Ру почти никогда не остается до утра. Часам к трем он уже начинает испытывать беспокойство и готов уйти. Ну что ж. Я проводила его, а сама снова легла и проспала до позднего утра, и снились мне Ру, Анук и Розетт, которые у меня на глазах превратились в стаю черных птиц. Разбудил меня колокольный звон, а потом оказалось, что и в дверь кто-то стучится.

Я выглянула в окно. Только половина десятого – по воскресеньям я обычно открываюсь в половине одиннадцатого, – а у дверей chocolaterie уже кто-то стоит. Впрочем, я сразу поняла, кто это: на ней была та же шляпка, что и вчера, на заупокойной службе в честь Нарсиса.

– Мишель, погодите минутку, я сейчас спущусь! – крикнула я и, мгновенно натянув джинсы и алый свитер, сбежала вниз, чтобы открыть дверь. Розетт, стоя на верхней ступеньке лестницы, наблюдала за моими действиями, но сама явно спускаться не собиралась. Мишель Монтур она явно недолюбливает – да, собственно, и не пытается это скрыть, – а вот Янник, сын Мишель, ей нравится. Мишель из когорты тех элегантных, исполненных вечного презрения женщин, которые одеваются в костюмы пастельных тонов. Арманда насмешливо называла их «библейские потаскушки». Если честно, то и мне Мишель Монтур не очень-то нравится, и сейчас я прекрасно понимала, что ей от меня нужно.

Я распахнула перед ней дверь и торопливо извинилась:

– Ох, извините, Мишель! Я нечаянно проспала. Проходите, пожалуйста. Присядьте. Могу я предложить вам что-нибудь?

Глаза у нее такого серебристо-серого цвета, который напоминает мне туман над рекой. А волосы – они весьма изысканного оттенка «серебристый блонд» – собраны в низкий узел в ямке под затылком. По нарядным перчаткам и шляпке легко догадаться, что она ходила к мессе.

– Благодарю вас. Можно чашечку вашего знаменитого горячего шоколада? Мне бы очень хотелось его попробовать.

– Только придется несколько минут подождать, – сказала я. – Я ведь еще и магазин не открывала.

– Спасибо, я с удовольствием подожду. – И она уселась на табурет у барной стойки в передней части магазина.

Из кухни мне было видно, как внимательно она наблюдает за моими действиями. Сперва нужно цельное молоко налить в глубокую медную сковороду и нагреть почти до кипения. Затем добавить специи: мускатный орех, гвоздику и пару стручков перца чили, сломанных пополам, чтобы уменьшить остроту. Через три минуты чили можно вынуть – он уже отдаст весь свой аромат – и добавить две горсти рубленого темного шоколада, но не порошка, а именно того шоколада, который я использую для пралине, и помешивать, пока шоколад полностью не растворится. Затем добавить неочищенный тростниковый сахар по вкусу, снова довести почти до кипения и сразу же подавать в фарфоровой чашке, прицепив на краешек langue de chat.

Мишель взяла чашку, поставила ее на подоконник и сказала:

– Судя по всему, это восхитительно. – Но по глазам ее было видно, что пришла она отнюдь не ради чашки шоколада. Она поиграла с печеньицем – пальцы у нее длинные, наманикюренные, лак на ногтях цвета дыма, – затем отпила глоточек и снова поставила чашку на блюдце.

– Я все колебалась: могу ли я обсудить с вами один вопрос. – В ломком голосе Мишель почувствовалось даже некоторое оживление, противоречившее, впрочем, суетливым движениям ее рук.

– Вопрос о чем? – Но я уже знала.

– О дубовом лесе, – сказала Мишель. – Этот лес – неотъемлемая часть всего имения и был ею еще до того, как Нарсис появился на свет. Он просто права не имел отделять этот участок земли от остальной фермы – и потом, это существенно уменьшило ее общую стоимость, а еще…

Вежливая улыбка уже настолько застыла у меня на лице, что это стало мне мешать, и я не выдержала:

– Простите, но какое, собственно, отношение все это имеет ко мне?

Мишель остро на меня глянула.

