Глава 6

Поездки Розенблюма в Гродно. – Невеста. – Сложное положение. – Интриги помещицы. – Кузнец. – Интриги усиливаются. – Невеста плачет. – Отъезд домой. – Помещица победила.

Розенблюм часто бывал в Гродно, находящемся в пяти верстах от Макаровцев, где познакомился с маскилем А.Г., державшим шестиклассную классическую гимназию. Розенблюм влюбился в дочь А.Г., красивую девушку. Не знаю, рассчитывала ли хитрая Любовичева, что результатом её любви к Розенблюму будет свадьба. Вернее всего, она понимала, что это просто развлечение на несколько лет, а потом, когда она постареет или ослабнет, Розенблюм женится на той, кого его душа пожелает. Но внешне этого никогда не показывала.

Она узнала о его чувствах к гродненской барышне и сделала вид, что согласна на его женитьбу на дочери А.Г. Было это, однако, ненормально: жениться и остаться с молодой красивой женой в доме помещицы, имевшей к нему свои любовные претензии. И, давая ему свое согласие, она в то же время, как видно, обдумывала такие планы, которые бы повредили его искренней любви к девушке.

Сильно увлечённый Розенблюм приказал запрячь карету, сообщив помещице, что едет в Гродно подписывать условия. Не долго думая, она достаёт свой бриллиантовый браслет и на три тысячи рублей шпилек и предлагает ему в виде подарка невесте. И он, довольный, уезжает. Подписав условия, он возвращается в добрый час к помещице и она ему желает счастья.

В мае, во время всеобщего отъезда на дачи, не дожидаясь, чтобы он спросил, нельзя ли пригласить невесту на лето, Любовичева заранее предлагает ему послать за невестой карету.

«Я уж постараюсь, - намекает она ему, - чтобы невеста получила полное удовольствие». И советует ему устроить такие подходящие для время- провождения молодой пары вещи, как красивые качели, красивый маленький экипаж, и т.п.

15-го мая он едет с двумя лакеями в Гродно и привозит невесту к себе в поместье. Помещика тепло и нежно расцеловалась с невестой, ей дали отдельную комнату с прислугой, и жених с невестой приятно проводят время. Из-за невесты он уже меньше работает, хоть на дворе – лето, работа горит, но такова власть женщины!

Помещица даже «сердечно» улыбалась, на них глядя, но в её улыбке немало скрывалось досады и желчи. Прежде он проводил время с ней, а теперь здесь – невеста, к тому же – молодая. И кто знает – что случится, когда невеста станет женой: не прогонит ли она её из именья? Всё её имущество ведь записано на него! Как она могла сделать такую глупость! Это было, наверное, самое тяжёло в её жизни время.

Как во всех больших усадьбах, у помещицы был кузнец; звали его Давид. Как было принято у всех помещиков, державших при себе своего еврея и ему всё доверявших и спрашивающих у него совета, также и Любовичева имела кузнеца специально для своих тайных дел и махинаций.

Как раз в то время, когда Розенблюм был женихом, кузнец у неё был единственным советчиком; и ему она излила всё своё сердце.

У неё была странная слабость к евреям. Она любила расспрашивать простых евреев о всех еврейских правилах и обычаях, об их образе жизни, о самых интимных вещах, желая всё это знать и понимать. И зная евреев, по большей части критиковала еврейских женщин, считая их большими шлимазлницами, плохими хозяйками, распустёхами, и т.п. В особенности, они ленивы. Из-за её острого языка получилось так, что все её ближайшие соседи-евреи день и ночь усердно работали.

Помещица всё время думала о молодой парочке, что её лишало покоя, и как-то утром за завтраком, когда невеста ещё была в спальне, вдруг обратилась к Розенблюму:

«Знаешь, что я подумала? Ты держишь в банке двадцать тысяч под низким процентом, а мог бы их дать сейчас тестю А.Г., чтобы он их передал в надёжные руки под больший процент. Он мог бы взять семь-восемь процентов. Жалко же – ты запросто можешь иметь тысячу рублей в год».

Расчёт у неё был простой: сватовство ведь расстроится – она его не допустит. Двадцать тысяч рублей очевидно пропали. Это сильно повлияет на Розенблюма, и впредь он поостережётся думать о сватовстве. Двадцать тысяч рублей – это сумма, и Розенблюм десять раз подумает, прежде, чем искать невесту. Денег помещице было не жаль: всё равно это уже были не её деньги. Ради её планов Розенблюм мог и пострадать.

Влюблённому и сбитому с толку Розенблюму предложение понравилось, и он его сразу выполнил.

Тут Любовичева стала сильно льнуть к невесте, выражать ей свою большую любовь и преданность, как любящая мать к единственной дочери и специально баловать, убеждая её, что она может спать хоть пятнадцать часов в сутки, в то время, как Розенблюм спал не больше четырёх-пяти часов, и т.п.

