Книга: Маленький плохой заяц, или Взаимосвязь религии и окружающей среды
Назад: Заики и изгои
Дальше: ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Великие равнины


✦✦✦

В древние времена Лоно, бог ветров и плодородия, был большим ревнивцем.

Как-то раз, спустившись на землю, он встретил красавицу Кайкилани — она была не богиней, а обычной женщиной, хотя и необыкновенно красивой. Скоро они поженились, но Лоно весь извелся, подозревая Кайкилани в изменах. Дело кончилось плохо: в припадке гнева Лоно избил жену, и она скончалась.

Как это обычно бывает с такого рода мужьями, после убийства Лоно начал горько переживать о содеянном. Он бродил по острову, сокрушаясь, а поскольку он был, как мы уже поняли, богом агрессивным, то скорбь свою выражал в основном в кулачных боях со всеми встречными. Так он изобрел мокомоко — традиционную гавайскую борьбу, нечто вроде бокса. Но через некоторое время бои ему наскучили. И тогда в память о Кайкилани он учредил праздник: фестиваль Макахики, длящийся четыре месяца в году.

✦✦✦

С Макахики начинается новый год, так что, выходит, Лоно, муж-абьюзер и забияка, запустил самый ход времени или во всяком случае сельскохозяйственный цикл. Учредив его, Лоно уплыл с островов, но не навсегда, а чтобы регулярно возвращаться, как возвращаются косяки рыб и птичьи стаи или снова всходит урожай.

Отдаленные события мифологического прошлого Гавайев — один из истоков истории, которая закончилась летом 1779 года, когда умирающий на борту своего корабля капитан Кларк уничтожил большую стопку бумаг. Все они касались длившегося несколько месяцев расследования, прояснить детали которого после смерти капитана стало невозможно. Между тем многим современным историкам и религиоведам очень хотелось бы прочесть эти документы. Первым потому, что расследование Кларка касалось смерти его предшественника — знаменитого капитана Джеймса Кука. Вторым потому, что смерть Кука, по-видимому, была тесно связана с религиозными традициями гавайцев XVIII века. Для нас эта смерть, в которой полинезийские обычаи столкнулись с христианством, а гавайская культура — с британскими флотскими традициями, может послужить неплохим окном в религиозную жизнь островов Тихого океана.

Вкратце история конфликта довольно проста. В 1777 году экспедиция под руководством капитана Кука отправилась в Тихий океан. В январе 1778 года ею были открыты Гавайи, где Кук и его люди впервые столкнулись с местными жителями. Первый контакт прошел совершенно мирно. Моряки сумели выменять себе провизию и отправились дальше. Спустя примерно год, в ноябре 1778 года, Кук со своей экспедицией вернулся на Гавайи и, немного поплавав вдоль островов, в январе 1779 года окончательно встал на стоянку. В этот раз их тоже встретили более чем дружелюбно: моряки комфортно чувствовали себя на островах. Когда в феврале 1779 года они решили отправиться дальше, провожали их как друзей. Но спустя пару дней после отплытия обнаружилось, что один из кораблей находится в худшем состоянии, чем предполагалось. Экспедиции пришлось вернуться на Гавайи, чтобы починить судно, но в этот раз встреча почему-то не была дружелюбной, хотя Кук и его матросы имели дело с теми же людьми, что и раньше. Быстро разгорелся конфликт, в результате которого Кук был убит, а вместе с ним погибло еще несколько человек, как моряков, так и местных жителей. Что произошло? Почему вчерашние друзья вдруг превратились во врагов? Чтобы понять это, придется обратиться к деталям не столько плавания Кука, сколько полинезийской культуры.

Народ мореплавателей

Гавайи находятся в верхнем углу так называемого полинезийского треугольника. Нижние его углы — Новая Зеландия и остров Пасхи. Концы треугольника вдвое дальше друг от друга, чем Москва от Лиссабона, и в полтора раза дальше, чем Лондон от Вашингтона. Но, если бы каким-то волшебным образом местные божества соединили все острова, находящиеся в нем, в один большой, он вышел бы размером меньше Польши. По большей части Полинезия — это вода, бесконечное пространство Тихого океана.

Человечеству понадобились тысячи лет, чтобы освоить эти места. Дальние острова были освоены только к концу XIII или началу XIV века. В Средиземноморье уже шли Крестовые походы, а в Новой Зеландии, скажем, еще не ступала нога человека. Ничего удивительного в этом нет: для того чтобы выйти в открытое море и пройти по нему на простой деревянной лодке две тысячи километров, не имея ни компаса, ни лекарств, нужно, по-видимому, быть безумцем. Или полинезийцем. На протяжении тысячелетий люди старались, выходя в море, не слишком отдаляться от берега. Очень уж это было рискованно: древние говорили, что люди делятся на живых, мертвых и плывущих в море. И действительно, всякое плавание было чревато серьезными опасностями. Во всем свете только полинезийцы не боялись стихии и смело преодолевали расстояния, о которых другие народы до эпохи Великих географических открытий не могли и помыслить.

Исторические корни полинезийцев современные историки ищут в районе Тайваня. Но уже очень давние их предки вынуждены были оттуда уплыть и начали расселяться южнее. В I тысячелетии до нашей эры они добрались до Самоа и Тонга, двух архипелагов, ставших центром полинезийской культуры. К началу нашей эры первые проа, традиционные полинезийские лодки, дошли до Маркизских островов и островов Общества (самый известный из них — Таити, тот самый, на котором жил Гоген). Оттуда мореплаватели сумели дойти до острова Пасхи, Новой Зеландии и Гавайев — крайних точек полинезийского расселения. Как ни странно, в некоторых отношениях именно там культура треугольника достигла больших высот: на Гавайях развилось сложное организованное общество, в Новой Зеландии были освоены принципиально новые материалы, а на острове Пасхи построены знаменитые статуи и создана единственная оригинальная полинезийская письменность ронго-ронго.

Сами полинезийцы, конечно, всей этой долгой истории колонизации не помнили. Ни одна культура не может удержать в своей памяти тысячелетия бесписьменного прошлого. Вспомним, что и о прародине славян ведутся в науке споры, а ведь их расселение началось как минимум на тысячу лет позже появления первых самоанцев и тонганцев. Жители тех островов, связь между которыми сохранялась, правильно определяли, откуда пришли их предки. Но жители обособленных регионов, разорвавших связи с другими островами, обычно считали, что их прародина — место под названием Гаваика, в честь которого и были названы Гавайи. Ученые много спорят о том, была ли Гаваика реальным местом или это мифический остров. Некоторые вообще считают Гаваику образом мира мертвых.

Несмотря на то что связь между некоторыми островами совершенно прервалась, полинезийцы сохранили много общего в мифологии, обычаях, языках. Хотя, скажем, языки гавайцев и маори достаточно заметно отличаются, сходство между ними заметно не только лингвисту, но даже человеку без особой подготовки. Одни и те же корни могут применяться для обозначения разных объектов, и все же общую логику часто проследить несложно. Так, скажем, маорийское (то есть новозеландское) слово «моа», обозначающее гигантскую нелетающую птицу, некогда жившую в тех краях, на гавайском и других полинезийских языках означает просто курицу. И кто скажет, что моа не были похожи на огромных куриц?

На вопрос, когда первые люди появились на Гавайских островах, ответ все еще не получен. Более того, в последние десятилетия споры об этом усилились. Генетики говорят, что первые жители на Гавайях появились во второй половине I тысячелетия до нашей эры. Археологи, использующие методы радиоуглеродного датирования, отстаивают мнение, что колонизация началась только в XII‒XIII веках. Судить о том, кто в этой дискуссии прав, пока еще рано. С религиоведческой точки зрения соблазнительной выглядит идея добавить к выкладкам ученых местные мифы. Но делать это нужно с большой осторожностью. Так, скажем, гавайцы рассказывали легенды о «менехуне» — маленьких людях, прежних жителях островов, которые скрылись в лесах и горах. Эти предания часто рассматриваются как свидетельство двух волн заселения архипелага. Но едва ли это так. Слишком уж часто встречаются сходные сюжеты и на других островах, и в мире вообще — вспомним предания банту, о которых шла речь во второй главе, или европейских фей и гномов.

