Глава 7
– Да уж, впечатляет… – Виталий, прихрамывая, обошёл вокруг стоящей машины и уважительно похлопал по одному из исполинских винтов. Машина реально впечатляла. Всем. Размерами, количеством двигателей, даже формой фюзеляжа, который был не округлым, как на большинстве других машин, а скорее прямоугольным, вытянутым в высоту.
Нога у него так окончательно и не зажила. Хотя ходил он уже без палочки. Но всё ещё прихрамывая. Вследствие чего через медкомиссию он не прошёл. То есть дорога в истребители для него была заказана. Но вот в лётчики вообще… Отказываться от одного из своих Героев Советского Союза ВВС не захотели. На самолётах, где требовались или хотя бы были весьма вероятны резкие манёвры, ему летать было противопоказано. Нога пока реагировала с большой задержкой. Так что и истребители, и пикировщики ему были недоступны. Штурмовики… тоже. Как и разведчики и корректировщики. Нет, он хотел, и в высоких кабинетах его горячо поддержали, но врачи упёрлись. Так что оставались только транспортники, морские разведчики и дальняя авиация. И из всего выше перечисленного он выбрал именно её. Если уж не сбивать, так бомбить. И побольше, побольше. Чтоб в щебень, в песок, в каменный век…
И вот теперь Виталий стоял перед своей новой машиной. Четыре двигателя, причём такие же, как и на его старой «сушке», то есть не только мощные, но и высотные, отсюда потолок пусть и чуть меньше, чем на «Су-3ПВ», но всё равно впечатляющий – почти одиннадцать тысяч метров. Далее – максимальная скорость более пятисот километров, дальность – четыре тысячи, максимальный взлётный вес под сорок тонн. Экипаж – аж девять человек. Даже не вагон – корабль! Какие уж тут резкие манёвры… Из вооружения – до шести тонн бомб и десять спаренных пулемётных установок. Причём благодаря всё тому же вытянутому в высоту фюзеляжу бомбоотсеки у него были просто гигантские. Так что малокалиберных фугасок или тех же «зажигалок» в них можно было набить ну просто туеву хучу.
– Товарищ старший лейтенант, техник самолёта старший сержант Горелов!
Чалый развернулся. У второго левого двигателя выстроилась короткая шеренга из четырёх человек. Ну да: большому кораблю – большое обслуживание. Командир экипажа этого «воздушного линкора» по должности и потолку звания приравнивался к командиру звена. Так что техническая группа, приписанная к его «Петлякову», включала в себя не только техника, но и механика, а также механика по вооружению и механика по бортовому электрооборудованию.
– Здравия желаю, орлы!
– Здрав жела… тарщ… старш… лейтенант!
– Чего-о-о? А ну повернитесь! – Чалый изумлённо воззрился на левофлангового. Баба?! Бли-ин…
– Я, между прочим, авиамоторный техникум окончила, – обиженно произнесла… хм-м… ефрейтор. – И уже на фронте была. Механиком по вооружению у штурмовиков.
Виталя, хмурясь, рассматривал невысокое стройное и-и-и… отчаянно рыжее создание с пронзительно зелёными глазами, сверлящее его сердитым взглядом.
– Кхм… понятно, – неопределённо произнёс он спустя минуту. – Хорошо. Разберёмся.
Разговор с командиром полка никакой пользы не принёс. А комиссар его ещё и отругал.
– Ты что, Чалый, отказываешь нашим женщинам в праве защищать Родину? Ефрейтор Кивелиди, между прочим, тоже награждена. Медалью «За боевые заслуги». Подменила стрелка в одном из вылетов и сбила немецкий истребитель! Так что не только у тебя в полку есть сбитые… И вообще она – комсомолка и в армию пошла добровольцем.
