Песнь шестая

В камере холодно. Наплевав на охрану, проволоку и решётки, мороз проникает с улицы внутрь. Впрочем, серьёзного дискомфорта Петя не испытывает. Хорошая школа детства. Как и другие бывшие детдомовцы, Павлов давно не замечает перепадов температуры. Обжигающий минус, палящее солнце – всё одно.

С ранних лет во время положенной государством помывки пыталки сажают Петю в ржавую ванну и, не проверяя воды, уходят по делам. Годами мальчишка то парится, то стучит зубами – ни воспитателей, ни даже с определённого времени его самого это особенно не беспокоит. Так – значит так. С первых дней жизни Петя растёт в мире, где бутылочку с молоком протягивают всего один раз, и если ты по какой-то причине не успеваешь за неё ухватиться, завтрак, обед или ужин случается уже только при следующем обходе. В результате перестаёшь обращать внимание на такие мелочи, как дождь, снег, голод или холод.

Петя переворачивается с боку на бок и, поджав ноги, закрывает глаза. Мыслей много, однако среди прочего ему почему-то вспоминается теперь тот далекий день, когда от него отказалась последняя семья.

«Так, а что писать-то?» – подняв голову, растерянно, но и с надеждой спросила заплаканная женщина.

«Пишите: “Заявление”…»

«Посерёдке?»

«Да, вот здесь…»

Победа! – этой возможности Петина мачеха добивалась последние полчаса.

Павлов вспоминает теперь, что в тот день в пять утра сели за стол. Завтрак получился особенным, самым что ни на есть прощальным. Мачеха испекла блины и выставила в вазочке остатки малинового варенья.

«Это ещё к чему?» – протирая глаза, спросил отчим.

«Не знаю, – сердито ответила женщина и тотчас добавила: – Майку надень – невозможно на тебя, жирдяя, смотреть!»

В комнате плакал младенец. Та, что последнее утро считалась матерью, сцедила молоко, подошла к бабушке и, взяв её за мочку, шёпотом перелила в ухо старухи планы на день. Пожилая женщина тяжело вздохнула, перекрестилась и, затолкнув в рот целый блин, осколками зубов принялась перемалывать услышанное.

Ехали без остановок. Три с лишним часа. Один раз та, что всё ещё считалась приёмной матерью, молча протянула термос с японским узором. Не вытаскивая рук из карманов, Петя отказался, но это никого не взволновало. Налив чай в алюминиевую кружку-крышку, приёмная мать передала её мужу, и тот с удовольствием выпил.

В покосившееся здание администрации вошли ровно в девять утра. На территорию бюрократии вступили в тишине и оказались первопроходцами – в коридорах всё ещё горел свет, а сонные тараканы только начинали лениво разбредаться по углам.

«Вот тебе и радость – никаких очередей», – воскликнул отчим.

Приказав Пете сесть, взволнованная женщина несколько раз постучала в дверь и, словно под гильотину, просунула голову в кабинет:

«Можно?»

Там разрешили.

Поздоровавшись, с порога принялись объяснять.

«Даже и не думайте!» – строго ответила чиновница.

«Но я так больше не могу!» – обречённо вскрикнула та, чей муж тотчас закрыл за ней дверь.

Полинявшие шапки положили на колени. Жарко было так, что хоть свитер снимай. На лицах выступили первые капли пота, и в паре глаз – одна на двоих – мелькнула общая молния страха.

«Так, а в чём, собственно, дело, мамаша?» – по привычке, чтобы придать значимости собственным словам, пряча взгляд в документах, спросила чиновница.

«Да во всём!» – поперёк жены ответил муж.

Начали разбираться. Чтобы ни в коем случае не проиграть – сразу на повышенных тонах. Петя сидел за дверью, однако всё слышал. Оказалось вдруг, что от него устали, что с ним тяжело и что даже в школе приёмных родителей никто не предупреждал, что будет так.