Гораздо более примечательны предания о Паао — важном персонаже гавайских преданий. Это не бог или полубог, а обычный человек. Жил он, по-видимому, где-то в начале I тысячелетия нашей эры, возможно, в XI‒XII веках, и был жрецом или, вернее, кахуна, об этом понятии еще пойдет речь чуть позже. Родился и вырос Паао за пределами Гавайев, но в какой-то момент, будучи уже состоявшимся жрецом, вынужден был перебраться туда. Дело в том, что сына жреца обвинили в нарушении табу, будто бы он съел запретную рыбу или плод. Оскорбленный этими слухами, Паао сперва защищал себя и свою семью. Однако понял, что ему не верят, и тогда собственноручно убил и вскрыл сына, чтобы продемонстрировать его невинность. Любопытно, что в разных версиях легенды встречаются два варианта: в одних при вскрытии запретная пища не была найдена, в других ее все же обнаружили. Оба варианта по-своему драматичны. Но так или иначе после этого Паао не захотел оставаться дома и, собрав родных и друзей, переправился на Гавайи, где к этому времени уже жили полинезийцы. Там жрец сумел посадить на престол своего ставленника и провести серьезные религиозные реформы.

Следов этой бурной деятельность археологи найти не могут. Так что никто не знает точно, жил ли Паао на самом деле, и правда ли гавайцы какое-то время после открытия своего архипелага продолжали контактировать с другими регионами Полинезии. Но, если история о плавании жреца правдива, она может рассматриваться как доказательство двух волн заселения. И уж во всяком случае она показывает нам значение религии в жизни полинезийцев.

Герой и его мана

Как и другие жители островов треугольника, гавайцы имели сложную и запутанную мифологию с богами, духами и всем прочим. Богов почитали и приносили им жертвы, связывали их с природными явлениями. Так, скажем, бог Тане или, по-гавайски, Кане отвечал за леса, бог Тангароа (по-гавайски Каналоа) — за морскую стихию. Были боги погоды, вроде Тафириматеа, и сельского хозяйства, как Ронго. Словом, это был интересный и обширный пантеон, которому служили жрецы: считалось, что боги могут входить в жрецов и говорить их устами.

Но главным и любимым персонажем полинезийских мифов был полубожественный герой и хитрец Мауи. Европейские авторы чаще всего упоминают о том, что он, как Прометей, принес людям огонь. В действительности не только огонь: и рыболовные крючки, и растения на полях во многих мифах — подарки Мауи. Даже само устройство дня и ночи — его достижение. В начале времен Солнце было лениво и на своих шестнадцати ногах-лучах быстро пробегало по небосклону, а большую часть суток отдыхало. Людям и растениям без него было холодно и темно. Спас ситуацию Мауи: он сумел петлей поймать Солнце и не отпускал, пока то не пообещало греть и светить столько, сколько нужно. (Как не хватает русского Мауи в декабре!)

Острова, на которых жили полинезийцы, тоже, конечно, не возникли бы без его помощи. Еще ребенком Мауи прокрался на лодку к своим старшим братьям. Все они рыбачили, и герой тоже закинул уду, но вытянул не рыбу, а сушу. Правда, братья, завистливые и бестолковые, только мешали. На Гавайях говорили, что они толкнули Мауи под руку, и из-за этого единый кусок земли, выходивший было на поверхность, раскололся. Так вместо одного острова возник Гавайский архипелаг. Новозеландские маори, любившие Мауи не меньше других полинезийцев, тоже знали историю о его рыбалке. В их мифе Мауи достал сушу большим куском, но, пока он убеждал бога вод, что украденная со дна земля не повод для мести, братья ринулись чертить границы, делить новозеландские острова. Земля, почувствовав, что ее царапают, сморщилась и покрылась горами, на которых теперь толком ничего и не вырастишь.

Как и положено древнему герою, Мауи не вполне положительный персонаж. Он сделал много хорошего для одних и не меньше плохого для других. Как-то раз едва не убил собственного деда. Отвратительно поступил со своей женой. Один из мифов рассказывает, что Мауи попросил ее отдать ему свою красоту. Та отказалась, и тогда герой (или в этом мифе скорее злодей?) отобрал красоту насильно, своим колдовством. Жена умерла и стала повелительницей смерти. И когда много позже Мауи попытался добыть у нее для людей вечную жизнь, жена-смерть убила его. Так из-за жадности Мауи люди остались смертными.

У современного человека сразу, конечно, возникает вопрос: как можно украсть красоту? Конечно, в сказке и мифе случаются даже самые небывалые происшествия, и все же это странно. Полинезийцы тоже, конечно, не считали, что можно украсть у человека красоту. Однако они знали, что можно забрать у человека ману, а без нее красоты уже не будет.

«Мана» — слово, многим известное по компьютерным играм, но в них оно пришло из религиоведения, а в религиоведение — из полинезийского фольклора. Как и в играх, в мифах мана — это магическая сила, которой могли обладать места, вещи и люди.

С местами проще всего: идея святого источника или горы известна, кажется, всем культурам мира. На Гавайях обладающим особой маной считался один из островов, Молокаи, вершина одного из местных вулканов и особые части побережья — по-видимому, с лучшими волнами. Могли быть исполнены маны и искусственные конструкции — местные храмы или земельные участки вождей.

С вещами все тоже, думаю, ясно: священные предметы есть во всех религиях. Уникальный предмет, сделанный особым человеком, всегда воспринимается нами с почтением. В средневековой Европе такие вещи называли словом «шедевр», получившим в наши дни более широкий смысл. В Полинезии, где, как мы еще увидим, мастерству придавалось особое значение, редкие и хорошо сработанные вещи считались обладающими маной.

Сложнее с людьми. По-видимому, в принципе маной обладали все люди без исключения. Даже у маленького народца из сказок мана была, хотя слово «менехуне» как раз и значит «жалкая мана» или «маленькая мана». У обычного человека маны тоже было не очень много, хотя и не как у менехуне. У необычного — побольше. Мана дает силу сильному и красоту красивому, мана делает вождя вождем. А при необходимости ее можно немного и увеличить.

Человек и рыба

Полинезийцы верили, что мана сохраняется в теле человека даже после его смерти. Кости и плоть покойника могли служить запасом маны. На островах Восточной Полинезии после войны уставляли целые ритуальные площадки черепами убитых. В Новой Зеландии коллекционировали мокомокаи — копченые головы предков или врагов, которые считались сильными магическими предметами. Тот, у кого голов было больше, обладал и большей силой. Время от времени головами обменивались или торговали. Известно, что одну из таких голов получил в свое распоряжение Кук. В XIX веке английский офицер Горацио Гордон Робли собрал целую коллекцию мокомокаи, которую потом пытался продать новозеландским властям. Они отказались, и Робли уступил коллекцию Американскому музею естественной истории, где она и хранилась до недавнего времени. Многие другие головы, однако, все еще рассеяны по музеям мира, и отсудить их маори не могут. Оно и неудивительно: ведь благодаря мокомокаи музеи теперь тоже обладают немалой маной.

Горацио Гордон Робли был, кстати, не только пионером коллекционирования маорийских артефактов, но и автором одной из первых серьезных книг об искусстве полинезийской татуировки. Собственно, мокомокаи — это не просто головы, а головы, покрытые та-моко — ритуальными рисунками. Сам корень «тату» полинезийского происхождения, и, наверное, до середины XX века татуировщики-полинезийцы дали бы фору любому западному мастеру. На островах Океании татуировка была одновременно и искусством, и языком — по ней можно было определить и происхождение, и возраст, и статус. На некоторых островах татуировки делали всем, на других это было привилегией знати и ее окружения. Мастера-татуировщики высоко ценились и немало брали за свою работу. Деньги в Полинезии были не в ходу, так что платили им продуктами. А те, у кого не хватало средств на татуировку, шли в дружины, членам которых рисунки на коже делались вне очереди и бесплатно.

На Гавайях головы не коптили, а вот татуировки делали и сохраняли кости выдающихся людей в надежде, что их мана передастся новым хозяевам. Как мы еще увидим, это сыграло немалую роль в истории гибели Джеймса Кука.

