Над Лондоном нависла дымная августовская жара.

Гостей на одиннадцатом дне рождения Мага было множество.

Там было двадцать мальчиков и семнадцать девочек. Там было много коротко стриженных блондинов в одинаковых темно-синих костюмах и с кобурами. Там была толпа официантов, которые привезли мармелад, печенье и чипсы. Во главе процессии грузовиков гордо ехал антикварный «Бентли».

«Удивительные Гарви и Ванда» (Детские праздники – наш профиль!), однако, не приехали. У них вдруг приключилось расстройство желудков. К счастью, очень удачно, хотя и неожиданно, тут же нашлась замена – иллюзионист.

У всех есть свое хобби. Как его ни отговаривал Кроули, Азирафель намеревался продемонстрировать свое.

Он очень гордился своими магическими способностями. В 1870-х годах он даже брал уроки у знаменитого Джона Маскелина и больше года практиковался в ловкости рук и фокусах с исчезновением монеты и выуживанием кроликов из шляп. Ему казалось, он весьма в этом преуспел. Проблема, однако, была в том, что хотя Азирафель был способен на трюки, при виде которых небезызвестный Кружок Волшебников тут же удрученно сдал бы свои волшебные палочки в музей, он никогда не применял свои, так сказать, скрытые таланты при демонстрации ловкости рук. Это грозило крупными неприятностями. Азирафель начинал жалеть, что бросил репетиции.

Хотя, размышлял он, это все равно что ездить на велосипеде – разучиться невозможно. Волшебная мантия немного запылилась, но сидела по-прежнему безупречно. Он даже смог вспомнить некоторые выражения, приличествующие случаю.

Дети смотрели на него с выражением нескрываемого и презрительного непонимания. Кроули, напяливший белую куртку официанта, выглянул из-за стойки с чипсами и поежился – ему стало неловко за бедного ангела.

– Итак, юные господа и дамы, перед вами этот старый цилиндр! Что за отвратительная шляпа, скажете вы!? Как видите, в ней ничего нет. О, подождите-ка, а это что за подозрительный субъект? Ба, да это наш мохнатый дружок, кролик Гарри!

– Он был у вас в кармане, – Маг пальцем показал на фокусника.

Остальные дети согласно кивнули. За кого он их держит? За малышню?

Азирафель вспомнил, что говорил Маскелин по поводу реплик из зала.

– Обратите все в шутку, недотепы, – говорил он, обращаясь к своим ученикам, – и вас, мистер Пергамент (Азирафель тогда взял себе именно это имя), я тоже имею в виду! Заставите их смеяться – они все вам простят!

– Ха-ха-ха, вы разгадали фокус со шляпой, – добродушно рассмеялся он.

Дети бесстрастно смотрели на него.

– Полное фуфло, – сказал Маг. – А я мультики хотел.

– И он прав, – согласилась малышка с хвостиком на затылке. – Вы полное фуфло. А может, и гомосек к тому же.

Азирафель в отчаянии оглянулся на Кроули. По его мнению, юный Маг без всякого сомнения подвергся тлетворному инфернальному влиянию, и чем скорее объявится Черный Пес и можно будет убраться отсюда, тем лучше.

– Хорошо, а нет ли у вас при себе, юные друзья мои, монеты в три пенса? Нет, дружок? А что это у тебя за ухом?..

– У меня на дне рождения были мультики, – заявила юная особа с хвостиком. – А еще трансформер – а еще маленький пони – а еще десептикон-трансформер – а еще…

Кроули застонал. Детские праздники, безусловно, были тем видом мероприятий, само упоминание о котором должно вызывать нервную дрожь у любого ангела, в ком есть хотя бы капля здравого смысла. Визгливые детские голоса стали особенно невыносимы, когда их обладатели пришли в циничный восторг при виде Азирафеля, уронившего три сцепленных кольца.

Кроули отвернулся, и его взгляд упал на стол, заваленный подарками. Посреди стола возвышалась странная пластиковая конструкция, и из нее на Кроули смотрели два маленьких, как бусинки, глаза.

Кроули внимательно изучил их, ища следы красного отблеска. Ни в чем нельзя быть уверенным, когда имеешь дело с адской бюрократией. Всегда остается вариант, что они пришлют тебе тушканчика вместо собаки.

Это и был тушканчик, но самый обычный, и он сидел в замечательной башне из каких-то трубок, шаров и беговых колес. Нечто подобное могли бы придумать испанские инквизиторы, если бы получили доступ к штамповочному прессу.

Он проверил часы. Ему еще ни разу не пришло в голову заменить батарейку, которая высохла три года назад, но они все равно показывали точное время: без двух минут три.

Азирафель занервничал.

– А нет ли, по чистой случайности, у кого-нибудь из числа уважаемой публики в кармане носового платка? Нет? – Во времена королевы Виктории выйти на улицу без носового платка было немыслимо, а делать фокус с волшебным появлением голубя, который уже исклевал Азирафелю всю руку, без носового платка невозможно. Ангел попытался привлечь внимание Кроули, но это ему не удалось, и он в отчаянии обратился к одному из охранников, который смущенно переступил с ноги на ногу.

– Вот вы, дорогой мой, подойдите-ка сюда. Посмотрите у себя в кармане – я уверен, что вы храните там замечательный шелковый платок.

– Нет, сэр. Никак нет, сэр, – отчеканил охранник, глядя прямо перед собой.

Азирафель безнадежно подмигнул ему.

– Ну же, молодой человек, взгляните, пожалуйста…

Охранник засунул руку во внутренний карман, на его лице появилось удивленное выражение, и он вытащил оттуда темный платок сине-зеленого цвета, с кружевами по краю.

Азирафель почти сразу же понял, что кружева были лишней деталью, потому что пистолет, который за них зацепился, вылетел из кармана, вращаясь, перелетел через весь зал и тяжело опустился в блюдо с мармеладками.

Дети разразились восторженными аплодисментами.

– А вот это неплохо, – заявила юная особа с хвостиком.

Маг уже ринулся через зал и схватил пистолет.

– А ну, козлы, воткнули руки в небо! – радостно завопил он.

Охрана не знала что делать.

Некоторые полезли за оружием; другие начали осторожно двигаться – кто к Магу, кто от него. Остальные дети принялись жаловаться, что тоже хотят пистолеты, и некоторые, развитые не по годам, уже пытались выхватить их из рук тех охранников, которым хватило ума вытащить их на всеобщее обозрение.

Потом кто-то бросил в Мага мармеладку.

Тот взвизгнул и нажал на спусковой курок. У него в руках был «магнум 32», штатное оружие агента ЦРУ – серое, тяжелое, не понимающее шуток орудие, способное разнести человека в клочки с тридцати шагов, и не оставить от него ничего, кроме кровавого пятна, лишней работы уборщикам и предписанного уставом отчета.

Никто и глазом не успел моргнуть. Кроме Азирафеля.

Из дула «магнума» вылетела тонкая струйка воды, и ударила в спину Кроули, который как раз смотрел в окно, пытаясь разглядеть в саду огромного черного пса.

Азирафель смущенно огляделся.

И ему в лицо ударил кремовый торт.

Было почти пять минут четвертого.

Махнув рукой, Азирафель обратил остальные настоящие пистолеты в водяные и вышел из зала.

Кроули догнал его за воротами, где он рылся в многочисленных складках своего плаща.

– Куда же он делся? – бормотал Азирафель.

– Он в рукаве, – сказал Кроули, и вытащил на свет быстро остывающий и весьма потрепанный птичий трупик. – Вот что получается, когда фокусы продолжаются слишком долго.

Он вдохнул жизнь в голубя, тот что-то благодарно проворковал и, осторожно оглядываясь, улетел.

– Да не голубь, – раздраженно сказал ангел. – Пес. Его до сих пор нет.

Кроули задумчиво покачал головой.

– Посмотрим.

Он открыл дверку машины и включил радио. – …выбросить тебя из головы, и не выбросить тебя из головы, – защебетала Кайли Миноуг, – выбросить тебя из ПРИВЕТ, КРОУЛИ.

– Привет. Алло, кто это?

– ДАГОН, ПОВЕЛИТЕЛЬ МУК, ХРАНИТЕЛЬ ЛИЧНЫХ ДЕЛ, ПОДКНЯЖИЙ СЕДЬМОГО КРУГА. ЧЕМ МОГУ БЫТЬ ПОЛЕЗЕН?

– Адский пес… просто проверяю. Он нормально отбыл?

– ВЫПУСТИЛИ ДЕСЯТЬ МИНУТ НАЗАД. А ЧТО? ПРОБЛЕМЫ? НЕ ПРИБЫЛ?

– Нет-нет, никаких проблем. Все нормально. А, вот он, вижу. Хороший пес. Отличный пес. Все круто. Отлично вы там внизу работаете, ребята. Ладно, рад был поговорить, Дагон. Увидимся…

Он выключил радио.

Они посмотрели друг на друга. В доме раздался выстрел, и одно из окон разлетелось вдребезги.

– Какая досада, – проворчал Азирафель, воздерживаясь от более крепких выражений с легкостью, которая достигается только после шести тысяч лет воздержания от более крепких выражений и становится второй натурой. – Видимо, один не заметил.

– А пса нет, – сказал Кроули.

– Пса нет, – подтвердил Азирафель.

Демон тяжело вздохнул.

– Садись в машину, – сказал он. – Это надо обсудить. Нет, погоди-ка…

– Что?

– Счисти сначала крем.

Безмолвная августовская жара нависла не только над Лондоном. Вдали от него, вдоль дороги в Тэдфилд, пыль тяжело садилась на заросли высоких лопухов. Над живыми изгородями жужжали пчелы. Воздух пах так, словно вчера его забыли убрать в холодильник, а с утра подогрели в той же сковородке.

Над пустынной дорогой разнесся странный звук – словно тысяча железных глоток одновременно собирались рявкнуть «Ура!», но вдруг заткнулись.

На дороге стояла черная собака.

Это точно была собака. Во всяком случае, с виду. Если смотреть издали.

Есть собаки, которые с первого взгляда напоминают вам, что, несмотря на тысячи лет искусственного отбора, любой пес отошел от волка не дальше, чем на две кормежки. Он надвигается на вас неторопливо и целенаправленно – зов предков во плоти, клыки желты, из пасти смердит, а хозяин жизнерадостно кричит с безопасного расстояния, что «он душка, просто отгоните его, если будет надоедать», и сквозь зелень его глаз мерцает алый огонь костров плейстоцена…

Но при виде этого пса даже такие собаки бесстыдно забились бы под диван и притворились, что в данный момент в этом мире их не интересует ничего, кроме резиновой косточки.

Он уже рычал, и в этом рыке слышалась свернутая тугой пружиной угроза. Такой рык рождается глубоко в горле, а выбравшись наружу, не теряет даром ни секунды и умирает в первой попавшейся по соседству глотке.

С челюстей пса капала слюна и с шипением падала на асфальт.

Пес шагнул вперед и понюхал недвижный воздух.

Его уши встали торчком.

Он услышал вдали голоса. Голос. Голос мальчишки. Однако этот пес был создан именно для того, чтобы повиноваться ему, он не мог ему не повиноваться. Если этот голос скажет: «Рядом!» – он пойдет рядом; если скажет «Убей!» – убьет. Голос Его Хозяина.

Пес склонил голову набок, словно сидел перед фонографом на эмблеме фирмы грамзаписи His Master’s Voice. Потом он перепрыгнул через изгородь и неторопливо потрусил по полю мимо пасшегося там быка. Бык насупился, вгляделся в пса, взвесил шансы и торопливо отошел на дальний конец пастбища.

