Глава 16
Меня снова тянет в путь. – Контракт с Шеметом. – Мой родич из Киева. – Я пою лошадь.- План уехать в Киев. – Мой дед. – У Шемета. – Поучения деда. – Я всё продаю. – Только Киев. – Поездка. – Первое приветствие. – Облавы. – Я лежу под кроватью. – Страх. – Плач. – Отчаяние и раскаяние. – Арестованный еврей.
После отъезда Шлоймеле я стал серьёзно думать о том, чтобы оставить этот медвежий угол. С помещиком Шеметом у меня был контракт на три года. На самом деле у него можно было сидеть вечно. Просто был у него обычай - заключать с каждым съёмщиком договор на три года, и потом, если жили дольше, он уже ни с кого сверх того не брал.
Так что я мог жить в Кошелеве, я сколько хотел, даже и после смерти Шемета. Дочь его тоже не хотела менять традицию, поскольку не хотела пока продавать имение. Доход я тоже имел.
Привыкнув, может быть, я бы там себя лучше почувствовал. Но как раз к тому времени, когда я стал думать о том, как бы выбраться из Кошелева, мой свояк Арон Цейлингольд переехал из Пинска в Киев. Город этот тогда стал к себе сильно привлекать евреев.
Эпоха Александра Второго не очень этому препятствовала, и в Киеве собралось много евреев. Река Днепр оказалась чуть ли не местом, вокруг которого собрались евреи. Занимаясь, в основном, торговлей зерном, евреи доставляли по этой реке зерно в Екатеринослав, Николаев, Кременчуг и т.п.
И постепенно Киев занял второе место в еврейской торговле вообще. Совсем свободно, правда, не было. Полиция часто устраивала знаменитые киевские "облавы", которые и поныне, к сожалению, не стали легче. Но всё-таки еврей мог существовать. Ибо вопрос был один: а где лучше?
Ремесленники так и так могли жить и торговать. А зачислиться в ремесленники было совсем не трудно. Кем угодно - стекольщиком, изготовителем чернил и уксуса - лишь бы ремесленником. Купцы первой и второй гильдий само собой имели право жительства. Так что большого полицейского успеха облавы не имели, и евреи, слава Богу, жили много легче и лучше, чем теперь.
На худой конец, давали что-нибудь на лапу. Старое еврейское средство. А иные евреи добывали разрешение с помощью готовки. Ну, какой еврей или еврейка не могут приготовить крупник с куском мяса? И так оно и шло. И Киев превратился в большую еврейскую общину с торговлей, делами, ремеслом, и т.п.
Мой свояк приехал в Киев с семьёй и открыл там хороший постоялый двор. Жена вела постоялый двор, а у него были другие дела. Выгодных дел тогда в Киеве было завались.
Мой свояк считал, что в Кошелеве я делаю золотые дела, и совсем не собирался перетаскивать меня в Киев. Так случилось, что дом его отца в Пинске сгорел. Он поехал в Пинск получать деньги по страховке - три тысячи рублей. Будучи в Пинске, заодно решил заехать к нам в Кошелево, находящееся неподалеку. Специально хотел приехать без предупреждения, чтобы захватить нас за самой что ни н есть обыденной жизнью.
И, кажется, таки захватил.
Стою я как-то вечером в пятницу и пою у колодца лошадей: наливаю из колодца воду в корыто, и три лошади стоят и пьют. И в эту самую минуту незаметно подходит свояк. Мгновение смотрит, как я пою лошадей, и удаляется.
Уже позднее, когда мы сидели в комнате, он всё не переставал удивляться, как это мне, молодому человеку, проводившему так много времени в бет-мидраше, приходится ухаживать за лошадьми. Даже только достать воду из глубокого колодца и налить в корыто - уже казалось ему странным.
"А я думал, - сказал он, - что ты - сонное создание, способное только писать мне длинные письма в высоком стиле. Но всё это - не для тебя. Поедем со мной в Киев, займёшься выгодным делом".
И он стал рассказывать истории о сотнях евреев, прибывших в Киев буквально "без сапог" и за несколько лет ставших богачами с состоянием в сотни тысяч рублей. В Киеве можно разбогатеть быстро, на одной ноге".
Понятно, что свояк нас легко уговорил, и после его отъезда мы решили как можно быстрее покончить с Кошелевым и уехать в Киев.
Я за это быстро взялся. За несколько месяцев до Нового года я всё реализовал, постепенно продал коров, телят, быков, лошадей, овец, сено и т.п. собственность - не глядя на цену, быстро рассовывая товар - лишь бы поскорее всё кончить.
Всё распродав, я попросил деда поехать со мной к помещику, чтобы с ним всё уладить. Для помещика это было неожиданностью. Он считал, что я буду сидеть и сидеть в Кошелеве. Дед приехал, и с помещиком я тоже покончил.
Помещик сказал деду:
"Внук твой делает большую глупость, отказываясь от Кошелева. Оно ему очень дёшево стоит. Мне за усадьбу давно уже давали 1200 рублей. Но я терпеть не могу пересдавать. А я подумывал, что, может, позже сдам твоему внуку в аренду свою усадьбу. Я уже стар, и уже не могу заниматься такими вещами. Внук твой - честный человек. Но - он не хочет, он спешит, он бежит оттуда. Так путь бежит на здоровье.
