За ночь изба выстыла. Митя запалил дрова, уложил рядом с печью бушлат, а поверх него одеяло. Потом он подошел к кровати, сел на край и тронул жену за плечо.

– Дай постель сменить, – сказал он ей.

Ольга, очнувшись, округлила глаза. Поднялась на локти.

– Андрюша. Голодный!

– Кормленый Андрюша. Спит.

Ольга нервно взглянула на люльку, в которой тихо и ровно дышал младенец. Тревога ее ушла, грудь успокоилась. Митя легко подхватил жену и перенес на одеяло у печи. Потом он свернул в ком мокрую простыню, обтер ею клеенку и швырнул к выходу.

– Ты в церкви был? – спросила Ольга с пола.

– Какая церковь? Солнце еще не встало.

– Я думала, уж вечер.

– Думала… Ванька подвезти обещал. Проснется он, тогда и поедем.

– Это хорошо. Мне уж сильно плохо, Митя.

– Всё успеем. Не трави.

Ей было не видно его лица и как оно скривилось от ее слов. Она видела только спину и широко раскинутые руки, расправляющие белье.

Митя отнес жену в постель, переодел в чистое и крепко укутал.

– Таблеток купить не забудь. Только зеленых, а не тех… И смесей для Андрюши. Да надо крестик еще, но возьми не шибко дешевый.

– Всё знаю.

– То-то хорошо, что на машине. И отца Георгия привезете. Пехом бы он не пошел. – Ольга схватилась за бок, сжала губы.

– Живо спи!

Митя поднял бушлат и вышел на улицу. Было темно и сухо. Низко светила луна, пылили сугробы. Митя валенками смел легкий снег с тропинки, присел у собачьей будки. Из конуры высунулась острая морда.

– На кого же ты лаяла всю ночь? В деревне пусто. Или жрать хошь?… А-ай, ну тебя!

Митя вернулся к крыльцу, достал сигарету и долго прикуривал на ветру. Потом увидал, что в соседнем доме горит окно, спрятал курево обратно и поспешил на свет.

Ему открыла бабка, завернутая с головой в рыхлый полушубок. Она испуганно подняла брови.

– Митя! Заходь шустрей.

Прошли в темные сени, Митя снял шапку с лысой, трескучей своей головы.

– Ты что в рань таку? С Ольгой что? – спросила бабка, шаря рукой у сердца.

– Не-е-е… – протянул он и улыбнулся этому.

– Напугал, дурень! Я думала, с Ольгой что…

– Всё так же.

Старушка спустила на плечи полушубок и поморщилась от лампы. В доме было жарко, даже угарно.

– Чаю давай?

– Не буду я.

– А что тоды рыщешь тут?

– Баб Вера, я это… Посиди с Андрюшей. Ваня меня с утра в церкву свезет.

– И ты с им поедешь? Он же запивши со вчера.

– Как?

– Обычно как.

– И-и-ы…

– Откуда у него, не знаю. Водка отобрана была. Где-то нашел…

Митя хотел сплюнуть, да проглотил. Начал топтаться на половике.

– Тащи сына ко мне, а сам пешком дуй, – приказала ему бабка. – Только я у вас сидеть не буду. Ольга больно стонет, не могу с ей рядом.

Не раздеваясь, Митя вошел в свой дом, подкинул в печку долгих дров, сунул в карман приготовленные деньги и рецепт. Постоял с минуту, глядя на пламя, и разбудил Андрюшу.

Митя брел по деревне и шевелил на губах холодную сигарету.

Дойдя до Ваниной избы, рядом с которой стояла заметенная «Волга», Митя сбавил шаг, отломил от капота снежную корку и запустил ею в мутное оконце. Снаряд угодил по наличнику, отскочил в стекло. Окно засияло медью, и в проблеске этом отлилось такое же медное лицо.

– Что? – сипло крикнул Ваня через стекло.

Митя показал что.

Через минуту дверь отворилась, и на улицу высунулась Ванина голова.

– У нас же планы были, помнишь? – спросил его Митя.

Ваня вяло ударил себя по лбу.

