И снова — траурные повязки на рукавах. И траурный митинг, как недавно совсем, в Пачанге. И горячая речь представителя Центрального Комитета товарища Мехлиса:

— …Кровь павших вождей взывает к классовой мести! Не дрогнем, станем стальной стеной, защитим трудовой народ от обезумевших в лютой злобе белогвардейцев и их приспешников-наймитов. Смерть за смерть! На вражескую пулю — десять пуль! На снаряд — залп из тысячи орудий!..

Только Мехлис на этот раз другой, настоящий. Дарвалдай, комиссар отряда, с митинга ушел. Не сам — увели согласно приказу. Стоял он рядом с командиром Кречетовым, сколько сил было, соболезнования выслушивал по случаю безвременной кончины брата, даже отвечал что-то.

Твердо держался комиссар, как на параде. Но всему предел положен. Побелел лицом товарищ Дарвалдай, пошатнулся…

У Ивана Кузьмича и у самого сердце болью зашлось. Успел шепнуть ему Мехлис-настоящий, что не осталось больше у парня никого на всем белом свете. Был старший брат — убили брата.

Представитель ЦК, оратор закаленный, не растерявшись, нужные слова нашел. О брате погибшем сказал, о смерти героической, об ордене Боевого Красного Знамени, о гранитном монументе. Вот только имени с фамилией не назвал. Извинился перед всеми, голову склонил…

Партийная тайна!

Митинг кончился, жизнь продолжалась. Комдив Рокоссовский умчался с лихой конницей на юг — бандитов обнаглевших в сабли брать, полпред Артоболевский в Кашгар укатил, к радиостанции поближе. Мехлис-настоящий тоже засобирался. К вечеру ждали аэроплан, «цекист» торопился в Столицу. Иван Кузьмич решил, начальству не мешая, в сторонке отсидеться. Обоих Мехлисов он уже успел сравнить — и выводы сделать. Не он один, «серебряные» на новоявленного однофамильца смотрели косо, стараясь держаться подальше.

Не повезло — представитель ЦК о Кречетове все-таки вспомнил, велев предстать пред темны свои очи. Иван Кузьмич, деваться некуда, предстал, заранее предвкушая неизбежное «ибо»

— Ибо коммунист!..

— …Ибо коммунист не будет достоин своего высокого звания, если станет подчиняться обстоятельствам. Напротив, в интересах революции он может и даже обязан подчинять эти обстоятельства себе…

— А закурить можно? — не утерпел Иван Кузьмич, насчитав третье «ибо» подряд.

— …Но не в личных корыстных целях, а исключительно в интересах нашего общего революционного дела! Да! Именно так!.. Ибо…

Красный командир, сообразив, что его просто не слышат, извлек пачку китайских папирос с драконом, раскрыл, протянул «цекисту». Тот осекся.

— Это следует понимать, как неуважение к Центральному Комитету и его полномочному представителю?

Папиросой, однако, не побрезговал. Когда оба закурили, Мехлис-старший, досадливо вздохнув, проговорил вполне человеческим голосом:

— Я пытаюсь вам растолковать, товарищ Кречетов, что иногда дела идут хреново.

— А то я не знаю! — хмыкнул красный командир.

— Но! — острый, пожелтевший от табака, палец метнулся прямиком к командирской груди. — Мы должны этот хрен ввинтить в прямо в глотку классовому врагу!..

Иван Кузьмич едва не подавился. Мехлис, вполне удовлетворенный эффектом, понизил голос:

— Ситуация очень сложная. В Столице — очевидная попытка государственного переворота. К сожалению, это не все. Умер Сухе-Батор. Монголия на грани гражданской войны…

Кречетов, презрев всякую субординацию, полез чесать затылок. Дела-а-а! Не зря мудрый товарищ Щетинкин советовал потерпеть до весны. Неужто заранее знал?

— В Северном Китае военные действия не прекращаются уже много месяцев. Бои идут непосредственно у границ Сайхота. У Сайхотской Аратской республики армии нет, а части РККА не могут прийти вам помощь, чтобы не сорвать наши переговоры с правительством Сунь Ятсена…

— Не могут, значит? — взъярился Кречетов, даже не дослушав. — Переговоры, значит? А чем я людей защищать буду? «Арисаками» трофейными? От всей Обороны хорошо если неполный батальон остался, и то если с Ванькой моим считать! Стратеги, мать вашу за ногу, крысы штабные!..

Мехлис слушал невозмутимо, только нижнюю губу выпятил.

— Ибо коммунист, — медленно, чуть ли не по слогам, повторил он, — не будет достоин своего высокого звания, если станет подчиняться обстоятельствам. Наркомат иностранных дел и лично товарищ Чичерин выступают резко против создания в Сайхоте собственных вооруженных сил — из тех же дипломатических соображений. Но вы, коммунист Кречетов, на этих, мать их за ногу, стратегов и крыс штабных наплюете и выполните директиву Центрального Комитета. В ближайшие дни Великий Хурал в Беловодске объявит о создании Народного Ополчения Сайхота. Два стрелковых полка, артиллерийский дивизион, несколько эскадронов. Горную артиллерию и пулеметы подкинем.