Увы, для того чтобы получить голову и кости человека, нужно было, чтобы этот человек умер. В некоторых случаях он делал это самостоятельно, но часто случались и убийства. Так мана легитимизировала и охоту за головами. Полинезийцы много воевали друг с другом. Устная история небольшого острова Мангаиа, население которого к началу XIX века не превышало трех тысяч человек, рассказывает о 42 войнах в предшествующие приходу европейцев несколько столетий. Новозеландские маори сражались друг с другом непрестанно. Правда, в некоторых случаях эта воинственность была связана с ужасной практической необходимостью: каннибализмом. Маори в Новой Зеландии, жителям острова Пасхи и многих других регионов Полинезии не хватало белка.

Вообще надо сказать, что на жизнь полинезийцев часто влияла нехватка таких ресурсов, о которых мы обычно даже не задумываемся. Мы привыкли, что на судьбу государства или сообщества может оказывать влияние наличие или отсутствие залежей какого-то металла — золота или, скажем, железа; полезных ископаемых — угля или нефти; пушного зверя, на худой конец. Но на островах Полинезии могло не хватать камня для изготовления ручных сверл, глины для создания керамики или дерева для изготовления лодок проа, а это материалы, которые практически в любом другом регионе мира не являются редкостью. Мы привыкли, что на развитие общества может влиять качество грунта — вспомним заливные луга Египта или русские черноземы. В Полинезии есть острова, на которых не хватает грунта как такового — ни хорошего, ни плохого, потому что поверхность составляют кораллы, на которых нельзя ничего вырастить и по которым даже ходить сложно. К сожалению, на некоторых островах недостает и пищи. На Гавайях до появления людей из сухопутных млекопитающих жили только летучие мыши. Но у гавайцев были привезенные с собой куры и свиньи. Маори же свиней не знали, и тем из новозеландцев, которые жили далеко от моря, зачастую кроме птиц охотиться было не на кого. Нехватка белка возмещалась за счет других маори.

Каннибализм — пугающая практика, чуждая всем нашим культурным нормам. Но, с точки зрения полинезийцев, она часто выглядела вполне невинно в отличие от многих вещей, которые считаем привычными мы. Известный исторический анекдот (из числа тех, которые сложно проверить) рассказывает, что, узнав от миссионеров о наполеоновских войнах, маори больше всего были поражены их бессмысленностью: как можно было перебить столько людей и ни одного потом не съесть? Даже если эта история — вымысел, идею она передает хорошо. Нельзя судить другие культуры по нашим стандартам, тем более если им приходится выживать в чрезвычайно непростых обстоятельствах.

Но даже в самых крайних ситуациях поедание человека все же было сопряжено с присвоением его маны. А это требовало обрядов, и если дело происходило не во время войны, то жертвоприношений, которые совмещались и с приобретением маны, и с тем же людоедством.

✦✦✦

Хороший пример — история мифического основателя Тонганской империи, полинезийского государства, в начале II тысячелетия нашей эры объединившего под своей властью несколько островов и просуществовавшего с разными перипетиями до XIX века. Конечно, империей ее можно назвать только условно — на привычные европейские государства она вовсе не была похожа. Но все же это было самое влиятельное из всех полинезийских обществ. Основателя империи, если верить преданиям, звали Ахоэиту. Он был рожден смертной женщиной от бога Тангалоа. Увы, другие, небесные, сыновья бога взревновали к Ахоэиту отца, оказывавшего земному сыну большое внимание, убили брата, разорвали и съели. Тут бы история Тонганской империи могла закончиться, не начавшись, но Тангалоа заставил сыновей извергнуть части тела Ахоэиту назад, собрал их воедино и воскресил его, сделав правителем.

✦✦✦

Этот миф, вероятно, связанный с обрядами инициации, прекрасно показывает, что каннибализм мог быть разновидностью ритуала и даже чем-то вроде жертвоприношения.

Довольно часто человек в жертвенных мифах ассоциировался с рыбой. Тут сразу напрашивается, конечно, сравнение с привычными нам иудейскими и христианскими образами. Если ближневосточные скотоводы сравнивали человека с агнцем, овцой и важнейшие мифы о жертвах в нашей культуре — история Исаака или Иисуса — предполагают сравнение человека с агнцем или прямую его замену агнцем, то в морской культуре полинезийцев человека заменяла рыба.

Связь жертвоприношения с рыбной ловлей подчеркивалась. На некоторых островах жертву насаживали на увеличенную копию рыболовного крючка — она как бы становилась добычей богов. На Гавайях человека могли принести в жертву только в период ловли тунца, да и сама жертва называлась «длинная рыба». Потом из костей покойника могли сделать крючки для рыбной ловли; рыбалка, война и жертвоприношения смыкались, утверждая в конечном счете власть короля, который развязывал войны и ритуальный двойник которого приносил жертвы, глотая одновременно глаза человека и тунца. Но в то же время в периоды, когда тунец был табу, власть короля сильно уменьшалась. Схожий сюжет есть и в самоанских мифах.

✦✦✦

Сын вождя, недовольный тем, что его народ ест человечину, просит завернуть себя в пальмовые листья и под видом рыбы принести на пиршество к отцу. Слуги вождя готовятся разделать эту замечательную большую рыбу, разворачивают листья, и вдруг обнаруживается правда. Шокированный вождь извлекает из истории урок: «Теперь я все понял. Я согласен — больше не будет у нас прежних трапез. Теперь всем людям на Самоа будет сохранена жизнь, а мы станем питаться только рыбой».

✦✦✦

Бывало, что и на Гавайях вождя ассоциировали с рыбой — например, с тигровой акулой, тоже игравшей важную роль в местных ритуалах. Зато на Таити ситуация была противоположной: в местном мифе рыбаки должны были принести в жертву вождю большую рыбу, завернутую в пальмовые листья. Но по пути к святилищу они не удержались и съели большую часть. За это они сами были принесены в жертву вместо рыбы — и так с тех пор и повелось.

Жертвоприношения, увы, были в Полинезии делом нередким. Человека могли убить в знак объявления войны или заключения мира, при освящении лодки, для очищения от табу или просто при проведении важного для вождя ритуала: например, при нанесении первой татуировки его сыну, возведении вождя на престол или даже при сбривании у него волос.

Капитан

Полинезийское отношение к мане и жертвоприношениям — одно из слагаемых истории, которая в конечном счете стоила жизни капитану Куку. Но что, собственно говоря, он вообще делал в Полинезии и как оказался на Гавайях? Эпоха географических открытий обычно рисуется нам эпохой блестящих авантюристов, таких как Колумб или Кортес. Кук, живший уже в XVIII веке, ни в чем не был на них похож.

Дело не только в том, что Кук открыл для европейцев Гавайи. Вероятно, это открытие было предопределено и неизбежно произошло бы в течение нескольких десятилетий — уже к середине XIX века довольно сложно было представить неизвестный архипелаг такого размера в Тихом океане. И в предшествующие столетия испанские «манильские галеоны», одни из самых крупных судов раннего Нового времени, не раз проплывали сравнительно недалеко от этих островов. Но если бы открытие Гавайев состоялось несколькими десятилетиями позже, это сильно изменило бы историю архипелага и, возможно, всех тихоокеанских государств. Что, если бы, скажем, первые колонии на Гавайях создали русские? Как ни странно, такая возможность существовала: уже в 1804 году на архипелаг заходили корабли Крузенштерна и Лисянского (именем второго до сих пор называется один из местных островов). В 1810-е на острове Кауаи даже недолго существовали русские укрепления, и колонизация намечалась вполне серьезно — в русских документах одну из местных рек, Ханапепе, будто бы даже переименовали в Дон. Интерес к Гавайям проявляли и другие великие державы XIX века, но к моменту, когда они начали всерьез осваивать архипелаг, правитель Камеамеа I уже объединил все острова под своей властью. Не в последнюю очередь благодаря оружию, полученному у английских торговцев. А те приплыли на Гавайи вслед за Джеймсом Куком.

Жизнь Кука — характерный пример флотской карьеры георгианской эпохи, то есть английского XVIII века. В то время как в сухопутных армейских частях должности продавались и покупались вполне официально, во флоте можно было сделать карьеру благодаря уму, прилежанию и толике везения. Конечно, не мешало и чье-то покровительство, но, как показывает биография капитана, можно было обойтись и без него.