«Непросто?»

«Да!»

«А чем вы думали, когда ребёночка брали?»

«Головой!»

«А вы мне тут не хамите!»

«А мы и не хамим! Нам, между прочим, никто не оплатит бензин!»

«Так, давайте по существу! Вы на всех лекциях были?»

«Конечно, иначе как же мы диплом получили бы?!»

«Ладно, продолжайте, так что у вас там с ним не так?»

Ответили не сразу. Сперва перекинулись взглядами… Наверное… Во всяком случае, именно так теперь вспоминается Пете.

«Да всё не так! Всё! После рождения девочки, нашей, кровной, стало совсем невыносимо! Он же просто как робот!»

Мачеха начала рыдать. Чиновница цокнула, упёрлась двумя руками в край стола и, как кран на поршнях, приподнялась. Ещё раз сильно выдохнув, тучная женщина медленно подошла к шкафу с личными делами и спросила:

«Как, говорите, его фамилия?»

«Павлов, Петя Павлов…»

«Продолжайте!»

И женщина принялась объяснять. Старый мотив. Такое бывает. Нередко.

Долгие годы пытаются завести ребёнка, но что-то не срастается. Перепробовав все препараты, отвары, заговоры и методики, отчаявшись уже, идут в детский дом. Когда удаётся усыновить мальчика, все вдруг расслабляются, и (о чудо!) бонусом появляется собственное дитя. Как поступать? Решают, что этого пацана надо бы возвращать.

«Почему?»

«Не полюбили».

«Просто вот так?»

«Ну да…»

«Только ведь есть же, наверное, причины? Наверное, тяжело с ним?»

«Очень!»

«Тогда давайте мы и вашего ребёночка заберём!»

«В смысле?!»

«В прямом! Если вы с приёмным не справляетесь, откуда же мы можем знать, что вам вашего кровного можно доверять?!»

Хороший приём. Этой контратаке чиновниц научили в Москве. Курсы повышения квалификации. В столице с родителями работалось проще, там сирот просто так не возвращали. Авось да небось, возьми да брось – нет, в златоглавой такие фокусы не прокатывали. Всякий раз, когда сюда привозили очередного забракованного пацана, чиновницы с завистью вспоминали о быте столичных коллег.

Повисла тишина. Сидящий за дверью Петя знал, что за такое чиновниц могут лишить премии. По отказникам велась статистика, и время от времени сотрудникам опеки напоминали, что главное, чтобы в этом году вернули не больше, чем в прошлом. Разглядывая закрытую дверь, Петя думал в тот день, что, вероятнее всего, за первые шесть месяцев у несчастных женщин уже перебор.

«Вы хоть представляете, что с ним сейчас происходит?» – бездарно изображая сочувствие, спросила чиновница.

«Взрослые люди, понимаем…»

«От мальчика уже однажды отказались, он всю жизнь прожил в детском доме, мечтал о семье, а теперь вы его обратно возвращаете?»

«Мы его не первые возвращаем! Мы уже третья семья! Слушайте, хватит на нас давить! У вас нет таких полномочий! Мы не справляемся, нам тяжело!»

«А кто говорил, что вам будет легко?!»

«Да он не человек даже! Всё время живёт по каким-то своим странным правилам! Приходит в магазин и требует, чтобы люди соблюдали очередь! Я с ним не могу дорогу перейти! Он согласен только на пешеходный переход, а где я его в деревне высру? Мы иногда километр идём, чтобы дорогу перейти. Он дурак настоящий, понимаете? Совершенно невозможно с ним!»

«А где, кстати, он?»

«Да там, в коридоре, наверное, за дверью сидит…»

«Выходит, уже привезли сюда?!»

«Привезли, конечно, а чего ждать? Мы твёрдо решили!»

«А я не буду от вас заявление принимать!»

«То есть как это не будете? Мы к вам три часа ехали!»