– Я пробовала связаться с вашим… э-э-э… другом, месье Ру, но он, похоже, не желает иметь…

Я попыталась представить, насколько ей это удалось. Отчего-то меня одолевали сомнения, что она сумела хотя бы его судно на реке отыскать. Речные люди всегда могут положиться друг на друга и всегда друг друга прикрывают. Любой сигнал о появлении официальных лиц или о чьем-то нежелательном внимании к их плавучим домам – и все они тут же напрочь забывают, чье судно где стояло, как имя и фамилия его владельца, как он выглядит и т. д.

– Ру, как и я, не имеет никакого отношения к принятому Нарсисом решению, – сказала я. – В завещании он упомянут всего лишь как опекун моей дочери Розетт.

Я заметила, как нехорошо блеснули глаза Мишель, стоило мне произнести имя Розетт.

– Да, это верно, – сказала она. – Но я уверена, что Розетт вряд ли заинтересует какой-то кусок леса. Может быть, вы сумели бы убедить девочку, что и в ее, и в наших интересах лучше было бы вернуть этот лес нам и присоединить его к остальным землям?

С лестницы до меня донеслось негромкое возмущенное карканье, и я поняла, что Розетт все слышала.

– Но Нарсис хотел, чтобы этот лес принадлежал именно ей. И я не стану ни в чем ее убеждать. Если же впоследствии она решит этот лес продать…

– Но она же ребенок! – воскликнула Мишель. – Как ребенок может что-то решать? – Она немного помолчала, явно стараясь взять себя в руки. Затем продолжила: – Мы намерены очень щедро компенсировать Розетт отказ от этого участка земли, которым сама она вряд ли сумеет воспользоваться как следует, тогда как мы, если бы нам удалось продать этот участок под застройку… – Она не договорила. – Видите ли, там очень удобный подъезд, можно устроить паркинг. Тогда было бы выгодней использовать под строительство всю территорию, не огибая лес…

– Извините, Мишель, – пожала плечами я, – но я не могу сделать то, о чем вы просите.

Ее шоколад давно остыл. Я заметила, что на поверхности уже образовалась пленка. Зато в душе Мишель все сильнее закипал гнев.

– Десять тысяч за этот кусок земли, – вымолвила она застывшими от презрения губами. – Вам никогда не получить более выгодного предложения. Как известно, земли в этом захолустье хватает.

– Но это не моя земля, – возразила я. – Эта земля принадлежит Розетт. И как только ей исполнится двадцать один год, она сама сможет рассмотреть ваше предложение.

– Ждать пять лет! – в ярости воскликнула Мишель. – Мало ли что может за пять лет произойти? Или вы на-деетесь, что через пять лет она неким чудесным образом станет нормальным человеком? – Она все-таки заметила, как изменилось выражение моего лица, и несколько понизила голос, хотя ее прямо-таки трясло от злости. – Извините, Вианн, но ведь всем давно понятно, что этот ребенок никогда не станет нормальным. А десять тысяч евро могли бы стать для нее неплохим фондом обеспечения в будущем. – И Мишель с заговорщицким видом наклонилась ко мне: – Вы поймите, я-то хорошо знаю, каково это – иметь особенного ребенка. Господь свидетель, я все это пережила с собственным сыном. А ваша Розетт, судя по отзывам…

Я прервала ее:

– Благодарю вас, Мишель. Но мой ответ вы уже слышали. А теперь, боюсь, я больше не могу уделить вам внимания, у меня много работы. Да и магазин пора открывать. – Я взяла с подоконника чашку с нетронутым шоколадом и наполовину съеденным печеньем. Мишель сперва быстро глянула на чашку, но потом ее отвлекла кухонная занавеска из бус, которая вдруг задрожала и затряслась, как от резкого сквозняка.

Тот ветер. Только и всего. Тот ветер налетел, подумала я.

А с лестницы снова донеслось насмешливое карканье – хотя, пожалуй, больше это было похоже на крик разъяренной галки, отгоняющей от гнезда незваного гостя.

Мишель открыла сумочку и принялась искать там мелочь.

