Как превратить человека в «квалифицированного потребителя»

Выдающаяся и недооцененная заслуга Кузьминова перед либеральным кланом заключается в том, что он, похоже, первым создал технологию создания структур управляемой им «общественности», которые поддерживали любые либеральные начинания, создавая ощущение общественной поддержки и позволяя либералам говорить от имени общества, ссылаясь на его мнение, – даже если общество отвергало их людоедские идеи почти единодушно. Добросовестные представители общественности, не понимающие, с кем имеют дело, тратили свои силы на заведомо бесплодные обсуждения проблем с ангажированными «специалистами» и, впадая в отчаяние от неадекватности «авторитетных и уважаемых профессионалов», теряли силы и волю к сопротивлению.

Так, в 2001 году Кузьминов стал сопредседателем созданного по его же инициативе Российского общественного совета по развитию образования (РОСРО), организовывавшего интенсивные обсуждения вплоть до 2009 года. РОСРО приобрело значительный вес как лоббистская организация и, как отмечается даже в официальных справках, «помогла серьезно скорректировать содержание школьных стандартов по математике, литературе и истории».

С приходом Фурсенко в 2004 году Кузьминов представил на обсуждение РОСРО фундаментальный доклад о необходимости полной реструктуризации всего образования, который был триумфально одобрен и торжественно направлен президенту В.В. Путину.

Три ключевых принципа советского образования – всеобщность, бесплатность и фундаментальность – отвергались как нерентабельные.

Кузьминова возмущало, что Россия слишком образована: «в нищей России учится 98,6 % подростков в возрасте 16 лет, на среднее образование тратится больше, чем на высшее» (вот он, лоббизм ректора вуза!) Справедливое указание на переизбыток специалистов с высшим образованием нейтрализовывалось возмущением по поводу финансирования «изживших себя» и «ущербных» ПТу. Их ликвидация усугубила чудовищный дефицит рабочих кадров и стала самостоятельным фактором, блокирующим развитие экономики.

В качестве примера того, как деньги государства уходят сквозь пальцы, приводилось содержание и питание детей в детских садах (то, что это позволяет родителям полноценно работать, либералов не интересовало). Возмущение вызывало и то, что школы должны были концентрироваться на обучении детей, а не предоставлении им платных услуг за пределами учебного плана (что привело бы к отвлечению сил от собственно учебы и к снижению ее качества).

Кузьминов иезуитски признавал «достижения в прошлом» советской системы образования, – но лишь для требования полного разрыва с нею, чтобы система образования «могла удовлетворить новые потребности непланового рынка и открытого общества».

Настаивая на увеличении финансирования образования, Кузьминов делал все для разрушения его собственно образовательной, воспитательной функции, для превращения образования в простую сферу услуг, которая в силу невозможности контроля со стороны потребителей вырождается в инструмент ограбления и уродования целых поколений.

Именно Кузьминов, насколько можно понять, сыграл ключевую роль в превращении образования в средство самоудовлетворения социально не адаптированных интеллигентов за счет подготовки профессиональных безработных с завышенной самооценкой.

Главной идеей Кузьминова стало независимое электронное тестирование выпускников школ, впоследствии названное «единый государственный экзамен» (ЕГЭ). Еще в 2002 году правительство России взяло у Мирового банка кредит в 49,85 млн. долл, на проект «Реформа системы образования» – и уже в 2003 началось экспериментальное применение ЕГЭ по всей стране. Даже президент ВШЭ и РСПП, соратник Гайдара Шохин признавал, что до двух третей сумм, получаемых Россией от Мирового банка, шли на оплату самого кредитора (его консультантов и экспертов). Оставшаяся треть «пошла на эксперименты, там и сям оседая в широких карманах».

Общество понимало, что введение тестовой системы как единственной (хотя она по своей природе должна быть лишь вспомогательной) отбивает у детей способность мыслить, приучает вместо выстраивания причинно-следственных цепочек искать готовые ответы, делает их беспомощными перед авторитетами, повышая тем самым их управляемость. Введение ЕГЭ сопровождалось не снижением, но усилением коррупции, переместившейся на уровень чиновников от образования, участвовавших в организации тестирования.

Но, несмотря на все протесты, ЕГЭ продавливался железной рукой: либеральным реформаторам, как и государству в целом, надо было показать какие-то успешные реформы, а реформа образования была одной из немногих либеральных реформ, не грозившей в начале 2000-х, когда общество после 90-х было еще очень бедно, крахом и социально-политическими потрясениями. Кроме того, в ЕГЭ были заинтересованы руководители региональных органов образования, вероятно, рассчитывавшие (и, как показали скандалы, оправданно) на замыкание коррупционных потоков на себя.

Введение ЕГЭ привело к тому, что школьники в выпускной год, как правило, не учатся, а тупо натаскиваются в тренировках на прохождение тестов и зубрят возможные ответы. И весь первый курс преподаватели вуза вынуждены заново обучать студентов необходимой части школьной программы.

В отличие от ЕГЭ, идею финансового поощрения отличившихся выпускников Кузьминову так и не удалось реализовать. Вероятно, потому, что она не создавала коррупционных возможностей.

