Автор «благодарочки» – Борис Геласимов

Чистый кайф / Андрей Геласимов. – М.: ИД «Городец», 2020.

* * *

Треушников Антон, тебе спасибо за то, Что вдохновил на создание этого всего.

За диалог о здоровье – Треушниковой Наталье.

Теперь эта тема в романе Звучит действительно реально.

Вадику QП Карпенко и Грузу Олегу – За то, что помогли создать Ростов будто из лего.

Майку – за образ Майкла, С которого в романе начался весь лайф.

Вникай, Мой самый чистый кайф.

Седому – за помощь по теме зависимости И за поездку в Святогорский монастырь.

О том, как жгли мосты и как бывало жестко.

Виталию Буслаеву – за его воспоминания О лихих девяностых.

За помощь в работе во время тура – Мите Миловзорову, Спасибо, было здорово.

Николаю Дуксину – за все подробности, За сложности, за тонкости концерта в Олимпийской плоскости.

За монастырскую часть, за вдохновение на написание – Спасибо отцу Макарию.

Gazgolder – респект за крутизну, Басте – за «Чистый кайф», «Сансару» и «Мою игру».

За непотопляемый позитив – Ноггано.

Василию Вакуленко – за то, что он такой как есть, Другого нам не надо.

Ростову-папе – за всех его детей.

Рэпу – за то, что он по-лютому продолжает переть!

Часть первая

Пистолетто

Ноябрь 2016, Дортмунд, Германия

На саундчек заявилась полиция с большой собакой. Митя пытался протестовать, но немцы его не слушали.

Овчарка нюхала наши колонки и кофры. Леша Джей нервно хихикал и предлагал показать ей голый зад. Саша лупил по своим барабанам. Аня распевалась. Немцы ждали, когда псина что-нибудь найдет.

Овчарка, конечно, мне нравилась. Я в детстве сам хотел такую. Но сейчас это был беспредел.

– Вы охуели? – задал я невинный вопрос начальнику этой прекрасной собаки. – У нас концерт через два часа. Последний концерт в туре.

Щуплый Джей, всегда готовый умереть за свободу, выкрикнул что-то злое и радостное из-за своего пульта. В шестидесятые он бы точно мутил где-нибудь в Боливии с Че Геварой и его братвой, однако припоздал родиться и стоял теперь против мировой тирании в одного.

– Дословно переводить? – вежливо спросила у Мити нанятая им девушка из местных русских.

– Нет, – сказал он. – В общих чертах.

Оказалось, что полицию вызвала хозяйка зала.

– Как так? Зачем?

– Имеет право, – пояснил через переводчицу герр полицист. – Это ее собственность.

– Митя, – с чувством сказал я. – Мы ее чем-то обидели? Или она видела у музыкантов дурь?

– Если бы видела, – резонно ответил он, – собака бы уже чего-нибудь нашла.

С этим нельзя было не согласиться. Псина спокойно сидела посреди сцены и улыбалась во весь свой овчаркин рот.

– Тогда пойдем к этой фрау, – объявил я. – Пусть объяснит за кипиш.

Фрау сидела посреди огромного офиса, который больше походил на гараж. Во всяком случае, рядом с ее столом был припаркован зачетный спортбайк. Еще один мотоцикл стоял у нее за спиной. По ходу, она сюда прямо на них и въезжала. Половину стены слева от фрау занимала широченная гаражная дверь. Повсюду висели фотки боксеров и бойцов ММА с разбитыми рожами. Одна такая фотка стояла перед хозяйкой на столе. С нее улыбался пацан лет восемнадцати, державший над головой чемпионский пояс.

– Митя, мы что, в боксерском клубе выступаем?

Он заторопился:

– Ты знаешь, она сама на нас вышла. Мы начали подбирать залы, позвонили паре владельцев, но тут она предложила свой.

– И чего?

– По цене было пиздец как круто.

– Стопэ, братан, – сказал я. – То есть фрау хотела, чтобы я читал у нее свой рэп, сделала большой скидос по аренде, а потом сама же пригласила ментов?

– Толян, я понимаю – нестыковочка получается, но давай, может, у нее спросим.

Я посмотрел на фрау, которая, скрестив на груди руки, спокойно дожидалась, когда мы заткнемся и поговорим с ней на ее языке.

– Давай, – сказал я.

– Госпожа Штайнбах, – начал Митя, глянув на переводчицу. – У нас, кажется, возникло недопонимание…

– Попроси их уйти, – сказала вдруг немочка по-русски, глядя на меня сквозь огромные темные очки и не дав нашей переводчице даже приоткрыть рот.

Мы с Митей переглянулись, и я кивнул. Когда они вышли, русская фрау за столом закурила и молча уставилась на меня.

– Ну? – спросил я через пару секунд этого молчания.

– Что «ну»?

– Может, объясните свои непонятки?

Она усмехнулась, выпуская дым:

– А я-то с чего буду объяснять? Это же ты ко мне пришел. Сам и говори.

Я хмыкнул и плюхнулся в широкое кресло напротив нее.

– Хорошо. Вы так со всеми музыкантами поступаете?

– Как?

– Полицию вызываете для обыска перед концертом.

Она подумала секунду и помотала головой.

– Нет, только с тобой.

– Да? Это почему, интересно?

Она пожала плечами:

– Потому что ты первый музыкант, который здесь выступает. У меня, вообще-то, боксерский клуб, если ты не заметил.

Она обвела рукой фотки на стенах.

– Послушайте, – начал я. – Митя мне только что сказал, что вы сами предложили…

– Я слышала, что он сказал, – перебила она меня. – Толик, я не глухая. А вот ты, похоже, слепой.

Фрау сняла свои темные очки, закрывавшие половину лица, и слегка наклонила голову набок.

На меня смотрел человек из такого далекого и такого невозможного прошлого, что поверить в это мог бы, наверное, только вконец обдолбанный нарик.

– Не употребляешь больше? – спросила она. – Я ведь из-за тебя одного полицию вызвала. Мне тут проблемы ни к чему.

– Майка… – выдавил я. – Ты как это?.. Ты откуда?..

* * *

Тогда в Ростове, больше двадцати лет назад, из-за Майки замутилась реальная жесть. Память о ней вытравливал годами. Теперь все это, конечно, нахлынуло.

В отжившем, сука, сердце ожило.

Поэтому концерт пролетел как в тумане. Мы работали четко, все шло своим порядком, но перед глазами мелькали не только руки всех этих ребят из фан-зоны.

Я снова видел дебильного Майкиного брата Дёму, перепачканного в чужой крови Вадика, ростовскую братву девяностых, рыбок пираний в городском бассейне и маму со шприцем в руке.

Все это перемежалось образом новой немецкой Майки – с мотоциклами, боксерами и фоткой ее сына на столе. Она им очень гордилась. Это я понял. Майкин сын – чемпион. Этого она и хотела от жизни. Чемпионства.

А нас держала за лохов.

Но ментов местных вызвала, конечно, чтобы отомстить.

Того, что я с ней тогда сделал, не прощают. Никто бы не простил.

– Бля! Держи его! – заорал вдруг из левой кулисы Майкл.

Вот тут я вернулся в реальность. По сцене ко мне бежал толстый немец в белой футболке, а наперерез ему летел Миха. У немца рожа счастливая, он чует – сейчас будет тачдаун.

Но нихуя. От Майкла не убежишь. Он не таких ловил.

Бум! Столкнулись как два хороших регбиста. Зал заревел.

Надо бы спецом время от времени выпускать такого кабанчика. Народ любит махач. И Майклу тут равных просто нет. Сколько он их отпиздил, пока не присел за случайное убийство?

– Толян, прости, больше не повторится!

Да нормально все. Я читаю. Даже не сбился с дыхания. Главное – про Майку и про Ростов перестал думать.

Фан-зона поняла, что трек последний, и завела свое:

– Бу-стер! Бу-стер! Бу-стер!

Это значит – пора валить. Стартовый ускоритель свою задачу выполнил.

По пути со сцены заплутали чутка. Митя какой-то поворот перепутал, и мы залетели в тупик с огромными кофрами.

– Митя! Сусанин, бля!

Снаружи оказалось прохладно – почти декабрь. Воздуху на пороге маханул с духоты – как водочки уебал.

– Успеем?

– Конечно, Толян! Я водителю сказал, чтобы пёр под двести.

– А камеры на дорогах?

– Заплатим все штрафы, не проблема. Вылет через полтора часа. Должен успеть.

Я упал на заднее сиденье. Литовец наш за рулем смотрит на меня в зеркало.

– Ну что, Шумахер? – Я ему подмигнул. – Давай, братишка, жми на свою педальку. Меня дома ждут.

И он нажал. Минут через пять этой гонки по ночным улицам у меня в кармане ожил телефон.

– Привет, папа! – с экрана засветилось лицо дочки. – Как дела?

– Нормально, родная. Ты почему не спишь?

– Я уже легла, но потом придумала для тебя новое имя. Захотела сказать.

– Да? Ну, говори.

– Ты Папа-скайп.

– Ух ты…

– А еще Папа-фейстайм.

– Ничего себе…

– И Папа-вацап!

У нее лицо счастливое, как на днюху. Конечно… Сама такое придумала.

– По-моему, отличные имена.

– Правда? Тебе нравятся?

– Просто огонь.

– Я тоже сочиняю! Как ты!

– Нет, родная, ты намного круче. Мне такое не придумать ни в жизнь. Я тупой, ты же знаешь.

Она засмеялась, поцеловала ладошку и ткнула ею в экран.

– Пока, папа! Мы тебя ждем.

– Спокойной ночи. Утром приеду.

Я убрал телефон, отвернулся к окну и снова стал думать про Майку. Теперь про нее уже невозможно было не думать.

И про Ростов.

* * *

Май 1996, Ростов-на-Дону

В Чечне дело к тому времени шло на спад, но пацанов битых по ростовским госпиталям было еще навалом. Когда мы вышли из перевязочной, у двери их толпилось человек пятнадцать. Ждали своей очереди. У кого рука, у кого нога, у кого что. Перед отцом расступились молча, никто по уставу не приветствовал. На районе рассказывали, как офицеры в Чечне лютуют с солдатами. Понятно, что особой любви к звездам на погонах тут не наблюдалось.

– Ты куда? – буркнул он, увидев, что я повернул направо. – Выход не там.

– К Тагиру в палату зайду. Я обещал.

– Я тебе зайду! – Он схватил меня за рукав и потащил влево по коридору. – Я тебе так зайду – вторую руку лечить придется! Ты меня понял?!

Пацаны у перевязочной покосились на нас, однако ни зависти, ни сочувствия в их взглядах я не заметил. Офицерский сынок для них был такая же мерзота, как сам офицер, если не хуже. Капитана РВСН в отцы себе точно здесь никто не хотел. Генерала, наверное, еще можно было, но и генеральских детей, начиная с девяносто четвертого, в Чечне тоже побило немало.

За воротами госпиталя нас с товарищем капитаном терпеливо ожидал целый табор солдатских мамок. Кое-кто из них был с детьми. Мелких они притащили с собой со всех концов необъятной, видимо, чтобы разжалобить выходящих из госпиталя офицеров. А может, просто дома оставить не с кем было. Неизвестно ведь насчет папашек всех этих битых пацанов – мамка, она и есть мамка, она по-любому ждать и рваться к тебе будет, из Тюмени в Ростов пешком по шпалам пойдет. А папашка морду пузырем надул – и в сторону. Ему – что есть сын, что нету. Призвали его там защищать конституционный строй, не призвали – это его проблема. Не в то время родился, надо было головой думать.

Так что мужичков среди этого табора особо не замечалось.

Но моему товарищу капитану вся эта компания была абсолютно до звезды. Он к ним привык уже, к этим мамкам, за годы долгой и суровой службы. У какого КПП их нет?

– Слышь, – говорит он мне и резко так за рукав останавливает. – Я не понял – у тебя кто отец?

Я стою перед ним и думаю: «Та-ак, у нас теперь еще и с памятью проблемы».

В соседней палатке с пивом Юру Шевчука включили про осень.

– Ты бы завязывал пить, – говорю, – товарищ капитан. А то гнать уже начал даже не по синьке.

– Рот закрой, – это он мне. – Ты, если что, помни – кто отец твой.

Я говорю:

– Я помню. У нас тут у всех Ростов – папа. Если что.

Он мне на это хотел по уху зарядить, но тут его настигли мамки. Они, в принципе, сразу к нему двинулись, когда мы из ворот вышли, однако товарищ капитан был так увлечен вопросами выяснения родства, что подхода женских вооруженных сил не заметил.

Вооружены они были чумазыми детишками, пакетами с едой и фотками своих пацанов, которых не выпускали к ним из госпиталя. Шевчук невдалеке продолжал лирическую тему про осень.

– Товарищ офицер! Товарищ офицер! – загомонила эта не большая, но сплоченная бедой армия.

Если бы Николаевна не грузила меня с детства уроками музыки и своим дебильным аккордеоном, я бы точно заделался в художники. Особенно если бы еще рисовать умел. Потому что здесь перед госпиталем нас окружили такие мамочки, такие лица, что бедный Рембрандт, или кто там, удавился бы от зависти в своей Голландии.

Деревенские перемешались с городскими, молодые со старыми, красивые со страшными, и все оказались такими молодцами, что товарищу капитану не то что слинять – ему продохнуть не осталось мазы. Они реально были самых разных возрастов. У одних в этом госпитале парился уже третий или, может, четвертый пацан, у других, по ходу, первенца загребли. Да не просто загребли, а сразу на войну пристроили. Пока он детство еще не забыл – когда автомат был деревянный, штаб – здоровский, враги – немцы, а «войнушка» означало совсем не то, что теперь. И от нее было весело. Во всяком случае, ни зачисток, ни отрезанных голов, ни раскатанных танками в лепешку человеческих тел. На такое у пацанов за гаражами никакой фантазии бы не хватило. Жизнь, как выяснилось, игры складывает намного круче.

Мамки попроще вели себя гораздо бойчей. Они осадили моего товарища капитана плотным кольцом, и дамам поинтеллигентней оставалось только тянуть свои фотки через их головы и плечи. Это не всегда нравилось передним мамкам, поэтому пацаны на снимках из второй линии время от времени летели в ростовскую пыль.

Товарищу капитану надо было радоваться, что его окружили одни приезжие. Если бы у госпиталя собралась такая же толпа местных женщин, явившихся к своим битым ребятишкам, тут не только одинокому офицеру – тут и целому КПП досталось бы на всю оставшуюся жизнь. Снести бы, может, его не снесли, но помяли бы тех, кто внутри, основательно. Хорошо хоть больничка рядом – подлечили бы сразу, если что. Это еще не учитывая подмоги ростовских бабуль. Это если они дома останутся. За внучком не придут. Потому что, если придут – тогда точно всем геройская смерть.

– Товарищ офицер! Володя Синичкин, Майкопская бригада! Скажите – как он?!

– Сеня Смирнов! Петроковский полк!

– Леша Потапенко! Можно к нему?!

– Толик!.. Толик!.. Толик!..

Мамки кричали так громко, что фамилия Толика никак не долетала из задних рядов, и от пацана оставалось одно имя.

– Женщины!!! – заорал наконец в ответ мой товарищ капитан. – Не наседаем, женщины! Базар прекращаем!

Они смолкли.

– Объясняю: к этому госпиталю я не имею ни малейшего отношения! Про ваших сыновей ничего не знаю, но могу вас уверить, что об их здоровье заботятся лучшие специалисты. – Он обвел командирским взглядом мгновенно притихшую толпу. – Все понятно?

Одна из них как школьница подняла руку и смотрит на него испуганно – боится, что накричит.

– Слушаю вас, – разрешил он.

– Нам ведь не говорят ничего, – заторопилась она. – И к ребятам никого не пускают. Мы не знаем, что там и как. Спасибо хоть от ворот не гонят. А на вас – погоны…

Этим она его проняла. Тон вдруг сменил на человеческий.

– Поймите, женщина, я зашел в госпиталь по личному делу. Семейные обстоятельства…

– У нас тут у всех семейные обстоятельства, товарищ офицер. Семейные – дальше некуда. Вы посмотрите на сына моего, может, узнаете? Может, видели сейчас там? Мне бы знать – ходит он или нет хотя бы.

Она протянула ему фотку, и все остальные как по команде протянули свои.

– Нет, – он покачал головой и снял фуражку. – Вашего я не видел, простите.

Когда отошли чуть подальше, он фуражку снова себе на башку приспособил. А так порядочно шел с ней в руке, репу поглаживал. Видно было, что западло ему стало перед мамками. Хоть и капитан. И вроде как фасон держать должен.

Тут я, конечно, не удержался.

– Вот видишь, – говорю ему. – Ты насчет отцовства кипишил, сына хотел, а там у них вон сколько сыновей в больничке бесхозных. Выбирай – не хочу. Покоцанные, правда, чутка.

Он остановился и смотрит на меня.

– Ты дурак, нет?

Я говорю:

– Конечно, дурак. Интересно – в кого только.

Он усмехнулся так криво и головой покачал:

– Ну, уж по-всякому не в Тагира.

После этого до самого дома мы с ним уже не разговаривали.

* * *

Отца я впервые увидел, когда мне исполнилось семь. До этого был чеченец Тагир. Как так получилось и откуда он возник между отцом и отцом – мама никогда не говорила. Мы с братом тоже особо не спрашивали. Тагиром нельзя было не восхищаться, невозможно было не любить его, а когда кого-нибудь любишь, разве будешь спрашивать – откуда ты взялся?

Когда вернулся отец, Тагир, не сказав ни слова, просто встал и ушел. Он всегда так поступал. Твердо и ясно. И бесповоротно. Сколько я его потом ни искал – бесполезно. Никакой ниндзя так не исчезает. Хоть обычный ниндзя, хоть черепашка. У нас с братом их игрушечных три штуки было. Тоже пропадали время от времени. То Рафаэль, то Микеланджело. Но потом обязательно находились. А тут – ни в какую.

И вот сегодня в госпитале вдруг Тагир. Идет по коридору навстречу такой, улыбается. Я думал – это мне от боли показалось. Или от их колес. Но нет, ни фига. Обнял меня осторожно и даже отцу руку пожал. Сказал: «После перевязки зайди ко мне в палату».

А я не зашел. Товарищ капитан не пустил.

– Ты это, – заговорил он на подходе к дому. – Мне-то ладно про свой огнестрел пургу гонишь, а вот с Николаевной как разойдешься? Думаешь, она поведется на твой прогон насчет ружья у друга на даче?

Здесь он был прав. Меня и самого это напрягало по дороге из госпиталя. Потому что с Николаевной лучше было не шутить. Правда о том, что произошло, разумеется, исключалась, а любой развод она выкупала на раз. Серьезные дяди из фильмов про ЦРУ должны были толкаться не у себя в Лэнгли, а у нас на лестничной клетке, чтобы заманить ее на работу. Никакой детектор лжи им больше бы не понадобился. Датчики, психологи, аналитики – все это детский лепет по сравнению с ней. У Николаевны был нюх. Она отличала вранье по запаху. Так что здесь получалась испанская вилка. Правду сказать было нельзя, а соврать невозможно.

– Намутим чего-нибудь, – сказал я товарищу капитану, входя в подъезд. – Ты главное веди себя поестественней.

Отец кивнул и зашагал следом за мной по ступеням. Первым в квартиру он заходить не хотел.

После семилетнего своего отсутствия и безраздельного царствования Николаевны в нашей с братом жизни он не то чтобы опасался ее, но предпочитал избегать спорных моментов. С ней считались не только у нас во дворе. В принципе, весь Рабочий городок знал, что ее лучше не тревожить.

Николаевна, Бабуля, Большая Ба – званий на районе у нее хватало, и каждое из них она несла с гораздо большим достоинством, чем товарищ капитан свои звездочки. Габаритов она была самых минимальных, чуть более полутора метров от пола, но «Большую Ба» никогда не принимала за насмешку. Во-первых, легкая ирония в Ростове – это признак настоящей любви и всеобщего уважения, а во‐вторых, там внутри своего крошечного тела она была настоящий гигант. Геракл старушечьего царства. Разница между видимым и невидимым в ней легко могла ввести в заблуждение неосторожного бедолагу, и тогда участь его становилась плачевной.

Лет пять или шесть назад Николаевна увидела однажды с балкона, как троица местных упырьков потащила за гаражи свою четырнадцатилетнюю ровесницу из соседнего дома. При этом намерения у них были явно не детские. Бабуля с ходу прихватила толкушку для пюре и уже через пару минут расколотила ею лицо одного из любознательных сластолюбцев в кровавое месиво. Ее метод заключался в отказе от всяких прелюдий. Она никогда не кричала, не угрожала, не предупреждала и не пыталась удержать злодея от того, что он задумал. Она просто появлялась из ниоткуда, а затем сильно и точно била в лицо. Как Бэтмен, но только с толкушкой. И это производило впечатление.

