он слышит неслышимый нами шум моря, горестные свисты и переливы песен китов.

– Э-э… – замялся навигатор. – Одна тысяча метров.

И он начинает сердиться.

– Пятьсот метров.

Каппамаки подхватывает внезапно вздувшейся волной.

– Сто метров!

Над кракеном – какая-то железная крошка. Кракен поворачивается.

И десять миллиардов банок собачьих консервов вопиют о мщении.