Она ей внушала, что в молодом возрасте очень полезно много спать. Невеста, которой теперь было нечего делать и которая, кстати, и дома спала по добрых десять часов, действительно очень разленилась, не заставила себя просить и – спала.

Помещица дала ей трёх служанок и велела им вокруг неё танцевать – одна чтобы заботилась о её еде и питье, другая была бы при гардеробе – одевать её и раздевать, чтобы молодой панне не пришлось шевелить пальцем, - а третья, чтобы была при прочем, что потребуется. Всем троим было строго-настрого приказано, чтоб юной панне не пришлось, Боже сохрани, поднять с земли соломинку.

Утром ей приносили в постель завтрак и чай, а в десять в спальню к ней приходила помещица, усаживалась с ней рядом, гладила её и гладила, говорила и говорила, проводя с ней таким образом время в беседах – долгих, сладких и фальшивых, удерживая её в постели до двенадцати часов.

Розенблюм с девяти до десяти завтракал, и тут помещица мимоходом, между прочим, передавала ему привет от невесты, всё ещё лежавшей в постели. И что тут такого? Куда ей торопиться? Вот она и лежит. Часов в двенадцать он шёл обычно к невесте; та обычно, действительно, лежала в постели.

А если он замечал помещице:

«Как это человек может лежать полдня в постели?» - Она на это сладким голосом отвечала:

«Ребёнок ещё... Ничего...»

В три часа Роземблюм приходил обедать, но и тогда возле него не было невесты, чтобы с ней вместе есть – невеста сперва одевалась и мылась часа два. Сразу после того Любовичева давала ей чего-нибудь сладкого, чтобы не было аппетита обедать, и устало заявляла:

«Я бы прилегла у тебя в спальне. Полежи со мной, поговорим немного. Так приятно поговорить...»

А ближе к трём часам помещица шла проверить, пришёл ли уже Розенблюм обедать, оставив слабую, наивную девушку в спальне. На его вопрос:

«Где невеста?» - следовал тихий, мягкий ответ:

«Она ещё лежит на диване». Розенблюм начал ненавидеть девушку, на- столько склонную к лени. Его щёки краснели от гнева.

«Ну, и что? – мягко и сладко вступалась помещица, - юное дитя... неважно...»

Розенблюм, так любивший работать, действовать, никак не мог с этим согласиться, и постепенно изменил своё отношение к невесте. Стал от неё отдаляться, ещё сильнее отдавшись работе.

Милая, наивная невеста заметила перемену и жаловалась на неё помещице. Помещица же говорила, что Розенблюм – человек труда и вообще – далёк от любви и семейного счастья.

"Для него, - говорила, надув губы помещица, - есть только работа, работа и работа... Он сам вывозит из конюшни навоз; он также страшно скуп; если ты видишь в нём какую-то щедрость, то это всё моя забота; я не даю ему скупиться, что ему милее всего на свете.

Бедняжка-невеста, ничего не понимая, на это ответила:

«Ничего, после свадьбы он себя поведёт иначе. Я не дам ему так много работать. Я ещё перед свадьбой с ним об этом поговорю».

Помещица возразила специально холодным тоном:

«Разве что-то поможет? Безнадёжный случай...»

Так действовала помещица в соответствии со своим планом, напоминавшим интриги из какой-то мелодрамы.

А Розенблюм теперь с ней и советовался – не отказаться ли ему от сватовства? К девушке он охладел. Сам он не мог ни на что решиться, но она, умная женщина, его отговаривала, якобы держа сторону невесты:

«Невеста ещё станет у нас человеком, - внушала она ему фальшиво и хитро. – Конечно, она шлимазлница, лентяйка и сонливица. Постель ей всего дороже. Но это – только до свадьбы. С другой стороны – зачем тебе прекрасная хозяйка? У вас будут горничные и слуги, и всё будут держать в порядке».

«Нет, и при горничной надо быть хозяйкой».

Понятно, что из слов помещицы он хорошо понял, что это для него – никакая не невеста, как бы она его при этом ни уговаривала. Её уговоры были хуже иных отговоров.

И он в первый раз обратился за советом к отцу, чего он прежде никогда не делал.

Отец ему убедительно доказал, что помещица не в силах и не должна быть в силах выдержать, допустить, чтобы он женился.

«Это – очень просто, мой сын. Ты – всё, что у неё есть. Сама по себе она ещё не очень стара. Но ты приведёшь в дом – в её дом – молодую, красивую женщину. Она лопнет – должна лопнуть! Она говорит о свадьбе – но не всерьёз. Это – только такой маневр, мой сын. Не знаю, сможешь ли ты вообще жениться, пока ты - у Любовичевой в доме.