Когда тем же вечером мамаша бедолаги нагрянула к нам с жесткой предъявой, Николаевна, успевшая настряпать блинов для нас с братом и для обиженной девчонки, сначала приняла ее всем сердцем. Она не сразу поняла, кто это. А когда разобралась, прихватила за обесцвеченную химку обеими руками в муке и стала тягать по прихожей из стороны в сторону, приговаривая: «Это ты, значит, сучка, такую тварь на свет родила».

Тем и закончилось. Посрамленная защитница упырька забыла о своих предъявах и думала, как бы самой отойти без потерь, а мы втроем стояли на пороге кухни, глазели на этих титанов рестлинга, и в руках у каждого из нас был самый вкусный в Ростове блин – у меня с медом, у брата с маслом, а у девчонки с малиновым вареньем. От масла и меда, она сказала, ее пучит.

Короче, правду насчет моего простреленного плеча Николаевне говорить было нельзя. Она бы немедленно отправилась восстанавливать справедливость, и это кончилось бы неизвестно чем. Вернее, известно чем, но от этого на сердце становилось совсем тревожно. Врать тоже не имело смысла. Тупняк с Большой Ба не прокатывал. Оставалось одно.

Надо было сделать, как она любит.

* * *

Ноябрь 2016, Дортмунд

Аэропорт оказался почти пустым. То ли Шумахер мой перестарался, и мы приехали слишком рано, то ли немцы по ночам очкуют летать. В любом случае до посадки на рейс особо занять себя было нечем, и я снова соскочил мыслями на Майку. Если бы не она, плечо мне тогда в девяностых скорее всего бы не прострелили.

В кафе негромко играла песенка «Мэкки-нож» на немецком. Забавно, как американцы отжимают по всему миру зачетные ништяки и присваивают их себе – будто там и лежало. Изначально-то эта вещь действительно звучала по-немецки. Ее, сука, придумали на немецком языке. А вот теперь – нет. Сплошной Луи Армстронг.

И немчура в пролете.

– С вас восемь евро пятьдесят центов, – по-русски сказал мне официант почти без акцента.

Умеют они нашего брата определить.

Николаевна эту музыку очень любила. Когда вручила мне дедовский аккордеон, хотела, чтобы я непременно зонги из «Трехгрошовой» научился играть. А на улице – лето. И занавеска на балконной двери пузырем. И мне десять лет. Пацаны под балконом орут: «Толян! Выходи!» Но я, сука, разучиваю Курта Вайля. Бабуля со своим недреманным оком сидит рядом, и ее нисколько не парит, что там за жизнь происходит во дворе. Все правильно – это ведь не ей кричат. Я жму на клавиши с надеждой, что они отвалятся, и думаю: «Блин, когда же ты помрешь?» А она в ответ на мои мысли: «Толик, у тебя всегда будет в жизни кусок хлеба».

Натерпелась в Киеве во время войны. Наголодалась.

Ну и повидала, конечно, там всякого. Но меня все равно немецкую музыку заставляла разучивать. Простила, видимо, немцам. Хотя, может быть, «Трехгрошовую» она любила именно из-за того, чего навидалась под ними в Киеве. Понятно, что бандитам и жульбанам в тот момент было самое раздолье. Прессануть немчуру и тех, кто вокруг них терся, получалось вроде как доброе дело. Хочешь не хочешь, а вот ты уже и герой для Родины. Отсюда романтический ореол, блатная романтика. Да тут еще и музыку про бандитов знатную этот самый Курт Вайль написал. Хоть и немец. Вот и попал Толик.

Сиди разучивай «Мэкки-нож».

Большая Ба, вообще, могла стать зачетным эмси. И на районе она была не одна такая. Если кто хоть раз бывал на ростовском рынке, тот знает, что здесь у каждой бабушки свой флоу. Эминем – не Эминем, Тупак – не Ту-пак, но нынешний рэперский молодняк любая бабуля с Ростова легко может задвинуть. У них, в отличие от этих глупых пацанчиков, есть вполне конкретная цель – продать тебе не жменю семян, за которыми ты заскочил, а ведро яблок, да мешок капусты в придачу. И поэтому у них такой флоу, что только в путь.

Очарованная бандитами своей лихой киевской юности, моя эмси Бабуля придумала для меня отморозка Пистолетто. Те ее жульбаны, прессовавшие в свои времена фашистов, ходили только с карманными стволами, и эти волыны крепко засели у нее в памяти. Так или иначе, но любой мой трек от лица балбеса Пистолетто Большая Ба всегда ждала и слушала с особым вниманием. Он ей нравился, этот дуралей. Особенно если у меня получалось круто. В этом смысле Пистолетто меня выручал не раз. Суровое сердце Николаевны таяло от его бандитских историй.

* * *

Май 1996, Ростов-на-Дону

Короче, в подъезд мой товарищ капитан вошел с подстреленным Бустером – и даже не с Бустером, а с Бустером Хрю, потому что в комнате у меня круглый год был настоящий свинарник, – но вот на площадку нашего этажа он поднялся уже с комментатором Пистолетто. Во всей его, сука, красе. И красавчик Пистолетто готов был все откомментировать. Мутация ломанула быстрее, чем у сэнсэя Хамато Йоши, когда он превратился в могучую и мудрую крысу по имени Сплинтер. И никаких мутагенов не понадобилось. Жаль только, что товарищ капитан не стал черепашкой-ниндзя. Так бы мы вообще зажгли.

Хотя и без этого получилось нехило. Пистолетто умный, Пистолетто все грамотно изложил. Разложил как в магазине по полочкам. Начал тонко, сделал тактический заход. Рассказал про белый «мерс», из-за которого на районе уже не одного крутого пацана положили. Потому что какому решале не захочется решать свои вопросы в такой тачке? Ясно же – всем захочется. Вот и везут на кладбище этих решал одного за другим. А на «мерсе» дырки латают. Но тачила от этого еще круче в цене. Хочешь уважения на районе – поимей белый «мерс». Вот и носится смерть по Ростову – белая, красивая, как океанский пароход. Сядь в нее – и умчит, куда белый кит не уносил капитана Ахава. При этом среди пацанов помельче тоже волнение. Стволов пока нет, чтобы принять участие, но на минутку присесть хотя бы в это белое чудо желание сильное имеется.

И Пистолетто присел.

Потому что вся компания – и Жора, и Банкок, и даже Купэ – в один голос кричала, будто у «мерса» имеется особая сила. Кунг-фу, может, и не овладеешь, но попроще задачи вполне могут решиться. Лавэшка, к примеру, валом пойдет. Или недотрога Полина из музыкалки даст наконец.

Кричать-то они кричали, но присесть в «мерс» у них, сука, яиц не хватило. А Пистолетто – крутой. Пистолетто надо думать о своем положении. И о Полине. Поскольку кто Полину завалит, у того на районе особый статус. Отсюда и возникло движение. Отсюда и пошел замес.

Пистолетто утречком вышел прогуляться, потому что он заботится о своем здоровье, – и гля, что у нас тут стоит. Прямо у пивной палатки. Как ни в чем не бывало. Как будто оно так и надо. Правильно – это ростовский Моби Дик. Белый кит Рабочего городка. А в нем у нас кто? А в нем у нас никого. Экипаж покинул судно по своим срочным экипажным делам. Ну и на здоровье. Нам надо-то всего пять минут. Нам даже четыре хватит.

Пистолетто тянет за ручку – и шо? Задняя дверь открывается. Прямо как в сказке про ту девчушку, которой дали погонять тыкву заместо кареты, а до этого случая масть ей совсем не шла. Пистолетто садится на роскошную кожу. Пистолетто вдыхает запах правильной жизни. Пистолетто доволен. Сейчас он зарядится нужной энергией, как те банки с водой, что заряжает из телевизора добрый доктор Алан Чумак. И тогда – держись, Полина.

Но что мы имеем вместо хорошей и полезной энергии? Двух симпатичных крепких братков, залитых в тугой «Адидас». И по их виду понятно, что Пистолетто на заднем сиденье в их планы не входит. У них другие задумки.

Они садятся в «мерс» и начинают тереть за какие-то стрелки. Им надо проехать через пост ГАИ, при этом не спалиться со стволами. Пистолетто лежит на полу, покрытом отличным немецким ковриком, и хладнокровно прикидывает свои шансы. Пистолетто умный. Его так просто не возьмешь.

– Братва, – говорит он, появляясь у них за спиной. – Не надо так напрягаться. Пистолетто поможет вам с «плетками». Он пронесет их мимо поста через лес.

Братки слегка бьют Пистолетто, перегибаясь через спинки своих сидений, но это не суть. Главное, что они находят его мысль интересной. И вот Пистолетто мчит в белом «мерсе». И это вовсе не та прокачанная тыква, которая в самый важный момент окажется вдруг голимым бутором. Это гордость немецкого автопрома и всего Рабочего городка. Пистолетто наливается положительными флюидами, как тот сочный фингал, что сияет у него под глазом.

За полкилометра до поста братва высаживает его. С двумя стволами в большом, как портфель, царском барсетосе Пистолетто пробирается через лесополосу. Все идет по плану.

Но вдруг какие-то мрази на убитой «шестерке» вылетают из-за кустов и таранят Пистолетто, как тот бык – несчастного матадора. Пистолетто расстроен. Мрази свалили. Он даже не может ни в кого пострелять. Ему плохо. Лесополоса куда-то плывет. Но Пистолетто – ровный пацан. Он должен дойти по-любому. Даже если не соображает совсем ничего. Пистолетто теперь боксер, которому прилетело. Как наковальней долбанули по тыкве. Не той тыкве, что прокачали для девчушки-лузера, а той, что у Пистолетто обычно работает как часы. Но сейчас почти не работает. Еле-еле соображает. И все же Пистолетто идет.

Он выходит на пост ГАИ, где менты вовсю шмонают братву на «мерсе». Братки делают ему сигналы бровями, что он, мол, напрасно сюда пришел. Но тыква у Пистолетто теперь совсем плохая. Он улыбается. Он доволен, что нашел своих.

Ментам не нравится внешний вид Пистолетто. Им кажется – он вот-вот помрет. А у себя на посту им жмура не надо. Никто не хочет такой геморрой. Они вызывают «скорую» – пусть лучше двинет кони у них. Врачи забирают Пистолетто. Братва с тоской смотрит на свой барсетос.

Но «скорая» тоже, оказывается, непростая. Никто ее, конечно, как тыкву, не заколдовал, однако шмали в салон напихали достаточно. То есть она только выглядит как «скорая». Ну, пациентов иногда везет для прикрытия. А так – служит средством наживы для главного врача и его поделов. Время-то сложное. Кризис в стране.

И в этот раз, видимо, много везли. Потому что через два или три километра из леса выскакивает та самая убитая «шестерка». А в ней те самые мрази. И хотят они то, что везут алчные медработники. Но на борту – Пистолетто с барсетосом братвы. И у него свои вопросы к мразям.

«Шестерка» начинает прижимать «скорую» к обочине. Мрази показывают в окошко стволы. Медицина перепугалась и готова отдать товар. Но Пистолетто – ровный пацанчик. Он вынимает обе «плетки» из барсетоса и просит доктора приоткрыть заднюю дверь.

– Только не сильно открывай. А то у меня голова кружится.

И как залудил с обеих рук в лобовуху.

«Шестерку» кидает влево, потом вправо. Потом они начинают шмалять в ответ. Пистолетто лупит, пока не кончаются обе обоймы, и тут прямо позади «шестерки» как белое чудо всплывает «мерс». Волны от него раскачивают «жигуль». Тот болтается из стороны в сторону на этих волнах как щепка. Мрази тушуются, машина им очень знакома. К тому же они не в курсе, что братва без стволов. «Шестерка» ныряет в кусты. Пистолетто опять доволен. А простреленное плечо – это ерунда. Заживет как на собаке.

Пока я все это излагал, отец по-тихому свалил на кухню. Ему были непонятны наши с Бабулей приколы. Он не врубался ни в рэп, ни в придуманных людей. Но Николаевна заценила мой фристайл. Причем настолько, что правда ее уже не волновала.

– Запишешь все это? – спросила она, когда я выдохнул «раунд» и замолчал.

– Конечно, Ба. Только поесть дай. Блинчиков охота.

* * *

Ноябрь 2016, Дортмунд

Юля позвонила, когда объявили посадку на рейс.

– Ты знаешь, я все посчитала, – сказала она. – Получилось четыре.

Официант мельком глянул на мою озадаченную рожу и тут же поставил свою тарелочку с деньгами на место.

– Нет, нет, забирайте, – кивнул я ему. – Что четыре?

– Четыре дня. За этот месяц ты провел дома целых четыре дня. Это рекорд.

– Слушай, тут на посадку зовут. Давай утром переговорим. Я прилечу, выспимся – и поговорим… Ну, или не поговорим. Просто забудем об этом.

– Даже когда у твоих музыкантов выходной, ты все равно сидишь на студии.

– Родная, ну вот сейчас реально некогда.

Я шел уже к выходу на посадку. У стойки толпились маленькие пожилые китайцы в ярких панамах. На хрена им панамы, когда на дворе почти зима, – это была китайская военная тайна.

– Тебе всегда некогда. Дети и вправду скоро будут узнавать тебя только по аватарке в вацапе.

– Слушала наш разговор с Лизой?

– Нет. Она после твоего звонка пришла ко мне в спальню. Очень грустная, между прочим. Никак не могла уснуть.

– А сейчас?

– Сейчас спит.

– Ну и ты ложись. Я к утру буду.

Девушка за стойкой взяла мой посадочный, ловко оторвала корешок и пожелала счастливого пути. В трубе к самолету плотной стеной стояли китайцы.

– Ну что, братва? – сказал я им. – Поехали заселим Россию?

Настроение хотел слегонца подправить. А то приуныл что-то.

Они заулыбались, вежливо закивали, откуда-то спереди донеслась русская речь: «Толя – красавчик!»

Слава Богу, не одни китайцы в Москву летели.

На экране телефона беззвучно засветилось: «Митя».

– Я успел, всё в поряде. Не могу сейчас говорить. Китайские шпионы кругом.

– Толян, у нас тут это… Майкла в полицию увезли.

– Да ты гонишь! За что?!

Я остановился, не дойдя метров пяти до распахнутого самолетного люка.

– Тот чувак кони двинул.

– Какой чувак? При чем здесь Майкл?!

– Чувак, который на сцену запрыгнул в самом конце. Майкл его прижал немного, пока вниз тащил, ну и тот, короче, помер.

– Блин!

– Может, инфаркт… Или еще что. Ты, в общем, лети домой – мы разберемся.

– Да какой лети!

Я развернулся и ломанул против течения к выходу. Китайцы только успевали отскакивать.

* * *

По жизни иногда задумываешься о странных вещах. Причем в самый неподходящий момент. Я возвращался на такси из аэропорта и пытался вспомнить лицо этого заскочившего на сцену немца. Какой он был? Молодой? Старый? На фига его понесло через ограждения? Скорее, все-таки молодой. Старик на сцену не прыгнет.

Под мелькание уличных огней за окном припомнил своих покойничков – тех, кто ушел рано. Не дотянул, не долетел, не допел. К тридцатничку я уже многих подрастерял. Они одно время как сговорились. Чуть не в стаю собрались и двинули куда-то в теплые края. Так-то понятно, конечно, почему это происходит, только жалко, что рано. Работает человек, живет, копошится чего-то, результатов ждет, но насчет плодов зрелого возраста ему говорят – извини, обломись. Урожай вроде поспел, и всё собрали, столы даже накрыли для всех, а вот этих не приглашают. Вам, говорят, на выход.

А хочется ведь всегда пожить. Не завтра, не еще пару дней, не годок – всегда. И желание это кто оспорит?

Желания…

Откуда они вообще берутся? Кто их мутит? Зачем направляет сюда?

Откуда ребенок знает, что на руках ему лучше? Почему он орет, когда его кладут обратно в кровать? Почему нам хочется вечеринок, выпивки, симпатичных людей? Почему нам хочется «Эскалейд»? Кто нам это сказал? Отчего внутри все поет, когда тебе улыбается красотка? Что за фигня? Как это все устроено? Может, вся хитрость в той ломке, которая прижимает, если ты не получаешь желаемого? Может, мы заранее предчувствуем этот кумар? И пытаемся всеми силами избежать его. А в результате – бесконечная гонка за недостижимым.

Сука, как белочки в колесе.

А иногда бывают такие желания, что лучше про них вообще сопеть в тряпочку. Я как-то проговорился с утра на студии:

– В понедельник, – говорю, – очень хочется кого-нибудь убить.

А Майкл такой, ни на секунду не задумавшись:

– Мне всегда хочется кого-нибудь убить. Не только в понедельник.

Ну что тут скажешь? Главное – себе не врет. Как не любить такого?

То есть Майкл хотел не «Кадиллак Эскалейд», не вечеринок, не выпивки, не симпатичных людей. Он хотел убить кого-нибудь.

И, по ходу, у него это опять получилось.

Первым человеком, которого я увидел, войдя в полицейский участок, оказалась Майка. Она сидела в тесном коридорчике и смотрела на меня с таким видом, будто с самого начала знала, чем должен был кончиться мой концерт.

– Прикинь, – сказал я и развел руками. – Вот такая байда… Рейс даже пришлось пропустить.

– Толя, – покачала она головой. – С тобой по-другому и не бывает. У меня этот клуб больше десяти лет. И пока ты не приехал, все было нормально. Даже профессиональные бойцы с тяжелыми травмами выживали.

Но стоило тебе появиться – у меня на балансе труп. Полиция теперь всю печень выест.

– Я, вообще-то, не напрашивался у тебя выступать.

Я даже не знал…

– Что я жива? – закончила за меня Майка. – Ну, уж прости.

Она скрестила на груди руки и отвернулась к серой стене. Из соседнего кабинета вышел Митя. Он хотел что-то сказать, но потом понял по нашим рожам – лучше не надо.

– Весь вечер про тебя думаю, – сказал я, когда он скрылся за дверью, ведущей на улицу. – Ростов вспоминаю.

– А я забыла, – сказала она и посмотрела так, будто ствол на меня навела.

О том, что не позвонил домой, я спохватился гораздо позже. Юля все еще ждала меня с самолета. Или не ждала – не знаю. Может, уже спала. В любом случае я не летел. И об этом надо было сообщить. Звонить я не стал – не хотел будить ее. Решил обойтись вацапом.

«Папа, я придумала тебе новое имя!» Стоило вынуть телефон, и полицейский, сидевший за стеклом в конце тесного коридорчика, погрозил мне пальцем. Я такого не видел уже лет тридцать. Разные бывали угрозы, но вот с этими закончилось лет, наверное, в семь.

Тем не менее, сработало.

– На улицу выйду, – сказал я Мите, который дремал на соседнем стуле.

«Юля, сегодня не прилечу. У нас тут серьезный косяк.

Утром позвоню, все расскажу».

Она не была в сети, когда я начал набирать текст. Однако стоило его отправить, как под ним засветились две синие галочки. Не спала.

– Как не прилетишь? Ты чего? – у нее в голосе действительно никаких следов сна.

– По телефону не могу. Ты почему не спишь?

– Не знаю… Как-то тревожно… Слушай, ты детям обещал. Они тебя утром ждут. Сюрприз приготовили.

– Сюрприз? Какой?

Она помолчала, потом вздохнула:

– Теперь уже неважно.

– Да ладно тебе. Ну, расскажи.

– Обойдешься.

Она отключилась, а я еще с минуту стоял на крыльце полицейского участка, не убирая телефон в карман.

Убрал, когда вышел сонный Митя.

– Короче, сказали, что задерживают на двое суток. До выяснения.

– Вскрытия будут ждать?

– Типа того. Обвинение в убийстве пока не предъявляют.

Я хлопнул его по плечу:

– Ладно, погнали в гостишку. На ментов смотреть уже не могу.

* * *

Май 1996, Ростов-на-Дону

Брат нашел меня в гараже у Вадоса. Брат всегда меня находил. Мы с братом были идеальные братаны. Дополняли друг друга так, что инь и ян от зависти корчились у себя в Китае.

Он – хороший, я – плохой. Он – мамина радость, я – головная боль. Он – опора надежная родителям в старости, я – камень им обоим на шею. Он готовился поступать в институт, меня только что выперли из музыкалки.

Ну, то есть как выперли? Технически я, конечно, сам ушел, но если бы не ушел, они бы накатали заяву в ментовку.

Короче, братишка меня нашел. И я был рад этому, потому что Вадик меня уже задолбал. Выдумал какую-то дурацкую теорию про флоу и стучал в стену гаража баскетбольным мячом.