Голоса слышались из неопрятной рощицы поодаль. Черный Пес оскалился и подкрался поближе.

Один голос сказал:

– Да нипочем не подарит. Ты всю дорогу говоришь, что подарит, и ничего. Вот пусть тебе папа кого-нибудь подарит. Кого-нибудь интересного. А то ведь будут какие ни то жуки жалючие. Вот тебе интересное – так твой папа думает.

На морде пса появилось выражение, которое с собачьего переводится как «недоуменная ухмылка», но он тут же потерял интерес к этим словам, потому что заговорил Хозяин, Центр Его Вселенной:

– Собаку, вот кого.

– Как же. Ты нипочем не знаешь, что это собака. Никто не говорил, что это собака. А почем ты знаешь, что это собака, если никто не говорил? Папа твой будет ворчать, что он только и делает, что жрет.

– Кусты. Боярышник, к примеру.

Если судить по голосу, обладатель третьего голоса был гораздо аккуратнее, чем первые два. Такой голос мог принадлежать человеку, который, занявшись сборкой пластиковой модели, не только тщательно подсчитает все детали, прежде чем начать, но и в соответствии с инструкцией покрасит все части, подлежащие покраске, и оставит их сохнуть на точно оговоренное время. Короче говоря, в этом голосе проявлялись все качества, необходимые для успешной карьеры бухгалтера высшей квалификации.

– Не едят они боярышник, Уэнсли. Ты что, видел когда-нибудь, чтобы собаки жрали кусты?

– Я жуков имею в виду. Они, кстати, интересные. Они съедают друг друга, когда спариваются.

Наступила напряженная, полная работы мысли тишина. Пес подполз поближе и понял, что голоса доносятся из большой ямы.

Дело в том, что деревья скрывали старый меловой карьер, который уже наполовину зарос вьюном и терновником – старый, но явно не заброшенный. Повсюду его пересекали тропинки; на гладких склонах виднелись следы, свидетельствующие о регулярных тренировках скейтбордистов и велосипедистов на Стене Смерти, или, по крайней мере, Стене Серьезно Поврежденных Коленок. С нависших над карьером ветвей, тех, до которых можно было добраться, свисали куски изрядно потрепанных веревок. Там и здесь среди листвы виднелись укрепления из железных листов и старых досок. Из зарослей крапивы торчал выгоревший и проржавевший кузов монументального «Триумф-геральда».

Куча помятых колес и скрученной проволоки в дальнем углу карьера была знаменитым Затерянным Кладбищем, куда приезжали умирать тележки из супермаркета.

Если вы ребенок, это место – рай. Взрослое местное население называло его Ямой.

Пес выглянул из-за куста крапивы, и увидел четыре маленькие фигуры, которые сидели посреди карьеры на трибуне из непременного атрибута всех потайных убежищ и секретных штабов: обычных ящиках из-под молочных бутылок.

– Да врешь!

– Не вру.

– Спорим, врешь, – сказал первый из говоривших. Точнее, первая, поскольку некоторые нотки ее голоса позволяли предположить, что это юное существо женского пола. Другие нотки свидетельствовали, что услышанное привело ее в ужас и вызвало крайний интерес.

– Они точно едят друг друга. У меня их было шесть, а потом мы уехали на каникулы и я забыл сменить у них боярышник, а когда мы приехали, у меня остался один. Большой и толстый.

– Да ну. Это, наверное, пауки. Я по телику видел, как паучиха, когда спарится, сразу сжирает мужа. А может, богомолы.

Еще одна полная задумчивости пауза.

– А о чем они молятся? – послышался голос Хозяина.

– Кто ж их знает. Наверное, чтоб не жениться.

Пес ухитрился подобраться еще ближе, нашел в покосившемся заборе дыру от вывалившегося сучка и заглянул в нее одним глазом.

– Это как с великом, – авторитетно заявил первый голос. – Хочешь получить велик с семью скоростями, с узким седлом, фиолетовый, все такое – а тебе дарят голубенький. С корзинкой. Девчачий велик.

– Ну, ты же девчонка, – сказал другой.

– Это дискринация просто, вот что. Когда дарят девчачьи подарки только потому, что ты девчонка.

– А у меня будет собака, – твердо заявил Хозяин.

Хозяин сидел спиной, и пес не мог разглядеть его лица.

– Ага, такой большущий роттенвейлер, что ли? – с уничтожающим сарказмом спросила девочка.

– Нет, это будет собака, с которой можно поиграть, – сказал Хозяин. – Не большая собака…

(…глаз в зарослях крапивы стремительно рванулся к земле…)

– …а щенок, но очень умный, и чтоб мог залезть в кроличью нору, и чтоб одно ухо у него всегда заворачивалось как наизнанку. И настоящая дворняжка, вот. Породистая дворняжка.

Четверо в карьере не слышали негромкое «бум!» на краю карьера. Такое «бум!» может получиться, скажем, когда воздух внезапно заполняет вакуум, образовавшийся в результате превращения очень большой собаки в не очень большую.

А совсем тихое «щелк!» сразу за «бум!» вполне могло быть вызвано тем, что одно ухо у нее вывернулось наизнанку.

– А назову я его… – сказал голос Хозяина, – я назову его…

– Ну? – спросила девочка. – И как же ты его назовешь?

Пес неподвижно замер. Настал тот самый момент. Момент Наречения. Сейчас он получит цель в жизни, узнает свое назначение, станет самим собой. Его глаза – значительно ниже над землей – засветились тусклым красным огнем, и слюна закапала на крапиву.

– Я назову его Бобик, – решительно сказал Хозяин. – С таким именем – никаких проблем.

Адский пес застыл. В глубине своего дьявольского собачьего сознания он понимал, что что-то здесь не так, но не мог ослушаться, и внезапно проснувшаяся огромная любовь к Хозяину преодолела все дурные предчувствия. В конце концов, кто решает, какого ему быть роста?

И он поскакал вниз по склону навстречу своей судьбе.

И странное дело – ему и раньше хотелось бросаться на людей, но теперь он вдруг понял, что, вопреки всем ожиданиям, ему хочется при этом вилять хвостом.

– Ты же говорил, что это он! – простонал Азирафель, рассеянно подбирая пальцем остатки крема с лацкана. Он облизал палец.

– Это был он, – сказал Кроули. – То есть, я-то знаю, правда ведь?

– Значит, вмешался кто-то другой.

– Кто другой? Кроме нас, больше никого нет, так? Добро и Зло. Или одно, или другое.

Кроули ударил кулаком по рулю.

– Ты даже представить не можешь, что с тобой могут сотворить там, внизу, – сказал он.

– У меня сильное подозрение, что это не сильно отличается от того, что могут сотворить там, наверху, – заметил Азирафель.

– Да брось. Все ваши непостижимо милосердны, – ядовито сказал Кроули.

– Неужели? В Гоморре бывать не приходилось?

– Приходилось. Там была одна таверна, где подавали отменные коктейли из перебродивших фиников, с мускатным орехом и толченым лимонником…

– Нет, потом.

– А-а…

– Видимо, что-то случилось в больнице, – сказал Азирафель.

– Ничего там не могло случиться! Там было полно наших людей!

– Чьих людей? – холодно спросил Азирафель.

– Моих людей, – поправился Кроули. – Хорошо, не моих людей. Ну, ты сам знаешь. Сатанистов.

Он попытался сказать это слово, как бы оправдываясь. Оба признавали, что мир был замечательно интересным местом, получать удовольствие от которого оба они собирались как можно дольше, но в остальном было не так уж много вопросов, по которым их мнение совпадало. Однако они полностью соглашались друг с другом в том, что касалось людей, по той или иной причине желающих поклоняться Князю Тьмы. Кроули всегда становилось за них неудобно. Не то чтобы они заслуживали грубого обхождения, но смотрел он на них примерно так же, как смотрит ветеран вьетнамской войны на соседа, явившегося на собрание «Народной дружины для поддержания порядка» в полной боевой выкладке.

К тому же их энтузиазм нагонял тоску. Демоны по большей части не могли взять в толк, зачем нужна вся эта возня с перевернутыми распятиями, пентаграммами и петухами. Все это не нужно. Все, что нужно, чтобы стать сатанистом, – это усилие воли. Ты можешь быть одним из них всю жизнь и не догадываться о том, что такое пентаграмма, а с убиенными представителями семейства куриных сталкиваться только во фрикасе по-наваррски.

Кроме того, многие сатанисты старого толка на самом деле были вполне приятными людьми. Как было заведено, они собирались вместе и произносили речи точно так же, как те, кого они считали своими оппонентами, а потом отправлялись домой и всю неделю жили себе тихой, непритязательной жизнью и у них в головах даже не появлялось особенно неправедных мыслей.

Что же до остальных…

Были люди, называвшие себя сатанистами, от которых Кроули просто корчило. И дело не в том, что они делали, а в том, что они винили в этом Ад. Стоило им забрать в голову очередную тошнотворную идею, какую ни один демон не придумал бы за тысячу лет, какую-нибудь безумную и мрачную гадость, способную появиться только в полноценном человеческом мозгу, и заорать: «Дьявол заставил меня сделать это!» – как тут же симпатии присяжных были на их стороне. При этом Дьявол вряд ли кого-нибудь когда-нибудь заставлял. Нужды не было. Вот чего некоторые никак не могли взять в толк. Ад – не трясина зла, точно так же, как и Рай, по мнению Кроули, – не водопад добра: это просто имена игроков в великой космической шахматной партии. А вот настоящее, неподдельное, неповторимое добро – равно как и кровавое, кошмарное, катастрофическое зло – можно найти только в глубинах человеческого сознания.

– А-а, – протянул Азирафель. – Сатанисты.

– Ну и что же они могли напутать? – сказал Кроули. – То есть берем двух младенцев. Не так уж трудно их… – Он вдруг замолчал. Из туманных глубин его памяти выплыл образ монашки, которая тогда, в больнице, произвела на него впечатление на редкость безмозглой особы даже для сатанистки. И там был еще кто-то. Кроули смутно вспомнил мужчину с трубкой и в куртке покроя, вышедшего из моды в 1938 году. По всему его виду было понятно, что он готовится стать отцом.

Значит, должен был быть и третий ребенок.

Кроули сказал об этом Азирафелю.

– Почти не за что уцепиться, – заметил ангел.

– Мы знаем, что ребенок должен быть жив, – сказал Кроули, – так что…

– Откуда мы это знаем?

– Ты думаешь, если бы он вернулся Туда, Вниз, я бы все еще сидел здесь?

– И верно.

– Значит, нам всего-то нужно его найти, – заявил Кроули. – Для начала просмотрим больничные записи.

Мотор «Бентли», кашлянув, завелся, и машина рванулась вперед, втиснув Азирафеля в сиденье.

– А потом? – спросил Азирафель.

– А потом мы найдем ребенка.

– А потом что? – Машина резко свернула за угол, и ангел крепко зажмурился.

– Не знаю.

– Следи за дорогой!

– Думаю – уйди с дороги, урод! – ваши вряд ли согласятся – вместе с самокатом! – предоставить мне убежище?

– Я как раз собирался спросить тебя о том же – Осторожно, пешеход!

– Вышел на дорогу – знаешь, чем рискуешь! – заявил Кроули, и «Бентли» протиснулся между припаркованной на обочине машиной и притормозившим такси так, что между ними не влезла бы и самая тонкая из кредитных карточек.

– Следи за дорогой! За дорогой следи! А где эта больница?

– Где-то к югу от Оксфорда!

Азирафель уцепился за ручку на двери.