Родился он в 1728 году в самой простой шотландско-английской семье. Родители были крестьянами-батраками. Однако дать сыну какое-никакое школьное образование они все же смогли. До восемнадцати лет Кук, по-видимому, никогда не выходил в море, но по достижении их немедля записался юнгой на торговое судно. Тут ему снова повезло, или он сам сделал разумный выбор: нанимателем молодого моряка оказалось почтенное квакерское торговое семейство. Как положено квакерам, протестантской общине, высоко ценящей честность и трудолюбие, они исправно платили за службу. А увидев, что у юнги есть талант, помогли ему получить более серьезное образование. Отчасти благодаря им, отчасти самостоятельно Кук выучился астрономии, математике и всему прочему, что было необходимо для серьезных морских плаваний.

В торговом флоте он быстро сделал карьеру и даже получил предложение стать капитаном корабля. Казалось бы, верх мечтаний. Однако вместо этого Кук записался простым матросом в военный флот. Вряд ли дело было в мечтах о воинской славе: в дальнейшем Кук, хотя и сражался на совесть, отличился как раз тем, что при возможности решал проблемы без насилия. Может быть, дело было в том, что молодой человек грезил о путешествиях, а на военном флоте было куда больше шансов повидать мир, чем на торговом судне с его постоянным маршрутом.

Вскоре началась Семилетняя война. Появилась возможность побывать в действительно экзотических местах: Кук начал картографирование реки Святого Лаврентия. Звучит обыденно, но, если принять во внимание, что работать приходилось под огнем французских пушек, становится понятным, почему многие участники экспедиции сделали хорошую карьеру. Кук сначала дослужился до боцмана, а потом стал мастером, человеком, ответственным за все — от установки парусов до поддержания чистоты на борту — и время от времени подменяющим лоцмана и даже штурмана. Это была хорошая школа, и она помогла Куку добраться до офицерских должностей. Любовь к чистоте на борту и блистательные навыки картографа он сохранит до конца жизни.

Несколько лет спустя, в 1768 году, он стал капитаном корабля «Индевор» и получил ответственную миссию — организовать наблюдение за прохождением Венеры по диску Солнца.

Астрономические наблюдения были важны для военно-морского флота, да и в целом в Англии XVIII века наука ценилась высоко. Сам Кук, в астрономии разбиравшийся, по-видимому, ровно настолько, насколько это было нужно хорошему моряку, заниматься исследованиями не должен был. Его задача состояла в том, чтоб доставить исследователей в необходимое место для наблюдений. Местом этим оказался район Таити, то есть другая сторона планеты.

В долгом плавании Кук проявил три своих самых главных качества. Во-первых, он оказался хорошим командиром. Жестким — не стесняясь, применял физические наказания, но умелым, честным и организованным. Во-вторых, сумел раскрыть в себе качества дипломата. Возможно, тут сыграл роль опыт службы в торговом флоте: при налаживании отношений с туземцами он всегда предпочитал использовать торговлю, а не грубую силу и своих офицеров и матросов призывал к тому же. Это разительно отличало его от большинства других английских капитанов того времени, которые с аборигенами не церемонились. В-третьих, Кук сумел добиться совершенно небывалого результата: победить на своем корабле цингу.

Цинга — болезнь, которую вызывает недостаток витамина C. В эпоху Нового времени именно она была главной убийцей моряков: ели они в основном сухари и солонину и умирали от цинги тысячами. Сравнительно короткие плавания через Атлантику еще проходили благополучно, но путешествия через Тихий океан были гарантированной гибелью для очень многих. На манильских галеонах, единственных кораблях, ходивших через Тихий океан с Филиппин в Новую Испанию, будущую Мексику, иногда за четыре месяца плавания умирала половина экипажа. Цинга была главным препятствием на пути освоения островов Пацифики: искать неоткрытые земли — дело долгое, а ни одна команда не потерпела бы капитана, затягивающего плавание на лишний месяц. Для нее это было бы смертным приговором.

Лейтенант Кук решал эту проблему двумя способами. Во-первых, корабль был отдраен до блеска и окурен пороховым дымом. Порядок должен быть образцовым. Это не очень помогало от цинги, но зато решало проблему многих других инфекционных болезней. Во-вторых, на корабле всегда были овощи. Кук старался как можно чаще сходить на берег и добывать там если не овощи, то травы, из которых потом делались отвары для матросов. А на случай, если земли рядом не будет, на корабле имелся запас квашеной капусты. О витаминах лейтенант, конечно, знать не мог — их исследования всерьез начнутся только в XX веке. Но он следил за новыми медицинскими идеями и знал, что овощи могут почему-то быть полезны от цинги.

С квашеной капустой Кук попал в самую точку — в ней много витамина C. Вопрос был лишь в том, как заставить матросов ее есть. В наши дни любой ребенок знает, как важно есть овощи и фрукты, но в XVIII веке моряки ели сухари и солонину и вовсе не желали переключаться на капусту и сельдерей, что бы там ни говорил на этот счет капитан. Тут Кук проявил себя не только заботливым командиром, но и психологом: он ввел капусту в рацион офицеров, но рядовым ее давать не стал. Через неделю плавания матросы сами начали возмущаться: почему это офицерам капусту дают, а им нет? Капитан пошел им навстречу, капуста стала популярна, а к концу плавания мало кто из команды сомневался в правоте Кука. Как пишет он сам, «корабли, пробывшие больше года вдали от берегов Англии, несут такие же, если не большие, потери от болезней, как и мы, хотя мы были в плавании втрое дольше».

Кук совершил два полных и одно незаконченное кругосветное плавание — и не потерял от цинги почти никого. В первом плавании многие умерли от малярии, потом случались, конечно, отдельные трагедии, но победа над цингой состоялась. Кука наградили медалью Лондонского королевского общества, а Британия получила шанс стать повелительницей морей. Колонизация Австралии, Новой Зеландии, освоение Гавайев и множество других успехов империй XIX века стали возможны благодаря квашеной капусте, лимонному соку и наблюдательности капитана Кука.

Впрочем, и ему самому уже в первом плавании способы борьбы с цингой пригодились. Разобравшись с наблюдениями Венеры, Кук вскрыл запечатанный конверт с дальнейшими инструкциями, выданный ему в Британии, и обнаружил, что ему нужно плыть не домой, а на исследования полумифического Южного континента. Именно это плавание стяжало Куку ложную славу первооткрывателя Австралии. Хотя следовало бы хвалить его за то, что он первым в истории детально картографировал восточноавстралийское побережье.

Для нас же важнее, что в этих плаваниях Кук сумел заручиться помощью таитянских полинезийцев. Лучший мореплаватель Британии столкнулся, сам того не ожидая, с лучшими моряками, жившими за пределами Европы. У них не было кораблей размером с «Индевор» и мореходных инструментов. Зато было прекрасное знание звездного неба и морских примет, накопленное за многие века наблюдений. Главное же — не было того страха моря, о котором я писал выше. Если в Британии путешественников, подобных Куку, влюбленных в море и готовых отправиться на другой конец света, были единицы, то на островах Полинезии таким был каждый второй подросток. А уж взрослые знатоки-навигаторы могли сравниться даже с лучшими европейскими коллегами. Может, будь на месте Кука кто-то другой, это не имело бы никакого значения. Но капитан умел находить общий язык с туземцами и благодаря этому в первом же своем плавании в Полинезию познакомился с Тупайей.

Кахуны и вулканы

В фильмах Квентина Тарантино и Роберта Родригеса часто упоминается одна и та же выдуманная фирма — Big Kahuna Burger. В начале «Криминального чтива» герой Сэмюэла Джексона, прежде чем устроить стрельбу, пробует именно бургер «Биг кахуна». Фирма вымышленная, а вот слово «кахуна» настоящее и прямо указывает на то, что компания эта имеет какую-то связь с Гавайями и что бургеры у нее должны быть отменные. Дело в том, что кахуна — это гавайский термин для обозначения мастера в каком-либо ремесле, принадлежащего к особому сословию.

