Я стала странной

Со мной что-то начинает происходить. Не могу читать — оказывается, я забыла буквы. Разговариваю с кем-нибудь — и вдруг перестаю слышать собеседника: вижу, что губы у него шевелятся, но ничего не слышу. Потом звук появляется. Я говорю: «Простите, я отвлеклась. Что вы сказали?» Мне кажется, что я хитро выхожу из положения: ведь каждый может отвлечься. Не хочу, чтобы люди заметили, что со мной что-то не так. Но сама я понимаю, что все это ненормально.

У меня появилась очень важная цель: мне нужно найти забор. Что это за забор и где он находится, я не знаю, но уверена, что как только я его найду и дотронусь до него рукой, все опять будет хорошо. И вот брожу по городу, ищу забор — днем и ночью. Знаю, что по ночам в Алма-Ате ходить опасно, но как-то не думаю об этом. Однажды зимней ночью в темноте из-за кустов появляется человек: по силуэту понимаю, что это мужчина. Очевидно «джентльмен» — так тогда называли ночных воров, которые снимали с людей пальто, шубы, часы, кольца… Я остановилась. Он тоже.

— Ну как? — произносит «джентльмен». — Сейчас будем снимать шубку или возле вашего дома?

Поскольку было темно, лиц друг друга мы не видели. В этот момент из-за угла выехал грузовик и его фары осветили наши лица. На мое счастье, «джентльмен» оказался любителем кино и узнал меня.

— Товарищ Жеймо! Почему вы ходите по улицам ночью, да еще одна?! Разве вы не знаете, как это опасно?! Хорошо, что я вас узнал, а то бы… Мы артистов не беспокоим, — пояснил он, — поскольку мы и сами артисты. Вот на днях встретил я Алейникова, так сразу его узнал и не тронул. Знаете что? Провожу-ка я вас до гостиницы.

— Вы даже знаете, где я живу?

— Наша профессия такая, что мы все должны знать.

— А вот вчера одну нашу актрису раздели чуть ли не догола.

— Это не я. Видно, кто-то из тех, кто ничего не понимает в кино. Я-то всех артистов знаю, — похвастался «джентль­мен» и хотел взять меня под руку, но я воспротивилась:

— Нет-нет, не надо.

— Почему? — удивился он.

— Видите ли, я такого роста, что даже с мужем под руку никогда не хожу.

— Пардон. Извините. Только скользко ведь. Разрешите хоть поддержать вас, если споткнетесь.

— Да, конечно, спасибо.

Он довел меня до самой гостиницы и терпеливо ждал, пока мне откроют дверь. Эта встреча принесла свою пользу: я перестала ходить по ночам.

 

Вскоре целую группу кинематографистов (и меня в том числе) перевели на киностудию «Узбекфильм». Мы переехали в Ташкент. Правда, Эля с сынишкой остались в Алма-Ате, так как у нее наконец все наладилось с работой.

В Ташкенте нас поселили в здании какого-то бывшего учреждения. Мне даже выделили отдельную комнату, сказав, что, когда я начну сниматься, это будет необходимо и для работы, и для отдыха. Я поблагодарила начальство за заботу и занялась обустройством нового жилья. Это потребовало сил и фантазии, так что забор я уже искала значительно реже — было не до него.

Меня вызвали в отдел кадров для оформления документов. Выйдя оттуда, я столкнулась с Леоном Жанно.

— Янина Болеславовна! Сто лет не виделись! Как вы живете?

— Отлично! — не дрогнув, соврала я.

— У вас усталый вид. Замучились с переездом?

— Да, — говорю. И тут, неожиданно для себя, начинаю рассказывать Леону, что вот уже несколько дней, точнее ночей, мне не дает заснуть «черный человек».

— Он что, негр?