– Что ж ты опять, а? Ключи давай! Сам поеду.

– Не. Не заведешь. Аккумулятор сдох насмерть… Лыжи хошь возьми.

– Я тебе эти лыжи сейчас!

Ваня чудом успел захлопнуть дверь до того, как Митя подлетел к порогу.

– Спичек хоть дай, – попросил Митя, понапрасну дергая ручку.

– Бить не будешь?

– Да когда я тебя бил, трепач?

Хрустнули петли, из дверной щели кисло пахнуло брагой и потом.

– Вот тебе зажигалку в подарок. Не бесись.

– Чтоб вечером трезвый был! – сказал Митя, прикурив.

– Какого числа? Нужно заглянуть в деловой журнал.

Митя отвесил Ване скользкий щелбан и зашагал прочь.

– Митю-ю-нь, – догнал его хриплый голос. – Купи в магазине пузырек? Всё равно мимо будешь. Бабка-то мои запасы увела.

Митя обернулся и зашипел, весь пунцовый от курева и злости. Ваня качался в желтом дверном проеме, растирал лоб и жалко глядел ему вслед.

– Сволочь ты, Ванечка, заповедная.

И Митя сплюнул, что накопилось. До Окулова было двенадцать километров.

Митя шел, весь в своих мыслях. Он считал деньги, сколько у него есть, хватит ли на лекарства и на такси, чтоб свезти в деревню батюшку. Думал с беспокойством, возьмется ли кто ехать по нечищеной дороге и станет дожидаться до потемок. А когда мысли кончились, на Митю навалилась глухая предрассветная тьма.

Он обходил перелесок, из которого еще не ушла ночь. Чудились в чаще шорохи и мелькания, будто кто блуждал меж деревьями, то отпуская, то обгоняя Митю. И живот его холодел. А если Митя напряженно замирал, еще несколько секунд слышал рядом чьи-то шаги. Он не оборачивался на звуки, уверенный, что, обернувшись, увидит страшное.

Через минуту, успокаивал себя Митя, заскользят по насту первые пугливые лучи, а потом вспыхнет за лесом солнце. Сделается мигом светло, и шагать будет веселей. И он запел громкую песню про белую птицу, про объятия юной невесты и берега, на которых никогда не бывал.

Он подходил уже к селу и любовался, как красно блещет на заре купол церкви, когда вспомнил, что забыл покормить собаку, а еще отдать бабке любимый Андрюшин паровоз, который он будет требовать, вспомнил, что надо было наносить в баню воды. А потом Митя подумал об Ольге и заспешил.

У церкви было пять главок и трехъярусная колокольня с острым шпилем. На боковые главки были нанизаны чешуйчатые луковицы, а над ними возносился центральный купол с пышным крестом.

Митя отряхнул бушлат, постучал валенками и, перекрестившись, вошел. Внутри было приятно пусто. Только в притворе у церковной лавки дежурила матушка, худая и длинная, как свеча.

– Утро доброе, – сказал Митя шепотом. – Можно мне отца Георгия?

– Нету его.

– А где ж он?

– Во дворе поищите.

Митя подошел к лавке, в которой отливали маслом иконы.

– Мне крестик нужен.

– Вот кресты. Все освященные.

Митя принялся разглядывать крестики и распрямился, когда заметил, как тает и капает с него на прилавок.

– Для ребенка.

– Здесь алюминиевые, здесь серебро.

– А золото?

– Маленьких нету. Разве что вот…

Матушка достала из угла крестик весь в тонких и частых витках. Митя посмотрел на него с удовольствием и возбуждением, а когда крестик заплясал перед его лицом, закусил в улыбке нижнюю губу.

– И сколько? – спросил он.

– Тыща семьсот. Еще вот книжку возьмите, в ней молитвы и всё, что надо знать для крещения.

Митя свел брови, поворошил намокшие деньги.

– Оставьте пока, – сказал он и вышел во двор.

За поленницей, сложенной в стог, Митя уловил движение. Он поклонился издалека, дождался, что отец Георгий кивнет ему в ответ, потом подошел к поленнице, согнул руку и принялся нагружать ее дровами.