Поэтому на следующий день вокруг самолёта всё время мелькала тугая рыжая коса, заставлявшая старшего лейтенанта Чалого регулярно коситься в ту сторону. Исподтишка. Тайком. Уж больно хороша была, чертовка. Но старший лейтенант старательно убеждал себя в том, что причиной того, что глаза всё время косятся в сторону стройной девичьей фигурки, почти по пояс забравшейся под капот крайнего правого двигателя и гремящей там ключами, являлось исключительно его недовольство этой «неправильной ситуацией». А вовсе не дерзкая торчащая попка, туго обтянутая ушитым по фигуре комбинезоном. Мол, не место женщинам на войне. Здесь кровь, грязь, смерть и всё такое… А ефрейтор Кивелиди оказалась девушкой с характером. Когда младший сержант Степанько, шустрый разбитной малый родом из Запорожья, улучив момент, хлопнул её по этой самой весьма, на взгляд всех окружающих мужиков, аппетитной части тела, развязно начав:
– Ох и сладкая у тебя попка, Настюх… – закончить фразу он не успел. Потому что полетел с крыла на траву самолётной стоянки от удара весьма увесистым гаечным ключом. Причём одним ударом дело не ограничилось. Разъярённая рыжая фурия слетела на землю вслед за оглушённым Степанько, и уже там с размаху приложила его ногой по яйцам. А потом выхватила из-за обрезанного голенища ушитого точно по ножке сапожка нож и, схватив незадачливого ухажёра за волосы, ткнула его остриём в те же яйца.
– Ещё только раз до меня дотронешься – отрежу!
– Ох и горяча девка! – восхищённо пробормотал Горелов, наблюдавший эту картину вместе с Чалым и-и… половиной полка. – Вот кому-то повезёт… – потом сделал паузу и, хмыкнув, добавил: – Коли выживет.
Этот случай произвёл столь неизгладимое впечатление на весь личный состав полка, что теперь с ефрейтором Кивелиди все обращались исключительно вежливо. Даже интенданты и официантки из лётной столовой. А «разбор персонального дела комсомолки Кивелиди» превратился не столько в разбор дела Кивелиди, сколько в публичную порку слегка оклемавшегося Степанько. Потому что почти каждый выступающий ритуально начав: «Комсомолка Кивелиди, конечно, поступила неправильно…», тут же обрушивался с критикой на понуро сидевшего здесь же Степанько. По существу, единственным реальным критиком «комсомолки Кивелиди» на собрании оказался Виталий, в своём выступлении заявивший, что не потерпит в экипаже неуставных взаимоотношений. И что если подобная выходка повторится, он сразу подаст рапорт на исключение ефрейтора Кивелиди из экипажа и отправке в тыл. За что удостоился жгучего взгляда отчаянно зелёных глаз и полупрезрительного фырканья.
Первый вылет на своём самолёте Виталий сделал седьмого февраля. Машина была новенькой, только что с завода, к тому же совершенно новой серии… вследствие чего проблем с ней была уйма. Так что, несмотря на то, что остальной полк, машины которого только прошли ремоторизацию, к тому моменту уже неделю как летал, обкатывая новые моторы, экипаж старшего лейтенанта Чалого до седьмого февраля сидел на земле, лишь время от времени совершая рулёжки по аэродрому, а чаще всего просто гоняя двигатели и остальное оборудование на разных режимах прямо на стоянке. И это в тот момент, когда разворачивались такие события…
Десант на Нарвик закончился разгромом немецкой армии «Норвегия» и пленением почти сорока тысяч голодных и обмороженных немецких солдат. В попытке спасти эту армию от разгрома Гитлеру удалось втянуть в войну Норвегию, спешно созданное коллаборационистское правительство которой объявило войну СССР, но это ничем не помогло. Советский Союз несколько раз отказывался считать себя в состоянии войны с Норвегией, заявляя, что её коллаборационистское правительство не является истинным представителем норвежского народа, но «господин министр-президент» Норвегии с упорством, достойным лучшего применения, раз за разом посылал свои войска в атаку на советские. Так что после налёта на Мурманск, совершённого «первой бомбардировочной эскадрильей Армии освобождения Норвегии», СССР наконец сдался и, в свою очередь, объявил войну этой стране.
