Глава 7

После ухода Мэтта я в два глотка выпила еще один бокал вина. Потом рассказала Санджею о том, что сказал Мэтт, и, убежав в ванную, расплакалась, включив воду, чтобы не разбудить детей и никоим образом не дать понять Санджею, что он должен прийти и успокоить меня. Он бы успокоил. В этот момент мне не хотелось, чтобы кто бы то ни было прикасался ко мне или заговаривал со мной. Я хотела остаться в том состоянии, в котором пребывала: в одиночестве.

Выплакавшись и исчерпав себя, я потащилась в спальню, бросила платье на пол и забралась в кровать в бюстгальтере и трусиках. Санджей, который уже переложил Стиви обратно в ее комнату, лежал неподвижно, вытянув руки вдоль тела.

– Я правда представить себе не могу, – сказал он.

– Да, я тоже. – Я просто пыталась говорить бесстрастно, но слова, словно дротики, срывались у меня с губ, со злостью рассекая воздух.

Не рано ли начинать кружить по стадиям скорби? Не говоря уже о том, насколько неуместна злость при такой трагичности ситуации?

Но я была зла. Я была так зла, что мне хотелось кричать. Как могла Дженни так много скрывать от меня? Я бы помогла ей.

Внезапно я поняла, почему Мэтт сказал мне тогда эти слова, ведь я думала о том же: «Я могла бы это предотвратить».

– Пенни, мне правда жаль, – сказал Санджей.

Просунув левую руку под одеяло, он дотронулся до меня. Я позволила его пальцам задержаться на несколько секунд на моем запястье, прежде чем перевернуться на живот.

– Спасибо, – сказала я в подушку. – Спокойной ночи.

– Пен… – тихо сказал он.

Я не ответила.

Было время, когда я держалась за него, как матрос за мачту при шквалистом ветре, и он еще крепче прижимал меня к себе, отчего я чувствовала себя в безопасности.

Но за годы брака что-то изменилось в наших отношениях, особенно за последние два или три года. Из любовников мы превратились в лучших друзей, в соседей по комнате, которые изо дня в день раздражают друг друга. Если быть честной с самой собой, то чаще всего мне казалось именно так.

Отчасти причиной того, что мы постепенно замыкались в себе, был стресс, это я понимала. Достаточно было подсчитать наши еженедельные расходы, как у меня подскакивало давление, и это еще до того, как я вскрывала квартальный отчет по нашему пенсионному счету, в котором мне напоминали о том, что мы накопили примерно одну десятую от рекомендованной суммы для тех, кто на пороге своего сорокалетия не желает работать до тех пор, пока им не стукнет по сто три года. В связи с этим жилось Санджею со мной несладко. В ответ он расстреливал меня залпами своего сарказма.

Впрочем, была проблема и посерьезнее. И она заключалась в том, что мне не давало покоя ощущение того, что я, выбиваясь из сил, гребу, чтобы удержать наше семейство на плаву, а Санджей просто плывет по течению. Наша кратковременная договоренность трансформировалась в бессрочное соглашение. После того как Майлз начал ходить в детский сад, Санджей пытался устроиться на не бог весть какую работу в местных газетах и одной организации, связанной с искусством, но ему ни разу не перезвонили. Впрочем, он не расстраивался, потому что после нескольких лет случайных заработков он серьезно решил заняться литературным творчеством.

Это было почти три года назад, и, хотя рассказы, опубликованные под его именем, можно было по пальцам пересчитать, его дела шли в гору, судя по количеству полученных им заданий.

Но поскольку мой муж с головой ушел в писательство, он стал заметно меньше интересоваться нашим домашним хозяйством. Я так долго ждала, чтобы он нашел, чем заменить свою медицинскую карьеру, что не уговаривала его отказаться от официально заявленного карьерного плана, хотя мне самой тоже хотелось сидеть дома и писать целыми днями. Мне не хотелось, чтобы полная грязных тарелок раковина стала причиной того, что он упустит возможность быть напечатанным, скажем, в New York Times.

