Владимир Песцов, инспектор Государственного архитектурного надзора, приехал в небольшой приволжский город.

Его повели осматривать только что построенный дом.

Он знал, что дом будет сдан и принят независимо от его мнения, поэтому смотрел и слушал без интереса.

Спросил мимоходом:

– А сколько тут квартиры будут стоить?

Ему сказали. Недорого – если сравнивать с Москвой.

– У половины квартир вид на Волгу, – добавил Михайличев, управляющий строительной компанией. – Некоторые даже москвичи покупают в качестве как бы дачи и в смысле свежего воздуха.

– А когда заселять будете?

– Да через неделю практически, вы же видите: и газ уже подключен, и вода идет. Чего не жить?

Песцов вернулся домой.

– Как съездил? – спросила жена, утирая слезы от лука.

– Нормально.

На другой день он позвонил Михайличеву и сказал, что хочет купить квартиру.

Тот одобрил и сказал, что подыщет наилучший вариант.

– С семьей будете проживать?

– Нет. Мне нужна обычная однокомнатная. Или двух, если ненамного дороже. Кстати, просто интересно, если бы я к вам переехал, работу нашел бы?

– С вашей квалификацией?! Да я первый вас возьму!

Все эти дни Песцов жил необычайно тихо и спокойно, оберегая свою тайну. Был добродушен с женой Таней, ласков с малышкой дочерью, терпим с тещей, проживавшей с ними.

Навестил и первую семью, где двум сыновьям-близнецам, подросткам, подарил новые планшеты, каждому свой, чтобы не ссорились, а первой жене – ее тоже, между прочим, звали Таней – преподнес энную сумму не в зачет алиментов.

– С чего это вдруг? – спросила она.

– С премии.

После этого Песцов частью перевел на карточки, частью снял наличными те деньги, что он копил и сберегал не один год на всякий случай, оформил увольнение, огорчившее начальство, организовал для коллег прощальный фуршет. Они удивлялись, задавали вопросы. Он улыбался и говорил:

– По семейным обстоятельствам.

Потом сказал жене, что его посылают в длительную командировку: надзирать за важным объектом.

– Надо так надо, – пожала она плечами.

То же самое по телефону он сообщил и Тане-первой. Деньги сыновьям обещал присылать, как и раньше, регулярно.

И вот Песцов среди голых стен, с потертым, видавшим виды чемоданом на колесиках.

Сопровождавший его Михайличев удивился:

– Это все ваши вещи?

– Да. Хочу с чистого листа. Ничего старого, всё новое.

– Хорошая мысль! – позавидовал Михайличев. – Я вот тоже возьму да и уйду наконец.

– Проблемы?

– Жена! Ни ума, ни секса! – с обидой сказал Михайличев. – Чего ради, спрашивается? А где спать-то будете, тут вообще ничего же нет!

– Поживу в гостинице, пока делают ремонт.

– Могу порекомендовать хорошую бригаду. Все наши, местные, никаких нелегалов.

– Спасибо.

Песцов жил в гостинице и каждый день с утра спешил к своей квартире. Ездил на машине, только что здесь купленной. Очень недорогой, зато абсолютно новой.

Он сам с расторопным бригадиром Борисычем выбирал отделочные материалы и обсуждал, как и что сделать, чтобы недорого и качественно. Покупал сантехнику, мебель для кухни и двух комнат. Всё достаточно простое и стильное. Никаких излишеств. На окнах деревянные жалюзи теплого орехового оттенка. Комната поменьше – спальня, побольше – гостиная и одновременно кабинет с письменным столом у окна.

Через месяц квартира была готова.

Песцов собрал в чемодан свои вещи, по пути заехал на свалку и выкинул чемодан подальше в мусорные кучи. Отправился в супермаркет и купил необходимые мелочи: зубную щетку, бритву, другие туалетные принадлежности. Там же приобрел белье, джинсы для повседневности, пару хороших брюк, кроссовки, туфли, домашние тапочки, несколько рубашек и футболок. Приехав в квартиру, принял душ, оделся во всё новое, а то, в чем был до этого, завернул в кусок обоев и вынес в мусоропровод.