Но одним десантом на Нарвик дело не ограничилось. В самый разгар боёв на Севере перешли в наступление войска Калужского фронта. Удар оказался не столько сильным, сколько неожиданным. Ну не ожидали немцы, что в самый разгар боёв на северном театре русские окажутся способны на наступление где-то ещё. Вследствие чего уже к концу первой недели наступления советские войска отбили у фрицев города Брянск и Рославль. Но немцы перебросили подкрепления с других участков советско-германского фронта, и советское наступление остановилось. Однако, как выяснилось, на этом сюрпризы товарища Сталина немецким оккупантам только этими ударами не ограничились. Двадцать пятого декабря, аккурат наутро после немецкого Рождества, началось мощное наступление Прибалтийского и Центрального фронтов. Немецкая группа армий «Север» к тому моменту оказалась изрядно ослаблена. Заметная часть её авиации была переброшена в Финляндию, где задействована в операциях по спасению армии «Норвегия», которая к тому моменту уже прекратила любые попытки отбить Нарвик и пыталась спастись сама, для чего пробивалась через леса и болота в союзную Финляндию. Через леса и болота, потому что более-менее удобные дороги оседлал советский десант, выброшенный на Сиковаару и Ивало… А существенная часть танковых и моторизованных частей этой группы армий после начала наступления Калужского фронта была отправлена на помощь группе армий «Центр». Так что парировать удар советских войск в первые дни оказалось практически нечем. Вследствие чего продвижение советских частей в первые шесть дней наступления оказалось очень большим. Тем более что удар наносился с совершенно неожиданного направления – через скованные сильнейшими морозами новгородские болота, в которых были уложены и ещё и наморожены гати, способные выдержать на себе даже танки. Так что к четвёртому января конно-механизированная группа генерала Доватора, являвшаяся авангардом 1-й Ударной армии Рокоссовского, вышла к предместьям Риги. На фоне этого сдача в плен остатков армии «Норвегия» прошла как-то весьма буднично.
К настоящему моменту бои в Прибалтике ещё не закончились. Немцам удалось оттеснить советские войска на восток, к Сигулде, но особенно это им не помогло. Большинство дорог, ведущих к Риге с севера, по которым части и соединения группы армий «Север» могли бы вырваться из почти замкнувшегося кольца, были перерезаны, а единственная оставшаяся шла вдоль самого побережья и потому постоянно подвергалась ударам авиации и мощным обстрелам с кораблей Балтийского флота, в составе которого имелось аж два линкора. Силы же немецкого флота были подорваны не очень удачно обернувшимся для немцев сражением с советским Северным флотом…
Взлетела машина достаточно легко. Ну ещё бы – без боевой нагрузки-то и с половинным запасом топлива. До скороподъёмности не то что «сушки», но даже и «ЛаГГов» ей, конечно, было весьма далеко, но, по меркам тяжёлых машин, высоту «Петляков» набирал довольно шустро.
– Командир, шесть тысяч, – раздался в наушниках голос штурмана-бомбардира, – подержи этот эшелон – я прицел погоняю.
Виталий мягко отдал от себя штурвал, прекращая подъём, и расплылся в улыбке. Он снова летит!
С самолётом Чалый освоился довольно быстро. Слетавший с ним замкомандира полка после полёта уважительно пожал ему руку.
– Молодец, старший лейтенант. Чувствуешь машину. На боевом курсе как по ниточке идёт. И на эшелон выходишь чуть ли не лучше всех в полку. И в строю держишься как привязанный. Даже сомкнутом. Обычно у бывших истребителей с этим проблемы. Вы же больше в паре действовать привыкли и вообще те ещё шалопаи…
Так что на первое боевое задание их экипаж вылетел двенадцатого февраля. То есть всего через четыре дня после первого полёта.
Перед полётом их собрали в классе на постановку задачи.
– Идём на Будафу. Загрузка полная. Первые машины эскадрильи – фугаски-пятисотки, остальные – зажигательные. Дозаправляться и грузить бомбы будем в Тамбове…
По выходе из класса Виталий спросил у лейтенанта Косычева, командира экипажа из его эскадрильи, призванного с началом войны из гражданского флота:
– А почему у машин загрузка разная?