— Нет! Вернее, не знаю. Как только стемнеет и я ложусь спать, каждый раз вижу у моего окна человека в черном плаще и большой черной шляпе. Он сидит и смотрит в окно, но лица его я в темноте не вижу. Сидит он тихо и вроде не мешает, но я из-за этого долго не могу заснуть, а потом весь день хожу, как сонная муха.

— Хорошо, что вы мне сказали! Я вас от него легко избавлю: возьму с собой в наш павильон. Ему там будет интереснее, чем просто смотреть в темные окна. Люди вообще любят смотреть, как снимают фильмы, — как-то слишком непринужденно продолжал болтать Леон. — Буду забирать его с собой каждый день, так что не волнуйтесь.

С тех пор «черный человек» у моего окна больше не появлялся.

 

Следом за Жанно обратил внимание на мои странности режиссер Леонид Луков, который в это время снимал картину «Два бойца» с Марком Бернесом и Борисом Андреевым в главных ролях. Работа над фильмом уже подходила к концу, и вдруг Луков, столкнувшись со мной в коридоре гостиницы, говорит:

— Яня! Как хорошо, что я вас встретил! Дело в том, что у меня в сценарии есть эпизод, который я все время откладываю, потому что никак не могу найти на него подходящую актрису. И вот недавно я сообразил, что «подходящая актриса» — это вы. Умоляю, выручите меня! Эпизод маленький, но очень важный. Пожалуйста! На вас вся надежда!

Как я потом узнала (уже после войны, случайно), этого эпизода в сценарии не было, но, поняв, что со мной происходит что-то неладное, Луков решил заставить меня работать. Дело в том, что до этого разговора я от всех предложений отказывалась, уверенная в том, что не справлюсь даже с малюсенькой ролькой. Но тут человек просит о помощи — не могу же я его подвести.

Правильно говорят, что работа — лучший лекарь. Спасибо Лукову огромное: это было началом моего выздоровления.

Что ж, раз пообещала — в назначенный день и час я иду на съемку. Меня одели санитаркой и привели в павильон. По правде говоря, я была в растерянности: не верила в себя, не верила, что у меня что-то получится. Луков терпеливо стал объяснять, что это за эпизод. Я внимательно выслушала его и честно говорю:

— Леня, вы, очевидно, спутали меня с кем-то другим. Я вообще никакая не актриса и ничего в кино делать не умею.

На что Луков спокойно мне отвечает:

— А мне ничего от вас не надо. Вам только нужно подойти к койке раненого — и все.

— Пожалуй, подойти к койке я смогу, — неуверенно произношу я.

— Вот и отлично! — радостно восклицает Луков. — Кстати, в 1934 году, когда вы были в Киеве, я предложил вам главную роль в своей картине, а вы отказались, сказав, что с радостью бы у меня снялись, но заняты в «Горячих денечках» и плюс еще у Кудрявцевой в фильме «Разбудите Леночку». Но пообещали, что если когда-нибудь я снова предложу вам сняться, а вы в это время будете свободны, то обязательно согласитесь. Помните?

— Да, я обещала, помню. Но тогда я умела работать, а сейчас…

В общем, в этом эпизоде я двигалась как автомат, и результат, по-моему, был весьма плачевным. Но когда Луков скомандовал: «Стоп! Снято!», ко мне подошли Марк Бернес и Борис Андреев. Андреев сказал:

— Ну? И чего вы волновались? Вероятно, это потому, что вы еще не до конца пришли в себя после блокады. Но этот эпизод вы сыграли прекрасно.

— Кроме того, — добавил Бернес, — по себе знаю: у нас, актеров, от усталости в какой-то момент может наступить депрессия. Но она проходит. Ничего, Яня, скоро вы будете в полном порядке. Как обычно.

 

А через несколько дней ко мне подошел Михаил Ромм:

— Яня, у меня ЧП. Вы видели мой спектакль?

— Нет, еще не успела, — пробормотала я. Не могла же я сказать, что все свободное время была занята поиском забора. — А что за ЧП?

