В Юго-Западной Африке из Анголы в Ботсвану плавно течет река Окаванго. Это полноводная и большая река, четвертая по длине на континенте. Дельта Окаванго — одна из крупнейших в мире. Но удивительная особенность реки в другом. Она никуда не впадает. Ни в море, ни в озеро, ни в более крупную реку. Окаванго разливается и постепенно сходит на нет, превращаясь сперва в болота, а потом высыхая на подступах к пустыне Калахари.
Пустыня побеждает воду, поглощает ее без остатка и все равно остается пустыней, практически непригодной для жизни с нашей точки зрения. Однако это не значит, что жизни там нет. В Калахари водится множество зверей и птиц, растут кустарники и травы. И конечно, там живут люди, которые, как и везде, сочиняют мифы и рассказывают истории. Вот один из таких рассказов:
✦✦✦
«Предки вышли из дыры в земле среди корней огромного дерева, покрывавших страну. Следом за людьми тотчас вышли толпы различных животных — некоторые по двое, по трое и четверо, а другие — стадами. И все они второпях пихали, толкали и давили друг друга. По мере того как они выходили, толпа делалась все гуще и плотнее, и наконец толпы животных стали выходить не только из-под корней, но и из ветвей. Когда солнце село, новые животные больше не появлялись. Те же, кто вышел, оставались под большим деревом и вокруг него. Животные были наделены даром речи.
Когда настала ночь, людям, которые сидели под деревом, было сказано, чтобы этой ночью, до восхода солнца, они не разжигали огня. И долгое время они так и сидели там, а животные мирно спали вокруг. Но вот людям стало очень холодно, и они попытались разжечь огонь, несмотря на предупреждение. Тут же животные в ужасе вскочили и устремились к горам и на равнины, лишившись от страха дара речи. С тех пор они всегда убегают от человека».
✦✦✦
Так описывали свое возникновение этнографам койсанские племена начала XX века. В этом мифе исследователи уже находят следы внешних влияний — во всяком случае влияния банту, но койсанских мифов, которые вовсе не испытали никакого влияния, наука не знает.
Заики и изгои
Койсанские народы — современное название. В XIX и начале XX века представителей этих племен называли бушменами, то есть людьми буша, той специфической полупустынной-полусаванной местности, в которой они жили, и готтентотами, что в переводе с голландского значило «заики». В действительности заикались они, конечно, не чаще, чем все остальные. Название возникло из-за того, что в языках этих народов используются щелкающие звуки. Некоторые из них мы можем воспроизвести, но не применяем в речи. Скажем, один из них (или по крайней мере очень похожий) мы издаем, когда неодобрительно цокаем языком. Но для произнесения других пришлось бы специально потренироваться. Хотя языки этих народов интересны и множеством других особенностей, именно невообразимые для европейца щелчковые звуки всегда особенно привлекали внимание путешественников. Неудивительно, что буры, голландские колонисты в Южной Африке, тоже первым делом заметили щелчки и соотнесли их с заиканием, хотя местные жители, конечно, щелкают в речи плавно и непринужденно.
Слова «бушмены» и «готтентоты» многим известны с детства, но в наши дни постепенно выходят из употребления. В западной науке они встречаются редко, в российской чаще, но тоже с оговорками: дело в том, что самим этим народам старые термины не нравятся. С альтернативными названиями, к сожалению, тоже нет ясности. У готтентотов популярное самоназвание есть — кой или кой-коин; кой на местных языках значит просто «люди», а кой-коин можно перевести как «человеческие люди», «настоящие люди». А вот у бушменов никакого общего названия нет — только у отдельных племен, поэтому их стали называть «сан». Но и «сан» тоже не их собственное слово. Его придумали кой-коин, и означало оно нечто вроде «изгой» или «чужак». В общем, и это тоже некогда было оскорблением, только использовали его не европейские колонизаторы, а ближайшие соседи. Впрочем, история знает много примеров, когда обидные прозвища становились гордыми самоназваниями. Отчасти это произошло и тут, так что в наши дни исследователи говорят о кой-коин и сан или, сокращенно, о койсанских народах и языках.
Общая численность сан в наши дни около 100 тысяч человек. Они разбросаны по шести южноафриканским странам, но основная часть живет в Ботсване. Кой-коин, их соседей, в полтора раза больше. Впрочем, как замечают многие исследователи, в сущности, разница между кой-коин и сан заключается в образе жизни: сан, «бушмены», действительно жители буша, кустарниковой саванны. Те из них, кто продолжает вести традиционный образ жизни, остаются охотниками и собирателями. Кой-коин, напротив, давно освоили сельское хозяйство. Различия между ними определяются именно этим, а не генетикой или языком. Говоря проще, различие между сан и кой-коин не столько объективный факт, сколько их собственная культурная самоидентификация.
Особая ветвь
Койсанов очень мало, примерно столько же, сколько жителей московского района Марьино. Но живут они на изрядной территории. Пустыня Калахари, название которой переводится то поэтично и страшно — «великая жажда», то сухо и точно — «место без воды», это 900 тысяч квадратных километров сухого буша. Температура колеблется от 48 °C летом до –3 °C зимой. Условия для выживания, пожалуй, даже сложнее, чем в пустынях Австралии. Кой-коинам жизнь несколько упрощает скотоводство, но вот племенам сан приходится очень нелегко. Они охотятся и собирают все, что возможно, — от плодов до съедобных термитов, но все равно часто голодают. В последние десятилетия они все чаще вынуждены устраиваться работниками на фермы за пределами пустыни, переезжают в города или еще куда-нибудь. Разумеется, это разрушает их традиционный образ жизни, но не всех сан это расстраивает. Еще недавно, в середине XX века, средняя продолжительность жизни сан была около 30 лет (разумеется, в значительной степени из-за высокой детской смертности). В начале 2000-х годов она составляла уже 65 лет — одно это свидетельствует о том, что разрушение традиций не всегда скверная новость.
Маленькие племена, живущие бог знает где. Но тем не менее редко на кого ученые обращают такое большое внимание. Этнографы, лингвисты, генетики, религиоведы — все в один голос твердят, что койсанские племена — феноменально интересный объект исследований. Почему?
Генетики считают, что койсанская ветвь человечества когда-то очень давно первой отделилась от остальных. Грубо говоря, можно сказать, что в какой-то момент все существовавшие Homo sapiens разделились на две части. Одна, та, что, как ни странно, была больше, стала прародительницей современных койсанских племен. От второй, меньшей, произошло все остальное человечество. Это случилось больше 100 тысяч лет назад. Разумеется, современные койсанские племена прошли столь же долгий путь, как и остальные люди; они не больше нас похожи на наших общих предков. Однако понятно, почему для генетиков они — исключительная находка.