– У-у-у, милай, – усмехнулся сорокалетний бывший пилот ГВФ Косычев, за двадцать лет своей работы излетавший вдоль и поперёк весь советский Север и Дальний Восток и потому относившийся к Чалому слегка по-отечески покровительственно. Мол, герой-то ты, конечно, герой, но и мы тоже того – не лыком шиты. Ты вот сначала полетай с моё… – Мы нефть бомбить летим. Против неё зажигалки, сам понимаешь, самое милое дело! Но для того, чтобы её, родимую, поджечь, надобно сначала эту самую нефть наружу достать. Из труб, нефтяных танков, накопителей и всего такого прочего. А вот против них зажигалки – ни о чём. Стенку танка или накопителя не прожгут – уж больно они толстые, а вот трубопровод могут. Но ты попробуй в него ещё попади. Так что те, кто первыми на цель заходить будут, должны вот это всё фугасами расхреначить. А уж потом остальные всё и подожгут, – он остановился, прикурил сигарету и, сладостно затянувшись, продолжил: – А то что на Будафу летим – это хорошо.
– Почему?
– А она самая дальняя! Следовательно, у неё самое слабое прикрытие. Да и мы на неё уже, почитай, месяца три, а то и четыре не летали. Так что особенного противодействия мы там, скорее всего, не встретим. А вот если бы на Кунмадараш или, пуще того, на Плоешти полетели – там бы мы кровью умылись…
– Так ведь их же тоже бомбили. И успешно. Я ж сам в газете читал…
– Так это когда было, – пыхнув дымом, улыбнулся Костышев. – Ещё в августе! С тех пор немцы туда столько зениток натаскали, что – мама не горюй! Да и свои истребители туда перебросили. Оно, с одной стороны, конечно, хорошо. Чем больше немецких истребителей там – тем их меньше на фронте. А работают они там, дай бог, раз в месяц. Редко – раз в две недели. Чаще туда даже дальняя разведка не летает. В целом для общей стратегической ситуации – явный выигрыш. Ну ещё бы – столько машин и умелых пилотов на месте сидит и ни хрена не делает. А вот конкретно для нас… м-да…
– А в августе не так было?
– В августе-то? В августе против нас только румыны были. Ну почти… А сам понимаешь, какие из румынов вояки. Да и техника у них? – капитан презрительно сплюнул. – Они на своих «пулавчиках» если и могли что догнать, так только «ТБ-3». Но к тому моменту, как те подошли, все румынские машины уже на земле догорали.
– Там и «ТБ-3» отметились? – удивился Виталий.
– Там все отметились. Штурмовики «Ил-2» зенитки давили. Они из-под Одессы летали. Лёгкие пикировщики «Пе-2» по вышкам работали. Тяжёлые пикировщики «Ту-2» – тоже. И ещё по насосам и трубопроводам. Ну а мы с «тэбэшками» – по нефтеперегонным заводам. Мы трёх– и пятитонками рушили там всё, а они обломки ровным слоем зажигалок засеивали. А что? Пять тонн тянут, летят медленно, следовательно, бомбят точно – самое милое дело при отсутствии зенитного и истребительного прикрытия.
– А кто ж тогда «пулавчики» завалил?