Посреди лета, когда уже поспели все овощи в огородах и фрукты в садах, помещица сказала, что следует послать свату в Гродно фургон с овощами и фруктами.

«Сват ведь... нехорошо, - посоветовала она».

Запрягли трёх лошадей в большой фургон, загрузили фруктами, маслом, хорошим сухим сыром, и Давид-кузнец поехал, чтобы отвезти всё это в дом свату.

Потихоньку помещица сказала кузнецу, что если его спросят, как проводит дочь в Макаровцах время и как выглядит, то сделать кислую мину - мол ей, дочери, там не так хорошо. Конечно, к нему начнут приставать и расспрашивать подробности – что с дочерью, тогда он должен словно против воли признать, что ей там очень грустно. Роземблюм относится ней не как к невесте, для него существует только одна Любовичева, а невеста не пользуется в поместье никаким вниманием. Никто ей не выказывает почтения, одна только Любовичева проявляет к ней симпатию. Но невеста в ней очень обманывается, она не знает, что её любовь и дружба – только внешние, а в душе она смертельно её ненавидит и всячески старается оклеветать. Кто знает, в какое несчастье помещица может её втравить. Он же любит помещицу, а не невесту. Помещица ведь чрезвычайно умна, а хитра – ещё больше. Кто знает, что она может вытворить.

«Мне просто сердце разрывает смотреть на вашу дочь, - должен он им сказать, - Нет никого, кто бы объяснил ей её положение. Счастье, что мне довелось отвести вам подарок, а заодно и передать её горе».

В доме свата поднялся стон: единственная дочь, такая удачная. Ей предлагали хорошие партии – с докторами, юристами и т.п. много зарабатывающими личностями. Но на них не смотрели – считали, что дочь будет счастливей за таким богачом. Но они проглядели, что у Розенблюма такие дела с христианкой, что она ему передала всё состояние. Быть вместе с такой христианкой – точно, как быть двум котам в одном мешке. И кто знает – может дочка уже так в него влюбилась, что её нельзя с ним разлучить? В доме воцарился траур. Стали размышлять – что делать, с чего начать? Решено было написать ей письмо и послать его с кузнецом, чтобы тот передал ей прямо в руки. В письме написать, что они, её родители, очень о ней беспокоятся и просят, чтобы она приехала ненадолго в Гродно. Они к ней приехать не могут из-за помещицы. Уже два месяца, как она находится в усадьбе, лето скоро кончится, она уже может съездить домой.

При этом кузнецу сказали, чтобы он передал дочери, что отец с матерью как-то неспокойны за неё, и что мать плачет. Завистники как-то плохо говорят о её женихе.

Давид-кузнец проработал вопрос со всех сторон и ещё больше говорил, чем было нужно. Приехав домой, передал письмо невесте, прибавив что надо и не надо от себя. Потом рассказал о своих действиях Любовичевой, сообщив, что со своей стороны они сделают всё возможное, чтобы свадьба не состоялась.

Также и Розенблюму, по совету помещицы, кузнец по секрету передал, что сват со сватьей плачут и жалуются, что их дочь он бросил. Как видно, невеста написала родителям очень тревожное письмо, и они его просили передать дочери, что отец с матерью плачут, страшно беспокоятся и хотят, чтобы она тут же вернулась домой.

Розенблюма это сильно задело, хоть в душе он и был рад, что сватовству конец.

Давид-кузнец сделал свою работу очень добросовестно, так что помещица, если бы не стеснялась, его бы просто расцеловала. Но сотню она ему дала. Теперь она была очень и очень довольна.

После возвращения кузнеца в усадьбе поднялась большая суета. У каждого кипело сердце, но у Любовичевой оно кипело от радости, что она так блестяще выполнила свой план. Невеста теперь уедет домой и назад больше не вернётся. Слава Богу, всё кончено. Правда, что двадцать тысяч сват отдал в рост. Но пусть он ими подавится – лишь бы больше не видеть его дочери.

Но Роземлюму таки было жаль денег, и он уже начал обдумывать, как вызволить двадцать тысяч. Половину суммы справедливо отдать невесте. Он ей действительно причинил страдание. Он ведь был её женихом. А сейчас отказывается от сватовства. За такое дело невесте платят деньги. Но как вытащить остальное?

Как обычно, он побежал за советом к помещице. Вечером, за чаем, он ей, как человеку, который совсем не в курсе дела, рассказал, что хочет порвать со своей невестой, что это для него решённое дело.

«Хорошо ещё, что мне удалось вовремя осмотреться и исправить то, что я напортил. Сватовство я отменю. Как видно из рассказа Давида, мне это будет не трудно. Но как быть с такой большой суммой денег? Просто беда. Дать так много денег без гарантии. Большая досада. Как получить хотя бы половину? Половина пропала. Ладно. Но остальное?