– Как хорошо, что я вас застал, батюшка. Здравствуйте!

– Здравствуй, – ответил ему священник, выпрямившись и замерев. Лицо его было молодо, но торжественно-спокойно, борода расчесана и пышна, блестела от талого инея, он добро смотрел на Митю, без вопроса, без удивления.

– У меня к вам важное дело.

Поленья противно бились друг об друга, и от стука этого отец Георгий нервно помаргивал.

– Мне нужно вас в деревню.

«Гук!»

– Сына покрестить!

«Гук!.. Гук!»

– Оля просит. Счастье для нее будет большое.

Отец Георгий молчал. Складывать дрова у него выходило бесшумно.

– Она больная у меня!

С каждым новым поленом Митя клонился назад, и плечи его проседали. Он положил еще одно, подпер его подбородком и наконец утих.

– Пошли, – сказал священник.

Они направились к церкви и встали у небольшой пристройки со сплюснутым крыльцом и двумя стрельчатыми окошками. Из крыши ее торчала труба.

Митя выпрямил руки, согнувшись как можно ниже, чтобы дрова при падении не издали шума, но мерзлая древесина так звонко ударилась о приступок, что отец Георгий содрогнулся, втянув мощную шею. Он кинул на Митю сумрачный взор и отпер со скрипом железную дверь. Стряхнув с рукавов цепкую стружку, Митя последовал внутрь. В комнате была обустроена кухня: к стене между окнами подвинут широкий стол, в углу, над пластиковой этажеркой, заполненной химией и тряпками, нависала мойка, а у стены была сложена печь.

– Присядь пока, – сказал отец Георгий, – хоть вон на табурет.

Митя сел, куда указали.

– Ну что, батюшка? Едете со мной?

Отец Георгий вымыл руки, повязал шитый из плотной армейской саржи фартук и присыпал стол мукой. Из-под стола он достал кастрюлю, покрытую полотенцем, минуту решал, куда это полотенце деть, и, ничего не придумав, закинул его на плечо. Потом он перевернул кастрюлю, и на стол неохотно вытекла сероватая масса, послышался липкий запах теста. Митя глядел то на руки, то на лицо священника. И движения его под Митиным требующим взглядом были неточны и суетны. Вязкое тесто приставало к скалке, и он сыпал всё больше и больше муки.

– Я такси оплачу. К обеду уж воротитесь. Едем?

Перевалившись через стол, отец Георгий подхватил с подоконника жестяную форму, какой обычно вырезают печенье, вынул с ее помощью из теста два валика и щелчком откинул их в сторону.

– Вот так, – сказал он, передавая форму Мите. – Продолжай.

А сам вышел на улицу.

Митя сел напротив окна, в котором он наблюдал темную фигуру. Священник спустился по ступенькам и побрел опять к поленнице. Ленивый долгий шаг его мимо голубых сугробов, мимо скамейки, тоже голубой, поднимал в Митиной груди нетерпеливый зуд. Митя со злобой высекал прыгающие по столу шашки, пока не кончилось тесто, а потом, войдя в дело, размял оставшиеся обрезки и еще трижды ударил формой.

Прошло время, и они вновь сидели рядом. Трещала печь. Теперь Мите был выдан деревянный штемпель, которым он мял вырезанные заготовки. Отец Георгий проделывал ту же работу, только его штемпель на донце имел литой рисунок. Подолгу удерживая пресс в сыром тесте, он получал тонкий оттиск: в середке его выступал крестик, рядом с ним летали буквы со странными крючками, а по кругу этого поля шел узкий ободок со словами, прочитать из которых Митя смог только знакомое «мира». Проштампованные заготовки отец Георгий укладывал поверх Митиных пустых, предварительно смочив их водой, чтобы лучше срослись.

– Аккуратные просвирки получились, – похвалил священник, глядя на полный противень. Он, щуря глаза, поправил огонь и поместил их в печь.

– Рассказывай. Вот теперь рассказывай, – вернулся он к Мите.