– А все понемногу. Они ж, считай, картонные. И скорости никакой. Так что там и бортстрелки отметились, что штурмовиков, что бомбардировщиков, ну и истребители, конечно. Там флотские на прикрытии были. Из Севастополя. Потому как им над морем привычно летать. А до Плоешти больше половины маршрута как раз над морем. Так что подвесные баки повесили и вперёд! Ну и, едва ли не большую часть прямо на аэродромах пожгли. Во время первого налёта. На рассвете… Только там не одни «пулавчики» были. Ещё и «мессеры». Правда, не знаю, кто там за ручками сидел – чи румыны, чи немцы, но вот эти сумели немного порезвиться. А всего наши где-то с дюжину машин потеряли. И в основном именно от «мессеров». Плюс зенитчики. Ну, пока они ещё стреляли… Но это им ни хрена не помогло. Потому что во время того налёта одних «тэбэшек» более двух сотен штук задействовано было. И не менее пяти сотен штурмовиков и пикировщиков. Которые, к тому же, минимум по два вылета за день сделали… У меня дружок по ГВФ на «Ту-2» летает – так он рассказывал, что когда они в последний вылет уже ночью над Плоешти заходили, так никаких САБов сбрасывать не понабилось. Как днём всё просматривалось. От пожаров. Хотя дыму было… А когда отходили – так зарево аж от побережья видно было. Больше чем за двести пятьдесят километров…
Перелёт до Тамбова был лёгким. Они шли без загрузки и с половинным запасом топлива, днём, на двух тысячах, чтобы не тратить кислород, да ещё и над своей территорией. А вот взлёт с аэродрома под селом Донское, расположенного в трёх километрах к северу от Тамбова, оказался для Виталия довольно тяжёлым. Он впервые поднимал в воздух машину с такой взлётной массой. Почти сорок тонн! «Петляков» разгонялся тяжело и очень долго. Только в конце полосы машина с трудом оторвалась от земли и, громко ревя моторами, начала карабкаться вверх. Виталий поспешно крутанул кран уборки шасси (хотя под ложечкой противно засосало – а ну как не вытянет), и самолёт, слегка дёрнувшись, пополз вверх уже чуть-чуть поживее.
До линии фронта успели забраться только на шесть тысяч метров. Так что стрелки бдительно крутили головами, боясь пропустить немецких «ночников». И только когда фронт остался в трёхстах пятидесяти километрах за спиной, а высота превысила девять тысяч, все немного расслабились. По характеристикам «Петляков» способен был забираться почти до одиннадцати тысяч, но не с полной же нагрузкой. Так что выше не полезли.
Над целью оказались около четырёх часов утра. Дальний бомбардировщик был оборудован автопилотом, но довольно грубым, так что его всё равно надо было контролировать и минимум раз в пятнадцать минут корректировать курс и высоту. Но поскольку на «Петлякове» имелся второй пилот, Чалому даже удалось подремать пару часов, откинув спинку пилотского кресла. Тем более что на маршруте получилось три раза скорректировать курс. Поскольку на земле имелись какие-то метки, позволявшие засечь отклонение. Что это были за метки – никто не знал, но установленное на самолёте устройство под названием «радиолокационный засетчик» видело их достаточно хорошо. Ходили слухи, что метки эти установили ещё перед войной наши разведчики, но не все в них верили. Потому что если это было правдой – значит, о войне знали и к ней готовились. Так почему тогда немцы дошли до Луги, Орла и Харькова?
В небе было ещё темно, но при подходе самолёты командира полка и командиров эскадрилий включили габаритные огни. Так что в черноте неба появились визуальные ориентиры.
Сам налёт Чалого не слишком впечатлил. Сначала спокойно снизились до трёх с половиной тысяч, потом головной самолёт сбросил КАБ, то есть «контрольную авиабомбу», представлявшую из себя сделанный из авиационной «дельта-древесины» и наполовину заполненный песком муляж бомбы, внутри которого было установлено устройство под названием «радиоотражатель», и оснащённую ещё и ярко горящим трассером, по скорости падения и сносу которого штурманы замерили скорость и направление ветра, после чего вводили поправки в прицелы. Затем Виталий, повинуясь коротким указаниям своего штурмана: «Три градуса влево…», «Так идём…», «Ещё один влево…», «Так…», «Поднимись на сто выше…», вывел уже немножко облегчившуюся вследствие выработки топлива и потому заметно лучше слушающуюся рулей машину на боевой курс. После чего с полминуты ничего не происходило, а потом штурман выдохнул:
– Пошли родимые… – и «Петляков» будто всплыл, разом освободившись от пяти тонн боевой нагрузки.
Полыхнуло уже потом, секунд через двадцать. За хвостом. Причём взрывы сразу же пошли один за другим. А когда они, ложась на обратный курс, пошли на разворот, на земле далеко справа начало быстро разгораться гигантское зарево.
– Хорошо приложили, – удовлетворённо произнёс правый лётчик. И на этом всё.