– Смотри! – орал Купэ. – Вот почему у черных пацанов получается! Я все понял! Правильный рэп – это как баскетбол! Баскетбол и рэп – главные темы у негров. У них флоу плавный как ведение мяча. Смотри – вот так! Они как будто плывут по площадке. И все движения у них – чистый рэп. Понимаешь, Толян? Баскетбол – это реально тема.

– Только у тебя ни хера не плавно выходит, – отвечал я ему. – Ты как урод на костылях. Только с мячом.

– Я подучусь, Толян! Я подучусь – и мы с тобой так зачитаем! Флоу будет козырный!

Он долбанул этим резиновым яйцом в железную стену еще пару раз. Грохнуло как из пушки.

– И штаны, Толян! Глянь!

Он махнул рукой в сторону плаката с пацанами из N.W.A., который висел на гаражной двери:

– У черных рэперов штаны широкие, как трусы у баскетболистов! Говорю тебе – это все связано. Одна тема!

К счастью, тут меня нашел брат. Он всегда меня находит. Мы с ним идеальные братаны.

Купэ сразу пошел курить. Он знает, что мы с братом – как инь и ян. То есть рядом лучше не быть, когда мы вот так не случайно пересекаемся.

Я, кстати, задумывался разок-другой на эту тему и все никак не пойму – с чего китайская братва решила, что инь и ян – это круто? Потому что в один кружок легко вписываются? А кто-нибудь прикидывал – каково им там? Может, они и слиплись там так четко от того, что деваться некуда? Кружок-то, сука, малюсенький.

Короче, от брата я услышал, что если я не говно, то где-то очень рядом. Дома и без моих косяков хватало депресняка. Капитану в части зарплату давно не платили. Все, что он набарыжил ракетным топливом в прошлый раз, мы проели две недели назад. Хорошо, никто не взорвался, заправив его горючкой свою тачилу. Хотя, может быть, и взорвался. В любом случае на бандосов подумают – кто еще будет тачки взрывать? Мама давно забросила диплом МГУ под шкаф и торговала йогуртами на рынке «Темерник». Тащилась туда каждое утро с улицы Мечникова через полгорода со своей коробкой, чтобы хоть как-то прокормить нас всех. Совокупная пенсия Николаевны с дедом уходила на оплату жилья. И только мы с братом ничего в дом не приносили. Но он собирался поступать в институт. И не приходил домой с простреленным плечом.

– Ты совсем охренел? – спрашивал меня брат.

Справедливый, конечно, гнев – не спорю. Однако и у меня была своя правда.

– Я вписался за пацана.

Аргумент в Ростове сильнейший. Даже брат мой против ничего сказать не сумел.

– За кого?

– За Дёму. Он реально попал.

– За Дёму?! – брат аж присел от возмущения. – Значит, ты все-таки охренел. Это же наркоман конченый. У него по жизни сплошные косяки. Он сам – один большой косяк. А ты за него вписался?!

– Да. И еще раз впишусь, если понадобится. Он мне друг с четвертого класса. Для меня это важно. Мне без разницы, что у него косяки. Я никого не сужу. Кто я такой, чтоб судить? Я, может, сам – чмо последнее. Но помочь могу, когда надо.

Вадос колотит мячом по гаражу снаружи, а мы смотрим друг на друга под этот грохот, пока я не включаю музло, и грохот перекрывается наконец жестким рэпом.

В любой непонятной ситуации врубай Slam от веселых негров из Onyx, и настроение поднимется. Пацаны знают, как надо.

Но брату похер на хорошее настроение. Он хочет знать все. А не только как надо.

И я рассказал.

Дёма называется Дёмой, потому что фамилия его Дёмин. Это не суть. Дёма действительно торчит уже давно, и это тоже не суть. У Дёмы есть сестра Майка – вот тут мы уже на пути к сути. Я с ней гонял в прошлом году недолго, потом разбежались. Она бешеная. Дёма тогда уже торчал. Он рано присел на это дело. В Ростове с самого начала девяностых эта тема зазвучала по-жесткому. Башкирский один пацан приезжал недавно, сказал, что у него в городе Салават народ тоже торчит, но не так убивается, как в Ростове. У нас бахаются без башки. Чтоб она сразу за Дон отлетела. И чтоб не найти. Потому что без башки лучше. И без тела. И без паршивого мира вокруг. Все развлечения внутри, как сказал тот башкирский товарищ. Хотя он совсем не башкир, а скорее армянин. Просто живет в Салавате. Семья из Карабаха уехала, когда там все начали друг дружку мочить. Спасибо Горбачеву – давно собирались свалить, но все как-то повода не было. Теперь к нам в Ростов перебраться задумал – поэт, беспредельщик и армянин. Ну и торчок до кучи. Таким у нас место.

Короче, Дёма закумарил. И хорошо, видимо, так закумарил, что жить ему стало невмоготу. Но и помирать неохота. И вот он – к барыге. А лавэшечки нет. Была бы – Дёму бы не кумарило. Дёма с лавэшечкой был бы король – слюни, понос, блевота – чистая красота. И никакого кумара. Один кайф.

Но лавандос – по нулям. А кумарит его уже так, что в петлю. Только он сам даже на шею себе ее натянуть не сможет. Не попадет. И барыга ему говорит – а ты сестру приводи. Дема даже не спросил – зачем. Потому что ему похер – зачем. Главное, он чек получит. В смысле – много чеков.

Майка же не лавэ. Майка покруче будет. На месяц-другой растянуть можно.

В общем, привел. Потом вмазался и загрустил. Сестру жалко стало. Живой все-таки человек. Вот она есть – а вот уже куда-то делась. Хоть и дурная совсем. Фляга свистит, так что в путь. Короче, попёр ко мне. Я ему втащил сперва, а потом задумался. Надо было деваху выручать.

Она, конечно, тот еще подарок, но Дёма – друг, впрягаться по-любому надо.

Погнали к барыге. Сеструху, говорим, давай назад. Мы передумали. А он в ответ – чеки тогда обратно гоните.

Я Дёме говорю – отдай. Он ни в какую. Тем более что один уже себе вкатил. От этого у него настроение, кстати, поправилось. Шутить начал. Девятнадцать, говорит, чеков можем вернуть, если чо. Но Майку обратно целиком подгоняйте. Если не полный комплект, то не надо. За инвалидом уход нужен, туда-сюда, гемор один.

Я ему еще раз вломил. И потом еще немного. Ты, говорю, торчок сраный. Работорговец хренов. Ты понимаешь, сука, чего натворил? Увезут в Чечню – концов не найдем. По-быстрому искать надо. Пока она здесь.

Потому что в Ростове только глухой не слышал про ментовские уазики на городских площадях. Подсадят вечерком человека в машину, а утром он уже в Чечне. Или она. Так что булками надо было шевелить срочно.

Короче, барыгу слегка прессанули, он сказал, куда ехать. Они не любят водопроводных труб. Особенно если внутри те свинцом залиты. Барыги любят лавэ и торчков.

Ехать оказалось недалеко. Хуторок небольшой в сорока минутах езды от Нахичевани. Самый обычный хуторок, ничего примечательного. Это если не сказать хуже. Домишко, сарайчик, пустой загон для скота. По двору старые инструменты разбросаны – лопаты там, грабли, чего еще. Хуторок-зомби. Все вроде повымерли, но нет-нет что-нибудь шевельнется. После Горбачева таких дохлых местечек в донской степи стало немерено.

Дёма сразу к хате пошел, а я ему – погоди-ка, надо бы оглядеться. Странно все это.

Он мне – чего тут странного? Обычный колхоз.

Я говорю – ты много колхозников знаешь, которые с барыгами мутят? Да еще девчонок у них забирают, полученных за наркоту.

Дёма говорит – нет, не много. Вообще, если честно, не знаю таких. У меня с колхозниками мало общего. В детстве только. Когда к бабушке ездил.

Вот – я ему говорю – тогда и заткнись.

Дёма заткнулся, и мы минут пять смотрели из-за сарайчика на хату. Никто не входил, не выходил. Окна занавешены. Барыга, конечно, мог назло нам дать первый попавшийся адрес. Но, с другой стороны, мы ведь знали точку, где он барыжит. Куда бы он от нас делся? И он про это отлично знал. А терять поставленный бизнес из-за двадцати жалких чеков – он же не дебил совсем. Где торчки потом будут его искать? К другим барыгам уйдут. Свободный рынок. Всё, как толкует Чубайс.

Короче, Дёма соскучился и стал заявлять, что ему надо срочно вмазаться. Я задумал ему втащить, но тут из хаты показался колхозник. Поссать вышел. Весь такой в «Адидасе» белом и с «плеткой» под мышкой. Знатная кобура у его «тэтэхи» была. Как у цэрэушников из тех фильмов, на которых мы лет пять назад в видеосалонах залипали. Настоящий колхозник. Ни дать ни взять.

Я говорю Дёме – надо маневр отвлекающий предпринять. А когда из хаты все выбегут – Майку хватаем и бежим на шоссе. Там машин много, эти упыри на людях убивать не станут.

Дёма мой план в общих чертах одобрил, только насчет маневра засомневался.

Я – говорит – свою жопу подставлять опасаюсь. Насчет Майки – это надо еще понять, насколько она ценна.

Я ему отвечаю – не ссы. Ничего подставлять не придется. Дед мой зря, что ли, воевал?

Он говорит – а при чем здесь дед?

Я говорю – да при том.

Дед мой Великую Отечественную прошел в артиллерийском дивизионе. Поэтому я вырос под рассказы об артподготовках, дивизионных гаубицах и прочем огне по площадям. Сейчас пригодилась история про специальных солдат, которым перед стрельбой выдавали по бутылке бензина и приказывали отползти подальше в кусты. Одновременно с выстрелом орудия каждый из этих пацанов набирал в рот немножко топлива и прыскал им в воздух, поджигая свой плевок – типа факир в цирке. Немцы думали, что стрельнула пушка, и лупили соответственно по этим местам. Важно было свалить сразу.

В детстве я часто представлял себя на месте этих солдат – как чешу со всех ног из-под вражеского огня. Вот теперь можно было замутить похожую тему.

Поэтому говорю Дёме – давай сарай подожжем. Возражений с его стороны не последовало.

Бензинчик там же нашелся. В канистре прямо у сарая стоял. «Колхозники», по ходу, для своих «тракторов» его под рукой держали. Хотя тачки во дворе ни одной не было. Разъехались по «колхозным» делам.

Братва выбежала из хаты, когда занялась крыша. Горело красиво. Внутри, видимо, хранили сено.

Пока они метались по двору, я по-тихому зашел за дом и стал заглядывать в окна. Дёма пыхтел за спиной.

Во втором окне увидели Майку. На заложницу она не тянула. Смотрела видик, развалившись на огромном диване, и лупила сникерс. Пожар был ей до лампочки.

Нормально – говорю Дёме – устроилась. Ты в следующий раз меня к барыге веди. Если тут сникерсами кормят.

Короче, в окно затарабанили, начали ей махать. Открой, мол, разговор есть.

Майка открывает.

Чего – говорит – лохи, колотите? Я «Греческую смоковницу» смотрю.

Мы ей объяснили, что надо валить и что плен ее закончен. А она ни в какую. Говорит – мне досмотреть надо. Там самое интересное место.

Пока спорили с ней, браток в комнату зашел. Огнетушитель искал, наверно. Мы подорвались как черти валить оттуда, но он из «плетки» своей в открытое окошко начал шмалять и с третьего раза в меня попал. Прострелил руку.

На стрельбу товарищи его собрались. Причем так быстро, что мы с Дёмой не только до шоссе – мы до кустов ближайших добежать не успели. Спортсменами были эти «колхозники» – сто пудов.

Слово за слово, пришлось им все рассказать. Жить-то хочется. А тут еще дым этот странный. От него вообще на душе так легко стало. Говорливо так, весело. Знакомый, короче, дым. Который и сладок, и приятен.

Они нас выслушали и говорят – вы нам шмали целый сарай сожгли. Чуете, чем пахнет? То есть отвечать надо. Кто конкретно поджег? Чья была такая идея?

Я уж хотел признаться и со страху думал затереть им про гаубичных пацанов, надеялся, что хоть как-то поможет, но Дёма вдруг вписался и взял весь косяк на себя. Они сказали – хорошо, а потом два раза ударили его по голове битой. Сильно ударили, так что у Дёмы там что-то хлюпнуло. Сначала звонкий такой получился звук, как по деревяшке, а на второй раз уже хлюпнуло. Ну и Дёма затих. Кровь там вокруг, все дела. Лежит посреди двора, руки худющие.

Я думаю – вот и пиздец. А они говорят – расклад, короче, такой. Товара там было на двадцать штук зеленью. Плюс помещение кое-что стоило. Еще куртку там кожаную один из них утром забыл. И кроссовки. Плюс моральный ущерб. В общем, бухгалтерия вышла на полтинник зелени. С выплатой через три месяца.

Я говорю – а чо сразу не стольник? Или дом на Канарах? У меня их до фига по всему миру. Вы бы лучше тогда и меня по башке своей дубиной стукнули.

Они говорят – будешь дерзить, стукнем. После этого пригнали с соседнего хутора тачку и повезли Дёму к врачам. Меня не повезли. Руку перемотали и говорят – у тебя огнестрел, сам разбирайся. Нам терки с ментами ни к чему.

Майка с братом в больничку поехала. Она, по ходу, освоилась там с этими спортсменами. А я вернулся в город на попутке, и товарищ капитан отвел меня в военный госпиталь. У него там знакомые оказались. В ментовку насчет огнестрела сообщать не стали. Им похуй.

В общем, брат хотел узнать правду, и я ему рассказал. Было так-то, так-то. Там-то, там-то. Ничего не скрыл. Потому что мы с братом – идеальные братаны.

– А Дёма попал серьезно. Врач сказал – дурачком скорее всего останется. Будет слюни пускать.

– Да-а, – покачал головой брат. – Лютый замес… Мне единственно непонятно – зачем ты вписался?

– Как зачем? – Я удивился даже. – Была же проблема.

– Так это его проблема. Он сам ее создал. Сам во всем виноват.

– И что? Значит, помогать не надо?

– Нет.

– Пиздец у тебя философия! – Я вынул сигарету и закурил.

– Он же конченый наркоман! А ты вон «Моби Дика» читаешь… – Брат схватил со старого кресла толстенную книгу. – На хера тебе этот урод?

– Уродам тоже помогать не надо?

– Пошел в жопу.

– Брат, – я ему сказал. – Ты мне список потом напиши.

– Какой список?

– Ну, список… – Я руками в воздухе показал лист бумаги. – Кому, типа, не помогать. Начало уже есть – уроды и кто виноват. Чо там у тебя дальше?

Он на меня посмотрел, как на последнего долбоеба.

– Дёма сам себе приключений на жопу нашел.

– А ты с понтом такой, что каждый по заслугам от жизни получает?

– Конечно! – он чуть не заорал. – А как, блядь, иначе?! Я, например, строю свою жизнь. Делаю все ровно.

И складывается! Жизнь, брат, отвечает. А этот придурок сам все разъебашил. Своими руками. Ну кто заставлял его колоться? Он сам упал ниже плинтуса.

– И чо? Простить ему эту хуйню ты не можешь?

– Да не в этом, блядь, дело!

– А в чем?! Думаю – как раз в этом.

Я докурил, потом выглянул из гаража. Вадика нигде не было. Минут пятнадцать уже не слышно было, как он колотит резиновой херней по стене.

– Ты знаешь, братан, – повернулся я к брату. – Скорее всего, ты прав. Но по мне так, наверное, стоит самому ебнуться ниже плинтуса и даже заделаться последним чмом, лишь бы ты мог простить человека… Каким бы говном он при этом ни был… Вот что я думаю, брат.

Мы помолчали немного, послушали тошнотный «Модерн Токинг», блеявший откуда-то из соседних гаражей, и брат собрался домой.

– Ладно, пойду я.

– Давай.

У выхода он задержался:

– Ты бабки-то собираешься возвращать бандитам?

– А куда я денусь?

– Где возьмешь?

– Вообще без понятия.

– Дома таких денег нет.

– Я в курсе, брат. Ты за семью не напрягайся. Я один отвечу.

– Охренеть! – Он покачал головой. – Пятьдесят штук…

– Я помню.

После его ухода почти сразу появился Вадос. Видимо, ждал, когда брат свалит.

– Ну чего там? – спросил я. – У кого есть чо?

– Ни у кого нет, – Вадик пожал плечами и жахнул мячом о стену.

– Хорош! – сказал я ему. – Не кипишуй. Все ништяк. У меня Дёмины чеки остались. Ему они теперь не по приколу.

Вадос обрадовался и полез в ящик за инструментом.

* * *

Ноябрь 2016, Дортмунд

В гостишке меня явно не ждали. Митя затер со смуглой девчулей на ресепшене, а я присел на диванчик. Время ушло уже далеко за полночь, поэтому наша троица напоминала полусонных рыбин в аквариуме круглосуточного супермаркета.

Никто нас не купил.

За стеклянной стеной на ветру курила местная шмара. Дым с ее губ срывался резко, будто отказ. Может, она была и не шмара. Просто устала очень. Когда ткнула окурком в решетку на урне, в темноту по ветру полетели злые искры.

Девчуля за стойкой не хотела давать мой старый номер, но Митя стоял на своем. Он знал мои заморочки, поэтому выхода у девчули не осталось. Иначе им обоим пришлось бы ночевать на улице. И всей администрации отеля в придачу, если она не свалила на ночь домой.

– Все в порядке, – бодро сказал Митя, подходя к диванчику и протягивая мне ключ.

– Да какой, бля, в порядке, – буркнул я и поднялся на ноги.

Митин позитивчик мог слегка заебывать иногда.

Из лифта в дальнем углу фойе выкатилась багажная тележка с чемоданами, которую толкал высокий черный парень. Посмотрев на мою кепку, а потом на толстовку, он улыбнулся и подмигнул. Снаружи тем временем к докурившей шмаре подкатил дорогой лимузин. Она дождалась, пока водитель выйдет и откроет перед ней заднюю дверцу, а черный парень начал закидывать ее баулы в багажник. По ходу, шмара все-таки была не совсем шмара. Но меня это уже никак не парило. Я очень, очень – я, сука, смертельно устал.

Проснулся наутро под душем. Не в том смысле, что там и спал, а просто ночь проскочила как в детстве. Пролетела как лютый невидимый экспресс. Когда носом в подушку, и не успеешь глаза прикрыть – в комнате уже солнце. Причем так прилично херачит. Прямо в бубен. Штору-то задернуть никому в голову не пришло.

Короче, проснулся в душе. Или в душе́. Потому что тело просыпаться не собиралось. Вяло шевелило ручонками, нащупывало шампунь. Пока оно косило под живой организм, я стал думать о брате. Николаевна загружала нас в ванну всегда сразу двоих. Экономила дорогущее по тем временам импортное мыло и свое время. Шоркала нас одной мочалкой, пела чего-нибудь, смеялась, когда мы ныли, что глаза щиплет. Потом перестала. Не то чтобы это мы вдруг выросли – просто товарищ капитан объявился.

И он сказал, что мужикам в одной ванне сидеть западло.

Я немного поспорил, а брат не стал. Хотя спорщик он знатный. Помню, первый раз мы с ним по-настоящему сцепились, когда я у нас в комнате плакат Wu-Tang на дверь повесил. Брат всегда топил за русский рок. «Мы вместе», «Скованные одной цепью», «Требуют наши сердца» – вот эта вся тема. А тут негрилы страшные, с бандитскими рожами. Если и скованы цепью, то полюбак – золотой, причем толщиной в два пальца. Ни тебе социальной ответственности, ни гражданской позиции.

Один голимый нагляк, борзота и уличные понты.

Брат на них тогда посмотрел и говорит – в топку негров. Я ему отвечаю – чо за расизм? И пошло у нас слово за слово. Чуть не подрались. Для меня по тем временам черная гангста-тема стояла весьма актуально. Пацаны, терки, держим ответ за себя. Я же видел, как все вокруг загибаются, как родители наши загибаются, и как это государство кинуло разом всех. Но брат во всю эту пургу насчет того, что «мы вместе», почему-то верил. Ему не казалось, что каждый должен быть за себя. Чего-то он ждал от общества. А я быстро понял – рассчитывать можно только на свои силы. На себя и на самых близких друзей. Пацаны не кинут, чего бы там ни случилось. Каких бы косяков ты ни сотворил. А государство тебе только погоны может нацепить и в мясорубку засунуть, в которой что офицер, что чеченец с ножом – один для парнишки конец. Печальный.

– Играть надо только в свою игру, – сказал я тогда брату. – В свою. Во всех остальных раскладах посторонний дядя тобой играет. Услышь меня, брат. Моя игра – вот что важно.