– Сто пятьдесят километров! Так нельзя ездить в центре Лондона!

Кроули, прищурившись, глянул на спидометр.

– Почему? – спросил он.

– Мы разобьемся! Насмерть! – Азирафель подумал и неуверенно поправился: – Развоплотимся. Что вызовет определенные неудобства, – добавил он и немного расслабился. – Ну и потом, ты можешь кого-нибудь задавить.

Кроули пожал плечами. Ангелу так и не удалось полностью вжиться в двадцатое столетие, и он не понимал, что по Оксфорд-стрит вполне можно передвигаться со скоростью сто пятьдесят километров в час. Просто надо устроить так, чтобы никто не лез под колеса. А тогда – поскольку все знали, что по Оксфорд-стрит невозможно ехать с такой скоростью – никто этого и не замечал.

Уж лучше машины, чем лошади. Изобретение двигателя внутреннего сгорания было для Кроули Божьим да… благослове… подарком судьбы, вот. В старые времена, отправляясь по делам, он ездил только на огромных конях черной масти, глаза которых сверкали, освещая путь, а из-под копыт летели искры. Этого требовал этикет. А Кроули обычно с них падал, поскольку никогда не умел обращаться с животными.

Где-то возле Чизуика Азирафель принялся рыться в россыпях кассет в бардачке.

– Что такое «Velvet Underground»? – спросил он.

– Тебе не понравится, – ответил Кроули.

– А, – великодушно кивнул ангел. – Бибоп.

– Слушай, Азирафель, а ты знаешь, что, если бы вдруг у миллиона людей спросили, каким словом они назовут современную музыку, ни один из них не употребил бы термин «бибоп»? – съязвил Кроули.

– А, вот это уже лучше. Чайковский, – сказал Азирафель, вытащил кассету и вставил ее в магнитолу.

– Вряд ли, – вздохнул Кроули. – Она провалялась в машине больше двух недель.

Тяжелый ритм бас-барабана поплыл через салон «Бентли», как раз когда они миновали Хитроу.

Азирафель нахмурился.

– Не узнаю, – признался он. – Что это за вещь?

– Это «День на скачках» Чайковского, – сказал Кроули и закрыл глаза. Они проезжали Слау.

Чтобы скоротать время, свернув на Чилтерн, они прослушали «Мы – чемпионы» зачинателя английского мадригала Уильяма Берда и «Шоу должно продолжаться» Бетховена. Однако ни то ни другое не могло сравниться с «Радио Га-Га» Вогана Уильямса.

Говорят, все лучшие мелодии принадлежат Дьяволу.

В общем, это правда. Зато все лучшие балетмейстеры – на небесах.

Равнина между Лондоном и Оксфордом уходила далеко на запад, и редкие огоньки, тут и там видневшиеся на ней, говорили о том, что вот сейчас честные селяне укладываются спать после долгого дня, полного забот, редакционных совещаний, консультаций по финансовым вопросам и разработки программного обеспечения.

На вершине холма зажглось несколько огоньков.

Теодолит – один из самых ужасных символов двадцатого века. Тренога со зрительной трубкой сверху, установленная в чистом поле, означает только одно: грядут работы по Расширению Трассы (единогласно) и Разметке Участков Под Жилищное Строительство на две тысячи домов в полном соответствии с Духом Деревенской Жизни. С духом подготовки руководящих кадров, точнее.

Однако даже самые трудолюбивые геодезисты не работают по ночам, а тут именно посреди ночи тренога прочно стояла на торфянистом пригорке. Далеко не все теодолиты, правда, украшены резьбой с кельтскими рунами и увенчиваются ореховым прутом, привязанным сверху. И не со всех свисают хрустальные маятники.

Ветерок пытался трепать плащ на стройной фигурке девушки, которая как раз подкручивала колесики на треноге, однако это был хороший, тяжелый плащ, благоразумно непромокаемый и на теплой подкладке.

В большинстве книг о ведьмовстве написано, что ведьмы работают нагишом. Это потому, что большинство книг о ведьмовстве написали мужчины.

Девушку звали Анафема Деталь. Она не была сногсшибательной красавицей. Если рассматривать черты ее лица по отдельности, они были весьма миловидны, но в целом ее лицо производило впечатление наспех собранного из наличных частей без какого-либо определенного плана. Возможно, к ней лучше всего подходило слово «очаровательная», хотя люди, которые знают, что означает это слово и могут написать его без ошибки, добавили бы еще «крошка»; с другой стороны, слово «крошка» звучит в духе чуть ли не пятидесятых годов прошлого века, поэтому они, возможно, не стали бы его добавлять.

Молодым девушкам не стоит гулять в одиночку темной ночью даже в окрестностях Оксфорда. Однако любой маньяк, жаждущий жертвы и попытавшийся обработать Анафему Деталь, обнаружил бы, что лишился не только сознания. Она ведь все-таки была ведьма. И, именно будучи ведьмой и, следовательно, девушкой разумной, она мало доверяла защитным амулетам и заклинаниям, а больше – длинному и тонкому ножу для резки хлеба, который носила за поясом.

Она заглянула в теодолит и еще немного подкрутила колесико.

Она что-то пробормотала.

Геодезисты часто что-то бормочут – например, «В два счета построим здесь объезд» или «На три семьдесят пять метра, плюс-минус два пальца».

Ничего подобного здесь не бормотали.

– Ночь темна… Светла Луна, – бормотала Анафема, – Юг на восток… На запад и юго-запад… запад-юго-запад… есть, поймала…

Она достала аккуратно сложенную топографическую карту и посветила фонариком. Потом она вынула прозрачную линейку и карандаш и провела на карте аккуратную прямую до пересечения с другой прямой.

Она улыбнулась не потому, что в этом было что-то смешное, но потому, что сложная работа была выполнена с блеском.

Затем она сложила свой странный теодолит, привязала его к раме черного старомодного велосипеда с высоким рулем, прислоненного к кусту, убедилась, что Книга уложена в корзинку на руле, и вывела нагруженный велосипед на тропинку, теряющуюся в тумане.

Велосипед был настоящей древностью: рама его, похоже, была сделана из водопроводных труб. Его соорудили задолго до изобретения трехступенчатой передачи и, возможно, сразу после изобретения колеса.

Анафема уселась поудобнее, и двухколесное чудовище, набирая скорость, загромыхало под горку, направляясь обратно в деревню. Теплый ветер трепал волосы Анафемы, и ее плащ раздувался сзади, словно тормозной парашют. Хорошо еще, что так поздно ночью на дороге не было машин.

Мотор «Бентли» остывал, тихо потрескивая. Кроули, напротив, медленно закипал.

– Ты сказал, что видел указатель, – процедил он.

– Мы слишком быстро пролетели его. И вообще я думал, что ты там уже был.

– Одиннадцать лет назад!

Кроули швырнул карту на заднее сиденье и снова завел мотор.

– Давай спросим, как туда проехать, – предложил Азирафель.

– Ну, конечно, – отозвался Кроули. – Просто остановимся и спросим у первого же прохожего, который попадется нам на этом… на этой просеке далеко за полночь, да?

Он переключил скорость и направил «Бентли» на дорожку между буками.

– Что-то здесь не то, в этом месте, – сказал Азирафель. – Ничего не чувствуешь?

– Что именно?

– Притормози на минуту.

«Бентли» притормозил.

– Странно, – пробормотал ангел. – Явно чувствуется…

Он поднял руки к вискам.

– Чувствуется что? – спросил Кроули.

Азирафель уставился на него.

– Любовь, – сказал он. – Кто-то очень любит это место.

– Прошу прощения?

– Здесь чувствуется очень большая любовь. Не могу объяснить лучше. Тебе особенно.

– Ты имеешь в виду… – начал Кроули.

Послышался удар, крик и лязг. «Бентли» остановился.

Азирафель зажмурился, опустил руки и осторожно открыл дверь.

– Ты на кого-то налетел, – сказал он.

– Нет, не я, – отозвался Кроули. – Это на меня кто-то налетел.

Они вышли из машины. Позади «Бентли» на дороге лежал велосипед, переднее колесо которого превратилось в неплохое подобие ленты Мебиуса, а заднее все еще зловеще крутилось.

– Да будет свет, – сказал Азирафель. Бледное голубое свечение повисло меж буками.

Из канавы за их спинами донесся голос:

– Как, черт побери, вы это сделали?

Свечение исчезло.

– Что сделали? – виновато спросил Азирафель.

– Ох, – теперь в голосе явно слышалось замешательство. – Наверное, я стукнулась головой.

Кроули взглянул на длинную свежую царапину на блестящем боку «Бентли» и на вмятину в бампере. Вмятина выправилась сама собой. Царапина затянулась.

– Поднимайтесь, юная леди, – ангел выудил Анафему из зарослей папоротника. – Переломов нет.

Это было утверждение, а не предположение: небольшой перелом все-таки был, но Азирафель не мог устоять перед возможностью сотворить добро.

– Вы ехали без фар, – начала Анафема.

– Вы тоже, – извиняющимся тоном заметил Кроули. – Все по-честному.

– Астрономией интересуетесь? – спросил Азирафель, поднимая велосипед.

Что-то посыпалось из корзинки. Ангел указал на потрепанный теодолит.

– Нет, – сказала Анафема. – То есть да. Глядите, что вы сделали с бедным старым Фаэтоном.

– Извините? – не понял Азирафель.

– С моим велосипедом. Его весь…

– Старые механизмы на редкость прочны, – радостно возразил ангел, подтягивая велосипед поближе. Переднее колесо блестело в лунном свете, напоминая своей идеальной формой один из Кругов Ада.

Она уставилась на него.

– Ну, раз мы все уладили, – быстро сказал Кроули, – нам, пожалуй, пора ехать в… да. Вы случайно не знаете, как проехать в Нижний Тэдфилд?

Анафема разглядывала велосипед. Она была почти уверена, что, выезжая из дома, не видела укрепленной на раме сумки с инструментами.

– Сразу за холмом, – сказала она. – Это точно мой велосипед?

– Разумеется, – сказал Азирафель, начиная подозревать, что немного переусердствовал.

– Но у Фаэтона точно не было насоса.

На лице ангела снова появилось виноватое выражение.

– Но вот же для него место, – беспомощно сказал он. – Два крючочка.

– Сразу за холмом, вы сказали? – Кроули толкнул его в бок.

– Наверное, я все-таки стукнулась головой, – сказала девушка.

– Мы бы, конечно, вас подвезли, – быстро среагировал Кроули, – но велосипед не влезет в машину.

– Его можно положить наверх, на багажник, – сказал Азирафель.

– На «Бентли» нет… а! Хмм…

Ангел наспех побросал содержимое велосипедной корзинки на заднее сиденье и туда же усадил с трудом приходящую в себя Анафему.

– И не оставишь в беде нуждающегося, – сказал он Кроули.

– Кто не оставит? Я не оставлю? У нас полно других дел! – Кроули злобно посмотрел на новый багажник на крыше «Бентли». Ко всему прочему, на нем были клетчатые, под шотландку, ремни.

Велосипед взмыл в воздух и прочно привязался к багажнику. Кроули сел за руль.

– Где вы живете, милочка? – любезно спросил Азирафель.

– И фар у моего велосипеда тоже не было. То есть они были, но в них надо вставлять по две батарейки, знаете, а они потекли, и я их сняла, – сказала Анафема. Потом она свирепо посмотрела на Кроули. – Кстати, у меня есть нож, – заявила она. – Должен быть…

Судя по выражению лица Азирафеля, он был потрясен несправедливостью подобного предположения.