Далее пошли обычные будни, которые у Виталия как-то язык не поворачивался назвать боевыми. Армейские – да, но боевые? Ну, по сравнению с теми, что было, когда он ещё был в истребителях. Взлетел, подремал в кресле, снизился, отбомбился, прилетел обратно. Ну какой это бой? Так, работа… Даже стрелкам удавалось пострелять не то что не в каждом, а, дай бог, в одном из десятка вылетов. И без особых успехов. Впрочем, как сказать… Их самих же не сбили! Хотя пытались. Дырки-то они привозили регулярно. А один раз немецким истребителям удалось даже зацепить правый внешний двигатель. Слава богу, на отходе, когда самолёт был максимально облегчён – и бомбы уже сбросили, и топлива оставалась меньше половины. Ну и система пожаротушения отработала штатно. Так что добрались. Хотя все четыре часа, пока летели, насторожённо поглядывали в сторону повреждённого двигателя. Но обошлось… И вообще, самолёты полка больше страдали от зениток, а не от истребителей. Может, потому, что чаще летали ночью. Но те самые «метки» помогали не сильно отклоняться от курса, так что эффективность ночных бомбардировок, по мнению начальства, была вполне на уровне. Уж точно повыше, чем у немецких налётов на Москву…
Как-то на командирской подготовке Чалый задал начальнику штурманской службы полка вопрос об этих пресловутых «метках».
– Точно я вам ответить не смогу, – пожал плечами тот, – не моя компетенция, но это, скорее всего, нечто вот такое, – и он достал из шкафа странную шарообразную конструкцию, диаметром где-то с полметра, состоявшую из металлических уголков.
– А что это?
– Уголковый отражатель. Входит в конструкцию КАБ. Наш «засетчик» с высоты восемь-девять тысяч способен «увидеть» его километров за семьдесят-восемьдесят.
– И где ж их ставят, что немцы или, там, те же венгры со словаками их до сих пор не нашли?
– Не знаю. Скорее всего, где-то под крышами домов, сараев, овинов, на чердаках, опять же. Или на верхушках скал, высоких деревьев и всего такого прочего. Его же не нужно выставлять на всеобщее обозрение. Радиоволны вполне себе нормально проходят и через черепицу, и через дранку, и через солому, которыми кроют крыши, а также через ветки и листву. Так что приткнули, где незаметно, заранее, а мы теперь пользуемся. Может, даже и сами хозяева домов не знают, что у них под крышей это самое замаскировано. Но, повторюсь, это – только мои домыслы…
Так что всё шло своим чередом. Спокойно. Размеренно. Кроме ефрейтора Кивелиди. Эта рыжая, похоже, не простила ему его попытки отказаться от её услуг и вообще угрозу отправить в тыл и не упускала ни одной возможности пройтись по командиру экипажа своим острым язычком. Виталий краснел, бледнел, белел, но изо всех сил держался, стараясь делать вид, что её шуточки и подколки никак его не задевают. На все заданные ею вопросы он отвечал спокойно и размеренно, как взрослый отвечает ребёнку, хотя в его душе в этот момент такие демоны бушевали…
Признаки того, что готовится нечто необычное, начали появляться в конце марта. Во-первых, количество боевых вылетов резко сократилось. Если всю вторую половину февраля и почти весь март они летали на бомбёжку дальних немецких тылов два, а то и три раза в неделю, то с двадцатых чисел марта вылеты сократились сначала до одного раза в неделю, а потом и до одного раза в десять дней. Причём почти половину из оставшихся вылетов они таскали в тыл не бомбы, а листовки. То есть, по общему мнению, занимались совершенно бесполезным делом… Зато количество занятий по командирской подготовке сильно возросло. Причём особенно налегали на штурманскую подготовку и пилотирование на низких высотах и в горной местности. В середине апреля их полк перебазировался на аэродром в Энгельсе, где самолёты тут же попали в цепкие руки командированных сюда заводских специалистов, которым помогал весь техсостав полка в полном составе. Самолёты прошли полную профилактику, двигатели перетряхнули, все недостатки и небольшие поломки, на которые в процессе боевой работы и не обращали внимания, были устранены.