Судя по тому, что известно о Гавайях XIX века (а всевозможных свидетельств о них, достаточно точных, накоплено уже много), в поздний его период общество гавайцев было разделено на три или, если считать иначе, четыре группы.

Всего на Гавайях в период расцвета жило от 100 до 800 тысяч человек, по мнению разных исследователей. Двести пятьдесят тысяч большинство оценивает как число, близкое к реальности. К концу XVIII века гавайцы были разделены на несколько протогосударств, вождеств, которые в начале XIX века объединились (в более ранние периоды, возможно, система была более запутанной).

Во главе любого вождества стояли алии, вожди. Они брали себе супруг только из своей среды, случались и родственные браки с родными или сводными сестрами, запретные для большинства простых гавайцев, но священные для элиты. Алии обладали большой властью, но их жизнь была ограничена множеством запретов. Так, скажем, они могли покидать территорию своего вождества только во время военных походов.

Вторая категория, стоявшая в обществе ниже алиев, но тоже привилегированная, это как раз кахуна. Аналогичные понятия есть и у других народов Полинезии — тахуна, тахунга. Кахуна — мастера самого разного рода. На Гавайях это могли быть строители местных ирригационных систем или чего-то в этом роде, целители, изготовители особых ритуальных плащей из перьев, предназначенных для вождей, татуировщики, камнетесы, опытные рыболовы, строители лодок и так далее — ученые насчитывают в полинезийском обществе десятки разных специальностей кахуна. В нашем контексте важно отметить, что жрецы тоже считались кахуна. Это уникальная ситуация. Народов, у которых жрецы были бы самостоятельной социальной стратой, сколько угодно, от жителей Крайнего Севера с их особым статусом шаманов до средневековой Европы с ее сословием «молящихся» католических священнослужителей. Встречаются и народы, у которых жрецы вовсе находились вне социальной структуры общества. Скажем, в Японии эпохи раннего Нового времени общество делилось на четыре сословия, но буддийских монахов ни в одно из них не включали. Полинезийцы же, кажется, единственная культура в истории, которая считала священнослужителей просто высококлассными профессионалами, ремесленниками, специалистами по божественному, ничем принципиально не отличающимися от кораблестроителей или создателей перьевых накидок. Впрочем, связано это было, вероятно, с тем, что и кораблестроители считались людьми, обладающими особой маной.

Именно таким кахуна/тахуна и был Тупайя, полинезиец с островов Общества. Он был ариори, то есть членом закрытого сообщества, сохранявшего и передававшего из уст в уста историю, предания и, что немаловажно, морские маршруты. Тупайя разбирался в религии, умел рисовать и хранил в своей памяти детали путешествий к десяткам островов и островков, включая даже те, на которых сам никогда не бывал. Полинезийцы не знали письменности, но тахуна был ходячей морской энциклопедией. Многие в команде Кука недолюбливали его, но сам Кук и по крайней мере некоторые его офицеры оценили полинезийского коллегу по достоинству и охотно пользовались его помощью. Тупайя довел их не только до окрестных островов, но и до Новой Зеландии, а потом стал первым известным нам полинезийцем, ступившим на землю Австралии. Одна из последних точек европейских географических открытий, таким образом, совпала с одним из последних открытий полинезийских мореплавателей, причем волею случая они оказались на одном корабле.

Тупайя попал на корабль Кука после того, как был вынужден бежать со своей родины и устроился на новом острове, став там жрецом и любовником жены местного вождя. По-видимому, он был не чужд авантюрам. Но обычно кахуна вели более спокойный образ жизни и были окружены почтением.

Уровнем ниже их в обществе стояли макааинана, то есть простые земледельцы, которые обеспечивали алиев и кахуна. С ними все, думаю, более-менее понятно, но есть один важный момент. Как и кахуна, земледельцы могли свободно перемещаться с места на место.

Представители четвертой группы, называвшиеся каува, как и алии, были привязаны к земле, но по совершенно иным причинам. Формально они считались потомками военнопленных (и действительно могли ими быть, потому что на Гавайях существовало несколько государств, время от времени воюющих друг с другом), но в целом каува были просто низшей кастой: малообеспеченные, принуждаемые работать на нужды алиев, регулярно отправлявшиеся на алтарь во время жертвоприношений — в общем, люди второго сорта. Алии, как вы помните, могли жениться только на алиях, каува — только на каува. Кахуна и простые земледельцы могли вступать в браки; более того, думаю, что это было неизбежно, потому что если не все, то большинство кахуна были мужчинами.

Большинство, но, может быть, все-таки не все? В диснеевском мультфильме «Моана» мы видим главную героиню, обучающуюся навигации. Случались ли такие истории в действительности? Ответить на этот вопрос достаточно сложно, поскольку мы не знаем, существовали ли женщины-навигаторы; нынешние гавайцы воспринимают эту идею благосклонно, но не факт, что их предки были настроены так же терпимо. История самой Моаны, конечно, не вполне реалистична, потому что она превращается в кахуну из дочери вождя, то есть из алии, другой касты (впрочем, она все-таки не с Гавайев, а жесткая кастовая система была в Полинезии далеко не везде). Но в чем ее история вполне достоверна, так это в том, что женщины-кахуна, по-видимому, действительно существовали. Для нас в религиозном контексте интереснее всего, конечно, женщины-предсказательницы, которые были связаны с местным культами.

Главным культом, которому они служили на Гавайях, был культ Пеле — это местная богиня вулканов. В числе преданий о Пеле, рассказывающих о ее гневливости, вспыльчивости и прочих вулканических свойствах, есть и история, в которой богиня перевозит свою семью на лодке через океан, то есть выступает в качестве навигатора. Ну, конечно, она богиня, а богиням можно все. Но это показывает нам, что, видимо, женский культ Пеле предполагал довольно большую самостоятельность женщин, по крайней мере на мифологическом уровне, а вполне вероятно, и на практическом.

Конечно, полного гендерного равноправия на Гавайях не было. Но по европейским меркам XVIII и XIX веков женщины там могли вести себя достаточно вольно, да и в целом почти кастовое общество архипелага было в некоторых отношениях свободней английского или русского. Об этом свидетельствуют, например, традиции, связанные с серфингом. Это традиционный полинезийский вид спорта, но на большинстве островов им увлекаются только дети. На Гавайях же серфингом занимались и взрослые, как мужчины, так и женщины. Хорошие волны считались достаточной причиной, чтобы бросить любую работу. Позже, уже в XIX веке, христиане будут бороться с серфингом как с частью языческой культуры Гавайев, и в некотором смысле они будут правы: он был связан с религией. Полинезийцы — народ, привязанный к морю больше, чем любой другой в мировой истории, так что обряды, связанные с морем, были для них чрезвычайно важны. Удачливый мореплаватель был для нормального полинезийца героем. Хороший серфер пользовался всеобщим уважением. Считалось, что, если мужчина и женщина оказались во время серфинга на одной волне, это дает им право вступить в неформальную связь, и никто этого не осуждал. Правда, только в том случае, если они принадлежали к одной касте: простой земледелец, попытавшийся захватить ту же волну, что и девушка из алиев, был бы жестоко наказан. Почему? Прежде всего потому, что нарушил капу.

Капу и экосистемы

Как вы уже могли заметить, в гавайском языке звук «к» используется там, где в других полинезийских языках употребляют «т» — например, кахуна и тахуна. Та же история и с капу. В других регионах это явление называется тапу. Или в форме, которая стала наиболее популярна в современной науке, табу.

Табу или капу — это священный запрет. В русском языке установилось восприятие табуированного как чего-то скверного, хотя в полинезийских языках это совершенно необязательно и часто даже наоборот. То, что окружено табу-капу, это что-то очень хорошее, сакральное, сверхъестественное.

Как и у других полинезийских народов, самые известные капу гавайцев связаны с их вождями. Алии были сакрализованными фигурами. К ним нельзя было прикасаться, нельзя было брать в руки их вещи или доедать за ними еду. Даже тень правителя не должна была касаться обычного человека. На некоторых островах Полинезии вождю достаточно было войти в чужой дом, чтобы этот дом потом сожгли, потому что пользоваться им уже считалось недопустимым. При этом сами гавайские алии были разделены на 11 самостоятельных категорий, и, конечно, чем выше категория, тем больше было вокруг них табу. Им запрещалось есть некоторые виды продуктов, например кокосы или свинину, следовало соблюдать строгие ритуальные правила. Подчас это могло быть и рискованно: так, скажем, каждый год верховный алии должен был при исполнении одного из обрядов поймать брошенное в него лучшим воином копье. Даже если воин делал бросок очень осторожно, процедура все равно рискованная. А если бы вождь не поймал копья, его бы убили.