И Митя рассказал всё. Про Ольгу и про Андрюшу. О том, как скорбно ему. Что из помощниц только бабка Вера, но и ей нынче тяжко, потому что Ванька, внук ее, пьет без меры, но Мите и его жаль. Он всё говорил и говорил, а отец Георгий смотрел на него неподвижно и грустно. А когда Митя расплакался и выпачкал, утираясь, лицо мукой, отец Георгий протянул ему полотенце, висевшее на плече.

– Ну-ну. Хватит.

И Митя закивал, соглашаясь и чувствуя, как отмякает его злоба. Он полно вдохнул и спросил теплым мирным тоном:

– Так поедете, батюшка?

– Так скоро крестить не получится, – ответил ему отец Георгий.

– Когда же?

– Сперва приведешь крестных родителей. Нужна подготовка. Матушка проводит огласительные беседы вечером, в пятницу и в воскресенье. Как получат справку, что были на обеих, явишься сам. Причастишься. После и поговорим.

– А без того никак? Ванька – он всё знает, он алтарником был. А мы, говорю, далеко, в Сонницах…

Запахло хлебом. Митя вспомнил, что в желудке его второй день было пусто.

– Такие правила.

– Не поедете, значит?

Отец Георгий мельком взглянул на Митю, затряс тяжелой, львиной своей головой.

– Пока всё не сделаешь, крестить не положено, – сказал он.

– Да там всего-то надо!

– Кому надо? Тебе надо?!

Митя свел горячие свои кулаки и, упершись ими в стол, поднялся над священником грозной темной волной.

– Этот храм такие же строили, – бубнил отец Георгий, заводясь. – Им тоже надо было. А что натворили? Притвор узок, алтарь – на юге! Колокольня, и та нарошечная… Понимать надо помимо намерения. Готовиться!

Митя застегнул бушлат, натянул на глаза мокрую шапку.

– А то всё им надо. Им!.. – не унимался священник. Он тоже хотел встать, сжался остро в локтях и коленях.

– Просвиры горят, – сказал Митя и поспешил наружу.

По двору не пошел, зная, что будут следить за ним из окон. Двинулся прямиком к воротам. Утопал в снегу, ломая руками наст. А когда был уже за оградой, то взглянул еще раз на паперть, на притвор с иконой, на колокольню без колокола. Постоял, кусая щеки. И вернулся. Не крестясь, вошел опять в церковь.

Издалека виднелись Сонницы и три дымных столба над ними. Еще держался свет на западе, за лесом, и этот дым в закате был лилово-розовый, и избы сверкали окнами.

Митя вспомнил, как впервые вошел тогда в еще полную и живую деревню, и это был душный июльский вечер. Играла гитара, и у дороги на чурках сидели парни. Курили, громко и неровно пели. Только Ваня был трезв, молчалив и серьезен. Он заметил Митю и пошел к нему с объятиями. И когда гитарист сбил последние ноты, Митя достал водку, и они выпили за знакомство. Подошли еще ребята, расстегнутые, с мокрыми зализанными волосами. Только из бани, они глубоко и свободно дышали, им тоже хотелось гулять и петь. Все стали упрашивать Ваню открыть клуб. «Вы же вести себя не можете прилично», – сказал он и пошел за ключами.

Нетерпеливо допили водку и потянулись роем вдоль пустых дворов. Кричал пьяным веселым криком: «Девчонки! Идемте танцевать!» – и на окнах домов отодвигались шторы. Ваня подхватил Митю под локоть, оторвал от толпы, чтоб не увлекался.

В клубе они растолкали скамейки, настроили магнитофон. Заиграла музыка. Митя да еще трое ребят пошли курить в кинобудку. Появился самогон. Входили и выходили местные. Они жали руки, громко спрашивали Митю про город, хлопали его по плечу. А когда Митя вернулся в зал, в кругу уже танцевали девушки. Они метко поглядывали в его сторону и всякий раз, встряхнув волосами, отводили взгляд.

А потом Митя спросил у Вани, что это за красавица в зеленом платье и есть ли у красавицы парень. И так обрадовался, что никто с ней не гуляет, что не запомнил даже имени.

– Ольга.

– Как?