В голове у меня сам собой зазвучал старый трек. Чтобы приглушить его, я открыл душ на полную, и ровный напористый шум воды слегка растворил родной биток. Впрочем, уже через пару секунд бит усилился. Но теперь он звучал не только в голове.

Я закрыл воду и прислушался. У меня в номере кто-то долбил годный битбокс. И даже не просто годный. Битбокс был топчик.

Я открыл дверь и высунул голову. Рядом с кроватью спиной ко мне стоял какой-то черный парень. Судя по прикиду, работник рум-сервиса. Он отбивал ритм ладонями по своей тележке с гостиничными ништяками, делал битбокс, пританцовывал и временами давал нехилую такую партию духовых. Труба у него получалась просто сказочная. Я такой трубы не слышал даже у Артур Семеныча, который в нашей ростовской музыкалке уверял всех учеников, что дудит не хуже Луи Армстронга. Причем у этого парня из немецкой гостишки никакой трубы в руках не было. Ну и хип-хопчик он давал будь здоров.

Чем он был занят у меня в номере – мне как-то сразу стало по барабану. Может, прибраться зашел или не в курсе был, что я вчера не съехал. А может, спиздить надумал чего – я хэзэ, какие у них правила. Но годнота, которую он прогонял, была, сука, очень годной. Я не удержался и подхватил.

«А теперь гульбарим всем оркестром!»

Парень обернулся. Это был тот самый братишка, что вчера ночью подмигнул мне в фойе. Он светанул широкой улыбкой, а я показал ему большой палец. По ходу, у него каждый день в пустых номерах вылезали из ванной комнаты голые люди в полотенце, чтобы подолбить с ним битбокс. Во всяком случае, он не удивился. Или просто не хотел потерять свой фантастический ритм. На самом деле это была бомба. Мы сделали с ним такую штуку, от какой у любого зала, у любой толпы унесло бы башню. Это было от души.

Он засмеялся, когда закончил свой бой, потом чуть присел, раскинул руки и показал ими обеими на меня.

– Нет, это ты крутой, – сказал я ему. – Братуха, реально можешь.

Он залопотал что-то на немецком, полез в карман своей курточки и протянул мне таблетку. Самым ценным поделился, что у него было. На сияющей роже написано – от сердца, братан.

Я смотрю на его огромную розовую ладонь, на таблетку, и она там лежит вся такая белая. Уютная, как девчуля спросонья.

Вкусняшка.

– Не, брат. Я уже не по этой теме.

* * *

– Ты чего такой веселый? – спросил Митя за завтраком.

– Настроение хорошее. Сегодня по городу погуляем, а завтра Майкла вытаскивать будем. Жалко, конечно, что выходной, но хотя бы город посмотрим. А то никогда ведь не получается. Ни Гамбурга, ни Ганновера не помню. Одни только залы видел да гостишки. Ты как? Метнулся уже по окрестностям? Есть чего посмотреть? День изломать – как говаривал Достоевский.

Митя покачал головой:

– Я из отеля не выходил.

– А чего?.. М-м-м, вот эту шнягу попробуй. Дико вкусная тема.

– Я свинину не ем.

– А, ну да… – Я не удержался и подмигнул ему. – Шолом тебе, братка. Где все остальные?

– Домой улетели. Я с утра уже всех отправил. Тебе тоже новый билет купил.

– На какое число?

– Сегодня вечером рейс.

Я перестал жевать. Митя усиленно делал вид, что режет омлет и поэтому не может смотреть на меня. Очень занят.

– В смысле – сегодня вечером? Нам же с Майклом надо вопрос решать. Я специально остался.

– Слушай, Толя… – Митя вдруг как-то засуетился. – Давай я сам тут один все решу. Завтра найду юристов, с местными адвокатами свяжусь. Я разрулю. Ты возвращайся домой. У тебя через два дня переговоры… Насчет «Олимпийского».

– Да какой «Олимпийский»?! Ты совсем попутал? У меня человек в беду попал – а я сяду в самолет и улечу?

– Толя… – Митя собрался с духом. – Так будет лучше. Пока шум не поднялся. Ни блогеры, ни журналисты еще ничего не знают. А если ты останешься, по-любому причина всплывет. Им только дай повод… Толя, пожалуйста…

Он смотрел на меня так умильно, как будто Смешарику задумал вдуть. Явно чего-то недоговаривал.

– Митя, ты кончай свои еврейские штучки. Говори прямо.

– Толя, я прямо говорю – это плохой пиар.

Я отодвинул свою тарелку, отнял у него нож с вилкой и крепко так взял за локоть.

– Тебе Юля звонила?

Он как на стену налетел. Тык-мык, а ехать-то дальше некуда.

Но все же попробовал обрулить:

– Толя, ты здесь не нужен. Твое присутствие ничего не решает.

– Я говорю – тебе Юля звонила?

Тоном ниже сказал. Чтоб дошло.

– Ну да… – Он обмяк. – Звонила.

– И чего говорит?

Митя поерзал.

– Она беспокоится.

– Да ладно. А почему не мне звонит, а тебе?

– Ну… Видимо, не хотела тревожить. Чтобы ты выспался.

– Не гони.

– Толя! Я не знаю, почему она тебе не звонила.

– Да ты чо?

– Серьезно!

– И сколько раз она тебя набрала?

– Три.

– Харэ врать.

– Семь.

– Всю ночь кошмарила?

– Нет, только утром.

– Митя!

– Ну… и еще пару раз ночью… Или четыре.

Я отпустил его локоть. Догадка моя была из самых неприятных.

– Она решила, что у меня срыв?

– Толя, это абсолютно ваши дела…

– Хорош, Митя!

Он помолчал, снова взял со стола свою вилку и поковырялся в остывшем омлете.

– Ну, типа, да.

– Блин…

В принципе, я его понимал. Оказаться меж двух огней – то еще удовольствие. Он ведь и с Юлей не хотел портить отношения. А от меня полностью зависел.

– Ладно, я полечу.

– Толя, ты за Майкла не беспокойся, – оживился он. – Я уже сделал пару-тройку звонков. Выдернем под залог. Мне кажется, у них тут как в Штатах. А судиться будем из дома, если что. Наймем представителей, они будут ходить по судам.

– Значит, она решила, что это срыв…

Митя промолчал и налег на еду.

– Ты знаешь, – сказал я через минуту этого нашего молчания. – Иногда бывает обидно.

– Толя, я все понимаю…

– Да погоди ты, не кипишуй.

Митя с готовностью вернулся к трапезе. Быстро допёр, что лучше помалкивать.

– Историю одну хочу рассказать. Поучительную. Со мной лично произошла.

Я сходил за новым беконом и продолжил:

– У меня в детстве чеченец отцом был, а потом исчез. И вместо него появился натуральный отец. Который от природы. Но мы с братом любили чеченца. Поэтому начали кипиш. Батя в ответку с нами завоевал. Он же военный. Пару раз досталось нам от души. Ну, и мы впряглись по полной. Короче, бабуля решила этот шалман прекратить и отвела нас в церковь – на службе помогать, то да сё. Батюшка, говорит, там добрый. Ну, и покормит. Оказался действительно добрый. Яблоки нам давал, орехи. Слова про отцов говорил хорошие. Работой не загружал. Кормили нас там при церкви. По тем временам – большое дело. Жрать, Митя, иногда хотелось очень сильно. Я помню, чуть позже, когда мне уже десять лет исполнилось, мечтал на Новый год похавать жареной картошки с мясом. Реально мечтал. Даже письмо Деду Морозу накатал. Но он, по ходу, их не читает. Или проебал мое письмецо, старый, где-то в своей Лапландии. Короче, вписались мы с братом в этой церкви в движуху. Одежду церковную нам выдали – помогаем. И тут в какой-то момент прибился к храму старый рецидивист. Душегуб – не душегуб, но вор конкретный. Не одна ходка у него была. Синим забит от плеч до пяток. Мы по его татухам не только живопись – мы философию изучали. Столько там красивых мыслей кто-то набил. Царские вензеля. А дядька он добрый. Попросишь его эту красоту показать – он сразу рубаху задирает. Ну и рассказывал хорошо. В общем, сдружились. Но тут вдруг в церкви утварь пропала. Серебряное кое-что и золотишко по мелочи. Никто этому мужику особых предъяв не кинул, а вот отношение изменилось. Недоверие возникло. И, короче, мужик запереживал. То с батюшкой пытался поговорить, то с дьяконом. Они-то еще отвечали, а старушки при церкви – те просто шипели в ответ. В общем, терпел он, терпел, а потом как-то раз ушел со службы домой, привязал на балконе веревку и повесился.

Слушавший до этого совершенно спокойно Митя перестал жевать и уставился на меня с раскрытым ртом.

– Да ладно, – выдавил наконец он. – Прямо повесился?

Я захохотал и хлопнул рукой по столу.

– Нет, конечно. Просто отправил всех на хуй и ушел. Обидно иногда бывает, я ж тебе говорю. Когда не верят.

Вернувшись в номер, я покидал вещи в сумку, чтобы вечером не собираться, и на всякий случай проверил паспорт. В кармане куртки его не оказалось. Не было и в других местах. Паспорт, сука, пропал.

Я хотел сразу набрать Юлю, но, открыв контакты, остановился.

Она не поверит.

Я бы сам не поверил, если уж на то пошло.

* * *

Май 1996, Ростов-на-Дону

План был простой, как пионерская песня, и такой же задорный. В короткие сроки предстояло собрать пятьдесят тысяч долларов для бандосов, у которых мы с Дёмой пожгли шмаль. Единственное, что оставалось непонятным, – как.

Жора предлагал кого-нибудь развести, Банкок – ограбить, а Майка продвигала тему с клофелином. У каждого из них был свой подход к жизни, поэтому в итоге все просто переругались. Жора любил мутить мутки. Силовое решение казалось ему проявлением тупости. Банкок без конца смотрел азиатские боевики про Триаду, якудзу и Шаолинь. Ему хотелось кого-нибудь отметелить. Майка считала свой метод разумным компромиссом между насилием и аферой. Все сходились на том, что надо кинуть лоха, но где его искать и как с ним работать – тут каждый отстаивал свое решение.

Один Вадик Купэ ничего не отстаивал. Он опять колотил баскетбольным мячом в стену гаража и сочинял новый трек, подбирая рифмы на удары.

– Слушай, хорош, а! – заорала на него в конце концов Майка. – Ты задолбал уже! Мы тут делом заняты, между прочим.

Вадик остановился.

– Это вам только кажется.

– В смысле? – возмутился Жора, который очень ценил свой интеллект и свое время.

– Я вчера хорошо дунул, и мне тоже кое-что показалось, – пояснил Купэ, садясь на свой мяч и покачиваясь на нем как неваляшка. – А сегодня выяснилось, что все туфта. Бутор голимый. Так и у вас. Орете много, а толку никакого не будет. Потому что все чепуха. Вообще все на свете.

– Гонит, – кратко подытожил Банкок.

– Может, и гоню. Тока у меня доказательство есть.

Вадос вытащил из кармана какую-то мятую бумажку и помахал ею, чуть не свалившись со своего мяча.

– Вот оно. Тут все написано.

Я подошел к нему и взял бумажку. Там было всего два слова.

– Ну? – сказал я.

– Чего «ну»? – откликнулся Вадик. – Я ж тебе говорю, дунул вчера солидно, и мне такое вдруг открылось, что я офигел. Я все про жизнь понял. В одну секунду вообще все. Как чего устроено, как все вертится, почему что происходит. И главное – все было так ясно, отчетливо так. Весь мир у меня на ладони, прикинь. И я такой, типа, бог.

– Я понял. Ты к чему клонишь?

– Да к тому, что я решил это все записать. Штоб не забыть, когда отпустит. И записал.

Купэ уныло махнул рукой на свою бумажку.

– Чо у него там? – вытянула шею Майка, сидевшая в кресле у дальней стены. – Засвети.

Я протянул ей послание Вадоса. Там было два слова: «Снег – белый».

– Пипец, – помотала головой она. – Философ, блин. Лучше бы насчет лавэ подсказал.

– Насчет бабосиков – это надо было вчера суетиться, – вздохнул Купэ.

– А чего вчера было?

– Не в курсе, что ли?

– Нет.

– Сметану порезали. И бабла с него немерено сняли.

– Да ладно!

Сметана был тот еще отморозок и поц, но когда режут – любого человека жалко. А тут еще откуда-то бабки.

– Чо за лавэ на нем было? – спросил Банкок. – Скока?

– До фига, – ответил Вадик. – Он тачку хотел брать.

– Тачку?! Сметана?! Да где он столько бабла поднимет?

Почему Сметану звали Сметаной, я не помнил. Клички вообще странным образом прилипают. Вроде есть имя у человека, родители дали, ну, казалось бы, и харэ – и так уже от всех остальных отличить можно. Этот Андрюша, этот Петя, та вон Танюша. Но нет, все как будто ждут чего-то еще – чтобы человек себя конкретно уже проявил, в конкретном поступке. И вот тут рождается его настоящее имя. Которое он сам. Которое он и есть. Без родителей.

Поэтому погоняло, конечно, важней. Лопата из соседнего двора, например, стал Лопатой, когда проявил себя по-мужски. Его тогда почему-то Майка к себе подпустила, хотя на районе он рассматривался всеми как чмо. Ответить никому не мог, всех боялся. А тут он сидел у нее дома, и как раз приперся Сметана. Но Сметане лень было подниматься, и он стал орать снизу: «Майка, выходи! Засажу тебе!» Повыебываться захотел.

Лопата, который тогда не был еще Лопатой, вышел на балкон – хотя, конечно, боялся, – и отправил Сметану по-жесткому. Тот даже не рассердился, потому что Лопата был полное чмо. Просто крикнул: «И ты выходи! Тебе засажу тоже!»

Лопата спустился во двор, взял стоявшую у подъезда лопату – дворник ее там, по ходу, забыл. Потом подошел к Сметане и со всей дури влупил ему плашмя по ухмыляющемуся еблу. Так он заслужил себе уважение и новое имя. А у Сметаны ебальничек стал слегка плоским.

И вот теперь его кто-то порезал. Да еще с бабками, которых у него не могло быть ни при каком раскладе. Короче, мы насторожились.

– Деньги он у бати своего забрал, – продолжал Вадик. – Тот ему по синьке тачку пообещал подогнать.

– Да ладно! – засмеялась Майка. – За что?

– За хорошие оценки. Сметаниного батю учителя за-долбали. Говорят – сынок-то у вас дебил. А ему, по ходу, обидно стало. Дебила на свет произвел. Ну, и решил Сметану маленько промотивировать. Сказал – тачку куплю. Сдуру сказал. Хотя, может, уверен был, что Сметана не затащит. А Сметана вдруг затащил. Учебники там, конспекты, формулы всякие. Тачку сильно хотел. Ну, и поверил. Учителя хвалить стали. Говорят – а не такой, оказывается, и дебил. Может, когда захочет. В общем, пришел Сметана к отцу. А тот над ним поржал. Как был, говорит, тупой – так тупым и остался. Ну кто тебе тачку подарит? Совсем охуел? Короче, тот еще мастер задней передачи оказался. А бабосы у него реально заныканы были. И Сметана знал, где они лежат. Батя его, беспредельщик, бабкин дом на Нахаловке продал за неделю до этого. Померла недавно. И бабосы дома лежали. Все одно к одному сошлось. В общем, батя его сел телик смотреть, а Сметана взял пневматический молоток, зашел со спины и прихерачил ему ноги к полу гвоздями-сотками.

– Бли-и-и-ин… – протянула Майка и зашипела, как будто это ей гвоздеметом прошили ступни. – На хера?!!

– Чтоб не встал, – спокойно пояснил Вадик. – Думаешь, он отдал бы свои бабосы Сметане? Да хуй-то. Он бы ему башку оторвал. Ты его видела? Полтора центнера веса и ростом почти два метра. Супертяж. Он боксом полжизни занимался.

– Ну? – поторопил его заинтересованный Банкок, всячески обожавший такую жесть. – И чего там дальше? Как он Сметану порезал?

– Да не резал он его. Он же к полу прибит был.

– А кто тогда?

– Какие-то упырьки на Чкаловском. Сметана отцовские бабки прямо за пазуху загрузил, под куртку. Сумки, по ходу, никакой не нашел. Бабла было много. Торчало из-под куртки, на тротуар падало. А на Чкаловском ночью, сука, как в океане страшно. Сметана, конечно, сдуру туда зашел. Но ему кто-то раньше сказал, что там один кент свою тачку продает. Вот он к нему и держал путь. А тут эти упыри – стоять, бояться! Сделали харакири Сметане. Говорят, аккуратно так разрезали ему живот – от одной до другой бочины.

– Жестка-а-а-ач… – то ли восхищенно, то ли испуганно протянула Майка.

– Ну, – кивнул ей Вадик. – А я вам за что толкую? Короче, насчет бабла – это надо было вчера суетиться. Перехватили бы Сметану до упырьков и просто ему пизды дали. Живой бы сейчас был по крайней мере. И мы при деньгах. А так – ни Сметаны, ни денег.

После того, как Вадик зажестил со своей историей про Сметану, все силовые варианты, предлагаемые Бан-коком, отвалились как-то сами собой. Ненасильственный метод отжима всем показался симпатичней. Жора сиял оттого, что его наконец услышали, и через пару часов мы уже сидели на подоконнике в каком-то левом подъезде.

Когда лох сам тащит тебе бабло, это, конечно, в разы приятней, чем беготня за ним по всему Ростову. Лошки входили время от времени в подъезд, немного шифровались, потом спрашивали «чо, есть чо?», Жора чинно кивал, мы с Вадиком принимали от них лавэшку, а Майка с умным видом уходила «за товаром» на пару этажей вверх. Там она соскребала чутка известки со стен и засыпала ее в пакетики. Угрюмый Банкок придавал веса нашему предприятию, изображая жесткого типа́. Без него было бы несолидно.

В перерывах Жора, который придумал всю схему, приставал к Майке, чтобы она заранее наскоблила известки в свои кулечки, но ей было лень. К тому же она считала, что так прикольней.

– Отвянь, – говорила она Жоре, передавая дымящийся косячок Вадику. – Мы же мафия, а не какой-то паршивый кооператив. Ты бы еще тут кассу поставил.

Мы ржали до слез то ли от ее слов, то ли от зачетной дряни, которую Вадик уже сбегал намутил на лоховские бабки, а лошки все шли и шли один за другим, желая хапнуть недорогой известки со стенок в нашем подъезде. Рядом стояла путяга, а хитрожопый Жора цены на наш «товар» установил самые человеческие. По сравнению с реальными барыгами мы брали сущее ничего. Так что все по-честному, без обмана – у волшебника Сулеймана.

Правда, через полчаса Жора посчитал общий доход и прикинул, сколько надо продать известки, чтобы закрыть мой долг бандосам за спаленную шмаль. Выходило, что даже при такой бойкой торговле мы должны были простоять в подъезде около двухсот лет.

– Двести четырнадцать, если совсем точно, – сказал он, заканчивая царапать свои вычисления на стене выше филенки.

– Не успеем, – вздохнул Банкок. – Толяну раньше надо.

– По-любому, – подтвердил я.

– А если только на дурь, то нормально, – блаженно улыбнулся Вадик.

Свое погоняло Купэ он получил за компактные габариты, спортивный вид и добродушный настрой по жизни. Вадик умел располагать к себе.

Финансовый диспут был прерван огромным армянином, который, тяжело отдуваясь, поднимался по лестнице и уже с площадки нижнего этажа стал приглядываться к Банкоку. На нас он тоже поглядывал, но Банкок его интересовал конкретно.

– Палево, – шепнул Вадик. – Сперва его отоварит, потом и всех нас.

– Валим, – так же шепотом ответил я.

Однако свалить мы не успели. Армянин остановился посреди лестничного пролета и закупорил его надежней, чем плотина на Цимлянской ГЭС.

– Эй, – сказал он, глядя на нашего «охранника». – Ты ведь Банкок?

И Банкок не стал отпираться. Он привык вывозить за базар.

– А шо за тема к Банкоку? – с некоторой даже дерзостью поинтересовался он.

– Тема такая, шо надо договориться.

Армяне в Ростове, хоть и говорят многие с армянским акцентом, «хэкать» и «шокать» стараются наподобие коренных ростовчан. Лютый замес. Этот не был исключением.

– С мамой своей договоришься, – продолжал буровить Банкок. – А мне сейчас некогда. Я на работе.

– Эй, ты погоди, – настаивал армянин. – Возьми перерыв. Мне с тобой дело обсудить надо. Вот тебе.

Он протянул Банкоку десять баксов.

– Теперь у тебя оплаченный перерыв.

Банкок взял десятку и уставился на армянина.

– Подымемся в квартиру ко мне, – предложил тот. – Один в один потолкуем.

