16. Ехали медведи…

Меж тем, труппа наша почти полностью укомплектовалась номерами, которые Барский с боем добыл в Управлении.

За несколько лет, проведенных в цирке, я познакомилась с десятком дрессировщиков и с целым зоопарком разнообразных зверей, но Балис Забукас запомнился навсегда. Он был первым в моей маленькой жизни человеком, который любил Большого Зверя.

Балис дрессировал медведей. Медведь у него на момент нашего знакомства был всего один. Вернее, одна. Машка. Огромная, бурая, такая холеная, что шерсть отливала блестящим перламутром. Машка на манеже творила чудеса: и на самокате, и на велосипеде гоняла, и по тумбам прыгала, и по проволоке ходила, и коврик изображала – Балис валялся-катался по ней всем весом, а она только глаза блаженно закрывала и совершенно явственно улыбалась.

В ее блестящую шерсть моя рука уходила по запястье. И пахла эта шерсть теплой меховой шапкой и сушеной ромашкой. Очень хорошо Балис за своей Машкой ухаживал.

Гражине, дочке Балиса и его жены Тани, на момент нашего знакомства было пять лет. Столько же было и Машке. Таня рассказывала, как Балис принес медведика размером с игрушку – месячного. Как они его из соски выпаивали специальными смесями, как маленькая пушистая Машка жила у них в Вильнюсе прямо в квартире и спала вместе с трехмесячной Гражинкой на диване, как купали ее в ванне, как она росла вместе с ребенком…

Машку выпустили на манеж в четыре месяца. Дрессировал ее Балис исключительно в игре, используя природные наклонности медвежонка. Любой дрессировщик хищных зверей обязан быть хорошим зоопсихологом, иначе никак. Сожрут-с. Или сильно попортят. Там есть чем портить, хоть зубы мишек люди видят редко, медведи почти не скалятся, только смешно топырят верхнюю губу. И тогда видно клыки почти в палец длиной. Но только клыки такие огромные, другие зубы не крупные. О коренных я молчу, они больше похожи на скалы, ими медведь легко дробит огромные говяжьи мослы. А пасть его открывается, как чемодан – от уха до уха, куда там льву.

Когда мы встретились, Машка была минимум на полметра выше меня, жила в просторной клетке с полом из березовых досок (их служащие ежедневно, пока Машка репетировала в манеже, драили с дегтярным мылом и кипятком, а потом посыпали свежими опилками), ела вкусное варево из овощей, круп и мяса, которое готовил в стерильных огромных кастрюлях Илья, один из служащих медвежатника.

Удивительное все-таки дело: это ж передвижка, стоящая просто на земле, тут только холодная вода в достатке, горячую, чтоб помыть что-то, греть надо, медведю́ какому-то, не ребенку готовится, а огромные кастрюли всегда были чистыми до скрипа. Балис лично пробовал корм Машки перед окончанием готовки. Всегда. И я неоднократно видела, как конюхи в выходные шастали к Илье с мисками – закусь из Машкиного обеда или ужина была отменной.

Помню, какой тяжкий шок я испытала, когда уже взрослой увидела в грязной и тесной клетке приехавшего в наш город зверинца жалкую тень медведя. Угрюмый, несчастный и худой зверь монотонно мотался по периметру своей пыточной камеры, утопая в собственном говне, и немногочисленные посетители этого звериного ада, морщась, смотрели на ужасный остов в свалявшейся клочками шерсти – на то, что когда-то, наверное, было мощным и гордым зверем. Я ушла оттуда в жутком настроении и дома в качестве антидота долго рассматривала фотографии со счастливой Машкой и ее счастливым человеком… Больше в зверинцах я не бывала никогда.

Репетировали Балис с Махой каждый день по два-три часа. И выходной частенько прихватывали тоже. Номер шел во втором отделении всего десять минут – никаких клеток вокруг манежа, только невысокая сетка от детишек. Мамы, сидящие в первых рядах, порой так увлекались действом, что теряли бдительность, их дети выскакивали к самому барьеру и пытались выбраться на манеж. Если будете в цирке, обратите внимание на униформистов и контролеров, которые стоят в проходах во время работы животных. Они как раз и отлавливают детвору или нетрезвых товарищей, которым алкоголь подсказывает героическое решение немедленно пообщаться со зверями и вообще принять непосредственное участие в действе.

Машка любила манеж, любила работать и была так добродушна, что не обращала внимания на прыгающих за сеткой человеческих детенышей. К тому же медведица знала, что в специальном кармане у хозяина всегда есть кусочки вареной говядины, которые она получит за хорошее поведение и после выполнения трюка. Медведи работают в плотном кожаном наморднике, стягивающем челюсти, но губы у них вполне шевелятся – я сама неоднократно угощала Машку ништяками, и она мигом всасывала вкуснятину.