– Мадам, уверяю вас…

Кроули включил фары. Ему они были не нужны, но на дорогах встречаются и люди, а им спокойнее, когда фары у машины зажжены. Потом он переключил скорость и медленно двинулся под гору. Дорога вынырнула из-под деревьев и примерно через полмили они оказались на окраине аккуратной деревушки.

В ней определенно было что-то знакомое. Хотя прошло одиннадцать лет, но тем не менее…

– Здесь нет поблизости больницы? – спросил Кроули. – При монастыре?

Анафема пожала плечами.

– Вроде бы нет, – отозвалась она. – Здесь единственный большой дом – поместье Тэдфилд. Не знаю, что там теперь.

– Божий промысел, – тихо пробормотал Кроули.

– А тормоза? – вдруг сказала Анафема. – У моего велосипеда не было тормозов. Я точно знаю, что у моего велосипеда не было тормозов.

Кроули наклонился к ангелу.

– Боже, исцели велосипед, – саркастически прошептал он.

– Извини, увлекся, – прошипел Азирафель в ответ.

– С шотландкой тоже?

– Шотландка – это стильно.

Кроули тихо зарычал. Если ангелу и удавалось настроиться на двадцатое столетие, он никогда не заходил дальше пятидесятых.

– Высадите меня здесь, – послышался сзади голос Анафемы.

– Пожалуйста, – радостно повернулся к ней ангел.

Как только «Бентли» остановился, он выскочил из машины, открыл заднюю дверь и склонился в поклоне, словно пожилой чернокожий слуга, приветствующий юного хозяина, вернувшегося на плантацию.

Анафема собрала свои вещи и вышла из машины, стараясь выглядеть как можно надменнее.

Она была абсолютно уверена, что ни один из мужчин не прикасался к багажнику, но велосипед уже стоял у калитки.

В них определенно было что-то очень странное, решила она.

Азирафель снова поклонился.

– Рады были вам помочь, – сказал он.

– Благодарю вас, – ледяным тоном проговорила Анафема.

– Мы уже можем ехать? – осведомился Кроули. – Спокойной ночи, мисс. Ангел, в машину.

Ну что ж, это многое объясняет. Значит, она все-таки была в полной безопасности.

Она посмотрела вслед «Бентли», уехавшему в направлении центральной площади, и повела велосипед по тропинке к коттеджу. Дверь была не заперта. Анафема точно знала, что Агнесса упомянула бы о том, что ее собираются ограбить, она всегда была очень скрупулезна в таких мелочах.

Анафема снимала дом с мебелью. Это означало, что мебель была того особого сорта, который встречается только в таких случаях просто потому, что ею побрезговали сборщики добровольных пожертвований в пользу неимущих. Но это не имело значения. Она не собиралась задерживаться здесь надолго.

Если Агнесса была права, она вообще нигде надолго не задержится. Как и все остальные.

Анафема положила свои вещи на древний стол под единственной лампочкой без абажура, свисавшей с потолка в кухне.

Ну и что ей удалось узнать? Она пришла к выводу, что почти ничего.

По всей вероятности, ЭТО было на северном краю деревни, но она и так это подозревала. Если подходить слишком близко, засветка от сигнала слишком сильная, если отходить дальше, невозможно снять точные показания.

От этого можно было прийти в ярость. Ответ должен быть где-то в книге. Однако для того, чтобы понять Предсказания, нужно было думать так же, как думала полубезумная ведьма с неимоверно высоким коэффициентом умственного развития, которая жила в семнадцатом веке. Ко всему прочему, для того чтобы разобраться в ее манере выражения, нужен был словарь для решения кроссвордов. Прочие члены ее семейства считали, что Агнесса намеренно затемняла смысл своих высказываний, чтобы чужаки не смогли их понять; Анафема же, полагавшая, что иногда она способна мыслить, как Агнесса, лично для себя решила, что Агнесса была просто врединой с отвратительным чувством юмора.

У нее даже не было…

Анафема в ужасе смотрела на стол. Карта. Самодельный теодолит. Термос с горячим бульоном. Фонарик.

Пустой квадрат, где должна была лежать Книга Пророчеств.

Она ее потеряла.

Да не может этого быть! Агнесса была неимоверно щепетильной во всем, что касалось судьбы ее книги.

Анафема схватила фонарь и выбежала из дома.

– Такое ощущение, как… в точности такое же ощущение, когда говорят «такая жуть, что мороз по коже продирает» – только наоборот, – сказал Азирафель. – Вот так примерно.

– Я никогда так не говорю, – заметил Кроули. – Лично я за жуть обеими руками.

– Светлое чувство, – еще раз попытался объяснить Азирафель.

– Нет, ничего не ощущаю, – притворно веселым голосом заявил Кроули. – Ты просто чрезмерно чувствителен.

– Это моя работа, – сказал Азирафель. – Ангелы не могут быть чрезмерно чувствительны.

– Скорее всего, тем, кто здесь живет, просто нравится здесь жить. А ты перехватываешь это ощущение.

– Никогда не перехватывал ничего подобного в Лондоне, – сказал Азирафель.

– Именно. Это доказывает, что я прав, – отозвался Кроули. – А вот то самое место. Я помню львов перед воротами.

Фары «Бентли» выхватили из темноты двух каменных львов и заросли рододендронов вдоль аллеи. Под шинами заскрипел гравий.

– Мне кажется, еще слишком рано наносить визит монахиням, – с сомнением в голосе сказал Азирафель.

– Ерунда. Монахини чуть свет на ногах, – возразил Кроули. – Что там у них по распорядку – утреня? Или я путаю, и это какая-то посуда?

– Фи, как грубо, – сказал ангел. – Не надо так шутить.

– Да ладно тебе. Я же говорю, они из наших. Черные монашки. Нам нужна была больница по соседству с военной базой, вот и все.

– Не понял.

– Ты что думаешь – жены американских дипломатов всегда рожают у черта на рогах, в маленьких больницах при монастыре? Все должно выглядеть естественно. В Нижнем Тэдфилде есть военная база, она поехала туда на открытие, тут все и началось. Военный госпиталь не готов ее принять, и тут подворачивается наш человек и очень кстати говорит: «Есть тут одно местечко неподалеку» – и все дела. На мой взгляд, неплохо сработано.

– Если не считать пары мелких деталей, – вставил Азирафель.

– Так ведь почти получилось, – возмутился Кроули, почувствовав, что должен вступиться за честь фирмы.

– Видишь ли, в зле всегда заложены ростки его поражения, – сказал ангел. – Сама его природа – отрицание, и именно поэтому включает в себя уничтожение даже в минуты кажущейся победы. И не имеет значения, насколько его план грандиозен, отлично спланирован, защищен от ошибок – по определению, свойственная злу греховность обрушится на самих злоумышленников. И не имеет значения, насколько они преуспеют в делах своих, ибо в конце сами они призовут гибель на головы свои. И замыслы их разобьются о скалы неправедности, и низринутся они в пучину забвения, и исчезнут бесследно.

Кроули задумался.

– Да нет, – сказал он наконец. – Готов поспорить, кто-то просто свалял дурака. Ого!

Он тихонько присвистнул.

Усыпанная гравием площадка перед входом была сплошь заставлена машинами. И они не походили на машины монашек. «Бентли» был посрамлен начисто. Многие из этих машин могли похвастаться гордым «турбо» или «гранд» в названии и телефонными антеннами на крыше. И почти всем было меньше года от роду.

У Кроули зачесались руки. Азирафель исцелял велосипеды и сращивал кости; а он жаждал стащить пару-другую магнитол, спустить пару-другую шин и прочее в том же духе. Но он устоял перед соблазном.

– Ну и ну, – сказал он. – Помнится, раньше машиной для монашек был «Моррис-мини». Как раз вмещалось четыре штуки.

– Не может этого быть, – сказал Азирафель.

– Может, они приватизировали монастырь? – предположил Кроули.

– Или ты приехал не в то место.

– Это то место, я точно говорю. Пошли.

Они вышли из машины. Через тридцать секунд кто-то пристрелил их обоих. Со снайперской меткостью.

Лучше всего Мэри Ходжес, в прошлом Говорлива, умела подчиняться приказам. Она обожала приказы и любила подчиняться им. Когда подчиняешься приказам, жить намного проще.

А вот перемен она терпеть не могла. Ей так нравился Болтливый Орден. Она первый раз в жизни завела друзей. У нее первый раз в жизни была собственная комната. Конечно, она знала, что орден замешан в делах, которые с определенной точки зрения могли считаться дурными, но за тридцать лет своей жизни Мэри Ходжес видела вполне достаточно и не питала иллюзий о том, чем занимается большинство людей, чтобы скоротать время, неделю за неделей. К тому же кормили здесь хорошо, и ее окружали интересные люди.

После пожара их орден, или то, что от него осталось, переехал. Выполнив свое единственное предназначение, монашки разошлись кто куда.

А она не уехала. Ей нравился этот дом. И, по ее словам, кто-то должен был остаться и проследить за ремонтом, потому что нельзя в наши дни доверять рабочим, пока не стоишь у них над душой, если можно так выразиться. Это означало, что ей придется нарушить обет, но мать-настоятельница сказала, что здесь нет особой беды, это в правилах черной общины – нарушать обеты, и так оно и останется до конца дней, то есть еще одиннадцать лет, так что раз уж ей так хочется, пусть она принимает дела, вот адрес, куда пересылать письма, если, конечно, они не в официальных желтых конвертах.

А потом с ней произошла странная вещь. Когда она осталась одна в полуразрушенном доме в одной из комнат, не затронутых пожаром, и день за днем спорила с мужчинами, которые носили за ухом карандаши и сигареты, уже не пытались отряхнуть побелку со штанов и считали на калькуляторах, показывавших другую сумму, если расплачивались наличными, она открыла в себе нечто, о существовании чего даже и не подозревала.

Под налетом глупости и готовности услужить она открыла в себе Мэри Ходжес.

Она обнаружила, что нет ничего сложного в толковании выкладок строителей и вычислении НДС. Затем, прочитав несколько книг из библиотеки, она обнаружила, что финансы – область деятельности как интересная, так и не слишком сложная. Она перестала читать женские журналы про любовь и вязание и взялась за другие женские журналы, про виды оргазма. Однако, взяв себе на заметку, что, пожалуй, надо будет заняться оргазмом, как только представится такая возможность, она все же решила, что это – те же любовь и вязание, только в более продвинутой форме. И тогда она взялась за журналы, где обсуждались вопросы слияния корпораций.

Тщательно все продумав, она купила в Нортоне небольшой домашний компьютер, чем немало позабавила молодого и снисходительного продавца. После бурно проведенных выходных она отвезла его обратно. Не потому, что в коробку забыли положить переходник для сетевого кабеля, как было подумал продавец, когда она вошла в магазин, а потому что в компьютере не было 387-го сопроцессора. Это он еще понял – в конце концов, он ведь все же был продавцом и понимал некоторые длинные слова – но после этого разговор, с его точки зрения, приобрел удручающий характер. Мэри Ходжес выложила перед ним журналы еще одного сорта, с буквами «ПК» в названиях, и продемонстрировала множество статей и обзоров с аккуратными пометками красной ручкой.

Она начала читать про новых женщин. Она никогда не осознавала себя старой женщиной, но по некотором размышлении пришла к выводу, что подобного рода ярлыки – все те же любовь и вязание, а на самом деле надо просто стараться быть собой. Причем изо всех сил. Ей всегда нравилось одеваться в черное с белым. Оставалось сделать подол покороче, каблуки подлиннее и снять монашеский платок.