Он казался себе новорожденным или персонажем фантастического фильма, который исчез из одной жизни, чтобы появиться в другой – голым, как Адам. Ничего из предыдущего существования, кроме документов.

Михайличев поставил его руководить небольшим подразделением, которое проектировало и утверждало квартирные перепланировки.

– И творческое удовольствие будете получать, – сказал он, – и моральное удовлетворение.

Под моральным удовлетворением, как позже понял Песцов, Михайличев подразумевал небольшие бонусы от клиентов и руководства, разумно делившегося прибылью – понемногу, но регулярно.

Михайличев вообще зауважал Песцова – не за бывшую его должность, а за смелость: не каждый способен так вот резко изменить судьбу. Он оказался единственным гостем на новоселье Песцова. Тот купил бутылку шампанского, фруктов, приготовил себе ужин, собирался отметить, а тут и Михайличев. Не прогонять же его. Михайличев поздравил Песцова, выпил, пожаловался на жену и взрослых, не очень толковых детей, сына и дочь, на брата-пьяницу, вымогающего деньги, на здоровье, на невнятную отечественную экономическую политику, правда, при этом похвалил политику внешнюю, которую, как патриот, поддерживал, потом похвастался, что у него есть замечательная женщина для души и удовольствия, и посоветовал Песцову тоже завести кого-нибудь.

– Я бы в твоем статусе их вообще каждую неделю менял, – сказал Михайличев без хамства и панибратства – они были уже на «ты», – а если какая начнет что-нибудь, как они это обычно делают, тут же пинком под зад, извини за реализм, и пусть ищет другого дурака. Мне жены хватает мотать мне нервы и затирать мозги! – сердито выговаривал он воображаемой подруге Песцова, но как бы от своего имени.

Песцов не собирался никого заводить.

Он спокойно работал и спокойно жил, возвращаясь каждый вечер в любимую свою квартиру, где были такая чистота, порядок и уют, каких никогда не водилось ни в первой, ни во второй семье.

После ужина выходил на лоджию, садился в кресло за плетеный столик, пил чай, смотрел на Волгу и почитывал Чехова, двенадцатитомное собрание сочинений которого купил в букинистическом магазине. Что интересно – выпущено это собрание больше чем полвека назад, но абсолютно нетронутое, нечитаное, некоторые страницы приходилось аккуратно отклеивать по краям. Кроме Чехова в книжном шкафу Песцов ровными рядами поставил собрания Гоголя, Толстого, Достоевского, Тургенева и прочую классику, современностью пренебрегая. Песцов читал этих великих писателей в школе, во взрослой жизни предпочитал фантастику или детективы, а последние лет десять вообще не брал книг в руки, только смотрел кино, скачивая его в интернете. Любил ужасы, триллеры и приключения. Теперь решил наверстать. Сначала показалось скучновато, тяжеловесно, но Песцов вспомнил, что ранние рассказы Чехова смешные, взялся читать их с первого тома – и втянулся и часто, возвращаясь домой, с уважительным удивлением чувствовал, как ему не терпится, отужинав, взяться за очередной чеховский том. Рассказы становились всё серьезнее, и это ему нравилось; Песцов понял, что увлечение легким чтивом и легкими фильмами его обеднило, обузило, а тут вникаешь в текст и чувствуешь, как шевелит просыпающимися мускулами твой потребовавший работы мозг, как приятно ему чувствовать свою силу, гибкость и восприимчивость.

Песцов даже внешность изменил: отрастил небольшие усы и аккуратную бородку.

– Ты прямо культурный интеллигент какой-то стал, – одобрил Михайличев. – Я тоже пробовал усы отпустить – не растут, заразы. Три волосинки вылезут, как у чукчи какого-нибудь, и всё!

Песцов регулярно звонил своим двум семьям, а через три месяца явился сам.

– Предлагают остаться насовсем, – сказал он Тане. – Меньше денег, но намного спокойней.

– Ты серьезно? Я не поеду, – ответила жена. – У меня работа тут, детский сад под боком. Да и вообще, Москва это Москва.

– Тогда я пока один.

– Что значит – один? Где ты будешь жить?

– Мне дали квартиру от фирмы, – слукавил Песцов.

– Постой. Что случилось, Володя? – Таня наконец забеспокоилась. – Ты, может, там нашел кого-нибудь?