Но для других наук само по себе это не так интересно. Генетические особенности вряд ли могут влиять на мифологию и едва ли напрямую коррелируют с языком (характерно, что щелкающие звуки хотя и чрезвычайно редко, но встречаются и у других, не койсанских народов). Однако древность происхождения не единственная особенность койсанов. Не менее важно и то, что на протяжении многих тысячелетий они были изолированы от всего остального человечества.
Причины этой изоляции, по-видимому, климатические: 25 тысяч лет назад в ходе ледникового периода часть Южной Африки оказалась совершенно непригодной для жизни из-за засушливого климата. Эта часть своего рода полосой отрезала уже обжитую людьми южную оконечность континента от остального мира. Именно там, на этом своеобразном острове, окруженном со всех сторон океанами или пустыней, и развивались будущие койсанские племена.
Ко времени окончания ледникового периода койсанская группа уже была сформирована, хотя, конечно, язык их сильно отличался от современного. Воспользовавшись возможностью, койсаны быстро освоили всю Южную Африку. Они и были единственными хозяевами региона, пока их не вытеснили с большой его части расселяющиеся с севера бантуязычные народы (самый известный из них в массовой культуре — это, наверное, зулусы). Первые банту достигли Южной Африки, вероятно, еще до нашей эры, но расцвет их колонизации пришелся на эпоху Средневековья. Кое-кто из банту брал в жены койсанских женщин — этому имеются генетические доказательства. Но в целом отношения между койсанами и банту складывались плохо, и нередко, по-видимому, дело доходило до насилия. Последние столкновения застали и европейские колонизаторы, не замедлившие, впрочем, принять в них участие.
Благодаря тому, что ассимиляция коснулась их лишь частично, сан и кой-коин дожили до наших дней хотя и не в абсолютной изоляции, но достаточно обособленными. Способствовали этому и расистские взгляды европейцев. Даже до наших дней дошло представление о том, что сан не могут иметь потомства с представителями других народов, так как якобы относятся к другому биологическому виду. Это, конечно, полная чепуха.
Койсаны такие же люди, как и все прочие, но они действительно долго жили в относительной изоляции. Благодаря этому сохранились их уникальные языки, но не только они. Сохранилась и религиозная традиция, хотя и испытавшая влияние соседей, но все равно ни на что другое не похожая. Конечно, в строгом смысле говорить о единой койсанской традиции не более корректно, чем об австралийской, — различия между обрядами и мифами разных регионов бросаются в глаза при первом же знакомстве с ними. И все же можно выделить некоторые общие признаки, отделяющие койсанов от других народов мира. Попробуем разобраться в них и начнем с одного удивительного мифа сан.
✦✦✦
Луна и заяц
Луна сказала зайцу:
— Когда кто-нибудь умрет, он уйдет ненадолго, а потом вернется.
А заяц сказал:
— Нет, мне это не нравится. Не может же человек, который вернулся из мертвых, хорошо пахнуть?
Вот что сказал заяц.
Но луна сказала, что умерший будет хорошо пахнуть, когда вернется. Она сказала, что, если человек умрет, он снова вернется к жизни. Подобно луне, он будет умирать, но возвращаться снова, как возвращается луна, когда люди, встав лицом к западу, бросают назад, к востоку, ее лопатку. Вот что сказала луна, она сказала, что, когда кто-нибудь умрет, он уйдет и вернется. Он вернется, вернется к своей семье.
Но заяц сказал:
— Люди будут умирать навсегда и не возвращаться!
Луна снова не согласилась и сказала:
— Тела будут хорошо пахнуть после смерти. Умершие умрут, а потом вернутся, как я возвращаюсь.
Так луна и делает — умирает, а потом нарастает снова и висит в небе. Вы сами это видели.
Слова луны были хорошими, а заяц говорил плохо. Луна держит слово и всегда возвращается, когда мы думаем, что она уже умерла. Но заяц с его расщепленной губой — это ужасное существо. В тот день заяц расцарапал луне лицо своими когтями. А луна взяла топор и ударила им зайца по губе так, что она расщепилась.
Да, этот маленький заяц плохой.
✦✦✦
Ужасное существо
Для нашей культуры взгляд на зайца как злодея непривычен — у нас он обычно выступает в роли трусишки. Но для африканских культур это в порядке вещей. Не только племена сан, но и, например, весьма отдаленные от них йоруба, живущие в западной Африке, считают зайца или кролика трикстером, хитрецом и обманщиком. Все мы, кстати, знакомы с этой точкой зрения, потому что перевезенные в Америку черные рабы привезли свои сказки с собой. Именно их западноафриканские истории составляют фольклорную основу приключений Братца Кролика из «Сказок дядюшки Римуса». Впрочем, и в традиционной славянской культуре заяц был не так прост. Нередко его связывали с лешими, а то и с чертом. Вспомним, что наши предки считали встречу с зайцем дурным предзнаменованием, и даже Пушкин, согласно легенде, не поехал в Петербург к друзьям-декабристам именно из-за перебежавшего дорогу зайца. В действительности дело там было не только в зайце, но примета такая и правда существовала. Впрочем, у большинства европейских народов заяц был символом жизни и рождения, а не смерти — самый известный пример, конечно, пасхальный заяц. Но у племен сан такая идея возникнуть не могла. Чаще всего они встречались с видом Bunolagus monticularis. На русском его так и называют: «бушменов заяц». В отличие от большинства других видов, известных своей плодовитостью, бушменовы зайцы приносят потомство раз в году, детенышей у них мало, и на свет они появляются очень слабыми. Словом, на символ фертильности эти зайцы никак не тянут.
Почему у многих народов зайцы — символ коварства или добродушной хитрости? Может, дело в заячьей скидке, умении зайцев запутывать свои следы? Сложно сказать. Представления такого рода восходят к глубокой дописьменной древности. Зато связь зайцев с луной в мифах сан (или, например, в китайских мифах) объяснить несложно: бушменовы зайцы, как и многие другие представители этого семейства, ведут в основном ночной образ жизни. А значит, люди чаще всего могли их видеть именно при луне.
Как и многие мифы, этот рассказ сан дает ответы на множество вопросов. Почему на луне есть пятна? Почему у зайца раздвоенная губа? Самый главный, конечно, — почему люди умирают. Детали мифа могут разниться. В некоторых его версиях заяц не такой уж плохой, он не просто думает о том, кто умрет и не вернется, а скорбит по своей умершей матери или сыну. Бушменовы зайчата, видимо, и правда часто умирают, а из-за того что они рождаются неспособными выжить самостоятельно, родители о них заботятся. Эта привязанность отражена и в мифах сан. Иногда та же история может представляться в виде классического мифа о забывчивости: Луна посылает хамелеона и зайца отнести людям известие о том, что они будут вечно возвращаться к жизни. Но хамелеон опаздывает из-за того, что медлителен, забывчив, отвлекся или был обманут зайцем, и только заяц добирается до людей. Но поскольку забывчив и он, то передает сообщение неправильно и говорит людям, что теперь они будут умирать. Этот второй вариант — с донесшим неправильную весть посланцем — популярнее у кой-коин и известен банту (сложно сказать, чья версия мифа первична).