– Оля! – повторила она ему на ухо в медленном танце.

Он склонился специально, как глухой, и ждал еще голоса, и разглядывал ее тонкую ключицу. А потом приглашал снова и снова. И всё теснее были они с каждым разом.

На быстрых песнях Митя выходил на улицу или в кинобудку, пил самогонку с парнями и кивал каждому из них, а сам прислушивался к следующей мелодии. И после нового танца Митя взял Ольгу за руку и повел гулять. Они свернули к омуту и сели на вросший в берег камень. Митя гладил ее загорелую шею, а потом поцеловал в бугорок за ушком. Ольга поежилась, будто от холода, и по плечу ее пробежали мурашки. Но через секунду она резко обернулась, оттолкнула без силы Митю, а хитрые глаза ее уже выбрали путь. «Не догонишь, гуляка!» – закричала она и побежала с шорохом по траве. Митя метнулся следом. Он сразу понял, что скоро догонит Ольгу и так кончит игру, поэтому перешел на шаг. Если она оборачивалась, задыхаясь от смеха, он делал вид, что бежит, но не поспевает, а если замирала вдруг, засмотревшись на звезды, Митя тоже запрокидывался назад и чувствовал, как от смелой радости кружится голова. А когда они уже зашли далеко и за спиной осталась только темнота, Митя сделал несколько быстрых шагов и притянул Ольгу к себе.

Он вспомнил, как оказались они на дороге, пили черную воду из колодца, остывая и заглядывая друг другу в глаза. И Митя сказал, глупость сказал, что хочет увезти ее с собой, жениться и подарить всю жизнь. Ольга отняла от колен промокший в росе подол и больше не поднимала взгляда. «Врешь всё», – сказала она с печалью и лаской, развернулась и пошла к дому. Митя почувствовал тут же, как слаб перед ней, и ноги его загудели, точно от страха высоты. Он думал лишь о том, как хочется ему стать сильнее. Для нее!

Потупившись от воспоминаний, Митя оглядел с холма Сонницы, но уже другим, изменившимся взглядом, он вновь, точно десять лет назад, ощутил, как заполняет и щекочет его живой упрямый поток воли и сил.

– Отстань от нас! – крикнул он в мрачнеющий ельник за спиной. – Не взять тебе!

Снял рукавицы и промыл снегом золотистый крестик на ладони.

К заходу он был дома.

Ваня, серокожий, мятый, с бурой щетиной, встретил его у калитки. Он бросил с треском лопату, снял шапку и обтер дымящуюся шею.

– Митюнь, прости меня, – сказал он, шмыгнув носом. – Бабы съели! Завели свое: не повез, пропил Митю нашего! Он, поди, околел по пути. А что с тобой будет?

Двор был чист, в Ваниных ногах вился сытый пес. Митя заглянул в теплое окошко, там он увидел Ольгу, рядом с ней на табурете сидела баба Вера, качала на кулаках свою беззубую улыбку, а по паласу меж ними с паровозом в руках крутился Андрюша.

– Ты хоть Символ веры еще помнишь? – спросил Митя.

– Издеваешься?

– Да кто тебя знает…

– Ве-ру-ю во еди-и-инаго Бога Отца, Вседержителя! – заорал Ваня так, что пес отскочил в страхе.

– Тогда согрей воды в бане. И побыстрей.

Митя постучал в окно. На него обернулись удивленно-приветливо. А когда вошел в избу один, без священника, Ольга только молча кивнула.

– Вот тебе лекарства, – сказал Митя.

Он бросил их на кровать и стоял дальше под общее молчание.

– Я, пожалуй, пойду, – заспешила баба Вера.

Митя поднял руку.

– Останься. Андрюшу сейчас крестить будем.

Ольга с вопросом посмотрела на мужа. Она едва сдерживала улыбку.

– Ну, славно! Славно, – хлопнула в ладоши старушка. – Надо приодеться!

И когда они остались вдвоем, Митя, заметив растерянность Ольги, спросил у нее:

– Ты чего такая?