– Никого, клянусь памятью мамы, – очень серьезно сказал Песцов.

Жена его не поняла. Стала уговаривать вернуться домой. Говорила без слез, но довольно нервно. Песцов спокойно и твердо отказывался.

А бывшая жена Таня его решение приняла взволнованно: ей показалось, что уход Песцова из второй семьи означает будущее возвращение в прежнюю.

– Я тебя предупреждала! – сказала она с невольным злорадством.

Песцов не помнил, чтобы она его предупреждала. То есть он как раз точно помнил, что ни о чем таком она не предупреждала, напротив, напутствовала: «Счастливого плавания, я свое отбыла, пусть теперь другая помучается!» Раньше он попенял бы ей на склонность переиначивать прошлое. Он раздражился бы. Возникла бы ссора. Он ушел бы, хлопнув дверью, с криком: «Господи, как я счастлив, что вовремя от тебя ушел!» Сейчас – ничего подобного. Выслушал с мягкой, соболезнующей улыбкой, сказал:

– Ну, пока. Буду навещать, когда получится, не так уж и далеко.

И поехал.

Он ехал в поезде и улыбался, чувствуя приятное нетерпение; так возвращаются на родину. Бережно, как шкатулку с драгоценностями, открыл дверь квартиры. Вошел осторожно, словно боялся спугнуть тишину. Нетерпеливо разделся, умылся, попил на ночь чаю и улегся в белую, чистую, мягкую постель – будто к любимой женщине, обнял подушку – будто голову этой женщины, и даже чуть не всхлипнул, растрогавшись.

Работал он умело, быстро, сохраняя равновесие духа в конфликтных ситуациях. Михайличев говорил ему:

– Я прямо завидую на тебя смотреть, ты весь какой-то счастливый живешь!

Однажды пришел вечером со своей замечательной женщиной. Наверное, чтобы показать, что и он бывает счастлив. Женщина громко говорила и смеялась. Михайличев обнимал ее за плечи, гордясь ею и собой. Она курила, Песцов настоятельно попросил ее удаляться для курения на балкон.

– У нее подруга есть одинокая, – сообщил Михайличев. – Не такая эффектная, как моя, но с высшим образованием. Познакомить?

– Спасибо, нет.

– А как же ты обходишься?

– Я в поиске, – отговорился Песцов.

На самом деле он никого не искал. Он впервые жил один и купался в своем одиночестве, в свободе жить как хочется, при этом хотелось ему только нормального и аккуратного: с чистой совестью поработать, а потом с чистой совестью почитать полюбившегося Чехова, изредка посмотреть телевизор. При этом чем интереснее для него становился Чехов, тем умнее казался сам себе Песцов, тем глупее был телевизор. Настал даже момент, когда Песцов осознал, что пять-десять минут, проведенные перед экраном, словно отравляют его чем-то, он всё яснее чувствовал в смотрении телевизора что-то унижающее. И вовсе перестал его смотреть. Может, и продал бы, но очень уж удачно вписалось в интерьер черное прямоугольное пятно, элегантным контрастом подчеркивая пастельный колорит светло-зеленых стен и перекликаясь с ковриком такого же размера, лежащим перед креслом.

Приятно было представить в этом кресле гостя – интеллигентного и неторопливо разумного человека, ведущего непустую беседу. Однако дружб и приятельских связей Песцов пока не завел. Михайличев не в счет.

Как-то вечером пришла соседка, женщина лет тридцати пяти.

– Здравствуйте, извините, я с вами рядом живу, – сказала она, без разрешения переступив порог и войдя в прихожую. – У вас дрели нету?

– Есть, – сказал Песцов.

У него была не только дрель, в шкафчике на лоджии в идеальном порядке лежали все необходимые для хозяйственных дел инструменты.

– Ой, хорошо! – обрадовалась женщина. – А не поможете мне пару дырок просверлить?

– Нет.

– Заняты? Не обязательно сейчас, я в принципе.

– Я просто не хочу, – сказал Песцов, получая удовольствие от обретенного умения говорить правду, которого ему так не хватало раньше.

– Почему? – растерялась женщина.

– Что почему?

– Почему не хотите? Не умеете?