Я любила Санджея. Казалось, мне повезло, что мой муж рад проводить время дома, с женой и детьми. И, может быть, поэтому, когда я в шутку жаловалась и время от времени придиралась к мелочам, я никогда не говорила всей правды, даже Дженни: иногда я очень обижалась на него. Порой я размышляла о том, хватит ли у меня сил поддерживать такой статус-кво еще хотя бы год, не говоря уже о всей жизни.

Но гораздо сильнее того, чтобы мой муж принимал участие как в финансовом обеспечении нашей семьи, так и в работе по дому, мне хотелось, чтобы в моей семье царил покой. (И, скажу прямо, в моей душе тоже.) Поэтому, вместо того чтобы орать, я засучивала рукава и отмывала кастрюли и сковородки, а потом мчалась в магазин за яйцами и молоком. Я держала рот на замке, не жалуясь, как тяжело мне приходится в последнее время.

Я рассказывала Дженни почти обо всем. Но, возможно, если бы я опустила почти и сказала бы: «Мой брак идет ко дну», она бы тоже полностью, до конца раскрылась передо мной.

Тогда я, возможно, смогла бы спасти ее.

Несколько минут спустя дыхание Санджея замедлилось, и у него начала подергиваться нога.

Я пристально смотрела на наш корявый потолок, почти желая, чтобы меня придавило падающим пластиком. Прошло немного времени, но я все еще была жива и не спала, поэтому, встав с кровати, я пошла на первый этаж и налила себе еще один бокал вина.

Потом я, в бюстгальтере и трусиках, села на стол и стал пить в темноте, думая о том, когда я в последний раз видела Дженни.

* * *

Это было в воскресенье днем, как раз четыре дня назад, и я заезжала, чтобы забрать Майлза, который играл вместе с Сесили. Я постучала, и Дженни, как обычно, крикнула, чтобы я входила.

Я застала ее на кухне, она кидала сырого цыпленка в большую кастрюлю с керамическим покрытием. Кастрюля была белой, как и все остальное на кухне.

– Прости. Это катастрофа, – сказала Дженни, стоя у плиты и глядя на меня через плечо.

Я засмеялась.

– Ты замечательно выглядишь.

– Нет. Но не могла бы ты оказать мне огромную услугу?

– Все, что хочешь.

– Мой телефон лежит рядом с хлебницей. Не могла бы ты взять его и поснимать меня немного? Я пробую приготовить блюдо из цыпленка с луком-шалот, которое хочу сделать гвоздем программы. Но сегодня утром Тиана напомнила мне, что не работает по воскресеньям, – сказала Дженни, имея в виду свою помощницу, обычно игравшую роль папарацци, пока Дженни рассказывала истории из своей жизни, летопись которой она вела на своем сайте.

– Легко, – сказала я. Дженни была скорее привлекательной, чем красивой – у нее были блестящие каштановые волосы, которые она недавно остригла до плеч, и россыпь веснушек на переносице, отчего казалось, что ты смотришь прямо в ее карие глаза, и это, как ничто другое, делало ее особенно фотогеничной. (Славная, именно это слово обычно употребляют, описывая ее тип красоты.) Хотя я не была великолепным фотографом, Дженни много рассказывала мне о композиции, поэтому я была уверена, что один из сделанных мной снимков окажется удачным.

– Ты – просто супер, – сказала Дженни. – Не укрупняй мне лицо. Не нужно ли передвинуть что-нибудь?

На кухонном острове была полная неразбериха: в беспорядке валялась луковая шелуха, брызги томатной пасты еще не были вытерты с мрамора, повсюду были разбросаны веточки неизвестной мне травы. Это было непохоже на Дженни, которая обычно не оставляла после себя даже нескольких крупинок соли, но в тот момент я не думала об этом. Никто не может все время быть идеальным.