Обратите внимание на то, что в варианте кой-коин заяц уже больше похож на животное: он не только подлый (или забывчивый), но и быстрый. Для племен сан луна и заяц из мифа — это не совсем зверь и светило. Это первопредки, которые зовутся луной и зайцем, но еще не стали ими в том смысле, который мы вкладываем в эти понятия.
Противоестественность смерти
Как ни любопытна история появления лунных пятен, все же главное в мифе, конечно, происхождение смерти. Для большинства развитых религий смерть является событием неизбежным и естественным, она — следствие высших законов мироздания. Но для племен сан это не так. Смерть оказывается событием случайным и сугубо негативным — никакой надежды на блаженное загробное будущее в мифе сан не заметно, хотя, конечно, представления о посмертной (не слишком веселой) жизни духов у них есть.
Мифы, как правило, связаны с ритуалом, а значит, отношение к смерти должно по идее отражаться в похоронном обряде. Так оно и есть.
Погребальные традиции койсанов — одни из самых простых в мире. Сейчас они трансформировались под влиянием христианства, но в прежние времена мертвеца предавали земле очень быстро, в течение дня после смерти, и очень просто. По сути, выкапывалась небольшая яма в земле, в которую клали покойника, придав ему позу спящего и присыпав сверху песком и землей. Как в большинстве культур мира, у койсанов принято было класть рядом с человеком какие-то принадлежавшие ему предметы: одежду, украшения и палки-копалки женщин-собирательниц, луки охотников-мужчин. Но самое интересное происходило после похорон. Все племя снималось и покидало стоянку. Они уходили, чтоб не соседствовать с мертвецом.
Практически все народы мира чтут могилы предков: недаром Пушкин (как не вспомнить его снова в главе про Африку?) пишет о любви к отеческим гробам, в которой сердце обретает пищу. Даже евразийские кочевники с их долгими маршрутами нередко ориентировались в своих путешествиях именно на кладбища, к которым непременно возвращались. Но к племенам сан это нимало не относится, эти пешие кочевники боялись жить рядом с могилами.
В чем причина? Именно в противоестественности смерти для сан. Это может показаться нормальным — никто из нас не испытывает восторга от перспективы собственной смерти или тем более смерти близких. Но все же большинство религий развитых обществ предполагает, что смерть — отнюдь не катастрофа; нередко даже наоборот: смерть — начало вечной жизни. Эта идея была знакома уже древним египтянам и до сегодняшнего дня остается фундаментом двух из трех мировых религий: христианства и ислама. В третьей, буддизме, смерть тоже не считается страшной, потому что существование человека в нашем иллюзорном мире так или иначе продолжится.
Но племена сан еще не дошли до идеи религиозной компенсации, соображения, что за скверную жизнь здесь тебя ждет хорошая жизнь там. Они просто поняли, что мертвые не воскресают, не возвращаются назад. И если ты не хочешь, чтоб с тобой случилось что-то дурное, держись от мертвецов подальше. Не забудь пройти очистительный обряд, если в твоей семье кто-то скончался. Не приближайся к тяжелобольному: племена сан изолировали умирающих, хотя ничего не знали о микробах. Это был не карантин, а ритуал, потому что от мертвого можно было заразиться самой смертью.
Даже австралийцы, герои нашей прошлой главы, более оптимистичны. Их мертвые умирают вместе с луной, но и возвращаются назад вместе с ней. Если у сан луна неопределенного пола, но скорее женщина и лишь иногда старик, то у австралийцев луна, как правило, мужчина, вечно умирающий и рождающийся. Вот как описывает один из таких мифов Е. М. Мелетинский: «Луна представляется мужчиной, первоначально принадлежавшим к тотему опоссума. Движение месяца по небу объясняется таким образом: он поднялся с каменным ножом на небо, брел на запад, затем спустился на землю, чтобы охотиться на опоссумов, а потом снова поднялся по дереву на небо. Наевшись опоссумов, месяц становится большим (полнолуние); утомленный, он принимает вид серого кенгуру, в таком виде его убивают юноши (новолуние), но один из них сохраняет кость кенгуру, из которой снова вырастает месяц». Точно так же и сан бросали «назад, к востоку, ее лопатку», чтоб луна вернулась. Это древняя и простая магия, предполагающая, что в каждом новом феномене должна быть частица старого. Луна возрождается, дерево вырастает из зернышка. А человек? Австралийцы, как мы помним, верили, что и человек может вернуться с того света. А вот племена сан уже знали, что это не так. Человек уходит и не возвращается.
Приключения бога-богомола
Единственной надеждой в этом пессимистичном мире были высшие силы — и очень интересно, что любимейший бог (или дух, тут граница очень тонка) племен сан по-своему весьма оптимистичен. Его зовут Цагн. Разумеется, это русское произношение — вероятно, правильнее было бы написать «/Kaggen», где первый знак обозначает один из койсанских щелчков (по-русски его иногда записывают как «цъ»). Цагн — будем уж называть его так, как принято в текстах на русском языке, — бог одновременно могущественный и слабый, комичный и страшный. И главное — в одном лице человек и богомол, а в некоторых случаях еще и антилопа. Обычно его ассоциируют именно с богомолом, но в пространстве мифов сан граница между людьми и животными очень условна. В одном и том же мифе Цагн может вести себя попеременно то как насекомое, то как человек (интересно, что у австралийцев Арнем-Ленда, один из духов, громовержец Намарркон, тоже был одновременно человеком и кузнечиком).
Есть у Цагна и семья, с которой в мифах нередко что-то случается. Один из таких рассказов представляет интерес и для нас. Начинается он так:
✦✦✦
«Некогда Ггоуну-Тсацоу, сын Цагна, отправился принести палок для отца, чтобы тот мог стрелять в людей, которые сидят на пятках. В зарослях он встретил бабуинов. Один старый бабуин, проходивший мимо Ггоуну-Тсацоу, спросил его, что он тут делает, и Ггоуну-Тсацоу рассказал, что должен принести отцу палок, чтобы тот мог стрелять в людей, которые сидят на пятках. Бабуин воскликнул:
— Эй, послушайте-ка этого ребенка!»
Подходит второй бабуин, потом третий и так далее, они зовут своих стариков, чтоб те послушали Ггоуну-Тсацоу. Каждый раз тот послушно повторяет, зачем его послал отец. Но тут следует неожиданный поворот. Когда герой в очередной раз говорит, что его прислали «достать палок для своего отца, чтобы тот мог стрелять в людей, которые сидят на пятках», бабуин вдруг восклицает:
«— Эти люди — мы!