— Дело в том, что в начале третьего акта есть кусочек, где играет Тата Окуневская. Ролька маленькая, но очень эффектная. А проблема в том, что Тату срочно вызывают на съемку в Москву. Мало того, на днях приезжает Большаков (он тогда был председателем Комитета по делам кинематографии), и он непременно хочет посмотреть этот спектакль, так что сами понимаете… Умоляю, Яня! Выручите нас!

Ну как я могла отказать? Естественно, согласилась.

— Огромное спасибо! — горячо поблагодарил меня Ромм. — Вы должны сыграть дамочку легкого поведения. Думаю, вам будет интересно: вы ведь никогда раньше не выступали в таком амплуа. Завтра будем репетировать, — предупредил он.

На другой день Ромм встретил меня так радостно, будто я спасатель тонущего корабля. Его ассистентка дала мне тетрадь и сказала:

— Мы покажем вам два акта, а когда начнется третий, вы прочтете свою роль по этой тетрадке.

«Прочтете! А как? Я же букв не помню», — с ужасом подумала я, но промолчала.

Репетиция началась. В главных ролях Леля Кузьмина (жена Ромма) и артист Александр Михайлов. Я посмотрела два акта, но когда должен был начаться третий и меня попросили почитать текст моей роли, я обратилась к Ромму:

— А можно вместо меня почитает ваша ассистентка? Мне так будет легче запомнить все мизансцены.

Ассистентка любезно согласилась и, двигаясь по сцене с тетрадкой в руке, провела всю мою роль. Я чувствовала, что Ромм все время наблюдает за мной. Затем он попросил меня взять тетрадь домой, выучить текст, чтобы завтра можно было прогнать всю пьесу, так как послезавтра приезжает Большаков, который обязательно придет на спектакль.

— Будут и приглашенные, — добавил Ромм, вероятно думая, что меня это обрадует.

Придя домой, я попросила свою дочку Яню, чтобы она прочитала мне пьесу, а потом несколько раз — мой текст. Янечка о моей болезни, конечно, даже не подозревала: у меня хватало хитрости держать все в тайне, и прежде всего — свою «идею забора». Пока дочка читала, я на каждую фразу моего текста вспоминала, как двигалась и что делала в это время ассистентка.

На следующий день — прогон всего спектакля. Когда очередь дошла до меня, я попросила Ромма:

— Позвольте мне говорить текст своими словами.

— Да! Конечно! — воскликнул он. — Я совсем забыл, что это один из методов вашей работы.

Прогон прошел благополучно — я не перепутала ни одной мизансцены. Завтра спектакль. Не знаю, был ли Ромм спокоен, но вслух он сказал: «Все будет в полном порядке. Я совершенно уверен, что все пройдет успешно».

Милейший Миша Ромм! Он, конечно, очень рисковал, но искренне хотел мне помочь вновь обрести профессию.

Наступило завтра. Зал полон приглашенных. В первом ряду — Большаков и Ромм.

Костюмов нет, но, к счастью, это не «костюмная» пьеса. Актеров попросили одеться по их усмотрению.

Первые два акта я смотрела из-за кулис. Судя по реакции зала, спектакль принимали очень хорошо. Антракт… Сейчас начнется третий акт. Мой выход в самом начале. Я спокойна, как сфинкс. Звонки. Открывается занавес. Ассистентка шепчет: «Ваш выход». Выхожу на сцену и понимаю, что я начисто забыла текст. Пытаюсь вспомнить, а пока что-то напеваю. На сцене появляется Михайлов и, поскольку я молчу, с места в карьер произносит свой текст. В ответ я начинаю что-то болтать «на тему». Это далеко от авторского текста, но в духе моего персонажа. Не знаю, как Михайлов умудрялся подстраивать к моей отсебятине свои реплики, но справлялся он с этим виртуозно, спасая и спектакль, и меня.