А после вечернего представления Балис лез в тайную нычку и доставал двести пятьдесят граммов медвежьего счастья – банку дефицитной в то время сгущенки. Открывал ее, отламывал крышку и отдавал Махе. Мы сбегались смотреть, потому что начинался цирк в цирке: Маха, держа банку в лапах, как в руках, в два могучих всасывания ее опустошала. И тут появлялся медвежий язык. Он существовал как бы отдельно от огромной Машки, был какой-то смешной, несерьезный, розовый, тонкий и длинный, сворачивался в аккуратную трубочку, и этой трубочкой Машка обследовала дно пустой банки, вылизывая все до капелюшечки. Потом еще какое-то время заглядывала туда то одним, то другим глазом, огорченно вздыхала и протягивала банку Балису.

Эта чудесная Маха была далеко не первым медведем у Забукаса. Как-то по просьбе Татьяны, которая была занята с дочкой, я поливала дрессировщику из ковшика после репетиции и в подробностях увидела и ужасные шрамы на спине и животе (медведь Барон полоснул когтями), и словно отполированную, совершенно гладкую ладонь левой руки – это другой медведь ВЫКУСИЛ мышцы и мясо мелкими передними зубами. Нечаянно, был молодой, неопытный и брал печенье с ладони, как сказал Балис, неаккуратно. Неаккуратно, надо же! Кожу приживили с бедра. Три месяца в клинике. Неаккуратно!

Большинство людей после такого опыта навсегда забыли бы само слово «медведь», но Балис был хорошим дрессировщиком. Настоящим фанатом, не представлявшим жизни без медведей.

Он тоже выпивал, правда, и порой много. Тогда Машка оставалась в клетке, скучала без репетиций, просила общения, обиженно что-то бормотала, сидя в углу и качая в лапах любимую игрушку – большую мохнатую собаку почему-то синего цвета.

Однажды Балис в очередной раз ушел в астрал (места, где мы тогда гастролировали, изобиловали качественными и бессовестно дешевыми винами), Машка томилась в своей клетке на конюшне (разумеется, медвежатник и лошади находились в разных концах большого помещения, довольно далеко друг от друга), и мы с Таней пошли ее проведать. В утешение медведице Таня несла печенье, яблоки и немножко ирисок – их Маха очень уважала. Могла запросто за конфетки продать вторую половину родины – то, что осталось после продажи за сгущенку первой части.

Она нас издалека еще приметила, обрадовалась, забегала, потом села на толстую меховую попу, замахала лапами, заворчала ласково… И чего я, дура, первой подскочила к клетке? Одна секунда – и Машкина лапа с громадными когтями выметнулась сквозь прутья, обхватила ногу вокруг икры и стала подтаскивать меня к клетке вплотную… Лапа медведя сгибается невероятным крючком – надо видеть, как огромные звери вычерпывают кашку из обычного ведра, оставляя на дне несколько незначительных комочков. Комочки высасывают опять-таки языком. Мишек, в основном, кормят мясом, и кашей с мясом, и овощами из широких больших лотков – их задвигают в клетку на специальном поддоне, под решеткой для поддона оставлена щель приблизительно в двадцать сантиметров. Но иногда Балис давал Машке ведро с кормом – поразвлечься. И она ела из него, ей нравилось.

Медведица мощно, но осторожно, не причиняя боли, тащила меня к себе, но тут подбежавшая Татьяна гаркнула над ухом так, как будто из пушки бабахнуло, Маха в испуге отдернула лапу и… Ну, в общем, на правой ноге у меня есть отметины от когтей. Которыми, между прочим, в дикой природе медведь запросто одним ударом вспарывает брюхо взрослому кабану.

Вскоре Балис, который ходил в последние дни с торжественным и загадочным выражением лица, улетел в Киев. И вернулся оттуда с двумя двухмесячными малышами. Темненькие пушистые комочки были братьями и только что осиротели где-то в Карпатах: их мать убили браконьеры. Балис оставлял в Главке заявку на медведиков, и его сразу же уведомили, как только детеныши прибыли в Киев. Разумеется, все это было абсолютно бесплатно для дрессировщика, Союзгосцирк заботился о качестве и зрелищности номеров конвейера, маленькие звери отлавливались и покупались исключительно за счет государства, но почти все цирковые медведи попадали на манеж именно так, оставшись без матери.

Мы с упоением возились с малышами, все свободное время посвящая им. Кормили, купали, тискали, опять кормили, разговаривали с ними. Они были очень трогательные, большеголовые, забавные, Яша и Гоша. Такие смешные звуки издавали, не медвежьи совсем, какая-то смесь хриплого мявканья со скрипом и кряком. Жили медвежата во взрослой просторной клетке, в которой нижнее горизонтальное отверстие для лотка с кормом заложили досками. А потом в медвежьем углу конюшни провели реорганизацию, и клетку с малышами неосторожно передвинули поближе к жилью медведицы.