На этот раз пальцы Ивана Кузьмича вцепились в бороду.

— Маловато будет!.. А главное — кадра нет. Всех русских не мобилизуешь, а местных — учить и учить… Батальон бы прислали, я бы его за полгода в полк развернул.

Представитель ЦК, понаблюдав за его мучениями, внезапно улыбнулся, причем, весьма и весьма ехидно.

— А чего это вы так беспокоитесь, товарищ Кречетов? В главнокомандующие захотели? Сайхот — независимое государство, вы — гражданин СССР. Зачем нашей стране дипломатический скандал? Кандидатура командующего уже согласована. Это местный товарищ, хотя и очень знатного рода, зато целиком и полностью преданный интересам трудящихся. Хороший военный, людей умеет сплотить. Большой друг СССР. Кстати, очень обаятельный человек.

Все-таки не зря Иван Кузьмич унтер-офицерскую школу закончил. Сдержался, даже зубами не заскрипел. Кинул недокуренную папиросу, новую закурил. Поглядел на небо, поверх черных мехлисовых кудрей.

Выдохнул:

Допел, затянулся горьким дымом…

— Этот русский обычай я знаю, — невозмутимо заметил товарищ Мехлис. — Рекрут, сданный не в срок, куражится. Между прочим, хорошо поете, бойцам очень нравится… Но к делу. Главнокомандующим Народного Ополчения и одновременно военным министром будет назначен Гун-чжен Алдын-Маадыр. «Гун-чжен» — как я понимаю, титул…

— Князь-главнокомандующий, — без всякой охоты перевел Кречетов. — А имечко, вообще, убиться можно — Золотой Герой. Где они только нашли такого?

Лицо представителя ЦК стало строгим. Исчезла улыбка, затяжелел взгляд:

— Кадровые вопросы подобного рода, коммунист Кречетов, ЦК на самотек не пускает. Кандидатура утверждена в Столице. Официально будет объявлено, что князь-главнокомандующий — политический эмигрант из Внутренней Монголии. Китайцам придется это проглотить, для них Сайхот и Монголия — части распавшейся империи. Китайский гражданин возглавит местное ополчение в одной из губерний. Как видите, работа проведена очень серьезная. А все остальное зависит только от вас, товарищ Алдын-Маадыр.

И вновь опыт выручил. Гун-чжен Алдын-Маадыр, главнокомандующий и военный министр Сайхота, папиросу не проглотил, даже не выплюнул. Затушил аккуратно, сапогом притоптал. Застегнул ворот, стал по стойке «смирно»:

— Служу трудовому народу!

— Вот это другой разговор, — удовлетворенно констатировал Мехлис-настоящий. — От имени ЦК желаю вам удачи и успехов! До прибытия в Сайхот все, здесь сказанное, держите в строгой тайне. Враг не дремлет!.. С кадрами решайте осторожно. А вот заместитель по политической части у вас уже есть. Товарищу Дарвалдаю пока запрещено возвращаться в СССР. С партийностью дело решим быстро, заслужил. Мою фамилию с именем пусть оставит, чтобы местных товарищей не смущать, а отчество настоящее взять можно, привыкнут. Он по отцу — Петрович.

— Петрович, — негромко повторил Кречетов. — Все, что оставили человеку…

— Не впадайте в интеллигентский пессимизм! — руководящий перст повелительно дернулся. — Ибо коммунист!..

Иван Кузьмич слушать не стал, вновь в самый зенит поглядел. Жаркий денек, близко уже лето!

Ближе к вечеру из Кашгара вернулся полпред Артоболевский с пачкой свежих радиограмм. Одну вручил Кречетову — Малый Хурал Сайхота поздравлял с успешным завершением посольства и торопил с возвращением. Еще одна, к всеобщему удивлению, досталась Чайке.

«Серебряные», наскучив бездельем, начали деловито собираться. Мысленно бородачи были уже дома, в родных станицах.

Комиссар Дарвалдай делами не заниматься не стал. Ушел подальше, к самому подножию холма, сел посреди желтой сухой травы, обхватил руками колени. Бойцы поглядывали с сочувствием, но старались держаться подальше. И жалко человека, и утешить нечем. Да их ли это комиссар? Без привычных морщин Лев — отныне Петрович — Мехлис казался совсем мальчишкой. Двадцать с небольшим — и то много будет.

Комиссары не плачут. Комиссар не плакал.

Молчал.

Не выдержал красноармеец Иван Кибалкин. На бородачей покосился, ощерился недобро.

— Эх, вы! — сказал, как плюнул.

Подошел к комиссару, рядом пристроился, прислонился плечом.

Так и сидели вдвоем.