Продолжая болтать, я подошла к авансцене, села на какой-то пуфик и, вертя в руках носовой платочек, взглянула в зал. Большаков благодушно улыбался, зато Ромм был бледен как полотно. Затем, снова напевая, я покинула сцену. «Надо немедленно улизнуть, чтобы не попасться Ромму на глаза», — подумала я, но не было сил двинуть ни рукой, ни ногой.

Спектакль закончился. Раздался гром аплодисментов. Артисты выходили кланяться снова и снова. Вытащили на сцену и Ромма. Я наконец немного пришла в себя и уже двинулась к выходу, чтобы сбежать, как услышала голос Ромма:

— Яня!

Я остановилась, но повернуться к нему лицом не решалась. Он подошел, обнял меня и произнес:

— Вы отлично вышли из положения. Просто отлично! Молодец. Но к следующему спектаклю текст все-таки надо будет подучить.

— Да я знала его! Знала! Но… вдруг забыла.

— Понимаю. От волнения с артистами это бывает.

Все-таки Ромм не просто талантище и умный, эрудированный человек — он еще и очень-очень добрый. Какое счастье, что у меня есть такие друзья.

 

Через какое-то время пришла телеграмма из Сталинабада от режиссера Василия Пронина: «Предлагаю роль Кати Веселовой в картине "Март-апрель"».

Я боюсь ехать, поскольку все еще не уверена, что смогу работать, но все меня уговаривают — никто же не знает, что я потеряла мастерство.

Худруком Сталинабадской киностудии был тогда Сергей Юткевич, мой давний хороший знакомый. Может быть, это его идея — пригласить меня на съемки? Нас связывала давняя дружба. В течение всей моей творческой жизни он был чем-то вроде моего продюсера. Еще когда я училась в ФЭКСе, он иногда приходил к нам на занятия. Тогда некоторым казалось, что Козинцев и Трауберг напрасно тратят на меня столько времени. «Зачем вам это? — спрашивали их. — Во-первых, она не фотогенична, а во-вторых, у нее нет ни возраста, ни пола. Играть детей? Но СССР не Америка, у нас не пишут сценарии для Мэри Пикфорд. А взрослых она вообще никогда играть не будет: Жеймо не типична». А вот Юткевич был другого мнения: почти каждому молодому, начинающему режиссеру он рекомендовал меня на всевозможные роли девочек и девушек — и к тому же в разных жанрах. Именно ему я обязана своей работой в кино. И когда много лет спустя, в 1979 году, меня пригласили в Москву на встречу ветеранов немого кино, мне захотелось от всего сердца поблагодарить за это в первую очередь Сергея Иосифовича: если бы не он, возможно, моя жизнь сложилась бы совсем по-другому.

Но сейчас я очень сомневалась, что смогу сняться в большой роли в кино: ведь там своими словами текст не скажешь, а читать я по-прежнему не могла.

Друзья меня все-таки уговорили. Рискну.

Приезжаю в Сталинабад. Прямо с вокзала иду на студию и… попадаю в объятия Юткевича. Мы так обрадовались друг другу, что от волнения некоторое время не могли произнести ни слова. Успокоившись, я спросила:

— Это с вашей подачи Пронин пригласил меня сниматься в его картине?

— Да, но он так обрадовался, что тут же побежал отправлять вам телеграмму.

— Спасибо, Сережа.

О своих сомнениях я не стала ему говорить — вдруг все как-нибудь обойдется. А нет — извинюсь и уеду.

Меня поселили в квартире с соседкой, которая оказалась очень милой, приветливой женщиной. Жить с ней было легко и уютно.

Пока не начался подготовительный период, я ходила, изучала город. Вскоре заметила, что совсем перестала искать забор. Вообще забыла о нем. Правда, ни с того ни с сего на меня напал кашель, который становился все сильнее, хотя я аккуратно принимала таблетки. Видно, я до смерти надоела кашлем бедной соседке, потому что в какой-то момент она сказала:

— Янина Болеславовна, вот адрес очень хорошего врача. Обещайте, что обратитесь к нему. Он наверняка вам поможет.