– Один в один ты со своим поцом потолкуешь, – отрезал Банкок. – И то, если он у тебя разговорчивый.

– Ну, не хочешь в квартиру – давай во двор спустимся, – развел руками армянин.

Ему явно не хотелось общаться при нас. А нам-то как раз хотелось. Майка от любопытства спрыгнула с подоконника и, перегнувшись, уже повисла на перилах, чтобы ничего не пропустить.

Банкок молча смотрел на армянина.

– Ну хорошо, – наконец уступил тот. – Здесь так здесь… Ты ведь знаешь моего сына?

– Нет.

– Сева Амбарцумян зовут.

– Нет.

Армянин вздохнул и слегка закатил большие глаза, как бы соглашаясь и на это.

– Вы его называете Хаттаб.

– А-а, Хаттаб… Знаю. Поцеватый такой. – Банкок даже не думал считаться с отцовскими чувствами собеседника.

– Слушай, он не виноват, что не может за себя постоять! – возмутился армянин. – Ему всего двенадцать. Он просто хороший мальчик. Музыку любит.

– Мы все музыку любим, – спокойно ответил Бан-кок. – Ты шо хотел? Говори свою тему, а то у меня перерыв заканчивается.

Армянин кивнул и вытер блестевший на лбу пот.

– Короче, у меня к тебе вопрос – сколько примерно ты сшибаешь с моего сына за неделю?

Банкок пожал плечами:

– Ну, я не знаю… Их таких много на райончике. Это надо на всех терпил поделить.

– Ну, хотя бы приблизительно.

– Баксов десять… А шо такое?

– Я предлагаю устроить все по-другому.

– Это как?

– Ты получаешь от меня напрямую двадцатку в неделю. Твердая ставка! – Он поднял свой толстый армянский палец как восклицательный знак. – И за эту оплату крышуешь моего сына.

Банкок впервые за весь разговор слегка растерялся и даже обернулся на нас. Подобные предложения ему еще не поступали.

– Крышую… то есть как?.. Типа, по-настоящему?

– Вот именно! Как настоящий взрослый бандит. А я тебе за это отстегиваю. Каждую пятницу. Только чтобы все чинно – никто на районе его больше не трогает. Ходит, где хочет. Денег при себе носит, сколько ему надо. Дополнительная плата с него никем не взимается. Если кто другой решит его прессануть – ты за него вписываешься. Хорошо? Как думаешь – договоримся?

Банкок вопросительно посмотрел на Жору, признавая его первенство в тонких материях, и тот уверенно кивнул.

– Забились, дорогой, – Банкок протянул руку счастливому отцу Хаттаба, и тот с готовностью ее пожал. – Считай, есть у твоего пацана крыша. Аванс можно сразу за две недели вперед?

Пересчитав связанные со счастливым подъездом доходы, Жора сообщил нам, что с учетом армянской мзды общий срок сбора необходимой суммы сокращается.

– Теперь это двести тринадцать лет.

– Э, погоди, – вмешался Банкок. – Мне вообще-то самому бабки нужны. Я видик хочу купить. Коллекцию Брюса Ли почти всю собрал, а смотреть не на чем. Ты же сам ноешь про то, что я тебя запарил приходить со своими кассетами.

– Это да, – согласился Жора. – После тебя нужно долго проветривать.

– Носки всегда постираны.

– Спорное утверждение.

– Кажись, в ебальничек захотел?

Жора хитро улыбнулся и принял неизбежное:

– Ну, значит, опять двести четырнадцать. Хотя, подожди-ка…

Он уставился на свои вычисления над филенкой, а потом начал царапать что-то поверх них. Тем временем желающих двинуться вполне доступной по цене качественной ростовской известкой становилось все больше.

В маркетинге Жора знал толк. Шепнув о нашем форпосте нужным пацанам, он обеспечил устойчивый приток клиентуры. Оставалось только понять, когда надо будет свернуться, чтобы не огрести люлей. В принципе, этот момент уже приближался. Пока Жора считал заново, Майка успела сходить наверх два раза.

– Все-таки я ошибся, – отлип, наконец, Жора от стены. – Запятую не там поставил. Поэтому в итоге получилось так много.

– А сколько должно быть в натуре? – спросил Банкок.

– Две целых четырнадцать сотых года.

Банкок на пару сек завис. Моргнув несколько раз, он спросил:

– А четырнадцать сотых года – это сколько?

– В любом случае долго, – махнул испачканной в известке рукой Жора. – Толяну надо быстрее.

– Точняк, – снова согласился я.

Тем более, дурь уже кончилась, и надо было предпринимать что-то еще.

Но тут нас накрыли менты. Входя в подъезд, они, видимо, придержали дверь, и привычного хлопка снизу не долетело. К тому же Банкок отвлекся на Жорину бухгалтерию и позабыл о своих прямых обязанностях – стоять на стрёме. Короче, примерно через минуту после Жориного озарения нас уже приемисто шмонала пара недружелюбных сотрудников. По ходу, Жора все-таки перестарался с маркетингом. Кто-то из его пиар-агентов про нас настучал.

Сам он решил не выяснять причин провала и немедленно сделал вид, что он не с нами. Деловито насвистывая, Жора двинулся навстречу поднимающимся по лестнице ментам, с понтом он живет в этом подъезде, а к этим упырькам между этажами не имеет никакого отношения.

Но утечка, видимо, была мощной. Менты оказались осведомлены не только по месту расположения, но и по количеству «барыг».

– Их пятеро должно быть, – сказал один сотрудник другому, и торопливый Жора был принят первым из нас.

«Поспешишь – людей насмешишь», – любила повторять нам с братом мудрая Николаевна, а я, когда был совсем мелким, ломал голову над ее словами, не улавливая связи между спешкой и юмором.

Теперь стало понятней. Майка хохотала над перебздевшим Жорой так долго, что у нее заболел живот. Трава держала еще будь здоров. Майка то хваталась за пузо, то отталкивала ментов, которые пытались ее пошмонать, а те, конечно, догадывались, почему она не может остановиться. В итоге она чуть не задохнулась от этой ржаки, но зато у нас ничего не нашли. Шмаль мы, к счастью, всю выкурили, а известка в карманах – ну мало ли какая блажь придет в голову придуркам. Короче, предъявить нам они могли только исцарапанную Жорой стенку. Да и то он напирал на то, что мы тут занимаемся самообразованием.

– Я товарищей подтягиваю по алгебре. У меня общественная нагрузка.

Жора умел любую ситуацию обернуть себе в плюс. Даже самую палевную.

Хорошо, что менты не поднялись на пару этажей выше. Майка успела там обскоблить полстены до бетонной панели. Вот это нам уже трудней было бы объяснить. Действительно – на фига нам известка в таких объемах?

Так или иначе, торговлю пришлось свернуть. Сотрудники стояли у подъезда, пока мы не ушли из двора. Банкок предложил занять новый подъезд, чтобы не прерывать развитие бизнеса, но Жора резонно указал на то, что сначала необходима маркетинговая работа.

– Надо же сперва тему по райончику запустить – стоим там-то и там-то. Доза тянет на столько-то. Мы живем в информационную эпоху, май френд.

На «френда» Банкок рассердился и хотел Жоре втащить за все разом – в том числе и за поведение в момент шухера, но Вадик его отговорил.

– Я же предупреждал, – сказал он. – Толку никакого не будет. Все тлен и суета. Надо пойти новой травой затариться. Лавэшки еще до фига. Всем – мир.

Обозначив свою философскую позицию, Вадик ушел, и Жора, опасавшийся в его отсутствие огрести все-таки от Банкока, внес предложение о приостановке коммерческих операций.

– Давайте завтра продолжим. У меня сегодня еще пара важных дел.

Глядя ему в спину, которая удалялась намного быстрей, чем спина Вадика, Банкок задумчиво сказал:

– Может, тогда на Сквозняк? Там уже стопудово народ собрался. Пыхнем, посмотрим, чо к чему.

– Не, братка, – ответил я. – Мне в больничку надо.

– На перевязку?

– Повидаться с одним человеком.

– Ну, давай.

К Тагиру в госпиталь я хотел поехать еще с утра, но отвлекло все вот это. Теперь было самое время. Майка зачем-то увязалась со мной.

* * *

Всю дорогу по Мечникова до Комсомольской она помалкивала, хмурила лоб, а когда проходили мимо памятника на площади, вдруг заговорила о нем.

– Приколись, мне в детстве он казался похожим на огромную шоколадку. Тебе нет? Все время мечтала, чтобы такой вот кусок шоколада подарили.

Пока мы банчили известкой в подъезде, на город пролился отличный дождь, и обелиск теперь блестел как плита из черного льда.

– Ты бы столько не съела, – сказал я.

Она, как всегда, торопилась и шла уже чуть впереди, оборачиваясь время от времени на ходу, чтобы подмигнуть или показать язык. У нее раньше при ходьбе за плечами мотался из стороны в сторону длинный хвост. Рыжий такой был. Как маятник фигачил. Потому что она шла всегда спортивной походкой – быстрой, решительной, дерзкой. Будто атаковала. Но вот теперь почти лысая. Как те пацаны в госпитале. Хотя походка все та же. Только за спиной уже ничего не мотается.

– А еще этот солдат золотой меня реально прикалывал, – не унималась Майка. – Я все думала – ну с хуя ли он в небо смотрит? Вставала рядом и тоже туда смотрела. Надеялась – может, увижу чего… А сейчас такое ощущение, что его тупо прёт. Тебе не кажется, будто он лишку хапнул?

Она даже остановилась и показала на обелиск обеими руками.

– Он умирает, – ответил я. – Это же солдат. Его убили. Видишь, у него автомат в руке.

– Да вижу я. Жалко, что не полностью нарисовали. Золота им не хватило, что ли?.. Жмотье. Ствол, кстати, зачетный. Хотел бы себе такой?

– Так а то ж, – хмыкнул я. – ППШ кто не хочет? В нем патронов в два раза больше, чем в «калаше». Такую машинку раздобыл – и только в путь. Голодным точняк не останешься. Любые мутки мутить можно.

– Насчет муток, – сказала Майка, когда мы сели на 27-й и поехали вдоль сквера. – Меня эта тема с полтосом для бандюганов уже не греет.

– Соскакиваешь? – усмехнулся я.

– Да мы никогда его не соберем, Толян! Сам посуди. Ну, прикинь чо к чему.

– Короче, сливаешься.

– Да сам ты сливаешься! – она заорала чуть не на весь автобус.

Хорошо, там кроме нас только четверо гопарей на задней площадке терлось, да пара старушек впереди. Гопники до этого над чем-то ржали, а услышав Майку, стали поглядывать в нашу сторону. Бабушки осуждающе завздыхали.

– Ты не ори, – сказал я Майке. – Гопота вон напряглась.

– Да в жопу их! – Она отвернулась к окну.

Автобус уже повернул, и водила втопил по прямой. Молчали мы до самого РИЖТа. Только там, глядя на это странное здание, похожее на Мойдодыра с круглым корытом, она снова заговорила:

– Толик, ну это реально не моя проблема.

– Да?.. Вообще-то, из-за тебя все затеялось.

– С какого перепугу из-за меня?

– С такого.

– Не гони. Это все Дёма виноват.

– Сама не гони. Ежу понятно, что если б ты не захотела, то никогда бы и не поехала к этим бандосам. Дёма тут ни при чем. Он бы тебя в жизни заставить не смог. А если б ты не поехала, ничего бы и не было. Во-первых, мне не пришлось бы вписываться. Во-вторых, сарай со шмалью бы не сгорел. Так что мне-то втирать не надо. Свою тему какую-то, по ходу, мутила.

Поняв, что ее раскололи, Майка скорчила дурацкую рожу. Она всегда так делала, когда чуяла за собой косяк. Мы как раз поворачивали, и она привалилась ко мне, как будто это не автобус на ростовской улице повернул, а феррари на гоночном треке.

– Хорош, Майка, – сказал я. – Рука болит.

– Не, ну а чо? – Она ткнула меня кулаком под ребра. – Реально круто могло получиться. Бандиты, заложница – как в кино. Вдруг бы я там нормального пацана встретила. Не такого лошка, как вы все. Взрослого, крутого, серьезного.

– Ага, – кивнул я. – С тачкой, бабками и стволом.

– Вот именно, – Майка вызывающе вздернула подбородок. – У вас-то, лохов, что есть? Ну чем ты можешь себя показать? Кому нужен твой рэп?! Все эти твои негры?!

– Бандиты круче?

– В сто миллионов раз.

– Ты на себя посмотри, – я улыбнулся и покачал головой.

На ней был конкретный рэперский прикид. Широкие штаны, безразмерная футболка. С новой стрижкой она легко канала за парня.

– Да пошел ты… Короче, если бы вы не припёрлись и не спалили тупой сарай…

– Ты бы нашла своего принца, – засмеялся я.

Майка, вообще, была клевая. Трудная, чокнутая, но клевая. Пацаны с Рабочего городка признавали ее прикольней обычных девчонок, и на районе она ходила в уважении. Если кто в этом сомневался, она легко могла и вломить. Лет с пяти, наверное, начала заниматься самбо, а потом – каратэ. Удар у нее был хорош. Я сам пару раз испытал. Хотя с виду, конечно, не скажешь. Николаевна всегда называла ее «дохлятинкой». С любовью называла – не ради чтоб посмеяться. А «дохлятинка» могла так приветить в солнечное сплетение, что приседай не приседай, хер отдышишься.

До своего нового этого прикида с широкими штанами и стриженой головой она гоняла по району в черной косухе с шипами и клепками, в красной мини-юбке и драных колготках в сеточку. Плюс рыжий хвост, который в случае непоняток, разборок и терок летал из стороны в сторону, как нунчаки. Майка могла зарядить этим хвостом как хорошей плеткой. Больно – не больно, но когда тебе в драке прилетает с разворота в рожу такой метлой, да еще хлестко, с оттяжечкой, поневоле задумаешься – а за правое ли дело ты стоишь.

– Рэп когда-нибудь будет круче бандитов.

Услышав это, она засмеялась, будто я прогнал уже самые тупые порожняки. Но мне было пофиг.

– По-любому. Сама увидишь.

– Ну, а чего тогда паришься с этим полтосом? – Она продолжала меня жестко выстебывать. – Заделайся по-быстрому в звезды, собери бабла. Отличный план, по-моему. Расплатишься с бандюками. Потом продюсеры набегут, от фанатов отбоя не будет. Еще Дёме на лечение подкинешь. Ему теперь долго лекарства будут нужны.

Все сходится, бро. Нужно-то всего пару-тройку суперхитов забабахать. Чтобы весь Ростов подохуел. Ну и Москва до кучи.

– Я забабахаю.

– Чо-то не слышала от тебя их пока. Третесь на Сквозняке с понтом крутые, а сколько народу вас слушает?

Пара дебилов в «Дуньке» и столько же в «Парадоксе»?

Не нужен никому твой рэп.

По факту она, конечно, была права. Если и появлялся рядом кто-нибудь, хотя бы отдаленно похожий на продюсера, то ограничивалось все в итоге одним-двумя выступлениями за сотку баксов или никчемной работой на радио. Но мы не сдавались. Пока не нашли свой комп, Вадик ходил к друзьям типа рубиться в Doom и, дождавшись положенного ему часа, загружал не игру, а музыкальные программы, которые приносил с собой на дискетах. Этой зимой компьютер у нас появился, и мы сутками сидели за ним у Вадика на Нахаловке, не снимая курток, потому что электричества у него в халупе хватало либо на комп, либо на обогреватель. Когда включали то и другое, выбивало пробки. Но рэпчик писался, и хиты были на подходе – мы это чувствовали. Оставалось совсем немного.

– Все будет, – сказал я Майке. – Не ссы.

– Да я особо-то и не ссу, – ответила она мне.

Я еще продолжал убеждать ее рассказами о том, как это круто, когда стоишь на сцене перед толпой, но Майка уже не слушала. На площади 2-й пятилетки она толкнула меня и кивнула в сторону гопников на задней площадке.

– Видал?

– Что? – не понял я, раззадоренный, как павлин-чик, историями о собственной крутизне.

– Они только что вышли и потом снова зашли.

– На хера?

– Тупишь? Они все время на нас смотрят.

Гопота действительно активно шушукалась, кучкуясь и косясь в нашу сторону. За такой прикид, как у нас, на ростовских улицах легко можно было выхватить по самое не балуй. Город у нас широко мыслящий, однако чтущий традиции. Вся эта негритянская тема с рэпом на Дону приживалась непросто.

Когда мы сошли, упырьки выпрыгнули за нами. Сначала они еще держали дистанцию, так что до нас почти не долетали их гнусавые голоса, но стоило свернуть в проулок – и расстояние между нами начало быстро сокращаться. Скоро их смех, сильно напоминавший вопли гиен из передачи «В мире животных», звучал уже практически за спиной.

– С тремя не справлюсь, – предупредил я Майку. – Плечо болит. Можем не вывезти.

– Не ссы, – ответила она негромко. – Ща будет весело.

Она резко остановилась и, прищурив глаза, уставилась на гопников.

– Малой, – пискляво сказал один из них. – Ты можешь валить, а длинный пусть остается. Побазарить надо.

Они явно приняли Майку за мелкого пацана. Это было нам на руку.

– Ты поаккуратней, – начал я тянуть время в ожидании, пока она зайдет им со спины. – Приспусти колеса. Вы с кем, вообще?

– Мы с кем надо, – ответил мне тот, что был толще всех.

Майка уже была позади них, а я нагнулся и подхватил здоровой рукой с обочины кусок битого кирпича.

– Обратно положь, – сказал мне толстый.

– Позднячком, братишка, – весело оскалился я. – Что взято, обратно уже не ло́жится. Чего хотели, граждане упыри?

– Ты за базаром следи, – пригрозил мне тот, что заговорил первым.

– А чо ты такой угрюмый? – я держался спиной к забору, чтобы не обошли сзади. – Поменяйся как-нибудь по-веселому.

– Я вижу, ты борзый, – снова подал голос жирдяй. – Побазарить любишь.

– Так вы же сами хотели общаться, – я засмеялся и подкинул кирпич в руке. – Смотри, он прямо под тебя отлитый. Пуховичок-то снимаешь из-под майки хоть иногда?

Жиробас, осатаневший от моей борзоты, потерял всякую осторожность и неуклюже кинулся вперед. Это был именно тот момент, которого ждала Майка. Про нее гопари уже забыли, и она могла атаковать, как ей удобно. Толстяка она свалила хлестким ударом по ногам сзади, а обернувшемуся его дружку технично провела двоечку. Потом она подпрыгнула как пружинка и зарядила ему с ноги по куполу. Тот рухнул на жиробаса. Третий гопник на секунду застыл, а когда понял, что остался вдруг в одного против нас, развернулся и почесал назад.

Майка склонилась к поверженным и стащила с худого кроссовки.

– Осторожней будь, – сказала она ему. – А то мало ли на кого так нарвешься.

– На фига тебе его кроссы? – спросил я, когда мы подошли на КПП, рядом с которым опять толпились солдатские мамки.

– Дёме подарю. Жалко его.

Она потом так и гоняла по госпиталю с этими кроссовками в руках, и все там, наверное, думали, что вот умная девочка – сменку с собой принесла. Или умный пацан. Я не в курсе, короче, о чем они думали. Но это было потом. А сначала требовалось пройти за КПП. Товарища капитана-то мы с собой не прихватили.

Я сперва прикинул – может, с мамками как-нибудь затесаться. С теми, кого по спискам впускали по десять-пятнадцать человек. Пристроился к одной такой группе, чинно себе иду. Майка рядом, со своей новой обувкой. К братику, типа, с мамой пришли. Вот она сбоку.

Проведать там, то да сё, раненного защитника Отечества. Но прапор дежурный нас у шлагбаума сразу, сука, спалил.

– Сюда, – говорит, – идем. Расположение быстро покинули.

Пришлось искать другую мазу. Справа от ворот кучковались на корточках несколько каличей. Сами по себе тусовались. Покуривали в своих пижамках, на тапки себе поплевывали. Мамка ни одна к ним не подходила.

То есть выход за КПП у них имелся самостоятельный и свободный. Оттого, по ходу, и рожи были такие хитрые.

– Привет, пацаны! – Я к ним подошел. – Чо, как оно?

Все ништяк?

– Нормасики, – отвечают. – Чего хотел?

Я говорю:

– Дырку в заборе покажете?

Они говорят:

– Какую дырку?

Я им:

– Такую.

И вынимаю чуток лавэшки, которую мы в подъезде набанчили.

Потому что я знаю – дырка есть где-то наверняка. Ее не может не быть. А у этих такие хитрые рожи, что они-то как раз ее скорее всего и расковыряли.

– За мной иди, – один из них поднялся с корточек.

Я говорю:

– И пару халатов еще.