Ритуальные запреты тоже могли быть продиктованы экологическими причинами: например, рыбу запрещалось есть в периоды, когда ее истребление могло быть опасно для популяции. Но переоценивать этот фактор не стоит. Большинство народов, живших в сложных условиях, как-то приспосабливались к местным экологическим реалиям, но сплошь и рядом до этого успевали разрушить экосистему до основания.

Австралийцы из первой главы уничтожили свою мегафауну прежде, чем научились ее приручать. У полинезийцев такие ситуации случались сплошь и рядом — тем более что и экосистемы небольших клочков суши, разбросанных по Тихому океану, были куда более уязвимы. Даже на довольно крупных островах создать экологические проблемы было легко. Новозеландские маори очень быстро уничтожили гигантских моа, а ведь те были не только источником белка, но важным элементом местной экосистемы и разносили, например, семена растений.

Наиболее известна (и подчас даже служит символом экологических катастроф как таковых) судьба острова Пасхи или, как его называли местные жители, Рапануи, одной из вершин Полинезийского треугольника. Освоенный, как и Гавайи, уже в эпоху Средневековья, остров первое время казался его обитателям местом вполне благополучным. На нем водилось множество птиц, в море можно было бить дельфинов, а главное — сам остров был покрыт густым лесом. Увы, в скором времени ничего этого не осталось: люди и, по мнению исследователей последних лет, крысы, которых полинезийцы, возможно, случайно привезли с собой, уничтожили растительность. Разумеется, нельзя винить живших много столетий назад полинезийцев, что они не учли последствий появления крыс, как и в том, что они выжигали леса, использовали древесину для строительства домов и лодок или для транспортировки и возведения знаменитых моаи, «голов с острова Пасхи», ставших символом этого острова в массовой культуре. Стремительно расплодившихся крыс было невозможно переловить, да и не стоило ждать от средневекового полинезийца современного экологического сознания. Но факт остается фактом: косвенно или непосредственно люди разрушили экосистему острова. С уничтожением лесов его покинули и те птицы, которые не вымерли. Дельфины стали недоступны, потому что не из чего было строить лодки, на которых можно было бы до них добраться. Жизнь рапануйцев изменилась до неузнаваемости, а вместе с ней и жизнь всех обитающих на острове существ.

Люди, конечно, приспособились. Полинезийцы были гениями адаптации и выживали почти в любых условиях. Однако им пришлось измениться, и в числе прочего трансформировалась их религиозная жизнь. Строгие религиозные табу (на Рапануи — «тапу») были наложены на рыбную ловлю, запрещая ее на несколько месяцев, чтобы и в следующем году было что ловить. Былые кремации сменились захоронениями, ведь деревьев не осталось. Никто уже не возводил статуй. На первое место в пантеоне божеств вышел Макемаке, бог, связанный с птичьим культом. В Восточной Полинезии и у маори хорошо известен уже упоминавшийся бог растительности Тане (на Гавайях — Кане). Неизвестно, существовал ли на острове Пасхи его аналог. Исчез ли он вместе с лесами или по каким-то причинам никогда и не возникал на Рапануи? Сложно сказать. Но так или иначе история острова Пасхи показывает, что экология островов Полинезии была подчас очень хрупка и ее изменения могли оказать большое влияние на религиозную жизнь местных обитателей.

Суровые обстоятельства заставляли полинезийцев вновь и вновь выходить в море. Иногда им не везло, и они пропадали бесследно. Один из англичан, некто Уилсон (о котором известно со слов человека, не знавшего или не захотевшего указать его имени), волей обстоятельств в начале XIX века оказался на Маркизских островах, освоил местный язык и хорошо изучил жизнь аборигенов. По его словам, за считаные годы в море ушли и не вернулись около 800 человек, включая женщин и детей. На что они рассчитывали? Возможное объяснение приводит еще один англичанин со сложной судьбой, Эдвард Робартс, побывавший и китобоем, и дворецким, и ловцом жемчуга, и полицейским и тоже немало времени проведший в Полинезии. В своих записках он рассказывает, что спустя несколько дней после того, как очередная группа полинезийцев уходила в открытое море, жрецы ходили по домам и рассказывали свои сны, в которых странники уже нашли новые острова, пригодные для заселения. Следом отправлялась новая группа. Сколько из них так никуда и не приплыли?

Другие нашли острова, подобные Рапануи, — далекие от идеала, со сложными экологическими условиями, но все же пригодные для жизни. Гавайцы на этом фоне выделяются: мало кому из полинезийцев так повезло. Конечно, и на Гавайях были свои проблемы: кастовое общество, определенная самой географией архипелага раздробленность и вызванные ею войны. И все же это был благополучный мир: еды вдосталь, климат мягок, а людям хватало времени на серфинг, танцы и традиционные гонки на санях, для которых за неимением снега строили каменные пандусы. У них имелось все, что нужно, кроме разве что металлов, о которых они ничего не знали, пока к их берегам не причалили корабли капитана Кука.

Сандвичевы острова

История третьего плавания Кука, закончившаяся для него гибелью, вплетена в общую летопись географических открытий и английскую историю. Надо сказать, Великобритания тогда переживала не лучшие времена. Да, Семилетняя война, в которой так хорошо проявил себя будущий капитан, была блестяще выиграна. К британской короне присоединились французские владения в Северной Америке, территория современной Канады, были достигнуты большие успехи в Индии, которую стремительно колонизировала Британская Ост-Индская компания. Но эти удачи имели и оборотную сторону. После Семилетней войны в Англии начался экономический кризис, который довольно быстро перерос в политический. Венцом его стало восстание тринадцати колоний в Северной Америке, будущих Соединенных Штатах, начавшееся в 1775 году, как раз накануне путешествия Кука.

В этих обстоятельствах многое для Британии стало зависеть от того, удастся ли наладить контроль над Америкой — а это, в свою очередь, требовало изучения Северо-Западного прохода, морского пути вокруг Америки через Арктику. Проход был одной из величайших загадок той эпохи, его искали много раз и всегда бесплодно. Даже корабли XIX века не смогли справиться с этой задачей, и знаменитая экспедиция Джона Франклина, самого известного исследователя Северо-Западного прохода, в 1840-е сгинула во льдах. Кораблям Кука найти его и пройти вокруг Америки было почти невозможно, но об этом никто не знал. Впрочем, Кук все равно не нашел прохода, а первым по воде его смог пройти только Руаль Амундсен в начале XX века.

Кук знал, что Британия теперь контролировала западную Канаду, от которой надо было найти кратчайший торговый путь в Лондон. Или хотя бы обнаружить удобные бухты на побережье. Со второй задачей капитан справился блестяще, открыв знаменитый залив Нутка, из-за которого в следующие десятилетия разгорелся конфликт сразу трех империй: британской, контролирующей Канаду, испанской, тянущейся к ней из Калифорнии, и российской, владеющей Аляской. Во времена Кука значение этой бухты еще мало кто понимал: да, это было очень удобное место на западном побережье Америки, но через Тихий океан суда ходили редко. Однако вскоре не только географические, но и медицинские открытия Кука станут широко известны, а морские путешествия через Пацифику превратятся в обыденность.

Именно по пути к Нутке Кук и открыл Гавайи. Ведется большая дискуссия о том, не могли ли до него там побывать испанцы, а в 1930-х годах в рамках идеологических войн, предшествовавших Второй мировой, на открытие Гавайев претендовали и японцы. Во всяком случае команда Кука была первой, которая об этом открытии рассказала. Возможно, какую-то помощь Куку оказали полинезийцы. В третьем плавании капитан не брал с собой местных навигаторов, но мог слышать их рассказы прежде. Сохранялись ли у них предания о Гавайях, куда некогда они плавали не так уж редко? Теперь судить об этом уже невозможно. Возможно, открытие было просто удачей. Впрочем, для кого как.