– Вам все-таки следует обдумать мое предложение, Вианн. Я ведь пришла исключительно из любезности. Я ведь понимаю, что Нарсис никогда бы не оставил этот лес вашей дочери, будь он в здравом уме. И если мне придется опротестовывать завещание, значит, так тому и быть. Вот тогда и посмотрим, чья возьмет.

На секунду передо мной, по-моему, промелькнул Бам. Он явно с какой-то зловредной целью присел на корточки у ног Мишель, и тут же с грохотом отворилась – словно распахнутая порывом ветра – дверь магазина. Мишель схватилась за голову, пытаясь удержать шляпку, которую чуть не унесло ветром. Но ветер успел выхватить у нее из раскрытой сумочки пригоршню банкнот и рассыпал их по деревянному полу. Мишель отчаянно вскрикнула и бросилась собирать деньги, чуть сбив табурет, на котором сидела.

– Бам!

Я метнула в сторону Розетт грозный предупреждающий взгляд. Но глаза у нее так и сияли, в них светился безудержный вызов – так порой сверкают глаза маленьких, но свирепых диких зверьков.

А Мишель, собрав банкноты, повернулась лицом ко мне и молчала, поджав губы.

– Шоколад за счет заведения, – быстро сказала я.

Мишель издала какой-то невнятный протестующий возглас и раздраженно заметила:

– Неужели вы думаете, что ваш шоколад какой-то особенный? Мне в Марселе доводилось пить куда лучше этого.

Не успела она договорить, как налетел новый порыв ветра и с легкостью сорвал у нее с головы шляпку, которая, кружась, полетела над площадью, похожая на крупное насекомое – большого жука, например, – пытающееся найти убежище от налетевшего вихря. Мишель Монтур в очередной раз испустила исполненный раздражения вопль и ринулась вдогонку за шляпой. Дверь тут же с грохотом захлопнулась за ней.

Теперь Розетт стояла уже на нижней ступеньке лестницы и с самым невинным видом держала в руках свой альбом для рисования. Оказывается, она только что изобразила Мишель в виде страшноватого зубастого аиста, который стоит на одной тощей ноге, сунув под крыло сумочку и смешно выпучив глаза, которые были похожи скорее на глаза какой-то диковинной рыбы. Скетч был выполнен буквально в несколько штрихов, но Розетт все же удалось отлично передать общее выражение лица Мишель.

– Я же просила: никаких таких штучек, – строго напомнила я.

Розетт усмехнулась и только головой помотала.

– Я серьезно, Розетт. Довольно с меня Случайностей.

Розетт пожала плечами. Она мне совсем не нравится.

– Мне она тоже не нравится, Розетт, но подобные вещи недопустимы… – Я попыталась оформить свою мысль так, чтобы девочка наверняка меня поняла. – Нам нужно соответствовать здешнему обществу и лишний раз не привлекать к себе ненужного внимания.

Розетт скорчила рожу. Почему?

– Ты сама знаешь почему.

Ее взгляд метнулся к окну, где на противоположном конце площади новый магазин с пурпурной дверью сиял так, словно был неким маяком. И я заметила, как по лицу Розетт промелькнули непонятная тень – мрачноватая тень – и еще, пожалуй, вызов.

Я попыталась прибегнуть к своей обычной магии.

– Как насчет чашечки шоколада, Розетт? Со взбитыми сливками и алтеем?

Еще несколько мгновений на лице у нее была заметна та тень – точно невнятная угроза, промелькнувшая под водой и скрывшаяся в глубине, – а потом она расслабилась, улыбнулась и кивнула: О’кей.

Я тоже кивнула и пошла за ее любимой чашкой, которую сделал для нее Ру. А Розетт опять принялась рисовать; похоже, она уже отчасти забыла неприятный инцидент. И все же, наливая в чашку шоколад, добавляя туда сливки, шоколадную крошку, розовый и белый алтей (и, разумеется, дополнительную щепотку для Бама), я не могла не расслышать, как тот голос, упорно звучавший у меня в ушах, но тихий, словно далекие раскаты приближающегося грома, сказал: