«Моя Родина»

1933 год

Режиссеры — Александр Зархи и Иосиф Хейфиц. Я еще не знала ни что за сценарий, ни кого я буду играть. Наверное, меня взяли на какой-нибудь эпизодик.

Прихожу на студию. Ассистент режиссеров Шейнин просит меня пройти в костюмерную и надеть костюм китайца.

Зархи и Хейфиц — комсомольская бригада. Это одна из их первых картин и первая звуковая. Я надеваю костюм. На голове — меховая шапка с длинными ушами. Лица почти не видно. Через плечо висит винтовка. Она бьет меня по пяткам. Нужно бы подтянуть ремень, но на мою просьбу никто не реагирует. Все заняты своими делами. В таком нелепом виде я шагаю в кабинет режиссеров. Как только вхожу, все, кто там сидел, начинают хохотать. Оказалось, что китаец должен быть бойцом лет семнадцати, а я выгляжу на девять, максимум на десять. А все из-за моего «могучего» роста. Я поняла, что моя первая попытка сняться у других режиссеров закончилась крахом, и холодно произнесла:

— Представление отменяется. Факир был пьян.

Затем круто повернулась и вышла из комнаты. Огорченная до слез, я поехала домой.

 

Летом я с маленькой дочкой отдыхала в Одессе. Не­ожиданно туда приехал директор группы фильма «Моя Родина», чтобы лично пригласить меня на съемки. Я тут же вместе с дочкой отправилась в Ленинград. Оставив ребенка у старшей сестры Эли, я поехала на студию. Там другой ассистент режиссеров, Михаил Шапиро, дал мне сценарий и попросил подготовиться к сцене похорон.

— Вы будете играть роль Оли.

«Если буду, — добавила я про себя. — Мечты ведь далеко не всегда сбываются».

Дома я сразу села читать сценарий. Он мне понравился. Особенно роль юноши-китайца. Жаль, что у меня с ним не получилось. Понравилась и роль белогвардейского офицера. Образ, конечно, отрицательный, но роль очень интересная. Потом ее сыграл Олег Жаков. А вот роль Оли, хоть она и главная… Не везет мне с этой картиной. Отказаться? А вдруг это единственная возможность сняться в главной роли? С другой стороны, уж лучше никакой роли, чем такая. Я вспомнила слова Козинцева: «Перед зрителем только вы будете отвечать за свою роль». Как же мне поступить? Может быть, рискнуть и переделать героиню? Какая эта Оля? Непонятно. Одна сцена противоречит другой. Попробую-ка я пофантазировать.

Для начала я составила анкету:

 

Фамилия……?

Имя — Оля.

Возраст — 18 лет.

Образование……?

Профессия — няня в яслях.

 

Как видно из анкеты, я мало знаю свою Олю. Ну вот! Уже называю ее своей. Никакая она не «моя». Я бы даже сказала, совсем не «моя». Совершенно непродуманный образ. С одной стороны, эту Олю приняли на работу с детьми, в ясли. Это значит, что у нее хорошая репутация. Но в сценарии есть такие сцены, что о хорошей репутации не может быть и речи. Оля влюблена в одного парня (и пользуется взаимностью), но тем не менее встречается и с другим парнем. А на похоронах оплакивает какого-то третьего молодого мужчину. Да так горько рыдает, как будто он был ее мужем или любовником.

Сценарий Мики (Михаила) Блеймана. С ним я хорошо знакома — он тоже учился в ФЭКСе. Может, поговорить с Микой? Надеюсь, он меня поймет. Но как знать? И как к этому отнесутся режиссеры? Они же вместе с Микой работали над режиссерским сценарием.

На студии меня встретили ассистенты Шапиро и Шейнин. Мы сразу пошли в костюмерную. Мне предложили на выбор несколько полушубков. Уже хорошо: не буду выглядеть как «бравый солдат Швейк». Я выбрала очень симпатичный полушубок, который оказался мне впору. На голову — оренбургский платок. На ноги — бурятские унты. Нашлись и хорошенькие варежки.

Я подошла к зеркалу и попросила Шейнина, который был небольшого роста, встать около меня: рядом с ним я не выглядела маленькой. Но когда к нам подошел Шапиро, а он был довольно высоким, я сразу превратилась в девочку.

— Кто будет партнером Оли? — спросила я у Шапиро.

— Пока неизвестно, но, скорее всего, Саша Мельников.

Сашу я тоже знала — мы вместе поступали в ФЭКС. Правда, потом он перешел, кажется, к Фридриху Эрмлеру. У Зархи и Хейфица Саша снимался в их предыдущей картине. Роста он был такого же, как Шейнин. «Вот и отлично», — успокоилась я.

Когда мы шли в кабинет к режиссерам, я шепнула Шейнину, чтобы он все время стоял возле меня и чтобы не подпускал к нам Шапиро.

— Почему? — удивился Шейнин.

— Он испортит мой хитроумный план.

Мы вошли в кабинет, и я просто прилипла к Шейнину. На этот раз при виде меня в кабинете никто уже не смеялся. Режиссеры одобрили мой костюм и попросили меня и Шапиро прорепетировать сцену на кладбище. Мы нашли свободную комнату и начали работать. Потом туда зашли режиссеры, мы показали им эту сцену, они одоб­рили и ушли. А сцену-то надо будет выкинуть, хотя она и эффектная. «Если меня утвердят на роль Оли, я буду бороться, как лев, и добьюсь своего», — поклялась я в душе.