– Все нормально, – сказала я, открыв ее телефон и нажав на цифру «семь», чтобы изменилась картинка на экране. Включив камеру, я направила ее на кастрюлю. Дженни учила меня, что фотографии кажутся более правдоподобными, когда человек, которого фотографируют, располагается слегка в стороне. На ее сайте только Сесили разрешалось служить визуальным центром фотографии, потому что Дженни снимала ее сама, и, как она говорила, какая мать упустила бы возможность сфокусироваться на своем ребенке.

– Улыбнись глазами, – сказала я, и она рассмеялась, потому что именно так она всегда говорила, фотографируя меня. Я снова и снова нажимала кнопку камеры, переходя от одного конца кухонного острова к другому, пытаясь в необычном ракурсе и без предупреждения запечатлеть нужный момент.

– Если хочешь, в холодильнике есть чудесное вино, «Sancerre», – сказала Дженни, когда я закончила. Отойдя от плиты, она мыла руки в раковине. – В рецепт входило белое вино. Мне бы не хотелось, чтобы почти целая бутылка пропала даром.

– Как будто я могу от этого отказаться. – Санджей, отправившись в магазин за продуктами, захватил с собой Стиви. Мне еще нужно было подготовить детей к их первой неделе в детском лагере, проверить баланс на нашем банковском счете, заглянуть в свой почтовый ящик и начать писать докладную записку для совещания, запланированного на полдень следующего дня. Но я давненько не пила хорошего вина, и я еще не была готова иметь дело с истерикой, которую, вероятно, закатит Майлз, когда я попытаюсь оторвать его от Сесили и ее «Лего».

Когда я налила в бокал вино соломенного цвета, до меня донесся запах лугов.

– Мм-м, – промычала я, делая первый глоток. – Чудесно. Спасибо тебе.

Дженни, достав из выдвижного ящика деревянную ложку, начала помешивать цыпленка в соусе.

– На здоровье.

– Что поделывает Мэтт?

– Ох, – сказала она, не отрывая глаз от кастрюли. Понюхав цыпленка, она добавила: – На этой неделе он дома.

– Отлично.

Она накрыла кастрюлю крышкой.

– Я тебе говорила, что Соня попросила меня войти в совет Общества обучения детей грамоте?

– Нет. Ха! – Соня недавно получила богатое наследство, такое богатое, что даже у Дженни глаза полезли на лоб, а она с детства не знала ни в чем нужды. Сонин дедушка скопил огромное состояние, а она и ее брат были его единственными наследниками. Соня утверждала, что наследство ничего не изменит в ее жизни, но она перестала работать и вступила в теннисную лигу, а также стала членом советов всевозможных благотворительных обществ в городе. В последнее время мы с ней редко виделись. – Ты хочешь заняться этим? – спросила я Дженни.

– Это важная работа, конечно.

– Дети действительно должны читать, – насмешливо заметила я, хотя моя борьба со Стиви ни к чему не привела.

Дженни начала прибираться на островке.

– Осенью у них намечается очень милое мероприятие по сбору средств, мы с Мэттом участвовали в нем несколько лет назад. То есть это было бы здорово. Но Соня предупредила, что это будет отнимать много времени, мне нужно узнать, сколько именно.

– А можно ли участвовать в работе общества, не заседая в совете? – спросила я, обращаясь скорее к себе, чем к Дженни. Взяться за детскую литературу, даже если я не могла найти в себе силы изложить на бумаге свои задумки, было одним из моих новогодних решений. Год быстро приближался к концу, а я не сделала ни шагу к тому, чтобы достичь своей цели. Но, возможно, волонтерская работа была бы неплохим способом продвинуться вперед и, по ходу дела, восстановить отношения с Соней.

– Я постараюсь узнать. – Перестав вытирать губкой стол, Дженни склонила голову набок и посмотрела на меня. – А что, ты хочешь присоединиться ко мне?

– Может быть.

Она снова принялась вытирать мрамор.

– Знаешь, ты такая везучая.