Я взяла адрес:

— Спасибо. Завтра же пойду, обещаю.

Доктор оказался стареньким и очень симпатичным. Он усадил меня и попросил внимательно смотреть ему в глаза, а потом вдруг спросил:

— Вы пережили какой-то шок? Что у вас произошло?

На его вопрос я ответила только:

— Война.

— Да, да, — сказал доктор, — многие сейчас потеряли близких: матери — сыновей, жены — мужей…

При слове «муж» я дернулась, как от внезапной острой боли. Заметив это, доктор сменил тему:

— Вы температурите?

— Нет, доктор, меня замучил кашель: никак не хочет проходить, хоть я и принимаю таблетки.

— Вот что, милая деточка, я дам вам лекарство, которого в аптеках вы не найдете, а у меня оно есть. Сейчас я напишу, как его принимать.

И он что-то написал на бумажке.

— Доктор, вы мне лучше скажите, как его принимать.

— Почему? — удивился доктор.

— Я… Я забыла буквы и читать не могу.

— Та-ак, — протянул доктор. — Ну ничего, это тоже поправимо, деточка.

Мне ужасно нравилось, что он называет меня «деточка». И вообще, он очень напоминал моего любимого дедушку — такой же добрый и ласковый.

— Скажите, милая, а у вас когда-нибудь уже было, что вы забывали буквы?

— Буквы — нет. Но после брюшного тифа… Правда, это было очень давно. Я тогда стала забывать даже самые простые слова: стол, стул… Иногда мне казалось, что со мной говорят по-китайски. В больнице врач посоветовал тренировать память, и постепенно эта «забывчивость» прошла, а вот сейчас… Забыла буквы.

— Не страшно, — сказал доктор. — Я дам вам еще одно лекарство.

Он зашел за ширму и через некоторое время вынес оттуда две бутылочки с прозрачной жидкостью и без этикеток.

— Маленькая бутылочка — от кашля, — сказал он. — А вот эта, побольше, окончательно поставит вас на ноги. И запомните, деточка: и то и другое нужно принимать три раза в день по чайной ложечке: в десять утра, в три часа дня и в восемь вечера. Обязательно три раза в день — в одно и то же время, не пропуская. Когда бутылочки опустеют, вы будете совершенно здоровы — и тогда снова зайдите ко мне. Просто так. Чтобы я мог поздравить вас с полным выздоровлением.

Начался подготовительный период. Меня часто вызывали на студию — то на примерку костюмов, то на поиски грима и прически, но я каждый день аккуратно принимала лекарства, которые дал мне доктор.

В один из приходов на студию я встретила своего давнего приятеля Олега Жакова: оказывается, в той же самой картине, «Март-апрель», он должен был исполнять главную роль.

— Олег, — обратилась я к нему, — ты не мог бы рассказать о нашем режиссере и почитать мне вслух сценарий? Когда я слушаю, мне легче представить, что в это время происходит на экране.

— Пожалуйста, — немного удивленно согласился Олег. — А вот у меня все наоборот: ничего не могу себе представить, если читаю не сам.

— Вот видишь, как по-разному работают люди, — сказала я, а про себя подумала: «Однако я ко всему прочему еще и нахалка: и вру нахально, не краснея, и нахально согласилась работать, хотя даже прочесть сценарий не могу».

Олег прочитал мне сценарий, и мы с ним подробно обсудили нашу будущую картину.

Приближался день начала съемок. После некоторых колебаний я все-таки рискнула заглянуть в сценарий и… О чудо! Я читаю!

Первая съемка прошла нормально. Выйдя со студии, я сразу же бросилась к моему спасителю — симпатичному старичку-врачу.

— Доктор! Дорогой! Я давно перестала кашлять и снова могу читать! Не верите? Дайте мне любой текст и сами убедитесь!