И вот они стали бить Ггоуну-Тсацоу. Они били его кулаками и разбили ему голову».
Убив несчастного сына Цагна, бабуины разрывают его на части и начинают играть его глазами как мячами. Но все-таки бог — это не человек, и на него зловредное проклятие зайца не распространяется. Цагн чувствует, что с его сыном что-то не так. В тоске он отправляется в путь.
«Подойдя к бабуинам, Цагн услышал шум: это бабуины играли в мяч глазом ребенка. Тогда Цагн закричал, заплакал: он понял, что бабуины действительно убили его сына. Но он быстро замолчал и вытер слезы. Он не хотел, чтобы бабуины заметили его слезы. Он решил играть с ними в мяч».
В этот момент он человек. Он играет в мяч глазом собственного сына, и наконец глаз, почувствовав отца, сам собой прячется в колчан со стрелами Цагна. Бабуины пытаются отобрать глаз, но Цагн просто улетает — нам не говорят, что в этот момент он превратился в богомола, потому что это еще неразделенный мир, в котором можно быть разом человеком и богомолом в каждое мгновение времени. Спасшись, он прячет глаз в реке, и через некоторое время из глаза вновь вырастает Ггоуну-Тсацоу.
«Со временем ребенок вырос. Он стал таким, каким был прежде. Тогда Цагн снова пришел. Он шел и смотрел вокруг, и вот он заметил ребенка, который сидел на солнце. Услышав шум его шагов, ребенок вскочил и вошел в воду… но Цагн прыгнул и схватил ребенка. Он помазал ребенка своим потом и сказал:
— Почему ты боишься меня? Я твой отец. Я — Цагн, а ты — мой сын, ты — Ггоуну-Тсацоу. Ты — мой сын, а я — твой отец.
И ребенок сел, а Цагн вынул передник и надел на него. Затем он взял ребенка с собой, и они вернулись домой».
✦✦✦
Сын Цагна больше похож на Луну, чем на нас: если сохранить какую-то его часть — лопатку, глаз, — он сможет вновь вернуться к жизни (в другом мифе так же воскрешают сестру Цагна, использовав ее вилочковую кость). Особенно помогала воскрешению вода, источник жизни. По мнению бушменов, когда-то подобное могло происходить и с людьми. Научив их магическим танцам, Цагн «дал нам песню этого танца и велел нам его танцевать, а если люди умирали от него, он давал чудесное снадобье, чтобы воскресить их снова».
Но теперь из-за маленького плохого зайца мы перестали воскресать. Значит ли это, что мы должны считать смерть чем-то правильным? Отнюдь нет. Цагн тоскует по убитому сыну — не грех тосковать и нам. Но мы, люди, не Цагн и не в силах помочь мертвым. И чтобы не последовать за ними, нам не стоит задерживаться на их могилах.
У кой-коин, соседей сан, промышляющих не собирательством и охотой, а скотоводством, отношение к могилам иное. У них возникает и сложный похоронный ритуал, и культ священных могил Хейтси-Эйбиба, местного божества. Как может быть несколько могил у одного персонажа? Дело в том, что, как и Цагн, Хейтси-Эйбиб умирает и появляется снова несколько раз. Похоронный культ усложняется вместе с представлениями о загробной жизни. Если Цагну для воскрешения нужен залог, частица будущего тела, то Хейтси-Эйбиб в мифах кой-коин умирает совсем и возрождается снова в другом теле — девушки, быка и так далее. В этом смысле он больше похож на австралийцев с их переселением душ, чем на сан.
Почему у кой-коин похоронный ритуал сложнее, а отношение к мертвым не сопровождается тем страхом, который характерен для сан? Сложно сказать. Возможно, дело в том, что кой-коин уже овладели скотоводством, их жизнь меньше зависит от случайностей и более благополучна. Значит ли это, что, если бы койсанские племена сделали еще один шаг в своем развитии, у них бы развился пантеон или нечто вроде него и появились полноценные обряды захоронений? Однозначно ответить на этот вопрос невозможно. Но одна находка, сделанная не в Калахари, а в районе реки Лимпопо, может дать некоторый материал для размышлений.
Золото на холме шакалов
В рождественские дни 1932 года молодой бур, студент университета Претории по фамилии ван Граан, сын старателя и фермера, вернувшийся домой на каникулы, охотился неподалеку от отцовских земель. Декабрь в Южной Африке месяц жаркий, и через несколько часов ван Граана замучила жажда. В поисках питья он добрался до дома одного из местных жителей (все они принадлежали к бантуязычным племенам). Студенту дали напиться, но внимание его привлекла необычная, невиданная им раньше форма сосуда. Завязался разговор, и в результате ван Граан купил кувшин, а заодно и узнал, что гостеприимный банту нашел его на некоем священном холме под названием Мапунгубве, в переводе «холм шакалов».
Вернувшись домой, студент рассказал об этой истории отцу, и тот вспомнил, что и прежде кое-что слышал о холме, расположенном на южной стороне Лимпопо. Местные племена считали его табу и поднимались на вершину изредка, в ритуальных целях. На слуху были и страшные истории, всегда окружающие такие места. Но в молодом человеке уже пробудилось любопытство, а в его отце — азарт старателя. Может статься, там, где есть необычные кувшины, окажется и что-нибудь подороже?
Собралась маленькая экспедиция: двое ван Граанов и еще трое белых колонистов — их соседей. Но как найти среди местных холмов нужный и как потом забраться на почти отвесный склон? В наши дни эту проблему решили бы спутниковые фотографии или аэросъемка, но собравшаяся команда авантюристов поступила в колониальном духе 1930-х: они попытались подкупить одного из местных жителей, банту по имени Мовена, а когда он отказался вести белых за деньги на священный холм, попросту его запугали. Что Мовена мог сделать? В колониальной Африке пятеро белых могли убить африканца без особых для себя последствий. Неудивительно, что бедняга счел за лучшее отвести ван Граанов и их товарищей на вершину Мапунгубве.
Как в настоящем приключенческом романе, помогло везение. Незадолго до восхождения прошел дождь, смывший с холма верхний слой почвы. Среди обнажившихся осколков керамики и прочих непонятных старателям вещиц блеснуло и золото, но не в самородках. Это были золотые украшения. Еще больше удалось найти в тот же день, хорошенько поработав лопатами, — например, в обнаруженных на холме могилах.