К концу апреля начались тренировочные полёты. Причём какие-то нетипичные. Во-первых, согласно плану полёта, сбрасывание бомб предполагалось осуществить с крайне низкой высоты. Всего около пятидесяти метров. Для чего кроме «засетчика» на самолёт установили ещё парочку громоздких радиолокационных приборов, гордо именующихся «радиовысотомер» и «радиодальномер». Во-вторых, заход на цель отрабатывали над водохранилищами. Сначала над Рыбинским, а затем над расположенным неподалёку от подмосковной Дубны куда более меньшим по размеру – Иваньковским. Ну и в-третьих, вся эта подготовка проходила под неусыпным контролем сотрудников НКВД, которых на аэродроме стало столько, что деваться от них стало некуда даже в столовой. И тут опять отметилась ефрейтор Кивелиди. К ней попробовал подкатить какой-то энкавэдэшный сержант и тут же получил по яйцам. После чего Чалому пришлось трясти своей звездой героя и бить себя в грудь и руками и ногами, утверждая, что без золотых рук ефрейтора Кивелиди его самолёт будет просто небоеспособен. Впрочем, как позже выяснилось, столь героические усилия были не очень-то и нужны. Руководство подразделения НКВД, к которому принадлежал сержант, оказалось вполне вменяемым… Но на следующий день после разборок ефрейтор Кивелиди улучила момент, подошла к нему и, независимо вздёрнув носик, чуть насмешливо бросила:
– Спасибо, товарищ командир, за защиту и поддержку.
– Не стоит благодарности, товарищ ефрейтор, я своих людей никому в обиду не даю. Если надо – накажу сам, и ещё строже. Но сам. Так уж воспитан.
– А чего ж меня не наказываете? – задорно тряхнув рыжей чёлкой, поинтересовалось зеленоглазое чудо.
– А к вам у меня по работе никаких претензий нет.
– А не по работе?
Чалый хмыкнул.
– А не по работе – я себе на работе никаких отношений не позволяю. И вообще, сейчас – война. И поэтому надо воевать, а не чем другим заниматься. Я так считаю.
– Пфы… – фыркнула эта рыжая кошка и с независимым видом удалилась от него, при этом так виляя попкой, что Чалый поспешно отвернулся. Ибо почувствовал, что у него скоро дым из ушей пойдёт и форменные галифе лопнут. Причём отнюдь не по шву. Ну вот что ты с ней будешь делать! То гаечным ключом по черепу лупит, то-оо вот такое устраивает, зар-раза…
Вся эта подготовка закончилась одиннадцатого мая. С утра день начался как обычно. Подъём, занятия в классе… полётов в этот день не было запланировано, так что молодёжь собиралась после обеда на аэродромном автобусе сгонять в Саратов. Но когда командира полка вызвали прямо с обеда, Виталий понял, что всё. Все тренировки закончены, и их более-менее спокойная жизнь тоже.
Так оно и оказалось. Сразу после обеда всех командиров экипажей вызвали в класс.
– Значит, так, – начал комполка, – получена боевая задача. Нашей дивизии предстоит уничтожить водохранилища в главном промышленном районе Германии – Руре. Нашему полку для удара выделено три плотины, на реках Мёне, Зорпе и Эдер. Ваши штурманы получат всю легенду полёта здесь же, в этом классе, после того как я закончу ваш инструктаж… На каждую плотину пойдёт по одной эскадрилье. Для ударов по плотинам нам подвесят особые авиабомбы, представляющие собой расточенные старые морские орудия крупных калибров с твёрдосплавными наконечниками, наполненные особо мощной взрывчаткой и оснащённые детонаторами с замедлителем. Аэродинамика у них – никакая, и с центровкой тоже большие проблемы. Поэтому сбросить их надо строго с той высоты и на таком расстоянии от плотины, которые указаны в полётном задании. И которые вы тренировали. Чуть выше или чуть раньше – они просто не воткнутся в плотину и, значит, не нанесут ей особенных повреждений, а то и вообще их развернёт, и они вообще запутаются в противоторпедных сетях, которые немцы начали выставлять в водохранилищах, и рванут просто на дне водохранилища далеко от плотины.