– Умею. Но не хочу.

– Какой-то вы странный. – Женщина заглянула в квартиру, словно ища причину этой странности. Жену, например. Но никого не увидела.

– Вызовите мастера, он вам всё сделает, – посоветовал Песцов.

– Эти мастера еще те! Кучу денег слупят, а сами накосячат чего-нибудь!

– Не исключено, – согласился Песцов.

Женщину его согласие обнадежило.

– Так как? – спросила она.

– Что?

– Поможете?

– Я же сказал: нет.

– Ладно, извините.

– Ничего. Дрель дать?

– Обойдусь!

Через пару дней он встретил ее в лифте. Она даже не поздоровалась. Ехали до своего этажа молча, глядя перед собой.

Позвонила Таня. Которая вторая.

– Я все-таки не пойму, это у нас развод или как?

– Как тебе удобней.

– То есть ты ушел? В смысле – уехал? Насовсем, что ли?

– Скорее всего.

– Нет, а причины-то в чем? Кто так делает? Что вообще случилось, ты можешь сказать?

– Ничего.

– Володя, знаешь, если насчет претензий ко мне, то у меня к тебе их тоже много накопилось! Но я терпела, между прочим!

– И зря.

– Но у тебя-то какие претензии?

– Никаких.

– Тогда в чем дело?

– Ну, допустим, в том, что разлюбил.

– А если без «допустим»?

Этот разговор продолжался часа полтора. Песцов всегда поражался умению женщин бесконечно долго обсуждать одно и то же. Наверное, причина в нежелании понять то, чего им не хочется понимать. Впрочем, поражался – слово из прошлого, сейчас его уже ничто в женских приемах не поражало и не удивляло.

Кончилось тем, что Таня-вторая сказала: ладно, пусть развод, но тогда, будь добр, отдай свою долю квартиры, если тебе хоть немного дорога дочь и ее будущее.

Песцов утешил ее как мог:

– Перестань. Всё будет хорошо. Ты еще найдешь человека в сто раз лучше меня.

– Не сомневаюсь! – последовал гордый ответ.

Потом позвонила Таня-первая:

– Как ты там?

– Нормально.

– Не женился опять?

– Нет.

– А я с пацанами собираюсь в выходные твой город посмотреть. Вокруг вообще такое Подмосковье красивое, храмы, музеи, а мы нигде не бываем, даже стыдно!

– Ну, здесь не совсем Подмосковье.

– Тем более! Зато Волга, я по карте смотрела.

И они приехали.

– Круто! – сказали братья-близнецы, зайдя в квартиру.

– Не скучно тебе одному? – спросила Таня-первая.

– Нет.

Песцов сводил сыновей в местный музей прикладного искусства, на набережную Волги и, конечно, в «Макдоналдс». Таня осталась в квартире, сославшись на недомогание после дороги: она водила машину редко и быстро от этого утомлялась.

Песцову было неприятно думать о том, что она сейчас там одна и неизвестно, что делает.

Помечает территорию, подумалось вдруг, и от этой мысли стало смешно, но как-то и страшновато. Он заторопился домой.

– Рано вы, – удивилась Таня.

– Тут делать нечего, – сказали братья. – Даже к Волге искупаться не подойти.

– Пляж за городом, очень хороший, – оправдался Песцов.

– Мы завтра туда съездим, – пообещала Таня сыновьям. – И я позагораю немного, с начала лета на солнце не была.

– На ночь хотите остаться? – спросил Песцов.

– А в чем проблемы?

– У меня одна кровать.

– Но двуспальная же.

– Всем на ней улечься?

– Зачем? У меня в машине матрац дорожный. На поролоне. Я взяла на пляже полежать, вот и пригодится. Пацаны на нем вполне помещаются.

– А мы будем спать с тобой?

– Да не бойся, не трону я тебя! – рассмеялась Таня.

Ночью они оба долго не могли заснуть. Таня ворочалась с боку на бок, не выдержала, повернулась к Песцову и спросила:

– Все-таки до сих пор не понимаю, почему ты тогда к ней ушел? Ну, моложе, это да. А что еще?