И в один прекрасный день, когда она листала очередной журнал, ей на глаза попалась статья об огромном и, видимо, неудовлетворенном спросе на просторные здания с обширными прилегающими участками, которые принадлежат людям, понимающим, что именно нужно деловому сообществу. На следующий день она поехала и заказала канцелярские товары с логотипом «Центр тимбилдинга “Усадьба Тэдфилд”», рассудив, что к тому времени, когда они будут готовы, она будет знать все, что необходимо для того, чтобы управлять этим центром.

А на следующей неделе вышла реклама.

Ее начинание оказалось потрясающе успешным, поскольку еще в самом начале Собственной Карьеры Мэри Ходжес поняла, что термин «подготовка менеджеров» совсем не означает демонстрацию малопонятных слайдов в учебных классах. В наши дни серьезным компаниям нужно намного больше.

Что она им и предоставила.

Кроули, опершись спиной о постамент, тяжело опустился на землю. Азирафель уже лежал навзничь в кусте рододендронов, и по его пальто расплывалось темное пятно.

Кроули почувствовал, что его рубашка тоже намокает.

Просто смешно. Меньше всего ему сейчас хотелось попасть под пулю. Придется долго и нудно объяснять, что произошло. Новые тела так просто не выдают – всегда требуют сообщить, куда ты дел старое. Это все равно что пытаться получить новый карандаш у снабженца с особенно гнусным характером.

Не веря своим глазам, он уставился на руку.

Демоны обязаны видеть в темноте. И он видел, что его рука – желтая. Он истекал кровью. Желтой.

Он осторожно лизнул палец.

Потом он подполз к Азирафелю и потрогал его рубашку. Если это была кровь, значит, что-то чудовищное произошло с законами биологии.

– Ой, как больно, – простонал павший ангел. – Прямо под ребро.

– Похоже, что так. А кровь у тебя всегда синяя?

Азирафель открыл глаза. Он потрогал грудь. Сел. И повторил все действия, совершенные Кроули несколько секунд назад.

– Краска? – удивился он.

Кроули кивнул.

– Что это за игра? – спросил Азирафель.

– Не знаю, – сказал Кроули, – но лично мне кажется, что она называется «тупые уроды».

Судя по его тону, он тоже умел играть в эту игру. И был более опытным игроком.

Да, это была игра. И что за игра! Найджел Томпкинс, заместитель начальника отдела снабжения, полз, прячась в подлеске, и в мозгу его проносились лучшие сцены из незабываемых (но не всех) фильмов с Клинтом Иствудом. А он-то считал, что тимбилдинг – тоска смертная…

Нет, одна лекция все же была, но на ней объясняли, каким оружием пользуются при игре в пейнтбол и чего именно не надо с ним делать. Томпкинс взглянул на свежие молодые лица своих конкурентов по курсам. И все они как один приняли решение сделать все, чего не надо делать, если появится хотя бы малейшая возможность, что это сойдет с им рук. Если тебе говорят, что закон бизнеса – это закон джунглей, а потом дают тебе в руки ружье, то вполне очевидно, думал Томпкинс, что от тебя не ждут, что ты будешь целиться только в грудь; смысл в том, чтобы повесить голову председателя правления у себя над камином.

Кроме того, ходили слухи, что в фирме «Ассоциация» кто-то немало способствовал собственному продвижению по служебной лестнице, анонимно обеспечив поступление соответствующего количества краски в левый орган слуха своего непосредственного начальника. Последний в результате стал жаловаться на то, что во время важных совещаний ему постоянно кто-то звонит, и в конце концов был отправлен в отставку по медицинским показаниям.

А еще рядом сидели другие слушатели – эдакие, метафорически выражаясь, сперматозоиды, и все они стремились вперед, прекрасно понимая, что в живых останется только один Председатель правления Открытого акционерного общества «Группа компаний “Корпорация «Холдинг»”», и им станет, скорее всего, самый главный член. Правления, разумеется.

Разумеется, девушка из Отдела подготовки персонала рассказывала им, что курсы, на которые их отправляют, имеют целью развитие и укрепление качеств лидера, навыков работы в команде, групповой инициативы и так далее. Слушатели старались не смотреть друг на друга.

До сих пор все складывалось весьма удачно. Каноэ и сплав по белой воде потопили Джонстона (пробитая барабанная перепонка). Уиттакер отпал при восхождении на гору в Уэльсе (растяжение в паху).

Томпкинс вложил в ружье очередной шарик краски и принялся повторять про себя бизнес-мантры. «Во всем, как не хочешь, чтобы с тобой поступали люди, так поступай ты с ними – и раньше их». «Убей или умри». «Стреляй первым». «Выживает сильнейший». «Ты слишком много знал».

Он подполз поближе к двум темным фигурам у постамента. Видимо, они его не замечали.

Когда подлесок кончился и прятаться было уже негде, он набрал в легкие побольше воздуху и вскочил на ноги.

– Что, сявки, не ждали? Вот ва-АААААААААААА…

Вместо одной из фигур у постамента вдруг оказалось что-то чудовищное. Он отключился.

Кроули вернул себе любимое обличье.

– Ненавижу, когда приходится так делать, – пробормотал он. – Всегда боюсь, что забуду, как превратиться обратно. Да и костюм можно испортить.

– С моей точки зрения, с червями ты чуть-чуть перестарался, – сказал Азирафель, почти беззлобно.

Ангелы обязаны соблюдать определенные моральные устои, так что он, в отличие от Кроули, предпочитал покупать одежду, а не творить ее небрежным усилием воли из тверди земной. И рубашка его, кстати, была весьма дорогой.

– Ты только посмотри, – сокрушался Азирафель. – Мне никогда не вывести этих пятен.

– Сотвори чудо, – рассеянно предложил Кроули, вглядываясь в кусты в поисках очередных слишком ретивых слушателей.

– Но я-то всегда буду знать, что здесь было пятно. Ты же понимаешь. В глубине души, так сказать, – пояснил ангел. Он поднял ружье и повертел его в руках.

– Я такого никогда не видел, – сказал он.

Раздался хлопок, и у статуи, возвышавшейся на постаменте, отлетело ухо.

– Давай-ка убираться отсюда, – сказал Кроули. – Он был не один.

– Очень странное ружье. Посмотри-ка, действительно забавно.

– Мне казалось, ваши не одобряют оружия, – заметил Кроули.

Он взял ружье из пухлых ладошек ангела и поглядел сквозь короткий обрубленный ствол.

– Отнюдь, – возразил Азирафель. – Сейчас считают, что оружие придает вес словесным доводам. В хороших руках, разумеется.

– Неужели? – рука Кроули поползла к спусковому крючку. – Ладно. Пошли.

Он не без сожаления бросил ружье на грудь павшего в неравном бою Томпкинса и направился к дому прямо через сырую лужайку.

Ворота «Усадьбы Тэдфилд» не были заперты, и они беспрепятственно проникли внутрь. Там, где раньше была монастырская трапезная, теперь сидело несколько полноватых молодых людей в камуфляже, заляпанном краской, и перед ними дымились кружки с какао. Некоторые им приветственно помахали.

У входа было что-то вроде гостиничной стойки. Во всем чувствовалась спокойная, деловитая, уверенная атмосфера. Азирафель уставился на доску, стоявшую на алюминиевой треноге.

На черной ткани, которой была обтянута доска, белыми пластиковыми буковками было аккуратно выложено: 20–21 августа: Открытое акционерное общество «Группа компаний “Корпорация «Холдинг»”» – Курс «Инициативы по разрешению конфликтов».

Кроули тем временем разглядывал рекламные буклеты на стойке. На глянцевой обложке красовались фотографии «Замка», а внутри особо упоминались джакузи и крытый бассейн с подогревом. Сзади была дана традиционная для бизнес-центров карта-схема проезда, которая в результате искусного нарушения масштаба давала понять, что усадьба Тэдфилд удобно расположена в непосредственной близости ко всем крупнейшим автомагистралям страны, одновременно умалчивая о лабиринте проселочных дорог, простиравшемся на много километров вокруг нее.

– Не то место? – спросил Азирафель.

– То самое.

– Значит, не то время?

– Именно. – Кроули полистал буклет, пытаясь найти хоть какой-нибудь ключ к разгадке.

Он зашипел сквозь зубы.

Может быть, было глупо надеяться на то, что здесь все еще обитает Болтливый Орден. В конце концов, свою миссию они выполнили. Может быть, они уехали в «черную» Америку или еще куда-нибудь, чтобы обращать христиан. Но он продолжал читать. Иногда в таких буклетах была краткая историческая справка – просто потому, что компании, которые снимают такие здания на выходные для проведения курса «Интерактивный анализ кадровой политики» или семинара «Стратегическая динамика маркетинга» желают чувствовать, что занимаются стратегическим анализом в том же самом здании (плюс-минус пара капитальных ремонтов, гражданская война и два крупных пожара), которое было построено на пожертвования некоего финансиста эпохи Елизаветы Первой в качестве чумного барака.

Не то чтобы он всерьез ожидал найти что-нибудь вроде «всего одиннадцать лет назад усадьба Тэдфилд была прибежищем сатанинского монашеского ордена, который, впрочем, провалил все дело», но мало ли…

К ним подошел пухленький человечек в наряде «камуфляж-пустыня». В руках у него был пластиковый стакан с кофе.

– Кто выиграл? – дружелюбно спросил он. – Мне, гляньте-ка, молодой Эвансон из перспективного планирования как саданет в правый локоть…

– Проиграем все, – рассеянно ответил Кроули.

В парке послышалась стрельба. Не веселое «свисть-шлеп» шариков краски, а злобное шипение кусочков свинца, которым придали обтекаемую форму и очень высокую скорость.

В ответ раздалась пулеметная очередь.

Слушатели-резервисты посмотрели друг на друга. Еще одна очередь разнесла в куски отвратительный викторианский витраж над дверью, и рядом с головой Кроули появился ряд черных круглых дырочек.

Азирафель схватил его за руку.

– Это еще что за чертовщина? – спросил он.

Кроули улыбнулся змеиной улыбкой.

Найджел Томпкинс пришел в себя и почувствовал легкую головную боль и некоторую пустоту в воспоминаниях о том, что только что произошло. Он вряд ли знал, что при встрече с чем-то слишком ужасным в сознании человека просыпается невероятная способность стереть это впечатление из памяти методом насильственной амнезии. Так что он приписал ее попаданию шарика прямо в голову.

Ему показалось, что его ружье стало немного тяжелее, но, пребывая в слегка заторможенном состоянии, он никак не мог понять почему. До тех пор, пока через несколько минут не прицелился в слушателя Норманна Уэзерда из службы внутреннего аудита и не нажал на спусковой крючок.

– Ну и что тебя возмущает? – пожал плечами Кроули. – Он хотел настоящее ружье. У него в голове была одна мысль – дайте мне настоящее ружье!

– Но ты же напустил его на беззащитных людей!

– Ну нет, – ответил Кроули. – Не совсем так. Все по-честному.

Боевая группа финансового планирования лежала лицом книзу в мокрой траве за развалинами сортира, но склонности к аллегориям не испытывала.

– Всегда говорил: нельзя доверять этим уродам из снабжения, – сказал заместитель финансового директора. – Ублюдки!

Над его головой раздался резкий визг срикошетившей пули.

Он торопливо подполз к бойцам, собравшимся у тела павшего Уэзерда.

– Как там? – спросил он, заглянув в изможденное лицо заместителя главного бухгалтера по начислению заработной платы.

– Плохо, – отозвался тот. – Почти навылет. «Маэстро», «Мастеркард», «Виза» – в общем, все.