Сидя на высоком табурете, который, как я случайно узнала, стоил больше, чем все, что было на мне надето, плюс сумочка, которую я повесила на крюк в передней, я прихлебывала прекрасное вино из дорогого бокала, из сервиза, который спонсоры Дженни прислали ей в знак благодарности за то, что она разрешила им разместить рекламу на своем сайте. (То, что компания благодарила Дженни за то, что она позволяла им платить ей, все еще не укладывалось в моей голове.)

– В смысле?

Смахнув крошки с ладони в мусорное ведро, она положила губку в посудомоечную машину.

– Неважно.

– Нет, скажи, – настаивала я. – Я могла бы воспользоваться побочным доходом от того, что я – Пенелопа.

– Ну… – На долю секунды Дженни наморщила нос. – Просто здорово, что ты хочешь быть волонтером, Санджей поддержит тебя, – быстро добавила она. – Я отнюдь не пытаюсь преуменьшить твои проблемы.

Одна из проблем заключалась в том, что Санджей, конечно, поддержал бы мою идею стать волонтером, но, когда после этого я вернулась бы домой, ленч для детей не был бы приготовлен и, несмотря на мою просьбу оплатить счет за воду, покопавшись в почтовом ящике, я нашла бы уведомление о том, что наша постоянная просрочка обойдется нам в дополнительные двадцать пять долларов, что означало бы, что мы должны оплатить счет в ближайшие два рабочих дня.

Поэтому, вместо того чтобы грезить наяву о том, что мой муж страстно прижмет меня к стенке, я фантазировала о том, чтобы заменить его на жену.

Я посмотрела на Дженни, затем на кастрюлю, от которой кухню наполнял запах, как во французском бистро, потом опять на Дженни. Что же тогда делал Мэтт, если не поддерживал ее? Дженни говорила, что он слишком любит после работы возвращаться в чистый дом и к горячей пище, но, если быть честной, я почти не винила его за это. После долгого дня, проведенного в офисе, я устремлялась к тому же, хотя мне хватило бы, если бы кто-то (и не обязательно Санджей) встречал меня у дверей с бокалом только что смешанного мартини.

В чем я никогда не отваживалась признаться Дженни, так это в том, что она казалась мне одной их тех, кто увлечен главным образом своими домашними обязанностями. Я слышала, как Мэтт, вместо того чтобы ворчать на нее по поводу дома, хвалится успехами Дженни – как ей удается делать то, о чем многие могут только мечтать, и что она превратила свое увлечение любимым делом в хорошо оплачиваемую работу. (Если верить слухам, распространяемым в интернете, реклама на ее сайте приносила Дженни несколько сотен тысяч долларов годового дохода.)

Мне так и не представилась возможность осторожно намекнуть Дженни на то, что, на мой взгляд, Мэтт очень поддерживает ее, потому что на кухню примчались Майлз и Сесили, чтобы показать нам больницу для котят, которую они только что построили, а когда они закончили, я быстро допила вино, и пришло время ехать домой и приступать к менее приятным повседневным обязанностям.

Мы с Дженни попрощались на кухне, и все, я даже не помню, взглянула ли я на нее после того, как обняла, не говоря уже о том, что я не обратила внимания на выражение ее лица, пытаясь протащить Майлза за собой через дверь. Он умолял меня оставить его, а я отказала, не дав задержаться даже ненадолго. Потому что было воскресенье, и у нас оставалась куча дел, и я представления не имела о том, что моя подруга нуждается во мне, и что, наспех прощаясь с ней, я в последний раз вижу ее живой.

* * *

Вернувшись на собственную кухню и попивая шардоне по семь долларов за бутылку, я напряженно пыталась вспомнить, что же я упустила. Это была пустая затея, невозможно нажать кнопку ускоренной перемотки в своей голове и мгновенно заметить то, что ты сначала проглядела.