— Завтра звуковые пробы, — предупредил Шейнин. — И конечно, в костюме и гриме.

Возвращаясь в костюмерную, я встретила в коридоре сценариста Мику Блеймана. «На ловца и зверь бежит, — обрадовалась я. — Вот только как ему объяснить?» И вдруг, неожиданно для себя, произнесла:

— Мика, мне очень понравился ваш сценарий. Все понравилось. Кроме Оли.

— Но почему? — удивился Мика.

Я начала выкладывать свои соображения. Показала анкету. Мика подумал и сказал:

— Может быть, вы и правы. Дайте-ка мне эту анкету и напишите ваши соображения. Я покажу это режиссерам — и как знать…

— Кто бы ни играл Олю, мне кажется, Мика, вы должны поработать над этой ролью. Вы ведь хотите, чтобы Оля была положительной, а она у вас не поймешь какая… Почему она так рыдает над гробом умершего? Кто он ей? Брат, муж или любовник, чтобы так надрываться?

Блейман рассмеялся.

— Хорошо, обещаю вам обязательно поговорить с режиссерами.

— Вот и отлично, — обрадовалась я.

Наступил день пробы. Я, одетая и загримированная, вхожу в павильон. Там уже сидят в полушубках несколько молоденьких актрис, и каждая ждет своей очереди. Пробы проводил незнакомый мне режиссер.

— Кто это? — спросила я Шейнина.

— Арнштам.

— А где он раньше работал? — не унималась я.

— У Мейерхольда.

— Но насколько я знаю, Арнштам был там заведующим музыкальной частью. Почему же он работает здесь как режиссер? Странно.

Шейнин тут же объяснил, что дирекция попросила его помочь молодым режиссерам: они впервые работают над звуковым фильмом.

Сам процесс пробы и без того довольно неприятен, а в присутствии конкуренток волнуешься еще больше. На съемках в ФЭКСе тоже были пробы, но это делали, чтобы мы проверили костюм и характер образа. Конкурентов не было. Например, на картине «Чертово колесо» у меня был эпизод, где я должна была играть девчонку-шпану. Я оделась так, как считала нужным, потом, войдя в кадр… плюнула сквозь зубы. Это сразу определило мой образ. А здесь… Все снимались как на конвейере. Оператор даже свет не менял, а ведь каждое лицо требует своего освещения. Арнштам попросил меня сделать то, что делали все предыдущие актрисы.

— А почему вы проводите пробы, а не режиссеры фильма?

— Потому что меня попросили. А вам не все равно?

— Не все равно, — ответила я. — Мне бы хотелось, чтобы пробы провели режиссеры, которые будут снимать фильм.

Арнштам вспыхнул и, ничего не сказав, вышел из павильона. Все присутствующие с недоумением смотрели на меня. Минут через пятнадцать пришли Хейфиц и Зархи.

— Что произошло? — поинтересовались они.

— Ведь вы режиссеры-постановщики, а не Арнштам, — спокойно проговорила я. — Если вам доверили картину, то почему не вы проводите пробы? Это же проверка не только актерская, но и режиссерская.

Зархи и Хейфиц посовещались, и затем Зархи объявил, что он будет проводить пробу. Проба закончилась, Зархи поблагодарил меня, и я поехала домой.

Меня утвердили на роль Оли. Мика Блейман поздравил меня с победой и, как обычно заикаясь, сказал:

— Я-я-ня, я вашу про-осьбу выполнил. Режиссеры согласны на переделку образа Оли. Вы довольны?

— Очень! — радостно пропела я.

Почти перед самым концом съемок я заболела брюшным тифом. Бедным режиссерам пришлось изрядно поломать головы, чтобы смонтировать фильм без недостающих сцен.

К сожалению, «Моя Родина» шла меньше месяца, а потом неожиданно исчезла с экранов. В чем дело? Ведь критики во всех газетах пели дифирамбы этому фильму. Оказывается, приказ исходил откуда-то сверху. И тут же в газетах появились статьи (частенько тех же критиков) о том, что картина «Моя Родина» политически вредная. А по-моему, если у критика нет своего мнения, то ему нельзя заниматься данной профессией. Кстати, такая же грустная судьба постигла еще несколько картин с моим участием. Например, «Ленинградцы» (режиссеры Зархи и Хейфиц). На «Ленфильм» пришел приказ наркома Дукельского о немедленном прекращении съемок. Причем без всяких объяснений. Также закрыли картину «Голубое и розовое» по пьесе Александры Бруштейн, хотя осталось снять всего пару сцен, — приказ того же наркома кинематографии Дукельского. Когда режиссер фильма Владимир Юренев попытался выяснить причину, Дукельский ответил: «Кому нужна эта детская картина, если пьесу «Голубое и розовое» можно посмотреть в театре?» Но ведь кроме больших городов, где, возможно, идет эта пьеса, есть еще провинциальные города и деревни, где театров вообще не существует. (Впрочем, о чем теперь говорить — такие были времена.)