– Остановилась только на золотой «Америкен Экспресс», – сказал Уэзерд.

Все в безмолвном ужасе уставились на бумажник, практически насквозь пробитый пулей.

– Зачем они так? – спросил замглавбух.

Начальник службы внутреннего аудита открыл было рот, чтобы сказать что-нибудь осмысленное, и замолчал. У всех есть своя точка предельного внутреннего напряжения. По его точке только что был нанесен легкий, но точный удар. Двадцать лет беспорочной службы. Он хотел быть дизайнером, но консультант по профориентации об этом не знал. Двадцать лет выверки формы BF-18. Двадцать лет за этим поганым арифмометром, когда даже в перспективном планировании уже стояли компьютеры. А теперь, без всякого повода – а вдруг поводом служили реорганизация и желание покончить с практикой преждевременного ухода на пенсию? – его послали под пули!

Его глаза затянулись поволокой паранойи.

Он взглянул на собственное ружье. Сквозь туман ярости и отчаяния он увидел, что оно больше и чернее, чем то, которое ему дали сначала. И тяжелее к тому же.

Он прицелился в ближайший куст, нажал на спуск и увидел, как очередь стерла куст с лица земли.

Ага. Такие, значит, правила. Ладно, тогда кто-то будет победителем.

Он оглянулся на своих солдат.

– Отлично, ребята, – сказал он, – давайте покажем этим педикам!

– Лично мне кажется, – сказал Кроули, – что здесь никого не заставляют стрелять.

И улыбнулся Азирафелю наивной и недружелюбной улыбкой.

– Пошли, – сказал он. – Оглядимся, пока у них есть чем заняться.

Пули свистели в ночи.

Джонатан Паркер (отдел снабжения) по-пластунски полз через кусты, и вдруг один из кустов провел ловкий удушающий прием.

Найджел Томпкинс выплюнул маскировочную веточку рододендрона.

– Может, где-то и есть законы о компаниях, – прошипел он из-под слоя грязевой раскраски, – а здесь я – закон…

– Ты поступил просто низко, – сказал Азирафель, шагая по пустому коридору.

– А что я такого сделал? – удивился Кроули, открывая одну дверь за другой.

– Там люди стреляют друг в друга!

– Именно, и что с того? Их никто не заставлял. Они сами этого хотели. Я просто помог им. Рассматривай это как мир в миниатюре. Свобода воли для всех. И полная непостижимость, разве не так?

Азирафель молча смотрел на него.

– Ну ладно. На самом деле никого не убьют, – сокрушенно признался Кроули. – Все чудесным образом спасутся. Иначе какое же тут веселье?

Азирафель успокоился.

– Знаешь, Кроули, – начал он, – я всегда говорил, что на самом деле глубоко внутри ты…

– Ладно, ладно! – оборвал его Кроули. – Может, растрезвонишь теперь на весь божий свет?

Вскоре появилось некое подобие группировок. Бо́льшая часть отделов, имеющих отношение к финансам, обнаружили, что у них есть общие интересы, заключили перемирие и совместными силами обрушились на перспективное планирование.

Когда в воротах появилась первая полицейская машина, шестнадцать пуль с разных сторон поразили ее радиатор прежде, чем она успела проехать половину пути до дома. Еще две пули срезали антенну на ее крыше, но было уже поздно, слишком поздно.

Мэри Ходжес повесила трубку, и тут Кроули открыл дверь в ее офис.

– Это террористы, – заявила она. – Или браконьеры.

Она внимательно посмотрела на вошедших.

– Вы из полиции? – спросила она.

Кроули увидел, как ее глаза полезли на лоб.

Как у всех демонов, у него была хорошая память на лица, несмотря даже на прошедшие десять лет, отсутствие платка и толстый слой косметики. Он щелкнул пальцами. Мэри откинулась в кресле, и на лице у нее появилось отсутствующее, но дружелюбное выражение.

– Не стоило этого делать, – заметил Азирафель.

– Ладно, – Кроули взглянул на часы. – Доброе утро, мэм, – затараторил он, повернувшись к Мэри. – Мы с другом – две сверхъестественные сущности и просто зашли узнать, не можете ли вы нам помочь найти печально известного Сына Сатаны. – Он холодно улыбнулся ангелу. – Так мне ее разбудить? Чтоб ты смог начать именно с этого.

– Ну, если ты так ставишь вопрос… – проговорил ангел.

– Иногда проверенный способ самый лучший, – заметил Кроули и повернулся к неподвижной Мэри.

– Вы были монашкой одиннадцать лет назад? – спросил он.

– Да, – отозвалась Мэри.

– Вот! – сказал Кроули Азирафелю. – Видишь? Я знал, что не ошибаюсь.

– Чертовское везение, – пробормотал ангел.

– Вас тогда звали сестра Разговорчива. Или что-то вроде этого.

– Говорлива, – глухо сказала Мэри.

– Помните случай с подменой новорожденных? – спросил Кроули.

Мэри Ходжес запнулась. Когда она заговорила, голос ее звучал так, словно давно зарубцевавшиеся воспоминания побеспокоили ее первый раз за долгие годы.

– Да, – сказала она.

– Может ли быть, что при подмене произошли какие-то ошибки?

– Не знаю.

Кроули подумал.

– У вас должны быть записи, – сказал он. – Записи остаются всегда. В наши дни – везде и у всех.

Он гордо посмотрел на Азирафеля.

– Одна из моих лучших идей.

– Конечно, – сказала Мэри Ходжес.

– И где они? – вкрадчиво спросил Азирафель.

– Сразу после родов был пожар.

Кроули застонал и в отчаянии воздел руки.

– Наверное, Хастур, – сказал он. – Это в его стиле. Вот и доверяй им! Бьюсь об заклад, он еще считает, что это было очень умно с его стороны.

– Не могли бы вы вспомнить что-нибудь о другом ребенке? – спросил Азирафель.

– Конечно.

– Расскажите, будьте добры.

– У него были утютюсенькие пальчики.

– А?

– И он вообще был такой хорошенький, – мечтательно добавила Мэри Ходжес.

Со двора послышался звук полицейской сирены, тут же оборванный метким попаданием крупнокалиберной пули. Азирафель толкнул Кроули в бок.

– Давай быстрее, – сказал он. – Сейчас здесь будет полиция, и тогда мы завязнем надолго. Мой моральный долг – помочь в расследовании. – Он подумал и добавил: – Может, она сможет вспомнить, не рожал ли здесь в ту ночь еще кто-нибудь…

Судя по звукам, в холл ворвался отряд полицейских.

– Останови их, – сказал Кроули. – Нам нужно еще немного времени!

Азирафель покачал головой.

– Еще одно чудо – и нас могут заметить Сверху. Если ты и правда хочешь, чтобы Гавриил или кто другой заинтересовался, с чего бы это вдруг заснул отряд из сорока полицейских…

– Ладно, – махнул рукой Кроули. – Или так. По крайней мере попытались. Давай выбираться отсюда.

– Через тридцать секунд вы проснетесь, – Азирафель повернулся к бывшей монахине, все еще не вышедшей из транса, – и вспомните, что вам снился чудесный сон про то, что вам больше всего нравится, и…

– Хорошо, хорошо, – вздохнул Кроули. – Так мы идем?

Никто не заметил, как они скрылись. Полиция была слишком занята, собирая сорок опьяненных адреналином и очень инициативных ветеранов с фронтов современного менеджмента.

Три полицейских фургона испортили газон глубокими рытвинами. Азирафель заставил Кроули пропустить первую из машин «Скорой помощи», но потом «Бентли» сразу рванулся в ночь. Позади летний домик и бельведер уже полыхали в полную силу.

– Все-таки мы оставили бедняжку в ужасном положении, – сказал ангел.

– Ты думаешь? – рассеянно произнес Кроули. Он как раз пытался переехать ежа, и это ему не удалось. – Попомни мои слова, клиентов у нее будет в два раза больше. Если она разыграет расклад правильно, разберется с отказавшимися, уладит все юридические склоки… Курсы по развитию инициативы с настоящим оружием! Да к ней очереди стоять будут.

– Почему ты всегда такой циник?

– Я уже говорил. Это моя работа.

Они помолчали. Потом Азирафель сказал:

– Как считаешь, он объявится? Наверное, мы могли бы как-нибудь его обнаружить.

– Он не объявится. Во всяком случае, не нам. Защитная маскировка. Он даже не осознает этого, но может скрыться от любой оккультной силы, которая попытается вмешаться.

– Что значит – оккультные силы?

– Ты и я, – объяснил Кроули.

– Я не оккультный, – обиделся Азирафель. – Ангелы – не оккультные. Мы – эфирные.

– Да как хочешь, – отрезал Кроули, который слишком нервничал, чтобы спорить.

– Есть еще какой-нибудь способ найти его?

Кроули пожал плечами.

– Понятия не имею, – сказал он. – Как ты думаешь, много ли у меня опыта в таких делах? Армагеддон, понимаешь, бывает только раз. И тебе никто не даст пробовать, пока не получится.

Ангел уставился на пролетавшие мимо живые изгороди.

– Все так тихо и мирно, – заметил он. – По-твоему, как это произойдет?

– Ну, термоядерное побоище, к примеру, всегда было довольно популярным. Хотя в последнее время большие шишки вроде бы довольно вежливы друг с другом.

– Падение астероида? – предложил Азирафель. – Я так понимаю, сейчас очень модно. Прямо в Индийский океан, огромная туча пара и пыли – и прощайте, высшие формы жизни.

– Да уж, – пробормотал Кроули, стараясь превышать ограничение скорости. Сейчас каждая мелочь имела значение.

– Даже представлять не хочется, – угрюмо проворчал Азирафель.

– Все высшие формы жизни под нож. Под косу то есть.

– Ужасно.

– И больше ничего, только пыль и ортодоксы.

– Опять грубо.

– Извини, не удержался.

Они уставились на дорогу.

– Может, начнут террористы?.. – предположил Азирафель.

– Не из наших, – заявил Кроули.

– И не из наших, – сказал Азирафель. – Хотя наши, разумеется, – борцы за свободу.

– Так вот что я тебе скажу, – сказал Кроули в тот момент, когда остатки шин задымились на объезде у Тэдфилда. – Время открыть карты. Я назову своих, если ты назовешь ваших.

– Ладно. Ты первый.

– Ну уж нет. Ты первый.

– Но ты же демон.

– Да, но слово свое держу, как мне кажется.

Азирафель назвал пять ведущих политиков. Кроули назвал шесть. Три имени совпадали.

– Видишь? – вздохнул Кроули. – Именно так, как я всегда говорил. Хитрые бестии, эти людишки. Ни на грош нельзя доверять.

– Но я не думаю, что у наших есть какие-то крупные планы на ближайшее будущее, – сказал Азирафель. – Разве что мелкие терр… ммм, акции политического протеста, – поправился он.

– Ага, – съязвил Кроули. – То есть никакой дешевки с конвейера? Только ручная работа, каждая пуля заботливо положена в цель опытными работниками?

Азирафель решил, что он выше этого.

– Так что нам теперь делать?

– Попробовать выспаться.

– Тебе не нужен сон. И мне не нужен сон. Зло никогда не спит, а Добро неусыпно.

– Зло вообще – может быть. Что до моего конкретного случая, у меня выработалась привычка иногда прилечь на пару часиков. – Он взглянул на дорогу в свете фар. Скоро наступят времена, когда сну просто не будет места. Стоит им там, Внизу, узнать, что это он несет личную ответственность за пропажу Антихриста, они, скорее всего, поднимут все его отчеты об испанской инквизиции и проверят их, сначала каждый по отдельности, потом все вместе, а он будет выступать в роли подопытного образца.

