Крысы

Сегодня утром я ходила в Маро, и оказалось, что судно Ру снялось с якоря и куда-то уплыло, да и остальные речные скитальцы – Бланш, Зезетт, Сафир, Махмед – готовятся отправляться дальше, вниз по течению, и уже пакуют свои вещички, собирают горшки и сковородки, сжигают мусор, закупают припасы и затаптывают костры. Что же послужило причиной внезапного исхода? По-моему, я догадываюсь. Крысолов только начинает с крыс, а потом принимается за детей. Сколькие из них уже тайком посетили Моргану, украдкой проскользнув в пурпурную дверь ее салона? А сколькие услышали ее призыв?

Рейно пытался мне помочь. Его проповеди стали почти яростными. Сегодня утром он, судя по всем отзывам, вещал о коррупции в нашей среде, но внезапно умолк, так и не назвав Моргану. Надо мне снова с ним поговорить: воздействие нашей последней беседы оказалось не столь долговременным, как мне хотелось надеяться. К тому же Рейно явно чем-то огорчен или озабочен: его мысли окрашены печалью и окутаны дымом. Мне всегда казалось, что его мысли прочесть нелегко, человек он слишком закрытый, но сейчас он отчего-то сильно переменился и кажется легким и хрупким, точно лист бумаги над огнем, который вот-вот вспыхнет. Смерть Нарсиса, похоже, как-то особенно его потрясла, но я не понимаю почему. Они ведь никогда не были друзьями; хотя, конечно, для Рейно этот старик – часть его детства. Может, я именно поэтому постоянно вижу дым в его мыслях? Или же этот дым скрывает нечто совсем иное?

Розетт тоже стала какая-то далекая: не хочет помогать мне в chocolaterie, и ей, похоже, безразлично, что речные люди так спешно покидают Маро. Она странно взволнована завещанием Нарсиса и своей новой дружбой с Янником Монтуром и из-за всего этого в последние дни буквально сама не своя, вскакивает от каждого резкого звука, а иногда и вовсе без причины – прямо как кошка в неспокойный, ветреный день. И в ней появилось что-то еще, что-то почти похожее на гнев. И я не знаю, с чем это связано. Моя зимняя девочка всегда была такой милой, такой предсказуемо сумасбродной. А сейчас она стала какой-то грозной, сосредоточенной, стремительной; хлопнет дверью и сразу взлетит к себе наверх, а Бам, точно ухмыляющаяся горгулья, скорчит мне рожу и потащится за ней следом. Вчера вечером Розетт и вовсе вернулась домой со слезами на глазах, а под ногтями у нее была черная земля, и я решила, что она, наверное, сажала цветы у могилы Нарсиса. Ну что ж, достаточно безобидное времяпрепровождение; зато сейчас она держится вдали от этого тату-салона.

А Моргана по-прежнему остается неуловимой – во всяком случае, для меня. Я ни разу не видела, чтобы она выходила из дома, хотя другие люди говорили мне, что она частенько это делает. Гийом, например, дважды видел ее возле церкви, и Жозефина как-то встретилась с ней на рынке – она несла целую корзину баклажанов и большой пучок левкоев, пахнущих ночью.

– Я ее по твоему описанию узнала, – рассказывала мне Жозефина, заглянув ко мне с утра, чтобы выпить чашечку мокко и заказать к Пасхе шоколада для Пилу и его друзей. – Это правда, что у нее ног нет?

Я сказала, что, насколько я знаю, это действительно так и она носит протезы. Жозефина с сомнением на меня посмотрела и сообщила, что на рынке Моргана была в сапожках.

– Может, ты и права, но я рассмотреть не успела – я с ней совсем недолго разговаривала, – сказала она, маленькими глоточками прихлебывая крепкий мокко, но я заметила, как ее щеки вспыхнули румянцем, и поняла: она не хочет, чтобы я знала, сколько времени они с Морганой на самом деле беседовали. И что-то еще промелькнуло в ее мыслях – то ли цветная полоска, то ли нитка дыма, – и это выглядело уже почти двуличием…

– Подумываешь сделать себе тату? – спросила я чуть насмешливо, словно давая понять, как это нелепо. И тут же, едва успев проникнуть в мысли Жозефины, увидела там яркие пятна света, похожие на солнечные зайчики, пробивающиеся сквозь листву, а затем дубовую ветку с желудем и двумя молодыми зелеными листками…

Почувствовав, что у меня подгибаются колени, я прошептала:

– Значит, тату ты уже сделала…

Жозефина вздрогнула от неожиданности и страшно смутилась, потом неловко рассмеялась, еще больше покраснела и попросила:

– Ты только Пилу не говори. – И на мгновение она стала удивительно похожа на ту молодую женщину, которая много лет назад воровала у меня в магазине шоколад и прятала его от своего мужа. – Он все равно эту татуировку никогда не увидит. Я ее вот здесь сделала. – Жозефина приложила обе ладони к животу. – Дубовые листья для силы и стойкости. А желудь – это для Пилу, чтобы он всегда при мне был. – Она снова как-то странно засмеялась и воскликнула: – Нет, просто с ума сойти, да? Мне ведь даже в голову прийти не могло, что я когда-нибудь захочу что-то такое сделать! А потом я вдруг все время стала думать об этом и в один прекрасный день просто вошла в салон. И встретилась с ней. Только не знала, о чем ее попросить. Но стоило нам начать разговор, и я сразу почувствовала…

– Почувствовала, что она буквально мысли твои прочла?

Жозефина опять засмеялась.

– Вот именно! А я-то думала, что ты у нас одна такая!