Судьба Мапунгубве повисла на волоске. Белые охотники за сокровищами могли разграбить холм и не сообщать властям о своей находке — как-никак законного хозяина у этой собственности не было. Поступи они так, и одна из важнейших археологических находок столетия могла бы остаться никому не известной. По счастью, младший ван Граан все-таки оказался человеком совестливым. То ли взыграла протестантская честность, то ли дало знать о себе университетское образование, но он настоял на том, что о находке нужно рассказать ученым. Отец поддержал сына, и, вернувшись назад в Преторию, студент описал все увиденное своему профессору истории Лео Фоше, а тот уже в следующем году сумел отправить на священный холм первую археологическую экспедицию.
Так начались исследования Мапунгубве, продолжающиеся до сих пор. Вести их было непросто: важной частью политической мифологии африканеров (потомков голландских колонистов), а потом и ЮАР была идея, что до прихода белых местные жители существовали на уровне каменного века и только добрые колонизаторы принесли им свет цивилизации. Холм шакалов в эту схему решительно не вписывался; следом за прекрасным золотым литьем, восходящим к Средним векам, там нашли и здания. На Мапунгубве был город, а точнее, часть холма, в сущности, и была средневековым городом, занесенным землей.
Строго говоря, Мапунгубве был не первым доказательством того, что задолго до колонизации африканцы строили города и вели торговлю. Куда раньше обнаружили руины расположенного примерно в 300 километрах от него города Большой Зимбабве, о которых еще в XVI веке писали португальцы. Его укрепления — каменные стены длиной 200 метров и толщиной десять — сохранились до наших дней. Знали о нем и в XIX веке — первая большая исследовательская экспедиция в эти края отчасти вдохновила Хаггарда на написание знаменитого романа «Копи царя Соломона». Но до 1920-х годов исследователи не признавали, что это постройка аборигенов. Ее приписывали и финикийцам, и арабам, и египтянам, и даже библейской царице Савской. Однако к 1920-м ученые отправили все эти домыслы на полку: археологические находки неопровержимо доказывали, что Большой Зимбабве построили сами африканцы.
К этим доказательствам прибавились и находки в Мапунгубве. В могилах местной знати обнаружили останки, принадлежавшие вовсе не финикийцам, а в наши дни африканское происхождение строителей города на холме подтверждено и генетиками. Между тем археологи доказали, что древний город на месте холма Мапунгубве, существовавший с IX до XIV века и в XI–XII веках переживший расцвет, был изрядно населен. Пять тысяч местных жителей (в Большом Зимбабве их было 10 тысяч; для сравнения: в Париже в X веке проживало около 20 тысяч) через арабских посредников вели торговлю с государствами Индийского океана. В Мапунгубве нашли даже китайский фарфор. Конечно, вряд ли сюда добирались сами китайцы, но их товары до Африки доходили, а в обратную сторону шли золото и слоновая кость.
Другие койсаны
У Мапунгубве с их сложной социальной организацией (три социальных слоя, увешанная золотом знать, крупные поселения и развитая торговля) и у племен сан (у которых за ненадобностью не было даже вождей и верхом организации оставалось кочевье из нескольких семей) мало общего, но они все же имеют друг к другу самое прямое отношение. Останки, найденные археологами в Мапунгубве, с большой вероятностью могут принадлежать койсанам. Спор антропологов об этом еще не завершен. Дело в том, что регион Мапунгубве и Большого Зимбабве был районом интенсивного культурного обмена между банту и племенами, родственными современным сан и кой-коин. В каких отношениях состояли друг с другом пришельцы и коренные жители, сказать сложно, но ряд исследователей полагает, что койсаны могли повлиять на развитие бантуязычных племен, заложив основы их скотоводства. Если это так, то койсаны в регионе Мапунгубве были куда более развиты, чем, скажем, современные племена сан.
Конечно, это вряд ли были прямые предки современных койсанов, скорее, одна из не сохранившихся до наших дней ветвей древнего народа. Увы, отличить захоронения койсанов от банту не всегда просто, тем более что случались и смешанные браки. Но нередко выдвигаются предположения, что Мапунгубве был отчасти койсанским городом (а еще несколько десятилетий назад его и вовсе считали полностью койсанским или, как тогда писали, готтентотским).
Почему койсаны в районе Лимпопо добились большего, чем в пустыне Калахари, Драконовых горах или дельте Окаванго? Конечно, свою роль сыграли и контакты с бантуязычными народами, но следует отметить и куда более благоприятные экологические и географические условия. Не случайно эти земли заинтересовали фермера ван Граана: они прекрасно подходили для сельского хозяйства. Получив возможность заниматься им, жители Мапунгубве быстро достигли и развитых социальных отношений.
Повлияло ли это на религию? Увы, о духовной жизни Мапунгубве мы знаем очень мало. Изучены только отдельные символы, образы. Например, при раскопках был найден золотой носорог замечательно тонкой работы. Был ли он символом власти или какого-то божества? Ответить на этот вопрос невозможно. В мифах современных сан и банту носороги тоже есть, имеются и их изображения в пещерах, сделанные далекими предками койсанов. Но связаны ли они с носорогом из Мапунгубве или просто всякий народ, сталкивавшийся с носорогами, не мог устоять перед их обаянием?
Одно можно сказать определенно: жители Мапунгубве разработали довольно сложные похоронные обряды. Если у собирателей сан похоронный обряд едва намечен и соседство с могилой считается небезопасным, а у скотоводов кой-коин захоронения немного сложнее и окружены ритуалами, то в Мапунгубве уже виден настоящий погребальный культ. Развитая система захоронений, множество украшений; более того, встречаются захоронения не только людей, но и скота, вероятно, сделанные с религиозными целями. Вместо быстро выкопанных могил — тщательно сооруженные. Вместо спешно оставляемого всем племенем захоронения — могилы в городской черте, прямо на холме. Кажется, обитателям Мапунгубве, кем бы они ни были, почитание умерших близких было уже не чуждо.
Мочки, стрелы, ритуалы
Влияние банту на койсанов, в том числе и на древние погребальные ритуалы Мапунгубве, в котором банту, по-видимому, жили, вопрос сложный. Он тесно связан и с вопросом о причинах крушения этой цивилизации, и тут наравне с климатическими изменениями нередко упоминают переселение бантуязычных племен. Дискуссии на этот счет вести можно, но роль банту в вытеснении и в некоторых случаях ассимиляции койсанских племен не оспаривается в наши дни практически никем. Споры ведутся лишь о периоде переселения, его масштабах и последствиях. Как я отмечал в одной из сносок выше, вопрос этот сильно политизирован. Любая датировка экспансии бантуязычных племен в Южную Африку от самой ранней (III век нашей эры) до поздней (XVI–XVII века) непременно будет кем-то оспорена. Впрочем, последние исследования свидетельствуют в пользу ранней датировки. Конечно, процесс этот проходил медленно, и если в регионе современного Зулуленда на юго-востоке Африки к моменту появления там европейцев бантуязычные племена составляли абсолютное большинство, то на юго-западной оконечности континента даже в начале XVII века жили преимущественно койсаны.