Он порылся в бардачке, вытащил кассету наугад и сунул ее в плеер. Немного музыки наверняка окажет…

– И в аду есть местечко для меня, для меня… – взвыл Фредди.

– Для меня, – пробормотал Кроули.

С его лица вдруг исчезло всякое выражение. Потом он приглушенно вскрикнул и выломал регулятор громкости.

– Мы, конечно, можем напустить на него других людей, – задумчиво сказал Азирафель.

– Что? – потрясенно спросил Кроули.

– Люди отлично умеют разыскивать себе подобных. Они этим занимались тысячи лет. А этот ребенок – человек. Так же, как и… ну, ты знаешь. Мы его не увидим, но другие люди, может быть, смогут… ну, как бы почувствовать его. Возможно. Или заметить то, что нам и в голову не придет.

– Не получится. Это же Антихрист! У него… ну, что-то вроде автоматической защиты, так ведь? Даже если он понятия об этом не имеет. Она просто не даст другим подозревать его. Пока не даст. Подозрения будут просто соскальзывать с него, как… с чего там вода? – неловко закончил Кроули.

– Есть идеи получше? Хотя бы одна идея получше?

– Нет.

– То-то и оно. Может сработать. И не говори, что у тебя нет каких-нибудь подпольных групп, которые могут пригодиться. У меня есть, к примеру. Можно попробовать пустить их по его следу.

– Что они могут сделать такого, чего не можем мы?

– Ну, для начала, они не будут заставлять людей стрелять друг в друга, они не будут гипнотизировать уважаемую даму, они…

– Ладно. Ладно. Но шансов у них не больше, чем у сосульки в Аду. Можешь поверить, я знаю, о чем говорю. Все равно больше ничего в голову не приходит. – Кроули свернул на шоссе и направил «Бентли» в сторону Лондона.

Через некоторое время Азирафель сказал:

– У меня есть… есть, скажем так, агентурная сеть. По всей стране. Хорошо вымуштрованная, хотя и небольшая, армия. Я могу приказать им заняться поисками.

– У меня тоже есть что-то вроде этого, – признался Кроули. – Сам знаешь, вдруг пригодится и все такое…

– Их нужно поднять по тревоге. Как ты думаешь, они могут работать вместе?

Кроули покачал головой.

– Вряд ли это разумно, – сказал он. – С политической точки зрения они не настолько продвинуты.

– Тогда давай пусть каждый свяжется со своими людьми, и посмотрим, что они могут сделать.

– Видимо, стоит попробовать, – сказал Кроули. – Словно мне больше нечем заняться, прости Господи…

Он наморщил лоб и вдруг торжествующе хлопнул ладонью по рулю.

– С гуся! – воскликнул он.

– Что?

– Вот как с чего вода – с гуся!

Азирафель громко втянул воздух сквозь зубы.

– Веди машину, будь добр, – устало сказал он.

И они поехали обратно в лучах рассвета, а из динамиков струилась Месса си минор Иоганна-Себастьяна Баха, вокальная партия – Фредди Меркьюри.

Кроули любил город ранним утром. В этот момент все его население почти полностью состоит из людей, имеющих пристойную работу и настоящую причину для того, чтобы быть здесь, в отличие от никому не нужных миллионов, наводняющих город после восьми утра. И на улицах более или менее тихо. На узкой мостовой перед магазинчиком Азирафеля четко виднелись двойные желтые линии, означавшие «Не парковаться». Впрочем, когда «Бентли» затормозил, они послушно скрутились и пропустили его к обочине.

– Ну что ж, – начал Кроули, когда Азирафель полез за пальто на заднее сиденье. – Будем держать связь. Договорились?

– Это что? – спросил Азирафель, поднимая с сиденья какой-то продолговатый предмет.

Кроули прищурился.

– Книга? – хмыкнул он. – Не моя.

Азирафель перевернул несколько желтых страниц. В его мозгу зазвенел маленький библиофильский колокольчик.

– Это, должно быть, принадлежит той юной леди, – сказал он медленно. – Нам нужно было взять у нее адрес.

– Слушай, у меня и так полно проблем, а ты хочешь, чтобы пошли слухи, будто я занимаюсь тем, что возвращаю потерянное имущество? – вопросил Кроули.

Азирафель открыл титульную страницу. Возможно, это было что-то интересное. Кроули не мог разглядеть выражение на его лице.

– Я считаю, ты вполне можешь послать ее туда прямо на почту, – сказал демон. – Если уж думаешь, что это твой долг. В графе «Кому» напиши: «Сумасшедшей с велосипедом». Никогда не доверяй женщинам, которые дают дурацкие клички средствам передвижения…

– Да-да, разумеется, – рассеянно сказал ангел.

Он порылся в карманах, достал ключи, уронил их на мостовую, поднял, снова уронил и торопливо направился к дверям.

– Так мы будем держать связь? – крикнул Кроули ему вслед.

Азирафель замер, вставив ключ в замок.

– Что? – отозвался он. – А, да. Да. Конечно. Отлично. Прекрасно. – И он захлопнул дверь.

– Вот так, – пробормотал Кроули, внезапно ощутив себя очень, очень одиноким.

На тропинке мигал фонарик.

Весь ужас поисков книги в рыжей обложке среди рыжих листьев и луж рыжей воды в рыжей канаве в рыжих (ну хорошо, пусть серых!) рассветных сумерках – в том, что найти ее невозможно.

Ее просто не было.

Анафема испробовала все способы, которые приходили ей в голову: методичное разбиение местности на квадраты, ускоренное шурование папоротника вдоль дороги, притворно беззаботное расхаживание туда-сюда с косыми взглядами исподтишка, и даже тот метод, который, по мнению наиболее романтической части ее натуры, должен был сработать обязательно – то есть театрально махнуть рукой, безнадежно опуститься на траву и как бы случайно взглянуть на тот клочок земли, где (по законам любого уважающего себя повествования) должна была бы обнаружиться книга.

А ее не было.

Это означало (чего она с самого начала опасалась), что Книга, по всей вероятности, осталась на заднем сиденье автомобиля, принадлежащего двум сердобольным мастерам по ремонту велосипедов.

Анафеме казалось, что в эту минуту все поколения наследников Агнессы Псих смеются над ней.

Даже если тем двоим хватит честности, чтобы вернуть Книгу, они вряд ли возьмут на себя труд отыскать домик, который они видели всего один раз, и то ночью.

Можно было надеяться только на то, что они не поймут, что именно попало им в руки.

В магазинчике Азирафеля, как и у большинства других книготорговцев Сохо, которые специализировались на добывании раритетных изданий для придирчивых знатоков, была задняя комната, однако ее содержимое было гораздо эзотеричнее, чем то, что обычно оказывается в непрозрачных пластиковых пакетах для «тех клиентов, которые знают, чего хотят».

Азирафель особенно гордился своими сборниками пророчеств.

Как правило, это были первые издания.

И каждое – с подписью автора.

Здесь были и Роберт Никсон, и Цыганка Марта, и Игнациус Сибилла, и Старый Оттуэлл Биннс. Нострадамус написал: «Старому Другу моему, Азирафелю, с наилучшими Пожеланиями». Матушка Шиптон опрокинула на подаренный экземпляр своих сочинений полный бокал вина. В отдельной кондиционируемой витрине в углу комнаты хранился оригинал рукописи, начертанной на Патмосе дрожащей рукой св. Апостола Иоанна Богослова, «Откровение» которого всегда оставалось в списке бестселлеров. По мнению Азирафеля, он был славный малый, хотя несколько злоупотреблял редкими грибами.

Однако в этой коллекции недоставало «Прекрасных и точных пророчеств Агнессы Псих», и сейчас Азирафель брел, спотыкаясь, словно филателист, который только что получил от тетушки открытку с небрежно наклеенным раритетным «Голубым Маврикием» 1847 года.

Ему еще ни разу не приходилось держать в руках ни одного экземпляра «Пророчеств», но он слышал об этой книге. О ней слышал любой из его собратьев – любой из примерно дюжины его собратьев, принимая во внимание столь узкую специализацию. Даже вопрос самого ее существования был своего рода вакуумом, вокруг которого, как спутники, сотни лет вращались самые странные истории. Азирафель не был уверен, могут ли спутники вращаться вокруг вакуума, но это его нимало не заботило: по сравнению с «Прекрасными и точными пророчествами» печально известные «Дневники Адольфа Гитлера», опубликованные в журнале «Штерн» в середине 80-х годов, выглядели просто… ну, скажем, примитивной подделкой (чем они, впрочем, и оказались).

Руки Азирафеля почти не тряслись, когда он бережно опустил книгу на стол, натянул пару резиновых перчаток и почтительно открыл ее. Азирафель был ангелом, но при этом боготворил книги.

Вот что говорилось на титульном листе:

Пророчества были пронумерованы и всего их было больше четырех тысяч.

– Спокойно, спокойно, – пробормотал Азирафель себе под нос. Он пошел в маленькую кухоньку, приготовил себе какао и несколько раз глубоко вздохнул.

Потом он вернулся к столу и прочел первый попавшийся ему на глаза абзац.

Сорок минут спустя он так и не притронулся к кружке.

Рыжеволосая женщина, сидевшая в баре отеля, была лучшей из всех военных корреспондентов мира. У нее был паспорт на имя Кармин Шарлах, и она была везде, где шли войны.

Более или менее.

Точнее, она была там, где еще не шли войны. Там, где шли войны, она уже побывала.

Она была широко известна в узких кругах. Соберите полдюжины военных корреспондентов в баре в аэропорту, и в беседе, с той же неизменностью, с какой стрелка компаса указывает на север, рано или поздно всплывут имена Мерчисона из «Нью-Йорк Таймс», или Ван Хоума из «Ньюсуик», или Анфорта из «Ай-Ти-Эн». Тех, кого сами военные корреспонденты считают Военными Корреспондентами.

Но когда Мерчисон, Ван Хоум и Анфорт натыкаются друг на друга в установленной на скорую руку палатке в Бейруте, Афганистане или Судане, когда они похвастаются новыми шрамами и пропустят по стаканчику – тогда они начинают благоговейно обмениваться историями о Рыжей Кармин из «Нэшнл Уорлд Уикли».

– Эти идиоты из этой идиотской газетенки, – обычно заявлял Мерчисон, – просто сами, мать их, не знают, какое чудо, мать их, у них есть.

На самом деле руководство «Нэшнл Уорлд Уикли» прекрасно знало, что у них есть: у них есть Военный Корреспондент. Они только не знали, почему он у них есть и что с ним, точнее, с ней, делать.

Обычно «Нэшнл Уорлд Уикли» рассказывал миру, как на булочке в «Биг Маке», купленном в Де-Мойне, появилось лицо Христа, приводя также и высокохудожественный рисунок булочки; как недавно Элвиса Пресли видели в Де-Мойне, где он работает в «Бургер-Лорде»; как одна домохозяйка из Де-Мойна вылечилась от рака, слушая записи Элвиса; как оборотни, наводнившие Средний Запад США, произошли от гордых жен первопоселенцев в результате изнасилования их снежным человеком; и как Элвиса забрали с собой пришельцы из космоса в 1976 году, потому что он был слишком хорош для этого мира.

Вот такой вот «Нэшнл Уорлд Уикли», тираж четыре миллиона экземпляров еженедельно, и ему был так же нужен Военный Корреспондент, как эксклюзивное интервью с Генеральным секретарем ООН.