Он только хмыкнул.

Халаты, правда, оказались говно – драные, короткие, да еще все в каких-то пятнах. Даже Майка свой натянула с трудом. У меня так сразу на спине лопнул.

– Детские, что ли? – смеялась она. – Или для карликов.

Пока шли до лечебного корпуса, она всю дорогу прикалывалась:

– А бывают врачи-лилипуты? Или дети-врачи?

Но зато мы с ней могли проканать за студентов из мединститута. Хотя бы издали.

– С понтом, на практике, – сказал я, когда она спросила, как будем отмазываться, если что.

Тагира в палате не оказалось. Там вообще никого не было, кроме медсестры в синих очках. И воняло чем-то по-жесткому.

– Кварцевание, – сказала она. – В курилке ищите. Там они все.

– Тагир не курит.

– В курилке он.

Тагира мы действительно нашли в курилке на заднем дворе. В руке у него была сигарета.

– О! Здорово, Толян! – он крепко обнял меня. – Ты чего в тот раз не зашел? Я тебя ждал в палате.

– Привет… Извини, отец торопился.

– А! – Лицо у Тагира стало серьезным и даже немного торжественным. – Важный человек. Офицер.

– Да брось ты.

– Нет, зачем брось? Я тебе говорю – хорошо, когда отец вот такой.

– Какой?

Он прищурился, чуть отстранился, как будто хотел получше меня рассмотреть, а потом широко улыбнулся.

– Молодец, что пришел. Вот, знакомься – это мои друзья.

Пожав руки всем, кто курил в беседке, и объяснив, что Майка – не пацан, я кивнул Тагиру в сторону белых яблонек у забора.

– Отойдем. Поговорить надо.

Майка двинулась за нами, но я покачал головой. Она как-то сразу все поняла, развернулась и уверенно втопила к лечебному корпусу. Будто сто раз тут была. И будто у нее там дело.

– Хорошая, – сказал Тагир, глядя ей вслед. – Прическа вот только странная.

– И не только прическа, – подтвердил я.

– Она – твоя девушка?

– Нет, – я даже засмеялся. – С такой девушкой сразу вешайся.

– Да? Почему?

Он смотрел на меня, ожидая ответа, с таким выражением, какое я помнил с детства. Этот взгляд возникал у него, когда мы с братом ставили его в тупик какой-нибудь выходкой, за которую следовало бы наказать, но он никогда не наказывал, а только пытался понять, почему мы так поступили, и мне лично в такие моменты было не совсем ясно, кто из нас взрослый – он или мы.

– Мы тебя искали несколько лет.

Он улыбнулся и махнул рукой:

– Зачем искали? Не надо было.

Тагир изменился. Он будто оброс новой оболочкой, вплавился в нее, как жук в смолу, и теперь проглядывал оттуда, вызывая странное чувство – он, не он. В прошлый раз из-за всего этого кипиша с огнестрелом и проблем с отмазками я, видимо, не особо заметил накатившие перемены, но сейчас это немного обламывало.

– Мог же хотя бы не исчезать. Адрес оставить, телефон.

– Зачем? – Он развел руками. – Если уходишь – уходи.

– Да блин! А про меня с братом ты подумал?

– Конечно, подумал. Так было правильно.

– Правильно?! – Я, по ходу, переволновался и заорал уже так, что мужики в беседке все обернулись. – Кинуть нас было правильно?!

Тагир невозмутимо кивнул:

– Я хотел, чтобы вы сразу всё поняли. Надо знать правду о жизни.

– Какую правду?! Что мы, по-твоему, должны были понять?

Он вздохнул и на пару мгновений задумался. Потом снова посмотрел на меня, как будто решаясь на что-то.

– Хорошо, сейчас объясню… Вот скажи – что для тебя самое вкусное на свете?

– Тагир, я о другом сейчас…

– Нет, ты ответь. – Он пытливо смотрел мне в лицо, словно решал важную задачу.

– Ну, сникерсы, – сдался я.

– Сколько съесть можешь?

– Блин, да при чем здесь это?!

– Сколько штук за один раз?

– Три.

– А четыре можешь?

– Могу.

– А пять?

– Ты достал!

– Пять можешь?

– За один раз – нет.

– Вот видишь! – Он засмеялся с таким видом, будто доказал научную истину. – Тебя вырвет. А представь, если у тебя их гора. Сможешь все съесть? За один раз. Нет! Тебе три надо. Всего три!

Он растопырил пальцы на правой руке и протянул их мне чуть не под нос.

– И к чему ты все это?

– Так и не понял? – Тагир продолжал улыбаться. – Человеку мало надо. Когда много – это неправильно. Надо уметь останавливаться.

– Ты поэтому, что ли, исчез? – наконец догадался я.

– Зачем тебе гора сникерсов? – вместо ответа сказал он.

Мы стояли под белым деревцем, вдыхая всю эту майскую сладость. За высоким забором слышались голоса солдатских мамок и дежурного прапора. Мужики в беседке уже сменились на каких-то пацанов, перепачканных йодом, в бинтах и в гипсе. А Тагир все смотрел на меня и улыбался.

– Я этой зимой друга похоронил, – снова заговорил он, когда понял, что я ничего не отвечу. – Хорошего друга, Анатолий, настоящего. На кладбище много людей пришло. Холодно было, но люди пришли. И батюшка был хороший. Рыжий такой, высокий. На твоего отца, кстати, похож. Слова сказал важные.

– Какие слова?

– Про смирение. Сказал, что все умрем, поэтому сильно расстраиваться не надо. Все имеет конец.

– Сам пусть смиряется.

– Он сказал, что ты уже смирился.

– Я? Откуда он про меня знает?

– Знает. Сам подумай: ты же родился когда-то, но семью, родину не выбирал. Даже пол свой не выбирал. Значит, еще до рождения смирился. Судьбу свою принял. Так что нечего бунтовать. Когда хватит – значит, хватит. Всякий уход – вовремя. Гора сникерсов никому не нужна. Это просто кажется, что нужна. А на самом деле ты от нее сдохнешь.

Он задрал мой рукав и показал на след от укола.

– Вот твоя гора сникерсов. Я тебе все сказал. Дальше сам думай.

От лечебного корпуса к нам подбежал солдатик с левой рукой на «вертолете».

– Тагир! Тебя медсестра в процедурной ждет.

– Сердитая?

– Ага, – кивнул запыхавшийся солдатик. – Сказала, чтоб пулей туда летел.

– Нет, пуль нам больше не надо.

Я подумал, что так и не выяснил у него, почему он лежит в военном госпитале, но кричать сейчас было глупо. Тагир ушел, не оборачиваясь. Некоторые вещи никогда не меняются.

Майку я нашел рядом с процедурной. Она вертелась у приоткрытой двери, то и дело заглядывая в кабинет.

– Ты чего тут? – сказал я. – Погнали домой.

– Ща, погоди, – ответила она и снова сунула свою стриженую башку в дверной проем.

– Тебе Тагир, что ли, нужен? – Я неслабо так удивился.

– Да пошел он в жопу, твой Тагир. Тема одна есть…

– Какая тема?

В этот момент где-то внизу загудели сразу несколько машин, и вокруг нас поднялся натуральный кипиш. Из ординаторской, которая была напротив, выскочили несколько врачей. По коридору побежали медсестры. Все они спешили к центральной лестнице. Дверь в процедурную распахнулась, и сестра, делавшая перевязку Тагиру, промчалась мимо нас. На бегу она обернулась и крикнула:

– Ребята, посмотрите, чтобы никто в процедурную не заходил, пока меня нет!

– Опа, – подмигнула мне Майка. – Вот и пригодились халатики.

Медсестра, очевидно, решила, что мы практиканты.

Полуголый Тагир сидел на кушетке. Грудь его обхватывала широкая, наполовину распущенная повязка из каких-то серых бинтов.

– Я думал, вы ушли, – улыбнулся он, увидев нас с Майкой.

Из раскрытого окна с улицы долетали громкие крики, многочисленные команды и шум моторов.

– А чо это там? – вытянула шею Майка. – Чо за движуха?

– Борта с ранеными прилетели, – ответил Тагир. – Серьезная заварушка, видимо, какая-то была. Много привезли.

Я выглянул в окно и слегка даже подофигел. Вся дорожка от лечебного корпуса до КПП была забита армейскими «Уралами». В открытом кузове каждого плотно стояли носилки. Вокруг машин копошились медики. Разбитых, покалеченных, изодранных в клочья пацанов стаскивали с грузовиков и укладывали прямо на газон рядом с корпусом. Несколько офицеров громко командовали разгрузкой. Матерился какой-то врач. Кричали раненые. Местные каличи молча следили за происходящим, сгрудившись у курилки. Солдатские мамки у шлагбаума застыли небольшой каменной группой.

– А говорили – у них там вроде на спад идет, – сказал Тагир, опираясь рядом со мной на разогретый солнцем подоконник. – Мир обещали.

Я обернулся, чтобы позвать Майку посмотреть на все это, но она была занята. Пользуясь тем, что Тагир смотрит во двор, она присела перед сейфом, который процедурная сестра в спешке забыла запереть, и активно рылась в его содержимом. Выдернув оттуда огромную упаковку, она торжествующе показала ее мне. Затем вытащила еще одну, потом еще, и стала распихивать все это по карманам своих широченных штанов. То, что не влезло в карманы, она толкала за пазуху.

Тагир продолжал смотреть в окно.

* * *

Ноябрь 2016, Дортмунд

Она ответила после первого же сигнала. Будто ждала моего звонка. Или не моего – я хэзэ на самом-то деле.

– Привет, Майка, это я.

– Ты?! – Слышно было, как она удивилась. – Откуда у тебя мой номер?

– Мы вообще-то зал у тебя снимали. Митя по этому номеру звонил из Москвы. Тупишь?

Она негромко хмыкнула:

– Видимо, есть чутка. Ты уже дома?

– Да какое там! Застрял в твоей Германии. Но я не на эту тему. Вспомнил тут, как ты тогда в госпитале препараты из сейфа попёрла. Крутая была.

– Я и сейчас ничего. А к чему вспомнил-то? На ностальгию пробило?

– Да не сказал бы. Просто у меня тут паспорт в гостишке дернули. Ну вот и навеяло.

– Паспорт – это не я, – засмеялась Майка.

– Да я в курсе. Это черт тут один из местных по номерам лазит. Меня битбоксом развел. Других просто так пощипал. Кипиш стоит уже часа два, наверное.

Немцы беснуются. Он человек десять обнес. Работал тут коридорным. Присмотрел, кого пощипать, – и ходу.

Классика. Только я вот теперь домой улететь не могу.

– На фига ему твой паспорт?

– До кучи, видимо, прихватил. У меня все в лопат-нике лежало.

– Понятно. И чего будешь делать?

– В консульство поеду, во Франкфурт. Справку временную дадут. Не хочешь со мной?

– Зачем?

– Личность мою подтвердить.

Она помолчала, раздумывая, потом ответила сухо:

– Я не гражданка России. Да и некогда мне. Из-за твоего охранника такой геморрой приключился, что я еще две недели буду по разным кабинетам ходить.

– Ну, как знаешь. А то бы поехали, поболтали бы по дороге.

Она снова замолчала на пару секунд.

– Когда уезжаешь?

– Завтра с утра. Сегодня уже поздновато. Они там до пяти всего работают.

– Можем пообедать вместе. Если хочешь.

– Конечно, хочу. Проголодался как черт.

* * *

Лето 1996, Ростов-на-Дону

Те коробки с ампулами Майка украла в госпитале на продажу. Она заявила, что на этом ее долг в общак для бандосов считается закрытым и что дальше мы уже сами.

Однако торговля у нас не пошла. Препарат оказался на масле и был желтого цвета. Знающие люди шепнули, что это вещь. Мы попробовали его с теми чеками, которые остались после Дёминой работорговли, и остановиться уже не смогли. Никто бы не смог.

Так или иначе, торговля накрылась. Зато Майка протусила с нами все лето. Мутить с другими ей было уже не в кайф.

Она всегда сама решала, с кем быть. Одни девчонки ждут, пока на них обратят внимание, другие – те, что посимпатичней, – выбирают из толпы жужжащих вокруг них шмелей, а Майка просто назначала себе того, с кем будет «чирикаться». Вот такое любила она словцо. Меняла парней довольно часто, и всегда только по своей прихоти. Забриться под ноль, одеться как пацан, резко сменить парня – такие у нее были фишки. Бывших обламывала резко и без сожалений. Особенно когда они начинали ныть. Если кто-то из них ее доставал, мог легко огрести под горячую руку. А рука у Майки в принципе никогда не остывала.

– Бешеная, – стала говорить про нее Николаевна после того, как Майке исполнилось четырнадцать.

Старое словечко «дохлятинка» быстро забылось.

За частые броски от одного парня к другому любую девчулю у нас на районе давно бы определили в шмары, но с Майкой такое, во‐первых, было опасно, а во‐вторых, это она решала – когда и с кем. Если кто-то и шел тут по рукам, то уж точно не Майка.

Этим летом она вдруг назначила в свои парни меня. Заметно, правда, стало не сразу. Она изменила привычную тактику и не сообщила о своем решении обычным порядком. То есть не было пинка в дверь, внезапного заезда с вещами в мою комнату или другого захвата новой добычи, а вместе с ней – территории. В этот раз она, как опытная уже пантера, зашла с подветренной стороны. Чтобы никто не почуял ее приближения.

Поняв, что с ворованными ампулами расстаться нам не судьба, мы, как дедушка Ленин, погнали другим путем. Решили по Майкиной же наводке забабахаться в звезды. Она-то, конечно, прикалывалась надо мной, когда по дороге в госпиталь предложила поднять бабла для бандитов, сочиняя рэпчик, но мое сердце тогда превратилось в ухо. Чуткий, сука, по факту оказался орган, надо признать. Мы замутили больше выступлений в клубах, больше дискотек, больше песенок на заказ. Постепенно и в «Дункане», и в «Парадоксе» на наших выступлениях стал прибавляться народ. Движуха была еще не глобальной, и продюсеры с чемоданами лавэшек не полезли из всех щелей, зато на райончике к середине лета круче нас никого не было. Девчушки закрутились вокруг такие славные, что только в путь. Вот по ним-то я и заметил Майкин заход на добычу.

Где-то к июлю я уже запомнил трех или четырех из них, самых активных – из тех, которые постоянно трутся у сцены, и взгляды у них такие особенные. А потом они как-то исчезли. Вместо них появились другие, но и эти долго не продержались. Два-три выступления, не больше. Я даже приуныл слегка. Подумал – короткая моя слава. И тут вышел покурить на минутку из клуба, смотрю – Майка урабатывает в темноте милаху, которая мне только что улыбалась. Да так ловко херачит – как грушу на тренировке. Короче, не задалось у меня с фанатками.

Мелькнула, правда, одна девчуля, которую она не тронула. Не из наших, не ростовская. К сцене проталкиваться не стала, но такая себе была, что и в середке фан-зоны хрен ее не заметишь. Вадик таких называет – самая, самая заебательская. С нами они обычно даже не разговаривают. Мы для них мусор. Но эта почему-то пришла. И не только пришла. Она под мой трек от души качала. И я не мог это не заценить.

Майка своим радаром быстро засекла мой интерес и уже через пять минут оказалась с ней рядом. Я запереживал, но впереди еще было два трека. За это время Майка могла уделать ее как бог нашу Нахаловку. Ей только требовалось вытащить ее из зала. И она ее потащила. Та даже особо не сопротивлялась. Пошла как овечка на убой.

Короче, я дочитал телегу и тормознул. Надо было срочно спасать девчулю. Но оказалось, что спасать никого не надо. Снаружи царил мир. Они спокойно курили на лавочке, а Майка, увидев меня, даже приобняла эту неместную слегонца. Я подошел, принцесса поднялась, Майка подмигнула мне, и на этом все кончилось. Девчушка растаяла в темноте, а я выслушал новую правду о жизни.

– Никогда, Толик, – сказала мне Майка, – никогда ты не будешь с такими девушками, как она. Просто забудь. Это не твой уровень. Для тебя это примерно… как космос для таракана.

И я запомнил про космос.

– Как ее хоть зовут?

– А тебе на фига?

Короче, через пару дней Майка заявилась в клуб в своем старом прикиде – косуха, юбчонка дерзкая, колготки в сеточку. Вся такая ростовская Кармен. Вопросов у меня не осталось. Я, правда, не успел особо всему этому удивиться, потому что в тот же вечер чуть в больничку не загремел.

По дороге домой трагически пересекся с теми ментами, которые шмонали нас месяц назад в подъезде. Машина вдруг рядом остановилась, а в ней эти типы. Говорят мне:

– Садись.

Я дверцу открыл заднюю и хотел сесть, потому что Пистолетто – умный, Пистолетто знает, что с ментами кипиш поднимать – это себе дороже, смотрю – а там еще одна знакомая рожа сидит. Тот самый гопничек, что с Дёмой кроссами поделился. Хотя на фига Дёме кроссы, если он ласты еще полгода переставлять не сможет? Но за эту историю с обувью Майке было видней.

В общем, Пистолетто решительно собрал руки в ноги, а жопу в горсть – и оперативно двинул оттуда. Летел по проулочку как тот олень из любимых песен Николаевны – в свою страну оленью. Но у ментов был «жигуль».

Пиздили долго и обстоятельно. Если бы не прохожая старушка, то, наверно, вообще бы убили. Неясно, кстати, чего так взъелись. По ходу тот гопник был им не просто так. Братуха, возможно. Или племянник. Пистолетто особенно не вдавался. Занят был тем, как бы съебаться не по частям. Чтобы максимальное количество органов при нем осталось.

В итоге вырвался, убежал, но ощущения были такие, словно попал под поезд. Николаевне очень не понравился мой внешний вид. Она вынула из кухонного шкафа свою картофельную толкушку и собралась устроить немедленную вендетту. На Корсике ее бы, конечно, одобрили, но Ростов – не Корсика. Тут надо тоньше.

– Да, может, он пиздулу гоняет туда-сюда, – возражал дед, напирая на то, что меня и раньше уличали во лжи. – Может, милиционеры-то ни при чем.

– А ты за них не вытягувай! – пылко парировала Николаевна.

Она не любила, когда с ней спорили. Особенно в таких важных вопросах.

– Я и не вытягуваю, – ответил дед и пошел надевать ордена.

Он знал, что Николаевну по-другому не остановить.

Явившись при полном параде в районный отдел милиции, дед потребовал, чтобы у сотрудников при нем проверили руки на предмет ссадин. Вел себя чинно, вежливо отвечал на все вопросы. Когда нашел тех двоих ментов, что чуть не захлестнули меня в проулке, попросил возможности побеседовать с ними в отдельном кабинете. Ему разрешили. Видимо, старший подумал, что если ветерана уважить, тому хватит простых извинений, и дело дальше не пойдет. Но меньше всего дед хотел извинений. Подперев изнутри дверь стулом, он успел двумя ударами свалить расслабившихся ментов на пол, а затем еще добавил ногами, и только после этого остальные прочухали, что происходит, выломали дверь и скрутили его.

Дома поднялся кипиш – теперь надо было вызволять деда. Срок – не срок, но кто его знает, чем это могло кончиться. Не каждый день ветеран Великой Отечественной в боевых орденах метелит сотрудников при исполнении. Да к тому же прямо у них на рабочем месте.

– Иди к своему генералу! – требовала Николаевна от мрачного отца, который засел с пузырем на кухне и всем своим видом демонстрировал, что не выйдет оттуда, пока пузырь не будет добит.

– К какому генералу? – огрызался отец.

– Да мне-то откуда знать?! Я, что ли, в армии твоей командую?! К самому главному! Деда пускай мне вернут!

– Видал, чего из-за тебя получилось, – говорил мне отец, пока дверь на кухню, грохнув подобно майской грозе, оставалась ненадолго в покое до следующего появления Большой Ба. – Говорил тебе, завязывай с этим.

С чем конкретно завязывать, он не уточнил, потому что в бутылке оставалось уже меньше половины, и сам себя в этой дозе он понимал без проблем.

– Допрыгаешься, – нестрашно грозил он мне кулаком. – С брата бы лучше брал пример. Ведь вот обоих вас этот чечен воспитывал… А черт почему-то получился из тебя одного… Его, кстати, тоже закрыли.

Он так резко сменил тему, что я даже не успел удивиться.

– Кого?

– Кого-кого… Чечена этого вашего.

– Тагира?! – Я вскочил с табурета, и где-то под ребрами от этого движения загудел колокол.

– Ну а кого еще? У тебя другие чечены есть? Блин… Все одно к одному. Подряд закрывать народ начали… Беспредел творится, просрали страну. Ладно бы одних чеченов – они ветеранов уже в кутузку тащат…

Он плеснул себе водки, продолжая бормотать, а я смотрел на его руку, на стакан и растекающуюся вокруг этого стакана по старой клеенке лужицу. Новость была лютая.

