Сегодня похороны Нарсиса. Ну, не совсем похороны. Похороны отчасти уже состоялись – в центре Ажена. А это поминальная служба, она означает, что мы должны помнить Нарсиса. Только странно: разве мы могли его забыть? Ну, все равно мне пришлось надеть в церковь платье, зеленое с мелкими цветочками, а мама надела небесно-голубое пальто и нарядное платье с фестонами. Когда мы вышли из дома, на площади было уже полно народу. Идти было недалеко: только через площадь и еще немного по направлению к церковному кладбищу. В оштукатуренной кладбищенской стене сделаны такие специальные полочки и маленькие альковы – все это немного напоминает библиотеку для мертвых. Может, это действительно так? Ведь мама всегда говорит, что люди хранят множество разных историй.

Я огляделась: мне хотелось понять, кто пришел на похороны. Человек пятьдесят, наверное. Некоторые из тех стариков, что вечно сидят в кафе. И Жозефина, конечно, тоже пришла, а вот Пилу не было. Странно, подумала я, почему же его-то нет? Сегодня ведь он даже в школу не поехал. Из Маро очень многие пришли – в основном женщины, все в черном, головы обмотаны платками, как у монахинь; у них никогда не поймешь, то ли это повседневная одежда, то ли они специально для похорон так оделись. Среди них были Оми и Майя. Оми подмигнула мне и улыбнулась всем своим морщинистым, как изюм, лицом. Рейно облачился во все черное, только на шее такая пурпурная штучка. Не шарф и не шейный платок, но все равно красиво. Наверное, даже ему приходится особенно тщательно одеваться, когда бывают чьи-то похороны.

Новый магазин, который больше уже не цветочный, сегодня закрыт. На дверях так и написано: ЗАКРЫТО, и неоновая вывеска не горит. Неужели тоже из-за похорон? Я еще раз огляделась: может, появился кто-нибудь необычный? Нет, никаких новых людей, кроме той китайской дамы, ее Йин зовут; она улыбнулась мне и помахала рукой. Оказалось, что даже Янник пришел вместе с родителями; отец Янника надел черный костюм, а мать – черные кружевные перчатки и шляпу с маленькой вуалькой в «мушках». Янник тоже был в пиджаке и в галстуке, и казалось, будто он из всего этого вырос, поэтому, наверное, и вид у него был такой недовольный, даже сердитый. Я решила, что ему, должно быть, просто жарко, и послала в его сторону легкий ветерок; мне хотелось, чтобы он меня заметил, и – БАМ! – он действительно меня заметил, но лишь глянул в мою сторону и сразу глаза отвел.

Мама тоже на меня посмотрела и сказала взглядом: Прекрати, Розетт.

Но это же мой друг! – пояснила я на языке жестов. – Тот самый, что тоже розовый алтей любит.

Маму это, похоже, удивило.

– Янник Монтур? Так вот кто твой новый друг!

Интересно, подумала я. Неужели мама решила, что Янник – тоже «воображаемый дружок»? И мне почему-то вдруг стало грустно, я даже рассердилась немного: неужели даже маму удивляет, когда мои друзья оказываются вполне реальными, живыми людьми?

Он был в моем лесу, пояснила я. Он очень милый. И многое понимает.

Мама как-то странно посмотрела на Янника; казалось, она все еще беспокоится. И мне захотелось рассказать ей, какой Янник симпатичный и совсем не похож на своих родителей, но тут как раз Рейно начал проповедь, так что разговаривать с мамой даже на языке жестов я больше не могла. Рейно тем временем говорил о том, как похоже выращивание цветов и вообще всяких растений на непосредственное общение с Богом, а это значит, что Нарсис все же был настоящим христианином, хоть и утверждал, что церковь ненавидит. Мне это показалось довольно надуманным, и я, отвлекшись от проповеди, стала наблюдать за Янником, пытаясь заставить его снова на меня посмотреть; чтобы привлечь его внимание, я приказывала маленьким камешкам на тропинке подпрыгивать и стукаться о кладбищенскую стену. Завершив проповедь, Рейно поставил урну с прахом на одну из тех узких каменных полочек, а под ней привинтил к стене маленькую металлическую табличку. А я подумала, что между стеной и тропинкой есть узкая полоска земли, где как раз хватит места, чтобы посадить несколько кустиков земляники, и решила, что принесу их с нашей лесной поляны. Нарсису это будет приятно. Я точно знаю.

Когда мы вернулись к себе, оказалось, что бывший цветочный магазин на площади уже открылся и неоновая вывеска снова зажглась. Я заметила, что Янник, шедший мимо, вдруг остановился, словно его взгляд привлекло нечто необычное. Оказалось, что это бумажная ветряная мельничка, воткнутая в цветочный горшок, поставленный у двери. Мельничка вращалась, слегка постукивая, и над ней ярко вспыхивали разноцветные огни, точно некая тайная сигнализация. Я подбежала было к Яннику, но мадам Монтур, глянув на меня, строго его окликнула:

– Ну, что ты застрял, Янник? Что тебе там понадобилось?

Янник сгорбился, что-то проворчал и еще больше стал похож на медведя. Должно быть, примерно таким и Нарсис был в детстве, подумала я. Таким небольшим медведиком с лохматой темной шерстью и сутулыми плечами. Зуб даю, Нарсис обрадовался бы, если б узнал, что мы с Янником подружились. А вот матери Янника это явно не нравилось. Она так на меня посмотрела, словно я у нее последнюю пару шнурков украла.

Это мой друг, – сказала я маме. – Давай пригласим его на чашку шоколада.

Мама посмотрела на мадам Монтур, затем взяла меня за руку и повела в chocolaterie.

– Может быть, в другой раз, Розетт? Сегодня не самый подходящий день для гостей.

– Я уверена, что это не так, – сказала мама, но таким лживым голосом, что мне все стало ясно.

Я издала презрительный звук – Пффф! – и черная шляпка мадам Монтур взлетела в воздух, крутясь, пролетела над площадью и плюхнулась прямо в сточную канаву, что тянется вдоль улицы Вольных Горожан.

– БАМ! – на всякий случай сказала я, чтобы мама не подумала, что это моих рук дело. Она лишь глянула на меня, но ничего не сказала. Да и я глаз не отвела. Вообще-то я не очень часто смотрю людям в глаза. Глаза – они как окна: иной раз заглянешь в такое «окно» и увидишь там то, что видеть вовсе не полагалось. Например, ту даму в стекле витрины, похожую на сороку.

– Хочешь горячего шоколада, Розетт?

Честно говоря, никакого шоколада мне не хотелось; это мама считает, что шоколадом все на свете можно исправить. Но я чувствовала себя чуточку виноватой, потому что тогда на нее рассердилась, и решила согласиться – улыбнулась и кивнула. Мама сразу обрадовалась, а я снова почувствовала себя виноватой. Только я знала, что чувствовала бы себя куда более виноватой, если бы позволила маме думать, что ее шоколад совсем на меня не действует. В конце концов, она Вианн Роше. Если ее лишить шоколада, что у нее останется?