Миграция банту — одно из самых масштабных переселений в человеческой истории. Важную роль оно сыграло и в истории религии. Переселяясь в Южную Африку, банту принесли с собой не только ремесла и обычаи, но и своих божеств и мифы, совершенно непохожие на койсанские.
Культурное столкновение, а подчас и просто насилие были неизбежны, как и поражение койсанов. Пришельцы оказались и многочисленнее, и попросту физически сильнее. Средний рост в племенах сан немногим превышает 150 сантиметров, а у зулусов, например, — 170 сантиметров, и это далеко не предел (у тутси, еще одного бантуязычного народа, живущего в Центральной Африке, средний рост мужчин и вовсе больше 190 сантиметров). Конечно, племена сан отнюдь не беззащитны: они опытные охотники и умеют делать ядовитые стрелы, но все же столкновение с банту едва ли могло обернуться в их пользу. Если же прибавить к этому, что банту умели плавить и обрабатывать металл, станет понятно, что у койсанов шансов не было вовсе. Не способствовала добрососедству и разница во внешности — вечная причина ксенофобии на всех континентах. Хотя, с точки зрения европейцев, койсаны и могут показаться похожими на банту, в действительности они заметно отличаются. Помимо разницы в росте, у них еще и более светлая кожа и, например, характерная форма ушей, практически лишенных мочек.
Современный уровень исследований пока не позволяет нам детально восстановить историю контактов банту и койсанов. Хотя генетические исследования показывают, что иногда у них бывало общее потомство, мы, к сожалению, ничего не знаем о тех людях, которые никакого потомства не оставили, потому что не пережили столкновения с соседями. Факты, однако, неутешительны. К моменту появления в Южной Африке европейцев койсанские племена занимали уже весьма незначительную ее часть. Европейцы, разумеется, продолжили процесс вытеснения кой-коин и сан, отобрав у них то немногое, что еще оставалось. Возможно, предки нынешних сан не всегда жили в Калахари. Они могли попасть туда, когда потеряли свои прежние территории.
Некоторые исследователи отмечают, что не только банту оставили свой след в мифах койсанов, но и наоборот. Особенно часто в связи с этим вспоминают истории об африканском маленьком народе. Действительно, у многих племен банту есть истории о маленьких человечках, испокон веков живущих рядом с обычными людьми и зачастую враждебных. Подчас этих маленьких человечков наделяют светлой кожей, особыми, очень опасными стрелами и упоминают, что они жили на свете еще до того, как появились люди (то есть банту). Это, конечно, напоминает сан. В некоторых случаях можно проследить и прямую связь. Скажем, зулусы для обозначения мифического народца употребляют слово «абатва». Но тот же термин используется и для обозначения племен сан, живущих в Драконовых горах, и даже сами они так себя называют. Родственным словом «twa» или даже «batwa» в Центральной Африке обозначают местных пигмеев. Это наводит на размышления о том, что старое койсанское население Южной Африки могло трансформироваться в полулегендарный народ. В то же время в истории, скажем, Европы или Полинезии мы тоже встречаем легенды о гномах или великанах, о чем еще пойдет речь в следующей главе. И никто не считает, что до нынешних немцев или французов на их землях жил вытесненный ими малорослый народ. Скорее можно предположить, что не койсаны повлияли на мифы, а мифы — на восприятие койсанов, тем более что название конголезских batwa происходит от того же корня, хотя никакого отношения к народам Южной Африки они не имеют.
Мифология бантуязычных народов вообще очень разнообразна, а религия — сложно организована. Мне не очень нравятся рассуждения об уровнях развития религии. Ранжировать убеждения и фантазии людей следует с большой осторожностью. Кто сказал, что мифы о боге-богомоле менее поэтичны, чем предания о Будде или христианские Евангелия? И неужели история маленького плохого зайца, виновника нашей смерти, волновала людей меньше, чем история змея в Эдемском саду? Однако вполне корректно будет сказать, что буддизм и христианство с их философскими рассуждениями и развитой письменной традицией были созданы более сложно организованными обществами. Это вовсе не означает, что эти общества были лучше. С одной стороны, общества Древней Индии или Древнего Рима смогли построить великие империи, а племена сан — нет. С другой — сан не знали не только письменности, но и таких неприятных вещей, как кастовая система или гладиаторские бои. С третьей — древний римлянин жил, вероятно, дольше, чем древний охотник сан, и знал о вселенной больше него. С четвертой — римляне при этом наносили вред окружающей среде, а сан — нет. Спор о том, что лучше, цивилизация или жизнь простых племен, ведется столетиями — по меньшей мере с эпохи Просвещения — и может длиться до бесконечности.
Нам важно учитывать, что банту владели множеством технических и социальных навыков, которые не были известны пустынным племенам койсанов. Еще в XVI веке в Южной Африке существовало бантуязычное государство Малави, жители которого умели делать отличное железное оружие и доспехи. А в начале XIX века соседствующие с Драконовыми горами зулусы под руководством вождя Чаки сумели построить в Южной Африке страну размером примерно с Армению и с населением 250 тысяч человек. Эту систему еще нельзя было считать государственным образованием в том смысле, какой в это понятие вкладывали в XIX веке в Европе; у зулусов не было ни классов и сословий, ни организованного производства. Это была прежде всего военная система, контролировавшаяся Чакой и верными ему отрядами. Но все же это наглядный пример того, что банту вполне способны были построить достаточно крупные и успешные государства; после смерти Чаки зулусы еще полвека сопротивлялись вторжению европейцев и даже, как уже упоминалось в прошлой главе, разбивали англичан в битвах, несмотря на отсутствие огнестрельного оружия.
В развивающемся государстве и религия усложнялась. Зулусы создавали пантеон, практиковали предсказания и колдовство, проводили масштабные ритуалы. Вспомним, скажем, знаменитую зулусскую охоту на ведьм — традиционный ритуал, в котором принимало участие все население крааля, иногда составлявшее несколько тысяч человек. Художественное описание этого обряда многие, наверное, помнят с детства, потому что его приводит Хаггард в романе «Копи царя Соломона».
Отсутствие у сан и кой-коин сильной армии или начатков государственности, конечно, не удивляет. Условия жизни кой-коин едва ли позволяли прокормить лишние рты, а уж сан и мечтать не приходилось о том избытке еды, который необходим для содержания армии и чиновного аппарата. Не странно и то, что у сан не было развитого жречества и масштабных ритуалов — все это требует больших расходов. Но удивительно, что подчас у них отсутствовали даже очень простые ритуалы, например полноценный обряд инициации.
В прошлой главе мы уже касались австралийских инициаций, обрядов посвящения во взрослые. Такого рода ритуалы имелись практически у всех племен и культур. Иногда, как у австралийских или североамериканских племен, это явно выраженный обряд: долгая подготовка, в ходе которой подростки живут отдельно от семьи, сложные и иногда жестокие ритуалы. В других культурах аналогичные обряды могут становиться частью привычной религии. Так, скажем, мальчики-иудеи по исполнении им 13 лет проходят обряд, называющийся бар-мицва. После него они с религиозной точки зрения считаются взрослыми.
В некоторых случаях обряд практикуется не так строго и не трактуется непосредственно как обряд посвящения во взрослые, но все же сохраняется его религиозный смысл. К примеру, в католических семьях особое внимание уделяют первому причастию. Конечно, во многих современных культурах первобытные начала инициации уже совсем завуалированы, но все же, приглядевшись, их можно найти и там. В современной России обрядов инициации нет, но все знают, что ребенок должен получить аттестат зрелости, а каждый мужчина слышал слова «не служил — не мужик». Удаление от родных, жизнь в кругу молодых мужчин, изнурительные упражнения и знакомство с «народной мудростью» мы называем срочной службой. Австралийский абориген сразу распознал бы в этом привычные обряды.
Жестокость обряда посвящения во взрослые может варьироваться. Иногда он напомнил бы нам пытки: на Новой Гвинее дело доходит до разрезов языка и провоцирования кровавой рвоты, некоторые австралийские аборигены рассекают юношам пенис, а нанесение шрамов и подвешивание — частые процедуры инициации, встречающиеся у самых разных племен мира. Но нередко инициация выглядит гораздо мягче. Даже у иных австралийцев дело может ограничиваться выбитым зубом. У зулусов юноша по достижении половой зрелости должен был покинуть крааль, уведя с собой весь скот, пройти недолгую изоляцию и пост, получить хорошую трепку и подвергнуться обряду обрезания. После этого он считался взрослым. Изоляция и изгнание, посты и насилие — обычная часть инициации в большинстве регионов мира, но у зулусов все это становилось, по-видимому, все более символическим, пока наконец Чака в начале XIX века не запретил обрезание. Заменой возрастной инициации стал призыв в армию Чаки (так что рассуждения о срочной службе как инициации были более серьезны, чем могли показаться на первый взгляд). Но так или иначе жестокие или символические инициации есть практически у всех народов.
Но не у племен сан. Точнее, у них есть женская инициация и обязательная для подростков охота, отчасти выполняющая ту же функцию. Конечно, сан отличают детей от взрослых и, как и все культуры, могут провести твердую границу между ними. Но классического, характерного для большинства культур охотников и собирателей обряда, ритуального насилия или его символической замены у племен сан не обнаруживается. Только отдельные группы сан практикуют обрезание, но оно явно позаимствовано ими, как и некоторыми кой-коин, у бантуязычных соседей.
Почему койсаны обходятся без обязательной для большинства культур инициации? В российских исследованиях высказывалось даже мнение, что они могли как-то свой обряд посвящения потерять. Как мы помним, в мифах до нас дошли рассказы о том, как Цагн даровал людям священные танцы, но если кто-то во время танца умирал, то воскресал снова. Может быть, это и есть отзвуки былых инициаций? Ведь у многих культур посвящение — это история про то, как человек спускается в мир мертвых и возвращается обратно. Скажем, посвященного проглатывает страшное чудовище, или, как у австралийцев, его убивают и потрошат наставники, сжигают, а потом он воскресает уже с опытом пребывания в инобытии. Даже в русских сказках можно усмотреть следы этих древних обрядов: Иван-царевич отправляется через темный лес и избушку Бабы-яги сражаться с Кощеем Бессмертным и возвращается назад, готовый сесть на трон и жениться. У сан, однако, ничего подобного не происходит — юноше делают лишь несколько символических надрезов на коже. Танцевать им, правда, приходится, как и соблюдать традиционные правила — отказываться от определенных продуктов, например. Но символические смерть и воскресение усмотреть в этих традициях сложно.
Может быть, все как раз наоборот, и загадка сан состоит не в том, что они потеряли свой обряд, а в том, что они его просто не сформировали. Что, если мысль о необходимости умереть, чтоб воскреснуть для новой жизни и взросления, появилась у Homo sapiens уже после того, как койсанская ветвь отошла от общего древа человечества? Это объяснило бы нам, почему идея инициации, очевидная в равной степени австралийцам, алеутам, патагонцам и древним спартанцам, не была близка жителям Калахари. Это кажется довольно вероятным, хотя судить уверенно о мифах, уходящих в столь глубокое прошлое, практически невозможно.
Малая значимость для койсанов посвящения во взрослые снова возвращает нас к их удивительному отношению к смерти. Народы, проводящие обряды инициации, уже имеют развитые представления о загробном мире и рассматривают смерть как естественный и неизбежный переход. Они почитают мертвых и их могилы. Обряд служит им репетицией смерти, утверждением того, что за смертью следует новое рождение, новая жизнь. Сан с их пессимистическим подходом к посмертию этот взгляд, конечно, не разделяли.
А как, собственно, они относились к посмертию? Что должно было произойти с сан на том свете? Большинство африканцев дохристианской эпохи, да и многие народы, например китайцы или австралийцы, испытывали немалое почтение к духам своих предков. Но у сан мы ничего подобного не обнаруживаем. Конечно, в загробное бытие как таковое они верили. Как бы ни была ужасна для них смерть, койсаны полагали, что за ней что-то есть — нечто, весьма похожее на обычную жизнь. Духи мертвых, называемые «//gaua» или «//gauwasi», продолжают существовать, пользоваться принадлежавшими им при жизни вещами, охотятся, собирают съедобные коренья или насекомых — в общем, делают то же, что и их живые соплеменники. Но для большинства людей эти духи, во-первых, незримы и, во-вторых, чрезвычайно опасны. Только знахари, владеющие особыми способностями и защитой, могут общаться с мертвецами. Собственно, они регулярно это и делают в рамках магических ритуалов врачевания, когда духи спускаются с неба, где они живут, по велению богов или по собственной инициативе. Мир живых и мир мертвых у сан, как мы видим, разделены строже, чем у австралийцев. Однако тоже не слишком: их мертвецы могут навещать если не родных, то по крайней мере знакомых знахарей, в то время как героям следующих глав для контакта с духами придется самим отправляться к ним в гости.
Трансы в Бушменленде
Знахари — другое дело. Племена сан не очень развиты технологически. Максимум их достижений до недавнего времени составляли лук и палка-копалка, а имущество состояло лишь из самой простой одежды и кое-каких орудий. Но это вовсе не значит, что культура сан была примитивна. Как и австралийцы, они развивали свое, особое понимание окружающего мира, прекрасно выраженное в их искусстве. Как и пример австралийцев, о песенной культуре которых много говорилось в прошлой главе, пример племен сан свидетельствует о том, что любое человеческое общество склонно к занятиям искусством. В Драконовых горах найдены десятки тысяч рисунков, созданных древними койсанами, а танец, как уже отмечалось выше, остается и сейчас неотъемлемой частью их культуры. Для нас это вдвойне важно, потому что музыка, а по мнению некоторых исследователей, и живопись сан связаны с трансом.