– Когда мужчина уходит от одной женщины к другой, – разъяснил Песцов, – надо всегда смотреть, уходит он именно «к» – на звук пришлось надавить, чтобы ясен был смысл, – или «от». Я ушел – «от».

– Да? Интересные новости! – усмехнулась Таня, словно забыв, что Песцов не раз ей это говорил. – И сейчас тоже – «от»?

– Да. И никаких «к».

– Ясно. Мучаешь ты себя, – пожалела Таня, погладив Песцова ладонью по щеке.

Песцов рассмеялся.

– Что? – насторожилась Таня.

– Да одинаковые вы все. Одна и та же манера – внушить мужчине те мысли и чувства, каких у него нет, но должны быть. И мы ловимся на это – знаешь почему?

– Я ничего не внушаю. Почему?

– Потому что на самом деле у большинства людей ни чувств, ни мыслей. Они жизнь пережевывают, как траву. Тупо. Но вот кто-то намекает: нет, у тебя есть и мысли, и чувства, ты страдаешь, мучаешься – и так далее. И человек соглашается: да, страдаю, да, я такой вообще глубокий, дна не видно. И всё, он пропал, его тут же начинают со дна вытаскивать. За волосы.

– Ну ты и придумываешь! – огорчилась Таня. – Жаль, что ты так плохо думаешь о людях. Ты знаешь, что негативные эмоции влияют на здоровье?

– Хорошая попытка, – оценил Песцов и отвернулся.

При этом он чувствовал весьма сильное мужское влечение, но в сопротивлении влечению ощущалась новая прелесть, оно было ценнее того, что сейчас могло произойти и всё разрушить.

Наутро Таня раздраженно объявила сыновьям, что никаких пляжей, она после этого будет вся разбитая, а надо еще дома прийти в себя и отдохнуть перед рабочей неделей.

– Знаешь, – сказала она на прощание Песцову, – я правильно сделала, что развелась с тобой. Тебя в больших дозах выносить невозможно. Я бы с ума сошла.

– Вот и славно, – ответил Песцов.

Дни шли за днями, не утомляя и не огорчая неожиданностями. Один лишь Михайличев нарушал этот ритм, время от времени появляясь с выпивкой и жалобами на свою надоевшую семейную жизнь. Он описывал ее в деталях самых интимных, Песцов терпеливо и молча слушал.

– Нет, хватит, разведусь! – такими словами заканчивал Михайличев свои речи. И целый час после этого сидел, пил крепкий кофе, потому что его жена терпеть не могла видеть Михайличева пьяным и устраивала громкие скандалы, не стесняясь домочадцев.

– Да развелся бы, в самом деле, и всё! – сказал однажды Песцов.

– Легко тебе говорить! – тут же возразил Михайличев. – Как я с ней разведусь, если она, во-первых, финансовый директор моей параллельной фирмы, то есть на самом деле это я у нее параллельный, а во-вторых, мы с ней на двоих дом строим. Подстраховалась, подлая баба, уговорила меня на двух владельцев оформить. С ней-то я легко разведусь, а попробуй ты разведись с деньгами. И с домом. Она меня без последних штанов на волю отпустит, знаю я ее. Это не женщина, а маршал Жуков! Победа без пощады!

Позвонила Таня-вторая, сказала, что нечего тянуть, пора оформить развод.

Песцов поехал в Москву. Он думал, что всё ограничится посещением загса, но выяснилось: при наличии несовершеннолетнего ребенка, да еще до трех лет, нужно подавать заявление в суд.

– Что ж, подавай, – сказала жена.

– Почему я?

– Ты же хочешь развода.

– Вообще-то я не настаиваю, меня эти формальности не смущают. Деньги и так присылаю, без всякого суда. И буду присылать.

– Дело в тонкостях, – объяснила Таня, успевшая почитать об этом в интернете. – Если ты истец, то рассматриваться будет в районном суде по моему месту жительства. То есть в Москве. А если я подаю заявление, то должна буду ехать к тебе и там с тобой судиться. Как думаешь, у меня есть на это время, с ребенком и мамой на руках плюс работа?

Песцов наведался в юридическую консультацию и узнал, что развод при маленьком ребенке и не вполне ясном квартирном вопросе (он до сих пор не оформил передачу своей доли жене) – это нудная и долгая история.