В первый раз Кук прибыл на Гавайи в январе 1778 года и ограничился поверхностным изучением и контактом с местными. Новооткрытый архипелаг он называл Сандвичевыми островами — в честь первого лорда Адмиралтейства Джона Монтегю, графа Сэндвича (да, сэндвичи тоже назвали в честь него; он имел привычку перекусывать ими, не отрываясь то ли от документов, то ли от карточной игры).

К счастью и, видимо, к некоторому удивлению команды, население архипелага говорило на языке, который часть экипажа худо-бедно понимала благодаря знакомству с таитянским. Обмен налаживался легко, ведь у европейцев был товар, о котором гавайцы и не мечтали, — железо. Гавайцы, как и другие полинезийцы, сразу поняли его ценность: по уровню развития их культура давно была готова к освоению металлургии, и только геология этому препятствовала. В обмен на металл даже в самых небольших количествах гавайцы охотно снабжали команду провизией. Кук имел дело с одним из региональных вождей, но очень недолго. Назад корабли вернулись через год, исследовав побережье Канады. В этот раз на Гавайях они собирались зимовать и добрались до крупнейшего острова архипелага. Правитель острова по имени Каланиопуу устроил им поистине царский прием.

Смерть мореплавателя

До сих пор ведутся споры о том, почему гавайцы так дружелюбно встретили команду Кука. В конце XVIII века появилась версия, что Кука приняли за Лоно, гавайского бога-ревнивца, с истории которого началась глава. Эту версию и сегодня можно встретить во многих книгах, но не факт, что она соответствует действительности. Сюжет о наивных туземцах, принимающих белого первооткрывателя за бога, встречается в европейских текстах со времен знакомства ацтеков с Кортесом и слишком похож на колониальный штамп. Едва ли гавайцы могли принять Кука за Лоно — они не ждали возвращения бога в физическом теле. А вот принять Кука за служителя Лоно они действительно могли.

Дело в том, что оба первых появления Кука на архипелаге состоялись в удачное время — в разгар празднования Макахики. Как мы помним, это был четырехмесячный зимний фестиваль в честь Лоно, и имя бога было у всех на устах. Более того, по случайному совпадению поведение команды Кука могло показаться гавайцам похожим на ритуальное. Корабли обогнули остров по часовой стрелке, так же как во время богослужения его участники обходили алтари Лоно. Паруса кораблей напоминали ритуальные предметы, использовавшиеся во время праздника. Было какое-то сходство обстоятельств, способное вызвать соответствующие ассоциации. Так что Кук, навигатор, приведший замечательные корабли из дальних краев, легко мог показаться гавайцам собратом по вере.

Впрочем, даже если бы он им не понравился, напасть на человека во время Макахики было капу, это был сезон без войн и конфликтов. Словом, экипажи сошли почти буквально с корабля на бал, то есть на сельскохозяйственный праздник дружелюбия. Гостей угощали, развлекали, с ними торговали. Прежде всего, конечно, гавайцы покупали металл: ножи, гвозди и монеты (не ради их ценности, конечно). Женщины завязывали с моряками романы в характерном для Полинезии свободном духе. Запретов на этот счет не было, Кук воспринимался как алии, вождь, его офицеры, возможно, как кахуна, а простые матросы — как кахуна или земледельцы. Об этом мы знаем мало, но известно, что Куку подарили накидку из перьев. А она, как мы помним, была традиционным одеянием алии, для всех остальных недоступным.

В середине февраля Кук со своими людьми отплыл с Гавайев. Но вскоре у одного из кораблей сломалась мачта. Плыть со сломанной мачтой через весь Тихий океан было бы самоубийством, и Кук, естественно, отдал приказ возвращаться.

Что могут изменить несколько дней? С европейской точки зрения, ничего. Но у гавайцев, зависящих от экологии и чтущих свои капу, за это время закончился сезон Макахики. Начался новый период года, посвященный богу войны Ку — а Ку, конечно, был не против войн, рыбной ловли и человеческих жертвоприношений. К приплывшим в этот период европейцам отнеслись, как и к любому другому гостю, с подозрением, хотя до поры до времени на них никто не нападал. Есть и два других важных момента. Во-первых, существует мнение, что залив, в котором вновь причалили корабли Кука, был посвящен Лоно и вне сезона Макахики был капу, а европейцы нарушили ритуальное правило. Во-вторых, часто высказывается предположение, что возвращение кораблей Кука могло вызвать внутреннее религиозное напряжение у гавайцев. Кук и его товарищи воспринимались как люди, связанные с культом Лоно, ведь дважды они приплывали именно в его время. Их возвращение в сезон не Лоно, а Ку могло расцениваться жрецами Ку как угроза: не становится ли культ Лоно слишком силен? Это предположение чрезвычайно сложно доказать, но сбрасывать его со счетов тоже не стоит.

Никто не встречал команду с угощением, не спешил навстречу с дарами и товарами на обмен. А вскоре вместо обмена началось воровство. Собственно, воровали и англичане, хотя могли этого не осознавать: они использовали для починки мачты лес, не вникая, какие участки кому принадлежат. Между тем как в Англии к концу XVIII века не было ничейных полей, на Гавайях все рощи кому-то принадлежали или были священными. Увы, Кук проявлял очень мало интереса к религии туземцев (да и христианином был не слишком набожным). В прошлых путешествиях об опасности нарушить табу его могли предупредить спутники — полинезийцы, теперь же их не было, и непонятно, какие глупости успел натворить экипаж на берегу.

Ситуация обострилась, когда у англичан украли одну из шлюпок. Как таковая лодка едва ли могла представлять для гавайцев интерес, их собственные были ничуть не хуже. Но в шлюпке были гвозди. Следом пропали долото и клещи, а потом еще какая-то лодка. Эти кражи были, скорее всего, довольно обычной для гавайцев практикой в сезон Ку, но для европейцев, доселе видевших гавайцев только в дружелюбный период, посвященный Лоно, они стали неожиданностью. Кук решил действовать жестко: захватить в плен местного вождя и потребовать возвращения своих вещей.

В свете дальнейших событий план этот удачным не назовешь. Странно, что Кук, обычно более гуманно и уважительно относящийся к туземцам, чем многие его современники, вдруг совершил такую очевидную промашку. Возможно, сыграла свою роль накопившаяся усталость, раздражение, или Кук был болен. Но скорее всего он действовал так, как считал правильным. Ему и прежде, на Таити, приходилось брать туземцев в заложники и менять их на украденное, и тогда дело оборачивалось мирно. Теперь же, прежде чем похищать вождя, он послал на берег команду матросов, чтоб они нашли украденные вещи и наказали воров. Матросы не просто вернулись с пустыми руками, а сами едва ноги унесли — и тут Кук пришел в неистовство. Уважение к туземцам было делом сугубо второстепенным, когда кто-то обижал его команду. Сам капитан мог сечь своих матросов (из 17 морских пехотинцев на борту «Резолюшн» за время плавания пороты были 11). Капитан мог быть резок и даже груб, но другим он этого не позволял. Не для того Кук спасал матросов от цинги и малярии, не для того привел их на другую сторону планеты, чтобы им угрожали какие-то туземцы. Капитан был джентльменом, но все же человеком своего времени, колониального XVIII века, и вникать в нюансы чужой культуры, когда обижали его белых матросов, не собирался.

Кук отправился к вождю, правителю одного из местных государств, и пригласил его на свой корабль. Тот неохотно согласился, хотя одна из жен и дружинники-телохранители пытались его отговорить. Уже на берегу, у лодки, вождь понял, что его не просто приглашают, а пытаются украсть. Он уселся на землю, а между тем Кука и его людей окружила толпа, в которой был по меньшей мере один жрец-кахун. Кук попытался затащить короля на лодку силой, и тут началась резня.

Причины ее — предмет большого спора, и истину установить вряд ли когда-нибудь удастся. Можно предположить, что дело было именно в попытке применить силу к королю. Как мы помним, алии, гавайская знать, были окружены строгими капу. К ним вообще не полагалось прикасаться. Сам Кук тоже, по-видимому, воспринимался как алии, но менее высокого ранга, чем король, а люди Кука — тем более. Так что их поведение нарушало один из строжайших ритуальных запретов гавайского общества. Ответом на это, да еще и в сезон бога Ку, могло стать только насилие.