"Вы хотите сдать вашу усадьбу?" - Сделал попытку дед.
"Ну, да", - кивнул головой старый помещик.
"Так он - не поедет! - твёрдо сказал дед, - он тут останется".
"Нет уж... - рассердился Шемет, - теперь - нет. Теперь уже он меня не устраивает. Раз захотел уехать - он для меня больше не арендатор.
Дед вышел из себя.
"Что же это такое? - Сказал он мне потом с сердцем,- ты ведь ищешь удачи. Разбойник, ты ведь хочешь быть богатым!"
И он никак не мог успокоиться:
"Что тебя так привлекает в городе? Что такое, по-твоему, город? Там надрываются и убиваются ради грошового заработка. Увидишь, ты ещё пожалеешь о кошелевских деревьях. Такого помещика - такого помещика потерять! Ты знаешь - что такое - искать в городе заработка? - Пронзил он меня взглядом. Дай Бог, чтобы это было неправдой - но ты ещё это узнаешь, когда будешь рвать на себе волосы!"
Я, однако, деда не слушал - пусть говорит, сколько хочет. А я поеду в Киев. Большой город, много людей, есть, с кем поговорить, поспорить, побеседовать о высоких материях. Кошелево - не для меня.
Дед уехал огорчённый, а я кончал со своим деревенским хозяйством. Когда было всё продано, отправил свою семью в Кобрин, где жена с детьми переждут, пока я устроюсь, и один поехал в Киев.
В Киев я прибыл в пятницу утром и с удовольствием встретился со свояком, который держал на берегу Днепра постоялый двор. Приехав к нему, я тут же заметил, что вид у него не очень весёлый. Совсем не то радостное выражение лица, что было в Кошелеве. И когда я спросил, откуда такая перемена, то получил ответ, что зимой обанкротился Вайнштейн на шесть с половиной миллионов рублей, а так как это банкротство перевернуло весь Киев, то кого только этот Вайнштейн не затронул! Кроме больших банков, он частных лиц разорил больше, чем на три миллиона.
Мой свояк в этом море банкротства утопил три тысячи рублей наличными. И потерял на этом дела, приносившие ему до пяти тысяч рублей в год. Теперь, уже, когда я приехал в Киев, все дела, слава Богу, в земле, а торговля в Киеве - в развалинах, у свояка не осталось никаких дел, кроме постоялого двора. Жить с одного этого - трудно, в особенности, привыкнув к широкой жизни.
При моих-то надежах - хорошенькое добро пожаловать! Самое подходящее время, чтобы приехать в Киев! Явился, вот он - я! Киев меня ждёт.
Кошелево поменяли на большой город. Вот тебе Киев. И тут же, в одну минуту, я впал в ужасное отчаяние, в тоску, точно, как зрячий человек, внезапно ослепший. Что я наделал? Как это я взял и бросил на ветер солидное хозяйство!? Как я продержусь? С чего буду жить теперь с женой и детьми? И вообще - как я, деревенский еврей, явился искать, чем заняться в большой, шумный город? Кому я здесь нужен? Кто меня здесь ждёт? Кто меня, эдакое сокровище - здесь схватит?
Отчаяние моё, как видно, зашло так далеко, что было замечено домашними, и мой свояк за меня взялся.
"Прежде всего, - сказал он, - будь мужчиной. От киевского банкрота ты ведь не пострадал. Так чего ты отчаиваешься? Может, тебе Господь как раз в Киеве поможет?"
И вечером он меня, чтобы развеселить, повёз в штибль карлинских хасидов. В штибле таки было весело, и отчаяние моё прошло. Еврейчики прихлопывали в ладоши, притопывали ногами и радостно встречали шабат. Я уже отвык от такого шума. И мне казалось, что стены тоже прихлопывают и поют "давайте радоваться".
Я перестал грустить. Дома мы со свояком весело спели "шалом алейхем", а за столом расселись компанией евреев в двадцать персон, среди которых находились крупные купцы, богатые лавочники, известные маклеры и т.п.
За столом - светло, горят свечи, на белых тарелках - прекрасные куски рыбы, читают кидуш, садятся есть и идёт долгая беседа.
Но о чём говорят? О, мой Бог, - об облаве!
Полиция хватает евреев! Прямо-таки хватает!
Что значит - хватает?
До сих пор я знал, что евреи бедствуют, страдают, несут на себе тяжкое, горькое бремя, но что евреев также и хватают - этого я совершенно не знал. У меня аж пот на лбу выступил. Полиция хватает евреев. Прямо-таки хватает!
"Вы не знаете, что значит, когда хватают? - обратился ко мне один еврей, заметив, как видно, что дело это для меня новое. - В прошлом году здесь, прямо посреди Кол-нидре, схватили целую синагогу евреев. Понимаете? Синагогу евреев".