Любовичева почувствовала, что может высказаться. И она высказалась. Глаза её горели.

«Ты знаешь, - не могла она сдержать своей радости, - считай удачей, что ты не влип с такой женой. Ты бы долго не прожил с этой распущенной шлимазлницей, лежащей целыми днями и ночами в кровати, для которой деньги – как грязь, хуже того – большой эгоисткой, не думающей ни о ком, кроме себя. Никто ей не дорог – ни отец, ни мать, ни жених и ни муж. Ты бы от неё наверное получил удар. Твоё счастье, что ты спасся от такой беды».

А в отношении денег она ему сказала, что не надо грызть себе сердце – ничего: Бог пошлёт ещё.

«Ты, однако, слабак – сделала она осторожно следующий шаг, - и сам конечно не сможешь от неё освободиться. Найти бы умного человека, хорошего друга, чтобы переговорил с А.Г. или написал письмо".

Как заведённый автомат, кузнец опять поговорил с невестой. Прежде всего, дал ей понять, что он её лучший друг, что он её хочет спасти, и что как примерной еврейской девушке ей здесь не место. Здесь только гои, гои и гои. Роземблюм с помещицей – пара, а не с ней. Для Роземблюма ноготь Любовичевой дороже всей невесты. И кто знает – что ещё может с ней случиться, так что нельзя быть уверенной и в её безопасности. Одним словом, ей надо хорошо взвесить – выходить ли за него замуж. Так как есть только два выбора: или же он, Розенблюм, должен Любовичеву совсем прогнать со двора, чтобы она больше здесь не появлялась, или – чтобы Розенблюм стал жить после свадьбы в Гродно. Можно даже передать поместье помещице и снять где-то другое; в деньгах у Розенблюма нет недостатка. Если только захочет, он всё может достать. Но неизвестно, поможет ли это – у них ведь старая любовь.

Невеста в голос расплакалась, со спазмами и со всем, что сопровождает женский плач. Давид поднял шум, примчались слуги и прислуги, послали за Розенблюмом. Он тут же прибежал, и её спасли. На Розенблюма, совсем не плохого человека, всё это произвело тяжёлое впечатление. Придя в себя, невеста сказала, что едет домой.

Розенблюм наутро велел подать карету и поехал с невестой в Гродно к её родителям. Расцеловаться с Любовичевой перед отъездом невеста не захотела. В один момент все карты были раскрыты – больше скрывать помещице было нечего.

Приехав в Гродно, невеста тут же слегла в постель, заявив, что нездорова, но никаких докторов к себе не подпустила. Родители поняли, что девушка больна от горя. Розенблюм был подавлен: с ним совсем не разговаривали, возле невесты он сидел мало, и между собой они мало находили, о чём говорить – и только молчали.

Немного поправившись, красивая и гордая девушка попросила Розенблюма уехать. Того же хотели и родители, почти открыто это показывая. Это ему было не очень приятно. Он понял, что здесь от него хотят избавиться, и хотя он и сам этого желал, но всё-таки ему это было трудно пережить. И он уехал.

Это случилось за несколько дней до моего приезда в Макаровцы. Как уже говорилось, им нужен был человек, чтобы написать письмо в Гродно свату под чужим именем. Они меня выбрали для такой роли и составили для меня письмо. Я его живо настрочил, частично под диктовку Розенблюма, оно было принято и отправлено в Гродно вместе с «условиями».

В письме сообщалось, что десять тысяч рублей он даёт невесте, а десять будет справедливо ему вернуть. Понятно, что денег никто больше не увидел. Только мне было суждено иметь от них пользу – «моё» письмо произвело хорошее впечатление и укрепило мою позицию.

Я получил дело - молочную ферму. Любовичева мне предоставила молоко по пяти копеек за горшок. Масло тогда стоило семь-восемь рублей за пуд. Принадлежащую одному еврею корчму в большом доме с подъездом, рядом с поместьем и с польским монастырём, на тракте между Кринками и Гродно, я также получил, с тем, чтобы заплатил, сколько могу.

Я заявил, что не хочу перебивать у еврея дело, даже если придётся сидеть без хлеба. На что дядя ответил, что попробует поговорить с арендатором, не возьмёт ли тот отступное, поскольку слышали, что он собирается купить собственную корчму в местечке Орля, в четырёх верстах от Макаровцев, может, он возьмёт пару сотен рублей и с миром отбудет?

Дядя его позвал. Арендатор заявил, что действительно собирается купить Орлянскую корчму за шестьсот рублей, и если ему столько дадут, он эту корчму с большим удовольствием уступит.

Так и произошло. Дали еврею пятьсот рублей, и он перед Новым годом освободил корчму.