Сам Кук был убит очень быстро. По некоторым свидетельствам, он успел разрядить пистолет, но после этого его закололи. Ирония истории: убийца действовал металлическим ножом, то есть оружием, которым англичане сами же снабдили местных жителей.

Мана капитана

Довольно часто в связи со смертью Кука задается очевидный вопрос: где была команда? Почему они не пришли на помощь, хотя с бортов своих кораблей видели происходящее, а несколько моряков во главе с третьим помощником Уильямсоном сидели в шлюпках совсем рядом с берегом? Ответ на этот вопрос едва ли не сложнее, чем попытка разобраться в логике полинезийцев. Известно, что Уильямсон, не пытаясь спасти капитана, велел отчаливать от берега и утверждал позже, что именно это жестами приказал ему Кук перед смертью. Звучит неправдоподобно. Но, увы, у многих людей на борту были причины недолюбливать Кука.

Долгое плавание, минимум личного пространства, постоянные опасности, недоедание, несмотря на все старания Кука. Строгий командир требовал соблюдения дисциплины в мелочах, до которых другим дела не было, например идеального порядка и гигиены. Прибавим к этому конфликты среди офицеров, двое из которых на Таити даже устроили дуэль. Ясно, что обстановка на кораблях была непростой.

К тому же плавание было для многих крушением надежд. В 1775 году, когда они отправлялись в путешествие, в Северной Америке начиналась Война за независимость. Сейчас мы знаем, что для Британии она закончилась бесславно, но тогда многие ожидали легкой победы и считали, что война — хорошая возможность сделать быструю карьеру. А вместо этого экипажам «Резолюшн» и «Дискавери» пришлось тащиться в Тихий океан, искать мифический Северо-Западный проход, которого могло и вовсе не быть. Парадоксально, что их потенциальные противники, американцы, похоже, лучше команды Кука понимали ценность этой экспедиции. Месяцем позже гавайской трагедии Бенджамин Франклин, еще ничего не знающий о гибели Кука, разослал всем капитанам американского флота письмо, в котором отдал указание не атаковать корабли экспедиции. Хоть это и английские суда, но, по мнению Франклина, они выполняли важную для всего человечества миссию. Так оно и было, вот только простые офицеры на борту «Резолюшн» не осознавали того, что Франклин понял, находясь с дипломатической миссией на другой стороне планеты, в Париже. Морякам хотелось домой или на войну, а Кук их раздражал. Кто-то из офицеров, как Уильямсон, мог быть и просто трусоват.

Позже, когда экспедицию возглавил умирающий от туберкулеза заместитель Кука капитан Кларк, было проведено большое расследование, и, по-видимому, Кларк счел, что Уильямсон невиновен. Почему? Может быть, потому что он знал что-то дополнительное и важное. Возможно, Уильямсон действительно не был так уж виноват, или у него имелись влиятельные покровители. Точного ответа мы никогда не узнаем, ведь Кларк, как мы помним, еще до своей кончины вдали от дома уничтожил заметки о расследовании. Почему он так поступил? Загадка большая, чем тайны Лоно и гавайских капу.

Однако несложно понять, почему гавайцы весьма странно, с европейской точки зрения, распорядились телом Кука. В истории о его съедении есть зерно истины: хотя его и не ели, зато, весьма вероятно, сварили. Так удобнее было снимать мясо с костей. Кука хоронили как вождя. Плоть их для гавайцев ценности не представляла, а вот кости, особенно ног, рук и черепа, тщательно сохранялись. Дело было, естественно, в том, что в них содержалась мана покойника.

У Кука, вождя и мореплавателя, с маной все должно было быть в порядке, и кто-то из полинезийцев, конечно, хотел ее присвоить. Когда экипаж потребовал выдать тело, гавайцы попытались отдать только мясо (представьте себе ужас команды). Наконец удалось выбить у них и черепа, а заодно предплечья, кисти и кости ног — то, что обычно сохранялось. Кое-какие кости гавайцам спрятать все-таки удалось, спустя много десятилетий их вернули в Британию, но в целом история выглядела неприглядно с обеих сторон. Англичан ужаснуло то, что сделали полинезийцы, а тех наверняка очень огорчило, что тело Кука было по европейской морской традиции захоронено в море: ладно бы, кости великого алии отвезли его родным, нуждающимся в мане, но выбросить в море? Ни себе, ни людям!

Кризис приближается

Смерть Кука была только прологом новой эпохи. Очень скоро колонизаторы появились в Полинезии повсюду и действовали уже куда активнее. Для многих из них гибель капитана стала поводом переосмыслить отношение к туземцам: если раньше в просвещенческом духе XVIII столетия многие видели в полинезийцах руссоистских благородных дикарей, теперь к ним относились с заведомым подозрением и всегда готовы были применить насилие. Таити захватили французы, остров Пасхи отошел Перу, а многих рапануйцев в середине XIX века вывезли в рабство в Южную Америку. Те немногие, кто выжил и вернулся, принесли с собой эпидемии, унесшие жизни большинства островитян. Оспа, корь и сифилис, занесенные европейцами, убивали чаще, чем оружие колонизаторов, — в первой половине XIX века именно сифилис, завезенный командой Кука, стал одной из главных причин смертей на Гавайях. В конце XIX века архипелаг после недолгой эпохи централизованного королевского управления вошел в состав США. Из всех полинезийских народов только освоившие мушкеты новозеландские маори сумели если не отстоять независимость, то хотя бы завоевать уважение колонистов и уже в конце XIX века влияли на политику своей страны. И даже сейчас многие маори ведут маргинальный образ жизни, хотя есть среди них и такие, как великий исследователь Полинезии первой половины XX века Те Ранги Хироа или современный режиссер Тайка Вайтити.

Культура Полинезии жива, она появляется в мультфильмах и документальном кино, о ней пишут книги, и все же от традиционной религии почти ничего не осталось. Подавляющее большинство полинезийцев в XIX и XX веках приняли христианство. Это неудивительно и, наверное, было в колониальные времена неизбежно. Но также следует заметить, что это стало возможным еще и потому, что появление европейцев решительно изменило экологический и бытовой баланс в Полинезии. Возникли новые животные и материалы, а с ними новые возможности и перспективы. Один из первых топоров, подаренных Куком полинезийцам, воспринимался ими как реликвия и использовался только для человеческих жертвоприношений. Но веком позже местные воины уже отлично стреляли из ружей, железо стало для них обыденностью. Если еду всегда можно купить в европейской лавке, какой смысл в традиционных табу?

Конечно, многие изменения обернулись к лучшему. Никто не тоскует по человеческим жертвоприношениям, да и позабытый каннибализм сентиментальных воспоминаний не вызывает. Полинезия, которую мы потеряли, была слишком неоднозначным местом, как это, впрочем, всегда и бывает. Однако для нас она — пример того, как экология влияет даже на развитое общество. В отличие от койсанов или австралийцев, жители Полинезии были хорошо знакомы с сельским хозяйством, умели преодолевать огромные просторы Тихого океана и ловить на крючок акул. И все же география, геология и биология зачастую оказывались могущественнее их, заставляя рыбаков выбирать между смертью и людоедством, вождей — вести жестокие войны за ресурсы, а храбрецов — отправляться в открытое море. А значит, нужна была и религия, которая объясняла, почему можно съесть ближнего в сезон, когда рыбу не ловят. Почему вождь может убить тебя. И кому молиться, когда океан вокруг простирается до самого горизонта.

Приход европейцев мог изменить все это. Но жизнь в Полинезии была сложна, а культура не менее хрупка, чем экосистемы острова Пасхи. При изменении обстоятельств гавайцы, маори или таитяне предпочли просто перейти в новую религию, принесенную им белыми. Однако в колониях не все и не всегда поступали так. Подчас изменения экологических и социальных условий приводили не к быстрому переходу в христианство, а к изменению традиционных религий. Каким образом? Для того чтобы разобраться в этом, нам придется переместиться из Полинезии на другую сторону Тихого океана, в Северную Америку.

Назад: Заики и изгои
Дальше: ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Великие равнины