— Подождите секундочку, — с улыбкой проговорил доктор. — Вот, выпейте немного валерьянки, успокойтесь, — а потом почитаете.

— Доктор, а что это были за лекарства? На бутылочках даже этикеток нет.

— В принципе, давая своим пациентам лекарство без этикетки, я обычно ничего не объясняю, но так уж и быть… Вы, деточка, слеплены из хорошей глины, поэтому благодарить нужно ваших родителей. А лекарство… Видите ширмочку? Загляните за нее.

Я заглянула:

— Но здесь ничего нет — только раковина и кран.

— Вот именно: ваше лекарство — это вода из-под крана… Плюс ваши друзья.

 

Съемки закончились. Я снова в Ташкенте. У меня важное событие: я вышла замуж. За Леона Жанно, которому за многое очень благодарна.

Через некоторое время я снялась на Сталинабадской кино­студии еще в одном фильме — «Мы с Урала». Режиссером был Лев Кулешов. Роль у меня была маленькая, в основном на экране фигурировали мои фотографии, но мне все равно было интересно поработать с Кулешовым: все-таки он один из пионеров киноискусства и крупный теоретик кино — по его книге «Основы кинорежиссуры» учились все молодые режиссеры.

Неожиданно пришла телеграмма из Москвы: Комитет по делам кинематографии предлагает мне приехать для пере­говоров. Что за переговоры, не уточнялось, но «предложения» Комитета не обсуждаются — надо ехать.

Приехав в Москву, я попыталась снять номер в гостинице, но оказалось, что свободных номеров нет. К счастью, администратор меня узнала и по секрету сказала, что у них остановились Сергей Герасимов и Тамара Макарова:

— Может, вы пока побудете у них, а к вечеру, возможно, освободится номер.

Поблагодарив любезную администраторшу, я отправилась к Тамаре и Сереже. Оказалось, что Сергей на несколько дней куда-то уехал, и Тамара предложила мне остановиться у них. Вот это удача! Если понадобится, ночлег мне обеспечен. Немного поболтав с Тамарой и оставив у нее чемодан, я поехала в Комитет.

— Переезжайте в Москву, — сказали мне там, — ведь «Союздетфильм» (ныне Киностудия имени М. Горького) фактически ваша студия. И кстати, многие ленфильмовцы переезжают сюда: Арнштам, Калатозов, Герасимов, Макарова, Зархи, Хейфиц, Гарин, Локшина… Одним словом, список большой. К тому же у нас здесь две киностудии и Театр киноактера — есть где работать. А в Ленинграде только «Ленфильм».

— Спасибо, но нет. Я все же поеду в Ленинград: я люблю этот город, люблю и хорошо знаю коллектив «Ленфильма», так что… А если для меня будет роль на «Детфильме», я могу, как и раньше, приезжать на съемки в Москву.

— Значит, только в Ленинград?

— Только в Ленинград.

В Комитете я встретила Надежду Николаевну Кошеверову.

— Яня! У меня есть сценарий специально для вас! «Золушка» Евгения Шварца! Да-да! Шварц в роли Золушки видит только вас, и больше никого.

— Евгения Львовича я очень люблю и, даже не читая сценария, готова сниматься.

В этот же вечер я уехала в Ташкент.

Вскоре проклятая война наконец-то закончилась. В день наступления мира на улицах творилось что-то невероятное: люди и ликовали, и плакали — все вместе.

Мы вернулись в Ленинград. На следующий же день я побежала на студию. И раньше-то, где бы я ни была, куда бы ни уезжала, вернувшись в Ленинград и подходя к «Ленфильму», чувствовала, что сердце у меня начинает биться, как будто я спешу на первое свидание с любимым. А тут — столько времени прошло, столько было пережито…

Сдав документы в отдел кадров, я стала ждать приглашения на съемки, а пока мы занялись ремонтом квартиры. Теперь это было проще, так как бывший муж поменял свою половину и там жили другие люди.