– Думаю, какой Андрюша красивый! – ответила она. – Десять лет, да больше, мы ждали, Мить. Это я свою жизнь, верно, отдала, чтобы он у нас появился.

– Да что же ты снова?

– Ладно, Митя, ладно. Не буду. Какой красивый он у нас, правда, посмотри!

Андрюша, запутавшись в половике, толкался ножками о скользкий пол и беспомощно кряхтел. Он изогнулся и, увидев, что родители не идут на помощь, принялся плакать. Митя поднял его, усадил на холодные колени и смял носом мягкое ушко.

Всё было готово. В жестяной кадке посреди комнаты колыхалась вода, у края ее зажжены были свечи, и у женщин в руках было по одной. Ваня держал раздетого Андрюшу, беззвучно шевелил на губах молитву. Митя открыл книгу, купленную в лавке. Он читал плохо, часто сбивался. Потом книгу взял Ваня и вернулся к началу.

– Господу помолимся!

Все перекрестились. Андрюша с весельем принялся драть страницы.

Ваня читал так гладко, что все опустили глаза, будто были в церкви. Ольга сидела в кресле и незаметно плакала. В позе ее, мягком наклоне головы и долгом жалеющем взгляде Мите виделось сходство с иконой, висевшей в углу. Он подошел к ней и положил руку на плечо. Гремела молитва, в стеклянной черноте окон мигали острые огоньки. Никогда еще Митя не чувствовал такой усталости, какая напала на него в тот миг.

Наконец, Ваня прочитал Символ веры, который повторяли все, и встал у купели.

– Крещается раб Божий Андрей во имя Отца, аминь. И Сына, аминь. И Святаго Духа, аминь.

Трижды он окунул Андрюшу в воду. Вынырнув в третий раз и набрав, наконец, полную грудь воздуха, Андрюша разразился визгом.

Его обернули белой, согретой на печи простынкой. Надели крест. Поцеловали по очереди кричащего ребенка и стали расходиться.

– Я провожу, – сказал Митя.

Митя вышел в настуженные сени и увидел распахнутую дверь, а на улице Ваню. Он стоял спиной, уронив на грудь взлохмаченную голову. Фуфайка упала с плеча и валялась в его ногах.

– Ты чего, кум?

Митя нащупал под крыльцом водку. Подошел к Ване и отдал ему бутылку.

– Я ведь… ведь живу, Митя, – сказал Ваня осевшим голосом. – Неправильно живу. Все орут, что не годится так, а мне хоть бы хны. Можно подумать, сам про себя не знаю.

Он помолчал, выдыхая под ноги дым и косо посматривая вслед бабе Вере.

– Я всю жизнь чувствовал, будто виноват перед кем-то. Но не перед этими крикунами, чтоб их! Да и не перед собой. А сегодня вот, кажется, нашел, перед кем.

Ваня широко улыбался.

Митя сел на пол напротив Андрюши, помял мягкие ручки и ножки его. Мальчик смеялся, взбрыкивал, поджимал их, как птица. Митя поцеловал теплый крестик и обнял колени жены.

Уснули быстро. И эта ночь не походила на предыдущие, когда сон был лишь подобием сна, когда его будили стоны, всхлипы и собачий вой. Он проснулся посреди ночи оттого, что в печи рассыпались головешки. И в этом странном спокойствии, в непривычной той тишине ему сделалось не по себе. Митя навис над Ольгой. Он вглядывался в ее неподвижное лицо и не видел, что она дышит.

– Оля?

Ольга не отвечала.

– Оля. Оля, – всё громче шептал Митя.

Он обвел взглядом комнату и синие окна. Не стоял ли кто в них? Никто не стоял. Митя сел, его глаза не моргали. Он слышал, как стучит внутри сердце и свистит на выдохе воздух, и больше ничего.

– Не страшно… – сказала Ольга, потянувшись сквозь сон.

Митя сомкнул веки, чтоб остановить хлынувшие слезы.

– Мне не страшно! – опять произнесла она.

Ольга повернулась, прижалась к нему всем телом. И среди этого счастья Митя будто был главным.

– Мне не страшно, – повторял он как заклинание и еще долго не мог заснуть.