– Подожди, – остановил я отца. – За что его взяли? Он же в больничке лежал.

Я очень надеялся услышать о каких-то прошлых делах Тагира, пускай даже о том, что он воевал на чужой стороне.

Но я услышал другое.

– Допрыгался твой чечен. Вором оказался… Вором и к тому же барыгой. Лекарства какие-то в госпитале украл. Степаныч говорит, что за ними наркоманы охотятся. Любые деньги готовы отдать. На продажу украл, видно. Сейчас все воруют… Твари… А с другой стороны – ну как не украсть у государства? Оно-то, родное, как следует нас всех наебало…

Степаныч – так называл отец того военного врача, который обработал мой огнестрел. В одной части служили до этого в Белоруссии.

* * *

В ментовку сдаваться я решил идти следующим утром. Про Майку, конечно, говорить не собирался. Все хотел взять на себя. Главная тема состояла в том, чтобы они отпустили Тагира. Он был не при делах.

Но утром не получилось. Эти двое в погонах ушатали меня так, что я и по дому-то ползал с трудом.

«Наша служба и опасна, и трудна». В натуре.

Сил хватило только на дорогу до гаража. Думал – обезболюсь там у Вадоса и пойду в мусарню. Пока дер-банили один из Дёминых чеков и бодяжили его ампулой из больнички, подтянулась Майка. Ей точно нельзя было говорить про мой план. Одного она бы меня ни за что не пустила. Поэтому пришлось остаться. К тому же обезболивание как-то не задалось. Притупило только слегка.

– Может, по второму кругу двинемся? – предложил Вадик.

– А почему нет? – сказал я.

И мы двинулись. Одна Майка не захотела ужалиться.

– Вы тупые? – удивилась она. – Еще даже половину денег не собрали, а вам – пофиг. Шевелить надо поршнями.

– Ну так шевели, – засмеялся Вадос. – А мы дождемся крупного заказа. Надо, чтобы какой-то серьезный чел нас профинансировал. Влил сразу много бабла. По мелочи мы запаримся собирать. Выступления по клубам – не тот уровень. КПД, детка! Вот что необходимо повышать. А ты пока повышаешь только голос.

Я заценил красноречие Вадоса, и мы снова начали готовить.

– Покоцают вас бандиты, – подвела итог Майка.

Короче, до ментов я в тот день не дошел.

Зато на следующее утро первым делом попрощался со всей родней и попёр выручать Тагира. Ну, то есть как попрощался – постоял на кухне за спиной у Николаевны, пока она жарила яичницу, помог маме на лестнице с ее коробкой, в которой йогурты на продажу, брату подмигнул, когда он пошел на консультацию в свой институт, отцовскую фуражку подержал полминуты. С дедом попрощаться не мог, но рассчитывал на встречу с ним в ментовке. В общем, собрался мотать срок, сколько бы мне ни впаяли. Думал сходить в гараж и забрать оставшиеся ампулы, чтобы не с пустыми руками к мусорам приходить, но потом решил – обойдутся.

А внизу меня перехватил Жора. Я только вышел из подъезда, полный благородной решимости сидеть не меньше, чем граф Монте-Кристо, как из-за кустов вынырнула эта «акула бизнеса».

– Здорово, Толян! А я за тобой!

– Давай потом, Жора, – сказал я на ходу. – У меня дело.

– Да какое там у тебя дело! – не отставал он. – Ты послушай, чего скажу!

Судя по Жориному лицу и по тому, как от нетерпения он слегка даже подпрыгивал, ему где-то сильно фартануло.

– Ну? Чего у тебя там?

– Крутая тема! Разрывная тема, Толян! Бабла можно снять за раз просто немерено.

– Я сейчас не за тем.

– Да погоди! Дай я тебе развалю немного. Сам же потом спасибо скажешь.

– Ну, развали. – Я остановился и сел на лавочку в ожидании Жориных пояснений. – А то тебя сейчас кондратий прихватит.

Жора действительно уже чуть не приплясывал от нетерпения.

– Короче, десять косарей, – выдохнул он.

– Что «десять косарей»?

– Зелеными. За один вечер.

– Нормально насыпаешь, – сказал я и поднялся с лавочки. – С утра уже рисинку дернул?

– Да ни в одном глазу, Толя! Даже в руках косяка не держал! У человека скоро днюха. Его друзья хотят праздник хороший ему замутить. Просили тебя привести для разговора. Они по городу справки навели – им сказали, что ты лучший.

Я снова остановился.

– Десять косарей?

– В натуре! – Жора сиял как новогодняя елка на Площади Советов.

– Это что за человек такой?

– Да не знаю! Какая тебе разница? Поиграешь один вечер – у тебя пятая часть долга бандосам закрыта. Может, свой рэп зачитаешь… Если попросят.

Про долг свой я, конечно, думал сейчас меньше всего. На какой бы срок меня ни закрыли – это в любом случае была отсрочка по выплате бандитам. К тому же, будут ли они вообще живы, когда я откинусь, – такого точно никто не мог сказать. Работа у них вредная. А вот оставить деньжат маме с Николаевной – это была тема. Ради такого стоило денек-другой подышать воздухом свободы.

– Когда у тебя с ними встреча?

Жора возрадовался, как алтарник при виде запивки.

– Прямо сейчас, Толя! Я ж говорю – я за тобой. Погнали! Они в «Волне» нас ждут.

– В бассейне?

– Ну да, сказали туда подойти. Хорошо, здесь рядом.

– Они что – пловцы?

– Да не один ли тебе пень? Может, и пловцы, я-то откуда знаю?

– В принципе, мне без разницы, – согласился я. – Просто подумал домой за плавками метнуться.

Жора на секунду решил, что я говорю серьезно, потом взмахнул руками и скукожился от смеха.

– Толя, капец у тебя шуточки.

Но в бассейне шутить как-то очень быстро расхотелось. Там только Пистолетто-придурок смог бы прикалываться, потому что он отморозок.

И вот они с Жорой, бодрые такие, заходят, готовы обсуждать бабло, а бабло никто с ними обсуждать не спешит. Все заняты рыбалкой. Прямо с бортика закидывают удочки в розовую такую всю воду и пытаются рыбешку поймать. Только она не клюет. Рыбеха занята тем, что дербанит огромную говяжью ногу. Пистолетто – дерзкий, поэтому не ждет никаких объяснений. Он говорит – приветствую, граждане, интересный у вас тут движ. Кто здесь хотел праздник? Пистолетто устроит вам любое веселье.

На что ему отвечают – поддувало пока прикрой. Не видишь – у нас тут решается важный спор. Кто быстрее поймает рыбку-пиранью. Пистолетто – понятливый, но ему интересно, как в бассейне потом будут плавать женщины, старики и разные дети.

На что ему предлагают проверить самому. Однако Пистолетто – умный, он вежливо отвечает, что не захватил с собой купальный костюм. Прикормка тем временем заканчивается, от коровьей ноги остается большая унылая кость. Рыбки замечают наконец крючки с мясом, и вот уже спор закончен. Победа за толстым челом, на котором цепей и прочего рыжья больше, чем на цыганской невесте.

Толстый очень доволен, он гулко смеется, показывает всем пойманную пиранью, похожую на большого карася, а потом начинает расспрашивать Пистолетто про его внешний вид. Потому что вид Пистолетто вызывает вопросы. Почему он побит? Что случилось? К чему на нем все эти ссадины и синяки? Пистолетто обстоятельно отвечает, но не может при этом избавиться от ощущения, будто отвечает он какой-то говорящей пещере. Все остальные на бортике бассейна в два раза меньше этого Джаббы Хатта. А некоторые даже в три.

Когда толстый слышит, что Пистолетто ушатали менты, он говорит своим людям проводить из бассейна всех прочих кандидатов на вакантную должность. Пистолетто теперь в уважении у толстяка.

Пистолетто получает работу. Как только мусора в следующий раз возьмутся тебя пиздить, говорит ему Джабба Хатт, скажи им, что ты со мной, должно хватить.

Жора, который до этого слегка подмораживался от страха, начинает вести себя более естественно. Он ходит вдоль бортика, интересуется устройством бассейна и жизнью рыб. Пистолетто готов получить аванс, ему хорошо, но тут ситуация меняется. Из раздевалки выходит тот самый браток в белом «Адидасе», что караулил Майку на брошенном хуторе после того, как Дёма обменял ее на чеки. Только сейчас у него нет кобуры под мышкой. Он не сразу замечает Пистолетто, потому что обнимается со своими друзьями, но когда последний браток обнят, этому в «Адидасе» уже нечем заняться, кроме как узнать Пистолетто. И тогда он подходит к доброму толстяку, говорит ему что-то на ухо, и вот толстяк уже не такой добрый.

Жора еще нежится в предвкушении аванса, он ничего не подозревает, а Пистолетто тихо говорит ему, что надо было все-таки брать плавки. Потому что, скорее всего, сейчас запустят купаться к пираньям. Жоре не нравится эта тема, но свалить по-тихому, кажется, уже нет мазы. Человек размером с небольшой террикон зовет Пистолетто к себе. И, судя по всему, не для того, чтобы вручить аванс.

Пистолетто не дрейфит, Пистолетто бывал в переплетах, Пистолетто знает в них толк. Мы все разрулили, говорит он толстому человеку в золотых цепях. Я работаю над этой проблемой. Средства будут возвращены. С ним соглашаются, но с небольшой поправкой. Он выступит на днюхе уважаемого человека бесплатно. В счет долга? – спрашивает Пистолетто. Бесплатно – повторяют ему. Через три недели.

– Слушай, а может, не так все плохо, – сказал Жора, когда мы вышли из бассейна. – У них, получается, связи с ментами, раз он предложил тебя прикрывать.

– Жора, ты дебил?! – Я чуть не втащил ему сгоряча. – На хера мне их связи? Менты, что ли, помогут мне полста косарей собрать? И потом – я не могу ждать так долго! Нет у меня трех недель.

– Но, может, они дело закроют на твоего деда? Кто знает, какие у этих там подвязки.

Он мотнул головой в сторону трех «мерсов» у входа в бассейн.

– Вдруг они реально крутые.

К одному из «мерсов» подошел браток в белом «Адидасе». Увидев нас, он показал большой палец и подмигнул. Костюм у него был что надо. Разрывной костюмчик, базара ноль.

– Ну? – легонько толкнул меня в плечо Жора. – Будешь играть для них? Слушай, давай. Деду поможешь. Он же из-за тебя вписался. На хера ему судимость под старость лет?

«А Тагир? – думал я. – Что с ним будет, если я в эти три недели ментам не сдамся?»

* * *

Странно устроена у человека башня. Или не башня – не знаю, где там у нас все расположено. Ну, то есть паришься о чем-то всерьезку, ночей не спишь, места себе не находишь, думаешь – как же так, что теперь делать, а потом вдруг раз – и приходит другая заморочка, на фоне которой первая уже не але – вообще ни о чем, как будто ее и не было. И ты такой паришься теперь по новому кругу. А он еще круче, виражи такие, что уши закладывает. И вот хочется иногда спросить – перерыв, вообще, будет? Переменка, как в школе. Хотя бы малюсенькая. Ну там, чтобы за гаражи сбегать покурить.

Короче, не успел я донять себя темой с Тагиром, как подтянулась темка пожестче. Со звериным уже оскалом. Нашел нас у Вадика в гараже браток в белом костюме «Адидас». Причем на следующий же день после нашего захода в бассейн. Проверить, очевидно, хотел, как там да чо. Ну, и проверил.

– Малой, ты торчишь, что ли?

И, главное, так удивился, как будто «баян» никогда не видел.

Я говорю:

– Да ни в коем случае. Это у друга пневмония, вот мы на дому антибиотики ему колем. В гараже, то есть.

Он говорит:

– Ты в курсе, как меня называют?

Я отвечаю:

– Нет.

А он:

– Меня все зовут Клеем.

Я говорю:

– Ух ты. Как БФ? Или типа канцелярский?

Этот Клей в «Адидасе» башкой мотает:

– Нет, малой. Как Мохаммеда Али. Боксер такой – знаешь? Его раньше звали Кассиус Клей.

Я ему:

– Конечно, знаю. Кто ж про него не слышал. Только зря ты его старое имя взял. Надо было новое. Помодней. Говорил бы всем, что ты – Али. А может, даже Мохаммед.

– Не, – он мне отвечает. – Мохаммед как-то не так.

– Стрёмно?

– Да нет, я со всем уважением. Просто Клей… как-то ближе.

– Понятно, – говорю я. – А ты к чему всю эту бодягу про имена, вообще, начал?

Он спохватился, вспомнил, с чего затеялся разговор, и снова подпустил понту:

– А к тому, малой, что я одним ударом могу быка склеить. Не то что такого дрища, как ты.

– Круто. И тогда я склею ласты?

Он одобрительно кивнул:

– Типа того. Так что завязывай с наркотой. Жить будешь веселей, интересней, а главное – дольше. Ну, и у меня меньше геморроя.

Оказалось – тот человек, у которого мы должны были выступать на юбилее, люто ненавидел торчков. Помимо обычных своих трудов и обязанностей, Клей отвечал и за то, чтобы рядом с ним даже случайно не оказался вдруг наркоман.

– А чо будет? – поинтересовался я.

– Да ничо. Умрешь просто очень быстро. А мне объяснять придется, как я тебя проморгал. Дорого станет. Штуки две баксов.

– Так, может, отменим?

– Не прокатит. Слон уже за тебя слово сказал. Там обратно слова не берутся.

– А Слон… это?..

– Он в бассейне вчера с тобой говорил. Жирный такой… Только ты не говори ему, что он жирный.

– Тоже умру очень быстро?

– Ну, типа того. Только, наверное, не совсем быстро. У него с головой не в порядке. Разные штуки любит придумывать.

– Какие штуки?

– Тебе лучше не знать.

– Пираньям скормит?

– Слышь, малой, ты достал. Хули ты разговорчивый такой? Тебе сказали – завязывай с наркотой, значит, завязывай.

Позже я узнал, что дочь того серьезного человека плотно сидела на белом. Это и было причиной его ненависти к торчкам.

– Короче, я у тебя все это забираю, – сказал Клей, выгребая наши чеки и ампулы из ящика с инструментами. – А когда перестанешь кумарить, пойдешь со мной в спортзал. На турничках подергаешься, по прессику немного возьмешь. Я помогу. Человеком станешь.

Перед уходом он присел рядом со мной на корточки и доверительным тоном сказал:

– А новое говно не покупай. Вообще, не ходи к барыгам. Руку сломаю. Будет хорошая отмазка, чтобы другого диджея найти.

И к барыгам я не пошел. Через пару дней даже если бы захотел, не смог бы дойти. Меня как плитой накрыло от крупнопанельного дома. Я даже и не предполагал, что такое бывает. Придавило как лягушонка – глаза выпучились, но, сука, не лопнули. Ощущения были такие, будто смертушка – вот она, у дивана стоит. И, главное, в какой-то момент уже захотелось, чтобы она поближе присела. Потому что ну совсем было невмоготу. Я не то что про Тагира и про свои угрызения совести – я вообще про свет белый забыл. Нету его в таком состоянии, белого света.

Николаевна сначала предлагала врача вызвать, но я ни в какую. Нельзя мне было врача. Потом просто к Майке уполз. У нее родители на дачу переехали за картошкой следить. На одну ночь оставить посадки было нельзя. С голодухи не соседи, так проезжий народ все выкопает. Пофиг, что семенная. А Николаевна к этому времени уже начала задумываться, поглядывая на меня. Так что надо было валить.

И стали мы кумарить с Майкой вдвоем. В одно ведерко поблевываем, одного света белого не видим. Нормально так. Во мне сил даже на злобу не осталось. Про Клея ни разу не вспомнил. Ну, забрал – и забрал. Его дело.

Средневековые инквизиторы, конечно, были лохи. Какой там «испанский сапог»?! Какая «железная дева»? Если человек в убеждении, похуй ему, что его гвоздями хуячат. Не в кайф – это ясно, но по большому счету он знал, на что шел. И главное – он в полных понятках. Он в курсе, почему терпит. Он верит в эту свою хуйню. И тут вы его хоть на части режьте. А вот подсадили бы еретика на герыч – и все. Никаких костров, никаких пыток не нужно. От убеждений ничего не останется. Само место, где в нем живет вера, исчезнет. Стирается это место. За дозу он вам не только в святую инквизицию – он в святую жопу поверит. В святой кусок говна. Просто обозначьте – во что ему верить. За дозу.

Короче, я думал – сдохну.

Майке тоже было не лучше, но однажды она куда-то пропала. Я на кухню – ее нет. Через час добрался до родительской спальни – тоже никого. Блеванул там горестно и двинул в сторону ванной. Не дошел. Пока полз, она сама появилась. Лицо разбито, но улыбается. Показывает мне кулак. Я смотрю на него и думаю – хорошо кому-то досталось. Костяшки сбиты, все в ссадинах, как будто она по стене лупила. Майка разжимает кулак, а там, сука, – чек.

Она мне его принесла.

Не скажу, что пытался отказываться. Не скажу, что поделился. Все себе двинул. Вкатил в вену вместе с благодарностью и чувством вины. Мощный коктейль. Хотя, вру. Не было ни вины, ни благодарности. Был только приход. И Майкино разбитое лицо уплывало куда-то вбок.

Дня через три нас нашел Клей. Он, по ходу, мог найти меня где угодно. Я еще немного кумарил, поэтому понял его не сразу. Дошло, когда он несколько раз мне повторил:

– Мечта у тебя какая? Эй, малой! Есть у тебя мечта?

Я говорю:

– Ты ебнулся, что ли, дружище? Какая, на хер, мечта. Мне бы дристать пореже.

Клей объяснил, что его начальство навело обо мне справки, послушало мои треки, и, в общем, я им приглянулся. Зацепило серьезных людей.

– За жизнь поешь. Велели спросить, какая у тебя мечта.

– Блядь, ты что, золотая рыбка?

– Ну, типа того.

– Тогда хочу тысячу чеков.

– Нет, кроме этого.

– Кроме этого пошел на хуй.

– Я тебя склею. – Он поднес мне к носу убедительный такой кулак. – Чуешь, чем пахнет?

– Селедкой.

– Больничкой пахнет, малой. Уложу сразу на пару недель.

– Про мечту сказать можно?

– Давай.

– У меня деда менты закрыли. Вытащить сможете?

За Тагира я решил не просить. Его я все еще мог спасти явкой с повинной.

– За что закрыли?

– Пришел в райотдел и отпиздил двух мусоров.

Клей восхитился:

– Боевой дед. Конечно, поможем. Всё?

Я подумал немного и сказал:

– Еще хочу студию. Настоящую. Со всем фаршем – с аппаратурой, с компами, и чтобы микрофоны были просто пиздец.

На следующий день Клей пришел с «котлетой» денег. Бабки были мятые, коцаные, перепачканные. Видимо, прямо с рынка. Но много.

– Сколько здесь?

– До хуя. На любую студию хватит. Потом будет к тебе еще особое пожелание насчет репертуара.

– Я блатняк не пою.

– Да знаем мы, чо ты поешь. Девка твоя где?

– За сигаретами вышла.

– Скажи ей, чтобы барыг больше не долбила. Еще раз такое случится, я ее сам порву. И вот что… Надо объяснять, что будет, если ты хоть копейку из этих бабок потратишь на наркоту?

– Нет.

– Молодец. Давай, короче, малой, арендуй студию. Чтобы к празднику у тебя все было по-четкому. Большие люди тебе доверяют.

Он толкнул ко мне лежащую на кухонном столе пухлую пачку разномастных купюр, поднялся с табурета и пошел к выходу.

– А дед? – спросил я его.

– Дома уже твой дед. Иди поздравляй с освобождением. Хули ты, вообще, тут сидишь? Перекумарил уже.

* * *

Но дома оказалась одна мама. Дед, вернувшись, как он сказал, «после отсидки», тут же умотал к своим товарищам по домино – надо было срочно изложить подробности героического приключения. Николаевна пошла с ним, чтобы дело не закончилось пьянкой. Отец был на службе. Брат – в универе на консультации.

– Толя? – Мама подняла на меня усталый взгляд, когда я вошел в комнату. – А ты где был?

– У друзей. Мы альбом писали. Я у Вадика ночевал.

– Папу из милиции отпустили.

– Я в курсе.

– Дело решили закрыть.

В голосе ее не слышно было никакой радости.

– Мам, ты чего? Еще что-то случилось?

– Нет… – Она отстраненно покачала головой. – Просто устала… Сейчас посижу и пойду на рынок. Вчера не весь йогурт продала. А сегодня с утра еще две коробки подвезли. Хозяин сказал – пока не продам, домой не уйду. На полчаса всего отпустил, чтобы с папой посидеть.