И тем не менее я пыталась. Дженни не ответила, когда я сказала, что отлично, что Мэтт всю неделю будет дома. Тогда я почти не обратила на это внимания. Как и любая другая, Дженни порой без явной причины уводила разговор в сторону.

Будь я повнимательнее, заметила бы я гримасу на ее лице, когда она услышала мои слова о Мэтте? Или, если бы я получше присмотрелась к ней, увидела бы я, что она… прибалдевшая? Именно так действуют болеутоляющие, верно? (В последний раз я принимала что-то посильнее «тайленола», когда училась в средней школе, после того как мне удалили зуб мудрости. Я припомнила фруктовое мороженое на палочке, на котором жила целую неделю, но не смогла вспомнить, как на меня подействовало лекарство.) Не был ли у Дженни чуть остекленевший, заторможенный взгляд? Не была ли ее речь чуть невнятной?

В последнее время она слегка похудела, временами, возможно, была немного рассеянной. Но не похоже, чтобы она принимала наркотики, даже если называть вещи своими именами – ни по воскресеньям, ни в любое другое время.

Более того, я не могла представить, чтобы такой идеально воспитанный, всегда держащий себя в руках человек, как Дженни, злоупотреблял болеутоляющими средствами. Принимать их? Конечно, я знала, что эндометриоз приносил ей адские мучения, хотя у меня всегда создавалось впечатление, что ей хватает назначенных ибупрофена и гормонов. Если она переключилась на выписанные врачом болеутоляющие, почему она не сказала об этом мне? Может быть, проблема обострилась внезапно? Может быть, Дженни стыдилась того, что нуждается в чем-то более сильном, чем лекарства, которые продают без рецепта? Я знала, что она терпеть не могла принимать таблетки.

По крайней мере, так она говорила мне.

Я могла бы подумать, что она не нарочно умолчала о том, что принимает обезболивающие, если бы не бессовестная ложь о ее так называемом счастливом браке.

Не считая намека на то, что Мэтт не поддерживал ее, и то в последний день, когда я видела ее, Дженни никогда не давала ни малейшего повода заподозрить, что жизнь в их блестящем раю полна треволнений. Она терпеть не могла его частые отлучки, но она вела себя так, словно это было неизбежностью в их жизни, а не следствием глубокого разрыва между ними.

В течение всего нескольких часов на смену того, что, как мне казалось, я знала о Дженни, пришли знаки вопроса и неуверенность.

Я опрокинула стакан до дна. Остатки вина, стекая с языка, обожгли мне горло. Я чихнула и закашлялась, отчего у меня защипало в носу, а глаза, все еще мокрые от слез, повлажнели еще больше.

Когда я наконец откашлялась, я сползла со стола и поставила стакан в посудомоечную машину, потому что оставить его в раковине значило бы создать для себя в два раза больше работы. Потом я поднялась наверх и снова легла в постель рядом с Санджеем, который по-прежнему пребывал в нокауте. Небо, должно быть, прояснилось, потому что сквозь шторы в комнату струился лунный свет. Я покрепче зажмурилась, стремясь погрузиться в темноту.

Но спустя несколько минут глаза, как по команде, раскрылись, я никогда быстро не засыпала. Перевернувшись на бок, а потом на живот, я попыталась осознать истину.

Дело было именно в том, что я рассказывала Дженни почти обо всем, а она, как оказалось, не рассказывала мне ничего. Я все еще испытывала злость, но теперь она соперничала с разочарованием и стыдом от того, что я была наивной, думая, что она откровенна со мной до конца. В самом деле я чувствовала себя такой подавленной, как никогда, и это было нелегко для той, кому собственная мать сказала, что недостаточно любит ее для того, чтобы оставаться рядом.

В последний раз, когда я видела Дженни, она встретила меня словами о катастрофе. Возможно, она ничего не подразумевала под этим.

А возможно, подразумевала. А я отреагировала так же, как Санджей, когда тот притворяется, что обращает на меня внимание. «Ты замечательно выглядишь».