Сообщил об этом Тане.

– И что теперь, в воздухе мне висеть? – спросила она. – Ни жена, ни вдова, неизвестно кто! А я еще не старуха, если кто забыл!

Песцов позвонил Михайличеву, попросил неделю за свой счет.

– Зачем?

– Развод оформляю.

– Это дело! – порадовался за него Михайличев. – Валяй, занимайся сколько надо!

Недели не хватило. Не хватило и двух. Почти месяц потребовался, чтобы оформить дарение своей доли, подать заявление на развод, дождаться рассмотрения, максимально его приблизив с помощью материально стимулированной Песцовым энергичной адвокатши. Всё это требовало расходов, учитывая проживание в гостинице; Песцов нашел самую дешевую, без удобств, ему жаль было тратить деньги, предназначенные для новой квартиры, где он наметил кое-какие улучшения.

Когда всё кончилось, когда вышли из суда с документами о разводе, жена сказала:

– Ну, теперь доволен?

И заплакала.

Он дотронулся до ее руки, чтобы успокоить, она рванула руку так, будто обрезалась или обожглась, и закричала на всю улицу:

– Не смей ко мне прикасаться! И ребенка больше не увидишь, понял? Никогда!

Песцов хотел напомнить, что решением суда предусмотрены регулярные встречи, но промолчал. Пусть отойдет. Время лечит.

Вернулся к заждавшейся квартире, целый день вытирал пыль во всех углах и уголках, приготовил ужин, откупорил бутылку вина и поздравил себя с завершением очередного этапа и окончательным разрывом с прошлой жизнью.

И с удвоенным рвением взялся за работу, наверстывая упущенное.

В архитектурно-проектное бюро, возглавляемое Песцовым и состоявшее из восьми человек, пришла новая сотрудница вместо убывшей в декретный отпуск. Лет около тридцати, имя Катя. Очень симпатичная, довольно стройная.

Когда она явилась и представилась, все посмотрели на Песцова. Будто тут же мысленно их сосватали. Одинокий привлекательный мужчина без вредных привычек и молодая, обаятельная, улыбчивая женщина, какие тут могут быть варианты?

У Песцова испортилось настроение.

Первое задание Катя выполнила не очень хорошо, Песцов долго и нудно упрекал ее, даже швырнул папку на стол, хотя раньше за ним таких резких движений не замечалось.

Он увидел при этом, что предпенсионная дама Евгения Давыдовна смотрела на него с усмешкой, словно понимала больше, чем он сам. И крикнул ей:

– Вы зря радуетесь, Евгения Давыдовна, вы ненамного лучше работаете, и если я не всегда это говорю, то из уважения к возрасту!

Евгения Давыдовна оскорбилась.

Да и от других повеяло холодком отчуждения. Такой был милый начальник, в меру строгий, в меру добрый, главное – справедливый, и нате вам, как остервенился! Видно, зацепила его эта новая женщина, а он показать не хочет, вот и кипятится от растерянности. Такие разговоры о себе представлял Песцов, когда пытался дома отвлечься Чеховым. Это был уже поздний Чехов, горький, местами страшный. Но Песцов как раз этой горечью и утешался.

Катя исправила документацию, принесла, Песцов молча пролистал и вернул, кивнув: да, теперь порядок. Она обрадовалась, как школьница-отличница, которую похвалили.

Всё пошло не так. Песцов вовсе не влюбился в Катю, хотя она ему нравилась – отстраненно и объективно. Но он видел, что все ждут именно влюбленности, и это злило. Он чувствовал Катю постоянно, как чувствуют что-то колющее в одежде, как камешек в ботинке, как слышат навязчивую мелодию, прозвучавшую по радио и непрошено вклеившуюся в память, ставшую чуть ли ни галлюцинацией. И если камешек можно выкинуть, колющее найти и выстричь, то от мелодии отвязаться труднее, потому что она слышится и тогда, когда ее нет.

Песцов обратился к Михайличеву:

– Нельзя ли эту Катю куда-нибудь перевести?

– Ага, уже влюбился! – засмеялся Михайличев.

– Нет. Плохо работает.

– Прямо совсем?

– Ну…

– Обучи. А уволить не могу, за нее отец просил, а он – замглавы городской администрации. Ерепеев такой, слышал?

