Море волнуется раз!

Песнь четвёртая

Как и несколько лет назад, в аэропорту следователей встречает Михаил. Александр хорошо помнит этого добродушного человека. В знак укрепившейся после последнего визита дружбы коллег-москвичей предлагают подвезти не на служебном, но на личном автомобиле. Чтобы пройти к нему, Козлову и Фортову приходится прорваться через оцепление местных бомбил: как Хароны, с протянутыми руками, с брелоками между пальцев, таксисты перетаптываются с ноги на ногу и все как один монотонно мычат: «Другой берег, берём машинку, другой берег…»

Заметив табличку «Туалет», Александр просит дать ему минуту. Зайдя в кабинку, следователь расстёгивает ширинку, но не мочится. Закрыв глаза, Александр сжимает член и думает о жене. Козлов искренне полагает, что если по-настоящему любит Дану, то, даже мастурбируя, обязан представлять исключительно её. В туалет входят школьники, солдаты, но, не обращая на них внимания, левой рукой придерживая щеколду, следователь старается сделать всё быстро и по возможности тихо.

– Ну, как сыграли? – дождавшись Козлова, спрашивает Михаил. Этот вопрос удивляет Фортова, а Александра – нет. Вспомнив эту странную манеру местного следователя изъясняться, Козлов спокойно отвечает:

– Да нормально, Миш, без происшествий.

Михаилу сорок. Некогда надзиратель Острожской тюрьмы, он давно потерял всякий интерес к чему бы то ни было и за годы обнуления ценностей вывел для себя одну-единственную идеальную формулу вопроса: болельщик со стажем, который давно не смотрит матчи любимой команды, всякий раз он интересуется только одним: «Как сыграли?»

«В России прошли парламентские выборы», «вчера были у Петровых»…

– А сыграли-то как?

Свадьбы, похороны, поступления детей в университет, прививки, совещания или выходные дни – о чём бы ни шла речь, ко всему Михаил относится как к игре, и ни к чему всерьёз.

В крохотной «Клио» высокому Александру неудобно. После самолёта болят колени и затекла шея. Пока машина не тронулась, Козлов закапывает глаза. Александр шмыгает носом, и Фортов мажет руки кремом. Лейтенант юстиции немного нервничает, но по всему видно, что он ожидает большое приключение. Фортов волнуется и думает, что попал в интересное место, а Козлов – нет.

По долгу службы Александру нередко приходится бывать в городках, разросшихся вокруг тюрем. Удушающие бесконечностью своих пустырей, неотличимые друг от друга, места эти, как правило, напоминают карцеры без стен. Реальность прописывают без анестезии, ибо всем здесь очевидно, что от повседневности не спастись.

Переведя взгляд на приборную панель, Козлов замечает наклейку, которую видел ещё в прошлый раз, – чуть правее руля красуется герб футбольного клуба «Манчестер Юнайтед».

«У всех теперь свои боги», – думает Александр.

Машина наконец трогается, Михаил делает радио погромче, и юным голосом Андрей Макаревич поёт:

 

Полпути позади, и немного осталось.

И себя обмануть будет легче всего.

От ненужных побед остаётся усталость,

Если завтрашний день не сулит ничего…

 

В городок въезжают после обеда. На одном из перекрёстков Александр замечает ссорящихся в свете фонаря сиамских близняшек. Этих девушек Козлов хорошо помнит, Вера и Любовь – единственная и настоящая достопримечательность Острога.

– Не забыли их, Александр Александрович?

– Разве ж такое забудешь, Миш…

– Вот с тех пор, как вы уехали, рассорились девки вдрызг!

– Почему?

– После присоединения Крыма никак не могут найти общий язык. Одна теперь за Россию, вторая за хохлов. Гавкаются каждый день. Любовь ходит с расцарапанным лицом, а Вера с разбитой губой. Мы все думали, что они помирятся, всё-таки как-никак одно целое, но вот третьего дня Люба притащила заявление – хочет отделиться от сестры…

– Долбанутые, – стряхивая пыль с брюк, с улыбкой вставляет Фортов.

– Да это как посмотреть… – почёсывая руку, с мудростью провинциала отвечает Михаил.

Так завязывается разговор. Хотя всем в машине очевидно, что главная новость теперь одна, местный следователь намеренно говорит о других вещах, оставляя череду подростковых суицидов на периферии беседы:

– А помните, Александр Александрович, у нас там на окраине, возле бензоколонки, храм старообрядческий был…

– Что-то такое припоминаю, да…

– Ну такой, с синей крышей, дальнобойщики ещё вечно возле него парковались…

– Кажется, да, Миш, припоминаю…

– Так вот эта старообрядческая церковь третьего дня проиграла суд церкви православной, и теперь приставы должны забрать из храма частицы мощей святого Афиногена, чтобы передать их в часовенку на территории нашей Острожской тюрьмы, представляете?

– А Кичмана, кстати, туда уже перевели?

– Да! Давно уже этапировали из Москвы. Как и полагается, вашими стараньями присел поближе к дому. Всё-таки грамотно вы тогда всех нас переиграли, Александр Александрович, ой как грамотно! – Михаил лукаво улыбается и смотрит в зеркало заднего вида. Козлов фиксирует эту улыбку и понимает, что здесь его по-прежнему помнят и, судя по всему, обиду всё ещё таят.

– А ещё вот знаете, у нас тут на площади Свободы много лет назад была зарыта капсула времени…

– Нет, Миш, не знаю…

– Ещё в советские времена ссыльные и работники тюрьмы зарыли послание к будущим поколениям, и вот на следующей неделе, аккурат на День города, новый мэр её будет вскрывать. Узнаем, что там нам деды завещали…

Казалось бы, хорошая тема для разговора, но Козлов не отвечает. Посмотрев в окно, столичный следователь думает теперь, что больше всего на свете желает поскорее вернуться домой. Слушать провинциальные анекдоты охоты нет. Более того, проведя в машине всего полчаса, Александр чувствует теперь, как возвращается всё то тревожное и неприятное, что он уже испытывал здесь несколько лет назад. Пространство, лишённое энергии.

Когда подъезжают к общежитию МВД, Михаил вдруг резко бьёт по тормозам и матерится:

– Сука! Сука! Сука!

– Ты чего, Миш?! – двумя руками ухватившись за переднее кресло, спрашивает Козлов.

– Да вот, только что прислали – четвёртая…