Зато идею финансирования школ и вузов в зависимости от числа учащихся бюрократия, несмотря на отчаянное сопротивление профессионального сообщества, приняла «на ура». Она позволяла региональным властям ликвидировать небольшие школы и сэкономить на этом деньги; а в силу дотационности большинства регионов значительная часть экономии доставалась Минфину.

Возражения в стиле «если вдруг, – под влиянием гениального фильма, например, – все выпускники пойдут в цирковые училища, при подушевом финансировании это будет означать уничтожение всего образования» даже не рассматривались, – как и любые содержательные возражения.

Речь шла о деньгах, и никакие другие аргументы либералов не интересовали.

Результат реализации этой идеи – закрытие множества малых школ, в первую очередь сельских, и, соответственно, исчезновение многих населенных пунктов: лишившись возможность учить детей, люди бросали свои дома и ехали туда, где это еще было возможно.

Сейчас эта идея переросла в концепцию «оптимизации образования», в рамках которой один учитель часто работает на несколько школ, а в одном помещении школы одновременно занимается несколько классов. Понятно, что качество учебы при этом заведомо близко к нулю, но зато деньги сэкономлены. Когда же родители пытаются протестовать, как было в Карелии уже в 2015 году, им угрожают уголовными делами за «экстремизм».

Именно Кузьминов добился перехода к так называемой Болонской системе, вызывавшей протесты студентов и преподавателей даже в тишайшей Швейцарии. Помимо использования вспомогательных по своей природе тестов как главной системы оценки знаний (что разрушает способность самостоятельно мыслить, а в гуманитарных науках попросту невозможно), она предусматривала переход к двухступенчатой системе высшего образования.

Если советские студенты первые два курса получали общие знания, а потом три года занимались специализацией, то Болонская система удлинила период получения общих знаний вдвое – до 4 лет, а период специализации сократила в полтора раза – до 2 лет. При этом работать по еще толком не полученной «специальности» стало можно уже после получения общих знаний – в качестве бакалавра, а магистратура становится все более и более платной.

Болонская система направлена на сегментирование общества, на разделение молодежи на «низший класс», обученных подчиняться и исполнять простейшие функции, и «элиту», получающую качественное образование в крайне ограниченном числе лучших вузов.

Такая система обеспечивает временную управляемость общества, но блокирует его развитие, так как не допускает массового творчества. Ее цель наиболее полно выразил Министр образования Фурсенко, в начале своего пути пытавшийся противостоять ЕГЭ, но затем подчинившийся доминирующей тенденции, назвав целью высшего образования превращение молодых людей не в творцов, как это было в «проклятом совке», и даже не в квалифицированных специалистов, а всего лишь в «квалифицированных потребителей».

Заслужив ненависть почти всего общества, Фурсенко покинул должность, став советником президента России. Но автор этой политики – не допускающий саморазоблачающих высказываний, грамотный и осторожный Кузьминов – сохранил свою позицию и влияние, и преемник Фурсенко Ливанов продолжил и даже усугубил его политику, как и Фурсенко, подставляясь под удар общественного негодования. И следующие министры не меняли ее принципы.

И мы воочию видим ее результат: трагедию в условиях кризиса целого поколения оболваненных «молодых менеджеров», виртуозно разбирающихся в том, какой банк дает более выгодный кредит, но не способных даже задуматься о том, нужна ли им приобретаемая на этот кредит вещь и чем они будут возвращать взятый кредит.

Неотъемлемый элемент либеральной реформы образования – существенное сокращение числа педагогических институтов под сурдинку разговоров об устарелости действующей системы подготовки педагогических кадров: сжимающейся, как шагреневая кожа, системе нужно меньше учителей.

Качество образования сознательно снижается: «ключевой компетенцией», которой, по мнению Кузьминова, должна учить школа, – это лишь «умение жить в гражданском обществе», то есть минимальная социализация, для которой достаточно семьи.

Наблюдение за реформами Кузьминова создает ощущение реализации в области образования гитлеровского плана «Ост», – более аккуратной, более плавной и потому более успешной, чем предусматривалось немецкими специалистами более 75 лет назад.

Сам Кузьминов по либеральной традиции демонстрирует полную безграмотность в простейших вопросах, связанных с образованием. Академик РАН (и семи зарубежных академий), президент Московского математического общества, великий В.И. Арнольд вспоминал: «…Кузьминов, которому было поручено математику ликвидировать…мне сказал: «Логарифмы никому и ни для чего не нужны». Я ему говорю: а как же, например…закон Планка или параметрическая формула… «Да это, – он говорит, – мы экономисты, нам это не нужно». А я ему говорю: а закон Мальтуса как понять без логарифмов? Или, например, сложные проценты?…И оказалось, что…эти экономисты не знают о таких понятиях, как сложные проценты, инфляция и закон Мальтуса. Пришлось объяснять… Он оказался…способным учеником, через сколько-то недель…опубликовал в газете: «Мои предыдущие утверждения, что логарифмы не нужны в школе, были ошибочными – логарифмы очень полезны для вычисления сложных процентов.»»

По данным Счетной палаты, практически все образовательные эксперименты проводились с грубейшими нарушениями закона. Но интересы либерального клана и стоящих за ним глобальных монополий регулярно, раз за разом проламывали российское законодательство. При этом либеральные инициаторы нарушений законов еще и обвиняли общество в «правовом нигилизме»!