Агеев первым заметил, что ни разу не рожавшая Машка волнуется в своей клетке, которая оказалась прямо напротив клетки детенышей. Может, ревновала, может, пора ей уже было своих медвежат заводить, кто знает? Самый возраст – пять лет. А живут медведи долго, больше тридцати, она была в самом расцвете. И молча беспокоилась, ходила безостановочно, а потом замирала надолго, вглядываясь в суету перед клеткой с малышней.

Володя поделился опасениями с Балисом. Тот, подумав, согласился, что надо убрать мелких от Машки и даже договорился с униформистами о переносе клетки, но что-то его отвлекло, и Забукас элементарно забыл проследить, чтобы это было сделано.

Той же ночью мы, мирно спавшие в своих вагончиках, проснулись от страшного шума: крики, конюшня сотрясается от грохота, истошного ржания лошадей, рева… Примчались те, кто жил ближе – Агеев, Ковбой, Якубов, Таня, Балис, Давид Вахтангович, мы с Женькой и директор Барский, прихвативший пистолет, на который имел разрешение. Только было уже поздно, непоправимо поздно.

Влетели в медвежатник и увидели сначала клетку Машки, ходящую ходуном, орущих черным матом служащих, которые тыкали в клетку железными прутьями для раздачи мяса и всем, что под руку подвернулось, а уже потом и Машку, мотающую башкой из стороны в сторону. Тяжело пахло кровью. Балис подскочил к клетке и страшно рявкнул: «Брось!» И она бросила растерзанное тельце, которое прижимала к груди.

Маленький Яшка как-то раздвинул доски внизу клетки, вылез в щель и поковылял к Машке. Гоша вылез за братом, но ему повезло больше. Машка взревела, молниеносно втащила медвежонка в двадцатисантиметровую щель для мисок и убила его одним взмахом лапы. Илья, всегда ночевавший в медвежатнике, видел весь этот кошмар с самого начала и успел оттащить второго малыша, которому сквозь прутья, по касательной прилетело когтями в бок и он, весь в крови, упал у клетки.

Трупик Яшки вытащили, а Балис впал в ярость. Любимая его Машка впервые в жизни отхватила у хозяина таких люлей, что потом еще трое суток неподвижно сидела, отвернувшись, в углу клетки, отказывалась есть, только воду пила. Даже шерсть у нее потускнела и свалялась прямо на глазах. Яшку похоронили, зашитого пожилым местным ветеринаром Гошку Агеев и Фира Моисеевна постепенно выходили мазями и примочками, а Машке совет труппы запретил выходить на манеж. Навсегда.

Дело в том, что дрессировщики придерживаются строгого правила выбраковки. В старом цирке крупный хищник, отведавший человеческой крови, сразу получал пулю, в советском цирке его усыпляли. Машка зажрала медвежонка, а не человека, но риск был огромный. Кто мог знать, что сдвинулось в ее башке и когда случится рецидив? Балис ручался за свою любимицу, демонстративно выводил ее на парфорсе во двор, чтобы все увидели, насколько она подавлена и чувствует свою вину (клянусь, на опущенной вниз морде Машки было чистейшее страдание и горе), но судьба медведицы решалась в Главке, и был весомый шанс: придет распоряжение усыпить ее.

Таня потратила целое состояние на звонки в Киев и Москву, практически жила на переговорном пункте, уговаривала и убеждала кого-то «наверху» (Барский ей в этом помогал) и за неделю слез и уговоров добилась того, чтобы Машку отправили в ближайший зоопарк, а не в медвежий рай. «Транспортировка и кормежка зверя до места полностью за ваш счет будет», – строго сказали сверху. «За наш, конечно, за наш!» – обрадовалась Таня. Я ушла, когда за Машкой приехала перевозка, чтоб не видеть прощания, и правильно сделала. Володя сказал, что это было очень тяжело, медведица горестно стонала, совсем как человек, и лизала руки маленькой Гражине, Балису, Тане…

Когда мы, уже в другой жизни, однажды встретились в Москве, располневшая и величественная, но все такая же смешливая, как в молодости, Татьяна рассказала, что с Балисом они разошлись спустя несколько лет, что она давно замужем за московским юристом, что дочка Гражина с детьми живет в Прибалтике, тоже работает в цирке и тоже с медведями. А Машка? Машка прожила в зоопарке довольно долго, даже родила несколько медвежат от местного медвежьего мачо и не выглядела несчастной. Таня ездила проведать Машку, а Балис так и не смог ни разу заставить себя навестить ее. Долго горевал, лечился (как и все цирковые в тяжелый период, кстати) бесконечной пахотой, и все-таки выпустил прекрасный номер со ставшим очень большим и красивым Гошкой и еще двумя молодыми медведями, которых взял в том же году. Забукас доработал до пенсии, передал номер дочери и сейчас, наверное, достойно старится где-нибудь в Литве. Таня еще сказала, что он женился повторно и жену его зовут… Маша. Чудны дела твои, Господи.