Итак, они платили Кармин Шарлах немалые деньги за то, чтобы она ездила и разыскивала войны, и не обращали внимания на толстые конверты с плохо напечатанными рукописями, которые она время от времени присылала из самых разнообразных горячих точек, чтобы оправдать свои – впрочем, вполне разумные – расходы.

Они находили это вполне справедливым, поскольку, с их точки зрения, она не была настолько уж хорошим военным корреспондентом, хотя, безусловно, была самым привлекательным из них, что уже немало, если разговор идет о «Нэшнл Уорлд Уикли». В ее сообщениях о военных действиях всегда рассказывалось о каких-то типах, паливших друг в друга, но при этом в них начисто отсутствовало понимание глубинных политических связей и следствий происходящего, а главное – понимание Того, Что Интересно Аудитории.

Иногда они передавали очередную ее историю на литературную обработку. («Иисус явился девятилетнему Мануэлю Гонзалесу во время решительного сражения на Рио Конкорса и сказал, чтобы тот шел домой, потому что его мать беспокоится. “Я знаю, что это был Иисус, – рассказал нам храбрый мальчик, – потому что он был в точности такой, когда его картинка чудом появилась на моей коробке с бутербродами”».)

Хотя по большей части «Нэшнл Уорлд Уикли» оставлял ее в покое и тщательным образом помещал все ее сообщения в корзину для мусора.

Мэрчисону, Ван Хоуму и Анфорту не было до этого дела. Они знали одно: где бы ни разразилась война, мисс Шарлах оказывалась там первой. Практически до того, как.

– Как ей это удается? – вопрошали они, теряясь в догадках. – Как, чтоб ее, это ей удается?

А их взгляды, встречаясь, безмолвно соглашались: если бы она была машиной, это был бы «Феррари». Эта женщина скорее подходила на роль красавицы-супруги продажного генералиссимуса из терпящей крах страны третьего мира – и она здесь, среди нас! Повезло нам, ребята, а?

А мисс Шарлах молча улыбалась и заказывала всем еще по одной за счет «Нэшнл Уорлд Уикли». И смотрела, как из-за нее начинают не на шутку разворачиваться боевые действия. И улыбалась.

Она оказалась права. Она создана для журналистики.

Пусть даже так, но отдыхать нужно всем, и Кармин как раз устроила себе первый отпуск за одиннадцать лет.

Она отправилась на маленький остров в Средиземном море, получавший основной доход от туризма. Выбор ее было довольно странным, поскольку при взгляде на мисс Шарлах было ясно, что она может провести отпуск на любом острове размером меньше Австралии только в том случае, если владелец этого острова – ее личный друг. А если бы вы за месяц до этого сказали любому из туземцев, что надвигается война, он бы посмеялся над вами и попробовал бы всучить вам подставку для бутылки, сделанную из пальмового волокна, или картинку с видом на залив, выложенную из морских ракушек. Так было месяц назад.

А вот как было теперь…

…теперь раскол по религиозно-политическим соображениям (а именно – частью какого из четырех миниатюрных государств на материке не является их остров) разделил страну на три враждующих группировки, уничтожил статую Девы Марии на главной площади единственного города и покончил с туризмом.

Мисс Шарлах сидела в баре отеля «Паломар дель Соль» за бокалом того, что здесь именовалось коктейлем. В углу усталый пианист перебирал клавиши, а официант в парике с начесом тянул в микрофон:

В окно влетел человек с ножом в зубах, автоматом Калашникова в одной руке и гранатой в другой.

– Менем Тювкфкой Фганивации Ффобоввения убъяввяю этот фотевь… – начал он и остановился. Он вынул нож изо рта и начал снова: – Именем Тюркской Организации Освобождения объявляю этот отель нашей собственностью!

Два последних туриста, оставшихся на острове, нырнули под столик. Мисс Шарлах невозмутимо выудила вишенку-мараску из коктейля, поднесла к алым губам и слизнула ее с черешка так, что присутствующих мужчин бросило в холодный пот.

Пианист встал, залез под крышку рояля и достал оттуда музейный пулемет.

– Этот отель уже захвачен Греческой Территориальной Бригадой! – завопил он. – Один неверный шаг и в тебе появится несколько лишних дырок!

В дверях показались новые действующие лица: огромный чернобородый индивидуум с золотозубой ухмылкой и древней картечницей Гатлинга в руках. За его спиной виднелся отряд его соратников, столь же огромных, хотя и не столь же внушительно вооруженных.

– Этот стратегически важный отель, годами служивший символом греко-турецких фашистских империалистов, разграблявших страну своим поганым туризмом, переходит в собственность итало-мальтийских борцов за свободу! – учтиво пробасил он. – Теперь мы вас всех прикончим!

– Чушь! – сказал пианист. – Тоже мне – стратегически важный! Просто здесь лучший винный погреб.

– Он прав, Педро, – сказал обладатель «калашникова». – Именно поэтому он нашим и нужен. Иль хенерал Эрнесто де Монтойя вызвал меня и говорит: Фернандо, говорит, война кончится к субботе, парни захотят отметить это дело. Будь так добр, дуй в «Паломар дель Соль» и захвати его как трофей.

Чернобородый побагровел.

– Он стратегически важный, Фернандо Кьянти! Я сделал большую карту острова, и этот отель точно посередине, так что он чертовски дьявольски стратегически важный! Можешь мне поверить!

– Как же! – парировал Фернандо. – Ты еще скажи, что если из дома Малыша Диего виден загнивающий капиталистический частный нудистский пляж, так это тоже стратегически важный объект!

Пианист залился глубоким румянцем.

– Наши заняли его сегодня утром, – признался он.

Наступила тишина.

И в тишине раздалось громкое шуршание шелка. Кармин положила ногу на ногу.

Кадык пианиста прыгнул вверх-вниз.

– Это очень стратегический объект, – выдавил он, стараясь не обращать внимания на женщину на высоком стуле у барной стойки. – То есть, если кто-нибудь решит высадить туда десант с подлодки, нужно занять место, откуда все видно.

И тишина.

– В любом случае он стратегически важнее, чем этот отель, – выдавил пианист.

Педро зловеще кашлянул.

– Следующий, кто что-нибудь скажет. Все равно что. Умрет. – Он ухмыльнулся. И поднял ружье. – Отлично. А теперь – все к дальней стене!

Никто не двинулся с места. Они уже его не слушали. Они слушали, как кто-то тихо и невнятно бормочет что-то монотонно неразборчивое у входа в отель.

По стройным рядам борцов за свободу внезапно пробежала некая рябь, несмотря на все их попытки не сходить с места. Через них непреклонно протискивалось все то же бормотание, начинавшее превращаться в более или менее разборчивые фразы:

– Вы, господа, не обращайте на меня внимания, жаркий выдался денек, а? Три раза обошел весь остров, никак не мог найти адрес, кто-то здесь считает, что улицы на домах писать не надо или что? Нет, нашел, конечно, четыре раза спрашивал-переспрашивал, плюнул, пошел на почту, на почте уж точно знают, и то им пришлось мне план нарисовать, где уж он тут у меня…

С невозмутимостью щуки, заглянувшей в садок с форелью, из-за спин тяжеловооруженных мужчин появился человечек в очках. В руках он держал длинный, узкий, завернутый в оберточную бумагу пакет, перевязанный бечевкой. Единственной уступкой местным климатическим условиям в его облике были коричневые открытые сандалии, однако теплые зеленые носки, выглядывавшие из них, демонстрировали глубокое врожденное недоверие к переменам погоды за рубежом.

На голове его была форменная фуражка, на которой большими белыми буквами было написано: «Интернешнл Экспресс».

Он не был вооружен, но никто его не тронул. Никто даже не направил на него ружье. Все просто изумленно смотрели на него.

Человечек огляделся, разглядывая живописную компанию, заглянул в свой блокнот, а потом подошел прямо к Кармин, все еще сидевшей у стойки.

– Вам посылка, мисс, – сказал он.

Кармин взяла ее и начала развязывать бечевку.

Курьер из «Интернешнл Экспресс» сдержанно кашлянул и положил перед ней замусоленную книжку квитанций и желтую шариковую ручку, привязанную к книжке куском шпагата.

– Распишитесь, мисс. Вот тут. Полное имя печатными буквами, а тут – подпись.

– Да, конечно, – Кармин поставила неразборчивую подпись, а потом печатными буквами вписала свое имя, которое оказалось намного короче, чем «Кармин Шарлах». Куда короче.

Человечек любезно поблагодарил ее и направился к выходу, бормоча по дороге, что неплохое тут у вас местечко, господа, всегда собирался сюда в отпуск приехать, извините за беспокойство, прошу прощения, сэр…

И он исчез из их жизни так же тихо, как и появился в ней.

Кармин наконец развернула пакет. Борцы за свободу из задних рядов начали тихонько пробираться вперед, чтобы было лучше видно. В пакете был большой меч.

Она осмотрела его. Это был очень простой меч, длинный и острый. Судя по виду, его выковали очень давно, но с тех пор ни разу не пускали в ход. В нем не было ничего декоративного или хотя бы внушительного – не волшебный меч, не таинственное оружие, наделенное силой и могуществом. Это был меч, самым очевидным образом предназначенный для того, чтоб им рубили, резали, ранили – предпочтительно убивали, а если не выйдет, то наносили непоправимые увечья. При этом рассчитан он был на очень большое число жертв. Он был окружен неописуемой аурой угрозы и ненависти.

Кармин сжала эфес искусно наманикюренными пальцами и подняла меч на уровень глаз. Лезвие ярко блеснуло.

– Ну… что ж! – сказала она и поднялась со стула. – Наконец-то.

Она допила коктейль, удобно пристроила лезвие на плече и оглядела плотный круг лиц, одинаково озадаченных независимо от политической ориентации.

– Извините, ребята, мне пора бежать, – сказала она. – Жаль, что не могу остаться и познакомиться с вами поближе.

Борцы за свободу внезапно поняли, что не хотят знакомиться с ней ближе. Она была прекрасна, но красотой лесного пожара: восхитительное зрелище издали, и не дай бог оказаться поблизости.

И она подняла меч. И она улыбнулась узкой, как нож, улыбкой.

Все ружья в баре медленно, дрожа, нацелились на нее. В грудь, спину, голову Кармен Шарлах.

Они со всех сторон окружили ее.

– Стоять! – рявкнул Педро.

Остальные согласно кивнули.

Кармин пожала плечами. И пошла вперед.

И пальцы на спусковых крючках сжались у всех сразу, сами собой. Воздух наполнился свинцом и запахом пороха. Бокал в руке Кармин разлетелся вдребезги. Еще не разбитые зеркала взорвались дождем осколков. Часть потолка обрушилась на пол.

А затем все кончилось.

Кармин Шарлах медленно повернулась и посмотрела на тела, лежавшие вокруг, так, словно она не имела ни малейшего понятия, откуда они взялись.

Она слизнула каплю крови – чужой крови – с тыльной стороны ладони алым кошачьим язычком. И улыбнулась.

И вышла из бара, и ее каблучки стучали по мостовой как отзвук далекого барабанного боя.

Супруги Трелфол вылезли из-под стола и осмотрелись.

– Этого бы не случилось, если бы мы, как обычно, поехали бы в Торремолинос, – жалобно сказала миссис Трелфол.

– Иностранцы, – вздохнул мистер Трелфол. – Они просто абсолютно не похожи на нас, Патриция.

– Значит, решено. В следующем году мы едем в Брайтон, – заявила миссис Трелфол, что доказывает, что смысл произошедшего остался ей абсолютно непонятен.

Смысл в том, что следующего года не будет.

Да что там: шансы на то, что будет следующая неделя, устремились к нулю.