Она кивнула на чашки с недопитым чаем на столе и любимую вазочку Николаевны с баранками.

Хромого Левона, который держал на рынке палатку с йогуртами и прочей чепухой, она почему-то никогда не называла по имени. Всегда только – хозяин. Хотя тот был нереальное чмо. Но он давал ей хоть что-то заработать. А может, ей важно было, что вот теперь появились хозяева. Раньше все было общее, народное, а значит – ничье. И раз оно было ничье – вот оно все куда-то взяло и пропало. Исчезло, растворилось, и доверять можно только тому, у чего есть хозяин. Пусть это даже всего лишь хромой Левон.

– Почем у тебя коробка с йогуртом, – спросил я у него через полчаса.

Левон сидел на корточках в тени двух больших деревьев у входа на рынок и кушал изюм.

– На йогурты перешел? – широко улыбнулся он мне. – Молодец. Полезная штука.

– Сколько? – повторил я.

– У тебя столько не-е-ет, – протянул Левон и скушал еще немного изюма.

– Вот тебе на четыре коробки, – я вынул «котлету» Клея и оторвал от нее приличный кусок. – Маму отпусти с работы на три дня. Пусть отдохнет. А йогурты им раздай.

Я показал на чумазых пацанят лет семи-восьми, которые вертелись как воробьи под ногами у входящих на рынок в надежде перехватить что-нибудь из еды.

– Э! – сделал рукой Левон. – Они с четырех коробок лопнут.

– Пусть лопнут хотя бы раз.

Деда я нашел за его любимым столом в соседнем дворе. У них там давно сложилась веселая банда. Старики лихо колотили костяшками домино по темным от времени доскам, попивали из-под стола, чтобы не нарушать приличий, теплую водочку, хрустели огурцами и еще успевали пошучивать над местными красавицами. Те отвечали не менее остро, деды одобрительно смеялись и продолжали лупить по столу.

С моим дедом можно было говорить напрямую, поэтому я не стал мудрить.

– Коляску купи Семену, – ответил он мне на вопрос о том, чего бы ему хотелось от жизни. – Инсульт его, вишь, стукнул. Сидит там теперь скучает.

Он указал на один из балконов четвертого этажа, откуда вниз на игроков за столом страдальчески смотрел давний его друг и партнер по дворовой игре.

– Говорит пока так себе, но играть, я думаю, сможет. Если коляска будет.

– Будет, – сказал я.

Выделив Николаевне денег на хозяйство, я подогнал еще чутка брату на репетитора, и по итогу, чтобы снять студию, у меня остался совсем децл. Соваться к профессиональным звуковикам с таким баблом уже не имело смысла.

– А тебе большое помещение нужно? – спросил брат.

– Да нет. На аппаратуру все равно уже денег не хватит. Лишь бы компьютер было куда приткнуть. Ну и будочку внутри, может, построить. Поролоном изнутри обклеим, нормально будет.

– Просто я в универе объявление видел. Они там аудитории сдают под офисы. Вроде недорого. Можно сказать, что у тебя турфирма. Там уже две есть.

– В универе? – повторил я. – А чо, прикольно.

Так я попал в свой первый вуз.

* * *

Документов на фирму у нас никаких не спросили.

В принципе, я мог сказать этой тетке с огромной прической, что мы представляем корпорацию, которая готовит экспедицию на Марс. В сотрудничестве с правительством Гондураса. Ей было абсолютно насрать.

– Деньги за первый месяц аренды при вас?

Вадик шлепнул перед ней на стол то, что осталось от бандитской «котлеты».

– И список сотрудников, пожалуйста.

– Список сотрудников? – Мы переглянулись.

Круто, конечно, но как ей было сказать, что все сотрудники здесь? Могло прозвучать несолидно. Особенно учитывая наш вид – широченные штаны, бейсболки, мятые майки. Ну и возраст, естественно. Мы с Вадосом тянули максимум на посыльных.

– Нам нужен список людей, которые будут проходить через вахту. Это университет, а не какая-нибудь шарашкина контора.

– Секундочку.

Мы вышли в коридор, и Вадик быстро переписал с пыльной Доски почета фамилии двух доцентов, одного заведующего кафедрой и пожилого профессора с лицом алкаша.

– Зато теперь точно без проблем будут проходить, – сказал Вадик.

Он любил заботиться о людях.

– Вот этого еще добавь, – попросил я, указывая на фотографию мужичка в свитере. – На Ван Дамма похож.

– В натуре похож, – согласился Вадик и дописал фамилию «Воробейко».

– Род деятельности? – спросила нас тетка с прической, даже не взглянув на наш список.

– Туристический.

И через пару дней «турист» пошел косяком. Я сначала даже подумал, что Клей и его начальство спецом дали денег, чтобы я открыл для них такое хитрое место, где они могли ныкать свои ништяки. Но потом все оказалось гораздо хуже.

На третий день, после того как мы притащили в универ комп Вадоса, Клей принес огромную сумку с двумя «калашами» и четырьмя «плетками».

– Пусть пока тут полежат. К вам никто не сунется.

Кто, кроме него, мог сунуться за стволами, он не пояснил.

– Завтра еще человечек от меня подскочит. Заныкайте то, что он принесет.

Человечек принес туго замотанный черной лентой увесистый пакет.

– Не расковыряйте ненароком, – предупредил он. – Клей перед Слоном за это говно отвечает.

Естественно, мы расковыряли.

– А-ху-еть… – негромко и по слогам констатировал Вадос, глядя на содержимое пакета.

По ходу, Слон и его бригада не разделяли взглядов своего руководства на торговлю наркотиками.

Столько сразу ни я, ни Вадик никогда в жизни не видели. Там было реально до хуя.

– Не заметят ведь, – предложил он.

– По-любому, – согласился я.

Но на этом дело со странными подгонами не закончилось. Клей, видимо, решил притащить к нам все, что у него имелось. Камера хранения – вот кто мы были для него в те дни.

– Выдь-ка со мной по-бырому, – сказал он, застав меня назавтра одного в студии. – Поможешь.

Груз, который надо было заныкать в этот раз, оказался человеком. Живым человеком с простреленным животом.

– Вы совсем охуели? – сказал я, когда понял, зачем они вытаскивают из машины громко стонавшего мужика. – Это же университет. Храм науки.

– И хули? – буркнул в ответ Клей. – «Калаши» здесь держать можно, а раненого братку нельзя?

С этой логикой трудно было не согласиться.

– Не в больничку же его, – прибавил он. – Перекантуется недельку, потом найдем другое место, где его не смогут найти.

– А его ищут?

– Хорош балаболить. Подхвати под крыло.

Я пристроился раненому под мышку, он обнял меня, и мы, будто двое неразлучных приятелей, так в обнимочку и подошли к вахте. Рану свою он прикрыл курткой Клея. На ней не было дырок от пуль.

– Куда? – строго спросила нас пожилая вахтерша.

– Турфирма «Альбатрос», – ответил я, а мужик, висевший у меня на плече, даже нашел в себе силы улыбнуться. – Второй этаж, кабинет двести девять.

– Тебя знаю, – сказала она, показывая на меня. – А этот?

– Это наш коллега. Николай Воробейко.

Вахтерша надела очки и стала перебирать листы с фамилиями, лежавшие перед ней на столе. Я чуть наклонился к ней, чтобы показать наш список. Мужик у меня на плече застонал.

– Это чего это? – Она сняла свои перевязанные шерстяной ниткой очки и уставилась на него. – Пьяный, что ли? Пьяным нельзя.

– Ну какой пьяный, баба Нина? – заторопился я. – У человека живот прихватило. В поезде пока ехал, чего-то не то съел. Он издалека, из Москвы.

– Ладно, проходи, – махнула она рукой. – А то обсеретесь тут.

Обосраться – не обосрались, но кровищей университетскую аудиторию уделали будь здоров. Из мужика прилично так набежало, пока я пытался устроить его на постой. Ну, то есть как пытался устроить – то на один, то на другой стул его перетаскивал, но отпустить все никак не мог. Он вырубался и тут же валился на пол. Приходилось держать.

Кто-то уже успел перевязать ему пузо, но дырка там, по ходу, была знатная. Сифонило оттуда – только в путь.

Вадос, когда заявился, просто остолбенел.

– Кто это?

– Понятия не имею.

– Это ты его замочил? – Он оглянулся на сумку со стволами.

– Вадик, иди на хуй. Видишь, мне надо его устроить по-человечески. Принеси каких-нибудь тряпок. Матрас, блядь, найди!

– Матрас?! В универе?!

– Да мне похуй где! Тащи что-нибудь. Его положить надо. Я вечно, что ли, буду его на руках держать?

Мы уже оба с подбитым товарищем были прилично перемазаны его кровью, и Вадоса эта картина впечатлила наконец нужным образом. Во всяком случае, глупых вопросов он больше не задавал. Сам же ныл без конца, что любит фильмы Квентина Тарантино. Ну вот наслаждайся.

Через пять минут он притащил два белых халата.

– Вадик, мы не больничку тут открываем. На хера ты это принес?

– Чо было, то и взял. Химическая лаборатория стояла открытая… Вот, на пол постелю, – он бросил халаты себе под ноги. – А ты его, типа, на них положи.

Я посмотрел на его отчасти виноватое лицо, он покачал головой и развел руками:

– Не, ну хоть чо-то.

Уложив страдальца на пол, мы уселись на перепачканные кровью стулья. Минуту стояла полная тишина. Потом в коридоре поднялся какой-то шум.

– Чо это? – спросил я.

– Абитуру на консультацию запустили, – ответил Вадик. – У них завтра сочинение.

Мы еще помолчали, прислушиваясь к веселой школоте за дверью.

– Может, надо было все-таки доучиться? – сказал я. – У меня даже выпускного не было.

– Да на хуй он нужен, – ответил Вадос, глядя на бандита в крови, лежащего на полу между нами.

– В принципе да, – согласился я. – Знаешь чо?

– Чо?

– А я думал, ты в доктора решил поиграть…

– В смысле?

– Ну, когда халаты припёр. Типа, я врач, а ты – сестричка.

Вадик посмотрел на меня и вдруг засмеялся.

– С хуя ли я сестричка?

Я тоже заржал:

– Вот и я смотрю на тебя такой и думаю: на хера ты принес халаты?

Раненый на полу застонал и открыл глаза. Поймав меня взглядом, он попытался что-то сказать, но получилось у него только шевельнуть белыми губами.

– Чего? – Я опустился рядом с ним на колени.

– Ты охуел, – прошептал он мне. – Воробейкой меня на входе назвал… Сука, ответишь.

Через пару часов Клей завез обезболивающее и шприцы.

– Будешь колоть ему, – сказал он мне, переступая через своего дружбана и ни о чем нас не спрашивая. – Чтоб не орал тут во всю консерваторию.

Шприцы его в дальнейшем очень сгодились. Вообще, стафф, принесенный Клеем, оказался как нельзя кстати. Мы бахались им, когда подстреленный засыпал или просто вырубался, и это хоть как-то отвлекало от проблем. Потому что затяги возникали один за другим. Этот в пузо раненный напрягал постоянно – то стонал, то шумно бредил, то материл нас последними словами. И все это делалось громко, на весь этаж. Приходилось врубать музло на полную катушку, чтобы хоть как-то его заглушить. Любопытная абитура на эти звуки шла как лосось на нерест, и мы с Вадиком по очереди дежурили у двери. Замок был херовый, заедал, и дверь могла открыться в самый неподходящий момент.

При этом юбилей, для которого мы изначально были наняты, неумолимо приближался, а годных треков у меня все еще было кот насрал. Тут еще Жора добавил перцу.

– Скоро во Дворце спорта будет глобальный движняк! – заорал он как-то утром с порога. – А вы тут всякой херней маетесь.

Как будто не он втравил нас во все это.

Имел он в виду под херней наши сырые треки для бандитской днюхи или возню с раненым – осталось неясно, Жора не уточнил, но тон у него был самый вызывающий.

– Это реальный шанс, пацаны! – продолжал он. – Говорят, продюсер Ву Танг Клана приедет.

– Не гони, – откликнулся Вадик. – Ву Танг? В Ростове? Совсем охуел?!

Три вопроса, поставленные один за другим, выскочили из Вадика по восходящей, и в последнем прозвучала даже как будто надежда.

– Самогон гонят! – парировал Жора. – А я за плотную тему вам говорю. Такой шанс упускать нельзя. Крутой нью-йоркский рэпчик сам в гости едет. И кого надо он с собой заберет. Прямо на Манхэттен, братан!

– Врет он, Толя, – повернулся ко мне Вадик, однако по голосу его было слышно, что он хочет быть опровергнут. – Скажи ведь.

Так или иначе, но я задумался. Ву Танг, не Ву Танг – была у меня одна демка, которая могла выстрелить на большой аудитории. Не скажу, что рассчитывал собирать с ней стадионы, однако качнуть ростовский народ она могла не на шутку.

Поэтому уже к вечеру стал работать над ней.

– «Моя игра»? – удивился Вадос. – Чо за название? Давай «Наша игра».

– Не, братан. Без обид, но «наша» не катит.

– А чо так?

– Потом сам поймешь.

Короче, треки для бандосов отошли на второй план. Сил на всё не хватало. Меня пёрло от «Моей игры» так, что Вадику приходилось все чаще стоять у двери. Я не хотел работать в наушниках и шумел прилично. Тут еще Майка заехала жить к нам в студию. С родителями поцапалась или типа того. Я не вдавался. Просто сказала, что домой не вернется. Заебали, мол, родаки, сидели бы лучше на своей даче. И Дёму туда из больницы бы увезли.

Мне было похуй. Главное, что трек звучал все круче и круче. Наркота Клея тут была кстати. Пару раз, правда, переборщил, но в итоге все обошлось. Там на стене над входом висели большие круглые часы, так вот я умудрился однажды взглядом остановить стрелки. А потом опять запустил. Силы невъебенные во мне проснулись. Однако потом было не до смеха. Во второй раз откусил от солнца большой кусок. Оно, сука, достало висеть за окном. Штор никаких, и в комнате из-за него жара, хоть вешайся. Комп дико перегревался и гудел, тварь, так, что я сам себя не слышал. В общем, разинул пошире хлебало и отхватил жирный кусман. Получилось вроде как месяц, только не из луны. И не ночью.

Употребляли, когда впузораненный отрубался. Так что он особо не досаждал. Правда, скоро вонять начал, и Майка на эту тему напряглась. Она с нами не бахалась, поэтому вонь ей была не в кайф. Не знаю, почему она не хотела колоться. Наверно, кумара боялась. Мы до этого с ней реально по-жесткому переломались, когда я зашкерился у нее. Короче, вонь ее парила. А нам было пох. К тому же мы с Вадосом там на ночь не оставались. Майке одной приходилось целые сутки этой херней дышать.

– Он, блядь, чо, уже разлагается? – спросил Клей, появившись наконец после трех или четырех дней отсутствия. – Вы куда смотрите-то?

– А мы тебе кто? Врачи?!

Он посмотрел на Майку, которая так борзо вдруг на него наехала, и перевел взгляд на меня.

– Малой, это кто?

– Коллега, – ответил я. – По туристическому бизнесу.

– Где-то видал я твою коллегу.

В общем, Майка с него не соскочила, пока он не увез бедолагу. Видимо, ночевать с ним в одной комнате ей действительно было уже полный тухляк. И так-то спала на сдвинутых стульях, а тут еще гнилью несет – хоть вешайся. И мухи такие жирные, фиолетовые.

Клей согласился, что на запах кто-нибудь из университетских обязательно придет. А там и ментов приведут по-любому. Поэтому в итоге страдалец наш съехал. Я даже имя его узнать не успел. Мало общались. Так и остался он для меня «Воробейко».

Не знаю, куда Клей его уволок. И не хочу знать.

Я, кстати, не ожидал, что он Майку послушает. Он вообще стал какой-то другой. Уверенность из него ушла. Не то что зашуганный, но такой – будто к чему-то прислушивается. Слышит чего-то.

– У тебя как с матерью? – спросил меня вдруг перед тем, как уйти.

Я говорю:

– Все путем.

Он говорит:

– Не забывай про нее.

Я говорю:

– Да уж как-нибудь.

Он помолчал так немного и потом кивнул:

– Ты держись, малой. Но, главное, про мать думай. А то знаешь… Всякое ведь бывает.

Через день Клей завез толстый конверт.

– Вот здесь адрес написан. Зайдешь, передашь на следующей неделе. Я сам не могу. Там по-любому пасут. Отдашь Анастасии Федотовне. Понял?

– Понял, чо непонятного.

Он крепко потянул меня за футболку.

– Только Анастасии Федотовне! Если ее не будет, через других не передавай. Просто уходишь, потом через неделю еще придешь.

– Да понял я. Отпусти. Шею больно.

В конверте были деньги. Прилично так бабок. Нам с Вадиком даже дербанить этот конверт не пришлось. Они и так прощупывались легко.

После этого Клей больше не приходил. Ни за стволы, ни за наркотики никто не спрашивал. Я спокойно доделывал трек, Майка болталась по универу, приводила каких-то типов из абитуры, они чо-то ржали у окна, мы с Вадиком бахались на халяву – жизнь вошла в свою колею и, в общем, наладилась. Даже про юбилей серьезного человека никто больше не напоминал. Тишина.

Потом выяснилось, что спонсоры наши затаились не просто так. У них вышли непонятки за какой-то большой завод с краснодарскими. Те считали его своим, а наши попытались отжать. Завод был не в Краснодарском крае, а в Ростовской области, и с берегов Дона ситуация показалась несправедливой. По итогу они все здорово постреляли друг дружку, и до нас уже никому не было дела. Все, что произошло за последнюю неделю – сумка со стволами, пакет с товаром, наш впузораненный, странная перемена в поведении Клея, его разговоры о матери и, в конце концов, его исчезновение, – все это были отзвуки больших разборок между нашими и кубанцами. Краснодарские оказались более живучими и злыми, ростовские прилегли на дно. Однако я узнал об этом позже. Гораздо позже. А тогда все просто затихло.

* * *

Мои личные тучи начали сгущаться, когда вдруг пропал товар. Не чуток кто-то отсыпал, а весь пакет ушел – будто его и не было.

– Чо за хуйня? – сказал Вадик.

И я не мог с ним не согласиться.

Мы хотели задать этот же вопрос Майке, но ее нигде не было – ни в студии, ни в универе, ни дома. Я решил, что она замутила с кем-то из своих типочков, которые любили поржать. Где искать их, а главное, зачем – на фоне нашей эпической потери меня уже совершенно не волновало. Надо было срочно что-то решать. Впереди маячил жесткий кумар.

– Может, сами переломаемся? – предложил Вадик. – Я в прошлый раз вроде по-легкому прошел.

– А я по-тяжелому. Надо двигать к барыгам. У нас после аренды за студию что-нибудь осталось?

Вадик открыл ящик стола, где лежали деньги, но спонсорскую «котлету» мы давно подъели.

– Значит, Анастасия Федотовна получит свой конверт позже, – сказал я, глядя в пустой ящик.

– Толян, ты уверен? Клей – жесткий чувак.

– У нас у всех мамки. И лучше всего они умеют ждать.

Я не стал больше ничего говорить Вадосу, но дело было не только в кумаре. Вернее, не в том, что я так уж ссал переламываться сам на сам. Работа над треком подходила к концу, и я чувствовал, что это будет разрыв. Ничего даже близко к этой вещи мы до сих пор не делали. С таким треком, я знал теперь это наверняка, мы порвем стадионы. Народ ждал этот кач. Остановиться сейчас, когда не хватало всего пары дней, заблевать студию, исходить на говно, корчиться как последняя мразь, сутками мечтая о дозе, – это было бы полным и окончательным пиздецом. До выступления во Дворце спорта оставалось всего несколько дней. Надо было закончить трек и потом уже спокойно кумарить.

Так что Анастасия Федотовна своего конверта пока не дождалась.

Впрочем, это «пока» продлилось минут пятнадцать. Стоило мне выйти за вахту университета, и оно закончилось навсегда. Какие-то типы, маячившие у красной «восьмерки», увидев меня, оживились, и уже в следующую секунду я сидел у них в тачке. Приняли они меня так жестко, что менты, которые недавно отвесили мне добрых люлей, на их фоне показались просто сердитыми воспитателями из детского сада. Интересно, что у входа в универ толпилось человек тридцать, и никто из них слова не сказал. По ходу, всех волновали только оценки за экзамен.

Пока я очухивался на заднем сиденье, чьи-то ловкие руки обшмонали меня с головы до ног.

Андрей Геласимов Чистый кайф

* * *

Часть первая Пистолетто

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Андрей Геласимов

Чистый кайф

Часть первая

Пистолетто