– А зачем такие бомбы-то? – удивился кто-то. – Можно же и теми же пятитонками долбануть. С высоты.
– Затем, что пятитонками с высоты вы точно в тонкую ниточку плотины не попадёте, – пояснил начальник штурманской службы. – А если их бросать на малой высоте, так самолёт на них же и подорвётся. К тому же обычную пятитонную бомбу даже одиночная противоторпедная сеть вполне способна остановить или замедлить настолько сильно, что она до плотины не дойдёт. А те, что нам подвесят, они как иглы – и сквозь сеть пройдут, и в тело плотины достаточно глубоко воткнутся. Так что взрыв ей куда как больше повреждений нанесёт.
– Взлетим мы, как обычно, ночью, сынки, – продолжил командир полка. – А вот бомбить будем по свету. То есть днём. И возвращаться также придётся днём. Над Германией. Сами понимаете, после того что мы сделаем, сбить нас там будут пытаться даже из рогаток…
Все молча слушали командира, постепенно понимая, что большей части вернуться из этого вылета будет не суждено. Но взорвать плотины Рура…
Народ собирался на вылет спокойно и основательно. Все переоделись в чистое. Кто-то открыл бережно хранившуюся полгода последнюю пачку «Герцеговины флор» и щедро угощал окружающих.
– Давай, братва, – налетай. Хоть покурим красиво напоследок.
Кормовой стрелок подарил технику свой шикарный портсигар, на который тот уже давно точил зуб, но на каждое предложение поменяться «на чё хочешь» получал дулю под нос. А теперь стрелок отдал его просто так:
– На, бери, хоть помнить меня будешь…
Штурман соседнего экипажа Вася Поперечный надел на шею своему механику по электрооборудованию предмет его постоянного вожделения – баян ленинградской фабрики.
– На, парень, пользуйся – помни мою доброту…
В кабину Чалый забрался совершенно спокойным. И даже в слегка приподнятом настроении. А что: сам же хотел – в щебень, в песок, в каменный век… и вот тебе – на, держи, всё как и мечталось. Спустя минуту в своё кресло опустился правый пилот, задержавшийся, чтобы собрать свои вещи и передать их техсоставу. Вместе с адресом, по которому их надо будет потом отправить. Он был одет в новенький лётный комбинезон с ослепительно сиявшим белым подворотничком. В нижней кабине завозился штурман, мурлыкая себе что-то под нос. И в этот момент снаружи послышался чей-то удивлённый вскрик:
– Стой! Куда?! Вот оглашенная! – а затем сразу же загрохотали ступеньки лесенки. А затем звонкий девичий голосок выпалил:
– Товарищ старший лейтенант! – Виталий развернулся ии… на него просто упало горячее девичье тело, а тонкие, но сильные руки, покрытые твёрдыми мозолями от гаечных ключей, отвёрток и плоскогубцев, крепко охватили его за шею.
– Дурак ты, ой дура-а-ак… ходишь, не замечаешь ничего… ну дурак же!
Чалый ошарашенно замер. Его жарко обдало двумя отчаянно зелёными стволами девичьих глаз, а затем ефрейтор Кивелиди слегка отстранилась от него и жестко приказала:
– Вы, товарищ старший лейтенант, должны вернуться из этого полёта, вот просто обязаны! – рыжая бестия повернула голову и окинула жёстким взглядом весь остальной экипаж, после чего требовательно уточнила: – Всем понятно?
– Эээ… ну это… конечно… сделаем… – вразнобой послышалось из отсеков. Ефрейтор Кивелиди благодарно кивнула и, развернувшись к Виталию, пару мгновений серьёзно смотрела на него, а затем наклонилась иии… короче, когда старший лейтенант Чалый пришёл в себя, рыжей ведьмы у него на коленях уже не было. А вот глупая улыбка на лице была. И в ушах стоял звонкий голосок, донёсшийся уже из люка под аккомпанемент дробного грохота пересчитываемых каблучками сапог ступенек лесенки:
– Смотри, ты обещал…