«Да хоть триста три!»

«Слушайте, я не шучу, если вы его не заберёте – я прямо сейчас здесь вот себя убью…»

Взрослые продолжали спорить, а Петя лежал на скамье. И тогда, в здании администрации, и теперь, в местном острожском СИЗО. Суд причастных к его судьбе.

«Сейчас побухтят немного – и разойдутся. Не я первый, не я последний. Вернуть ребёнка в детский дом – дело десяти минут».

«Ну красивый же пацан!» – вероятно, взглянув на фотографию мальчика, зачем-то соврала чиновница.

«Нет!» – спокойно прозвучало в ответ.

В этот момент улыбнулся даже Петя. Он прекрасно понимал, что это неправда. За долгие годы ему объяснили, что он урод. Так же думала и чиновница, но признаться в этом теперь не могла.

Перевернувшись обратно на левый бок, Петя вспоминает теперь, что всё то утро мачеха продолжала рыдать. Тот, кто всё ещё считался его отчимом, вероятнее всего смотрел в потолок.

Слушая, как взрослые ругаются, Петя молчал. Он больше не улыбался и не демонстрировал никаких других эмоций. Петя знал, что сильные чувства – прерогатива взрослых. Едва в детском доме на твоих глазах появлялись слёзы – прилетало наказание. Бывало, конечно, что хлюпали девочки, но и то лишь после краж или драк. Петя на всю жизнь запомнил, как однажды в День аиста (так называли дни открытых дверей для потенциальных родителей/спонсоров/зевак) воспитанников заставили петь. Петру было двенадцать или что-то около того, и, когда вместе с другими ребятами он фальшиво завывал народную песню, растроганные женщины в зале вдруг начали рыдать. Хором. Дети замолкли… Испугавшись, сироты подумали, что делают что-то не так, и прекратили петь. Ещё несколько секунд аккомпаниатор продолжала увлечённо месить клавиши старого фортепьяно, но никто из воспитанников больше не вступал. Заметив это, не человек, но бомбардировщик, учительница музыки пошла на второй круг, и лишь выскочившая из-за кулис директриса заставила подопечных детского дома вновь запеть.

Лежа в камере острожского СИЗО, Петя вспоминает, что бьют не только за слёзы, но даже за спрос. Уже в пять-шесть лет каждый живущий в детском доме ребёнок понимает, что лучше всегда молчать. Вот и теперь, когда полицейские привозят его сюда, он предпочитает ни о чём не спрашивать. Во-первых, здесь не так уж и страшно, во-вторых, Павлов прекрасно понимает, что единственную и настоящую опасность в его жизни представляют только врачи.

«Вы ему еду хоть собрали?»

«Нет, только вещи…»

«Ладно, пишите…»

«Так а что писать-то? Несовместимость характеров?» – спросила приёмная мать.

«Нет…»

«Трудности воспитания?»

«Нет, нужна такая причина, чтобы и нам по голове не надавали! Да и вы ведь, наверное, захотите ещё кого-нибудь усыновить?»

«Скорее всего, да», – осознав, что дело сделано, подключился отчим.

«Ну вот, а если хотите потом ещё раз попробовать – нужно сейчас всё сделать по уму! У вас никто, например, не болеет?»

«Чем?»

«Да хоть чем! Главное, чтобы чем-нибудь серьёзным! Онкологии в семье ни у кого нет?»

«Нет…»

«А может, кто-нибудь умирал недавно?»

«Да, отец мой умер полгода назад…»

«Вот и отлично! Пишите, что в связи с потерей близкого родственника ребёнка возвращаете…»

«Спасибо! Спасибо вам большое! Ну чего ты уселась, Тань, давай пиши!»

Пока там, в прошлом, взрослые продолжают оформлять отказ, Петя возвращается в острожскую камеру и закрывает глаза в надежде, что уже завтра ему всё-таки объяснят, за что он задержан.