"Значит - еврей не имеет права здесь жить, должен прятаться?" - спросил я неуверенно и как-то глупо, чувствуя при этом, как меня пробрало до костей.
"А вы что думали? Конечно, он должен прятаться".
Тут я совсем приуныл. И мне подумалось, что свояк меня сделал несчастным, просто без ножа зарезал. Что же он мне в Кошелеве не сказал, что в Киеве хватают евреев? Я бы сюда не приехал за миллионы, за миллиарды. Хватают евреев!!!
В голову мне лезли самые ужасные мысли.
"Зачем ты меня сюда притащил?" - спросил я как-то с горечью свояка.
"Ша, не бойся, - растерялся свояк,- мы заплатили приставу, он уже своё получил и не цепляется. У нас не хватают. А если и бывает у нас облава, то назавтра отпускают, так как пристав своё получил. Прямо в руку".
Потом я заметил, что люди надо мной попросту смеются.
"Чего ты так боишься? - обратился ко мне как-то один гость,- ты ведь еврей, а еврей должен быть привычен к таким вещам".
И тут мне кое-кто из них рассказал, что они уже не раз попадались, не раз ночевали в тюрьме - и, слава Богу, живы. Ничего - до мессии ещё далеко. А пока приходится иной раз переночевать в тюрьме и платить деньги.
Собравшиеся запели, как если бы находились в Иерусалиме. Я стиснул зубы и решил: будь что будет.
Очевидно, однако, что в Киев со мной явилось не одно моё собственное злосчастье, а многие миллионы. И Киев долго не ждал и позволил мне вскоре вкусить все удовольствия облавы.
Ровно в одиннадцать, прямо посреди цимеса, который как раз оказался очень удачным, послышался громкий звонок. Звонили уверенной рукой, как гость не звонит, и все с помертвелыми лицами вскочили с мест.
"Облава!" - приглушённо вырвалось у кого-то.
Евреи, которые до того так смело говорили об облавах, тут, посреди цимеса, растерялись. Свояченица моя, очень деловая женщина, схватила меня за руку и зашептала:
"Пойдём скорей. Облава. Я тебя спрячу".
Бежит и тянет меня за руку. И все бегут - богачи, уважаемые евреи, маклеры, купцы. Настоящее паническое бегство. Как видно, в тюрьме не так легко сидеть, как они говорили.
Свояченица влетела со мной в спальню. Подвела к кровати и велела под неё влезть:
"Лезь, лезь, не стесняйся".
Представительные евреи, однако, оказались проворнее меня. Они уже все лежали под кроватями. И - я тоже полез. Лёжа там, я слышал тяжёлое сопенье лежащих под соседними кроватями. Слышал также, как стучат их сердца. И только я один - наоборот: боялся не так уж сильно. У меня для этого как-то не было времени.
Странная картина. Лежат под кроватями евреи с красивыми бородами, отцы семейств, почтенные купцы и сопят, как гуси, когда хотят пить.
Навострив как следует уши, слышу, как полиция ходит тяжёлым шагом по тем комнатам и говорит грубыми голосами.
Ищут, думаю я, и, возможно, найдут. Вытащат из-под кровати компанию почтенных евреев.
На этот раз, однако, облава закончилась совсем легко, поскольку проводил её "хороший" пристав. При этом он был один. Но так как кого-то он должен был схватить, то для вида решил схватить спрятанного свояченицей бедного еврея. Возможно, что этот еврей специально нанимался для такой роли.
После их ухода мы вылезли из-под кроватей. Выглядели очень красиво - с грязными носами, с паутиной и пятнами пыли на субботней одежде.
Тут на меня напал страх, и я без стеснения в голос расплакался. Я понимал, что слёзы эти - лишние, глупые. И облава - не страшная вещь, и плакать еврей не должен, тем более, в голос. Наверное, это выглядело противно и глупо. Думаю, что моя свояченица, увидев мои слёзы, ещё больше пожалела, что я приехал. Всю ночь они со мной возились. Я никак не мог успокоиться. Свояк применил все средства, но они не помогали. И такое состояние у меня продолжалось до утра. Я не мог ничего ни есть, ни пить, а сердце что-то грызло и грызло.
Меня передали гостям - чтобы те меня успокоили. Они мне рассказали случаи из жизни миллионеров и возились со мной, как с ребёнком. Свояченица привела из участка бедного еврея.
"Подумаешь, пустяки какие!" - похвалялся он, вернувшись.
"Видишь,- смеялась надо мной свояченица,- человек в тюрьме сидел - и не плачет!"
"Что вы там сказали?", - спросил я еврея.
"Сказал, что приехал сегодня и тут же еду обратно", - ответил совершенно спокойно еврей.
Я посмотрел на него и подумал: всё пропало. Что я могу теперь поделать? И чем я лучше этого еврея? Он страдает, бедняга, ради заработка, ну, и я пострадаю. И я стал себя насильно утешать. Я не знал, что испытать настоящий страх мне в Киеве ещё только предстоит, а этот, нынешний - ничто перед тем, будущим, когда я достаточно себе надорву сердце и наплачусь большими слезами.