Перед ритуалом знахарь погружается в особое трансовое состояние и выходит из него с мотивом. Потом в ходе ритуала он поет этот мотив, а другие члены племени подхватывают и дополняют его своими партиями. Все это сопровождается звуками своего рода погремушек, которые они привязывают к ногам, так что танец одновременно оказывается и музыкой.
Практика эта, по-видимому, известна койсанским племенам с очень давних времен. Изображения танцующих знахарей обнаружены уже на настенных росписях Цодило, созданных около 24 тысяч лет назад. Район этот, расположенный к северо-востоку от Калахари, и сегодня почитается племенами сан. Есть ли за пределами Южной Африки места, которые оставались святынями столь долго? Ледниковый период сковал Европу до территории нынешних Германии и Польши, на месте Москвы и Пекина лед возвышался на десятки, а может, и сотни метров, из-за падения уровня моря от Новой Гвинеи до Тасмании можно было пройти пешком, когда в Цодило предки нынешних сан рисовали носорогов, жирафов и людей.
Были ли это настоящие животные? Не исключено, что не совсем. Конечно, древние койсаны встречали и жирафов, и носорогов (хотя сейчас они в окрестностях Цодило, кажется, не водятся). Но некоторые исследователи, включая самого известного специалиста по живописи сан Дэвида Льюиса-Уильямса, полагают, что рисунки могут изображать не реальность, а видения, встречи с духами в знахарском трансе. Не все исследователи согласны с Льюисом-Уильямсом, но большое значение транса в культуре сан бесспорно.
В мире, бедном вещами, животными и растениями, трансы и заклинания становились основой существования. В отличие от австралийцев, сан не знали, что танец или песня могут быть собственностью. Более того, сама идея частной собственности была им непонятна. Первые столкновения между белыми переселенцами и племенами сан нередко разворачивались из-за того, что койсаны охотились на коров и собирали урожаи овощей, принадлежащие колонистам. Естественно, это воспринималось белыми как воровство, но не было таковым с точки зрения сан. Не может украсть тот, кто не знает самой идеи кражи. У них же такая идея возникнуть не могла: палка-копалка, лук, копье и простейшая одежда есть у всех, красть их смысла нет, а все остальное в их мире — общее. Ни у животного, ни у растения, ни у человека хозяев быть не может. Европейцы были на этот счет другого мнения. Они знали, в чем высшая ценность — в земле, и отбирали ее и у сан, и у кой-коин. Но для сан высшей ценностью была не земля, а то, что она давала. И, конечно, вода — особенно для обителей Калахари. Не случайно одним из самых важных видов транса был танец, призывавший дождь.
Непонятно даже, умели ли сан строить полноценные дома. Сейчас они возводят крепкие хижины, но это может быть заимствованием из опыта банту или европейцев. Нынешние сан все дальше уходят от образа жизни предков. Иногда это неплохо, но часто и не слишком хорошо. И во всяком случае это не было для многих из них добровольным решением. Во второй половине XX века в ЮАР и юго-западной Африке — современной Намибии — племена сан были загнаны в Бушменленд. В те времена белое правительство проводило политику апартеида, разделения черных и белых африканцев. Черных насильно привязывали к так называемым бантустанам — формально они объявлялись самостоятельными государствами, но де-факто контролировались правительством ЮАР и были превращены в нечто вроде резерваций. Даже их независимый статус был нужен в основном для того, чтобы создать сложности черному населению — в бантустанах работы не хватало, а за их пределами африканцам приходилось получать разрешения для работы как иностранцам. Жизнь в бантустанах, разумеется, оставляла желать лучшего.
Бушменленд, однако, выделялся даже на общем фоне в худшую сторону. Белое правительство насильно свезло в него племена сан, но совершенно не учло при этом, что в отличие от банту койсаны не умеют жить оседло. Это были племена кочевников, охотников и собирателей. Охоту им, однако, запретили, объявив ее браконьерством. Как им было выживать? Кое-кто из них, конечно, сумел приспособиться, отправился работать на фермы. Менее адаптивные так и продолжали жить в армейских палатках, получая скудный паек. Скачок через эпохи, из каменного века в двадцатый, не всем оказался по плечу. Те же, кто выжил и приспособился к новому миру, быстро теряли и продолжают терять свою культуру.
Немногим лучше обстоят дела и у кой-коин. Колонизация ударила и по ним — конфликты с голландцами, бурами и англичанами лишали их земли и скота. В 1904–1907 годах одно из крупнейших племен кой-коин нама было наполовину уничтожено немцами. В наши дни эти события называют «геноцид гереро и нама». Но все же сельское хозяйство позволило им выжить и в большей степени сохранить свою культуру, чем сан.
Исторические обстоятельства сложились так, что койсанам не удалось создать мощную цивилизацию. Единственная известная нам попытка в Мапунгубве (если, конечно, он все же не был городом банту) не увенчалась успехом из-за не зависящих от людей климатических обстоятельств. Как река Окаванго, которая долго течет, но никуда не впадает, необыкновенно длинная история койсанов не привела их ни к технологическому рывку, ни к государственному строительству, ни к развитой экономике. Виновны ли в этом экологические обстоятельства? Вероятно, не только они. Вторжения банту и европейцев, консерватизм самих койсанов, множество других факторов — все сыграло тут свою роль. Для нас же их печальная история — исключительно интересный пример. Оторванные от мира сперва ледниковым периодом, а потом своим принципиальным несходством с другими людьми, по-видимому, не имеющие до прихода банту пригодных для выращивания злаков, загнанные в пустыни и горы, сан дают нам возможность заглянуть во времена, о которых иначе мы не узнали бы ничего. Они рассказывают нам историю альтернативного человечества. Человечества, каким могли бы стать все мы, если бы нам повезло меньше. Ели бы, как они, термитов, охотились в пустынях, танцевали и молились богомолам, а по ночам, как женщины сан, поднимали бы детей на руках, чтобы ребенок поменялся сердцем со звездой и больше никогда не был голоден.
Условия их жизни были, особенно в последние столетия, таковы, что сан было не до развития. И все же они танцевали, рисовали и, если не оставалось ничего иного, надеялись — как, например, авторы гениальной молитвы Цагну, продиктованной одним из сан Джозефу Орпену, первому настоящему исследователю их наскальной живописи:
О Цагн! О Цагн!
Разве мы не твои дети,
Разве ты не видишь, что мы голодны?
Дай нам пищу!И он дает нам полными
Пригоршнями.