– Нет.

– Дольше проживешь. Злопамятный и вонючий, с ним лучше не связываться. А дочка не в него, скромная, миленькая. И на внешность вполне, лично я бы не отказался.

Однажды Катя попросила Песцова помочь.

– Какая-то сумасшедшая бизнесвумен попалась, – пожаловалась она. – Упертая, я не могу. Требует окно кирпичом заложить. Я объясняю, что нельзя, она не верит.

– Пусть обращается в другую организацию.

– Да она уже почти весь проект одобрила, аванс выплатила, жалко терять заказ.

Песцов отправился с Катей к этой бизнесвумен. Увидел совсем молоденькую, лет двадцати пяти, девушку, тонкую, хрупкую. По виду казашка или киргизка.

– Вот, Раиля, это Владимир Георгиевич Песцов, лучший наш специалист, – представила Катя. – И он подтвердит, что я говорила. И в любой другой организации скажут то же самое: фасад многоэтажного дома изменять нельзя.

– Я не с любой другой организацией работаю, а с вашей, – заметила Раиля. – Какой еще фасад, это боковое окно в торце дома!

– В проектно-архитектурном смысле все внешние стороны дома называются фасадом, – объяснил Песцов.

– Но я же сама видела, в угловых квартирах по всему городу эти окна кирпичом закладывают! Зачем мне два окна в комнате, мебель поставить некуда!

– Закладывают незаконно, – сказал Песцов. – В любой момент могут прийти и потребовать восстановить.

– И пусть требуют! – охотно согласилась Раиля. – Их дело требовать, а мое – жить, как мне нравится, в купленной за собственные деньги квартире. Я не права?

– Давайте не терять время, – предложил Песцов. – Есть три варианта. Первый: мы расторгаем договор, возвращаем вам аванс…

– Еще чего, я время потеряла с вами, а вы меня посылаете, что ли? – возмутилась Раиля.

– Дослушайте, хорошо?

– Я сказала: вариант один – заложить!

– Или вы позволите мне договорить, или мы уйдем.

– Ладно, договаривайте, – насупилась Раиля, и меж бровей у нее появилась складочка, которая сделала ее похожей на обиженную своевольную девочку.

– Готовы слушать? – уточнил Песцов.

– Да слушаю уже, давайте!

– Первый вариант я уже описал. Второй: мы составляем проект на всё, не трогая окна. Закладывайте его самостоятельно, без проекта.

– А как же…

– Дайте закончить, пожалуйста! Третий вариант: вам ведь важно, чтобы была стена. Чтобы поставить мебель. Закрываете окно изнутри панелями из ПВХ или дерева, как вам больше нравится, снаружи окно будет выглядеть окном, и это лучше, чем закладывать, вы же видели – будто заплатки.

– Вообще-то да.

– Ну вот. А изнутри будет как обычная стена. Можно утеплить, но у вас и так квартира не холодная.

– А что, это вариант! – сказала Раиля.

– Красиво и почти законно! – подтвердила Катя.

На обратном пути в контору она восторгалась:

– Здорово вы ее! Как дрессировщик! Я уже ее боялась, честное слово! Напирает, глаза выкатывает, просто буря в пустыне! А вы – раз-два, и она перед вами на задних лапках. Научите?

– Опыт.

– Это верно. Есть хочется. Вы не хотите? Может, заедем куда-нибудь?

Песцов мысленно усмехнулся. Мог бы отказаться, но решил посмотреть, как она будет вести себя дальше.

В кафе Катя рассказывала о том, что хотела стать полноценным архитектором, но в этом городе негде развернуться, а в Москву перебираться нет охоты. Жила она там два года, не понравилось.

– Народа больше, чем людей. У кого возможность есть, бегут оттуда. Вы вот тоже уехали. Но нам с вами легко перемещаться, мы без семей, сами по себе, а кто оброс со всех сторон, им деваться некуда.

Всё обо мне узнала, подумал Песцов. И о себе сказала – как бы невзначай.

Ела Катя не спеша, понемножку, время шло, рабочий день кончился, поэтому и Песцов не торопился, пил чай и с удовольствием смотрел на Катю, понимая, что она ему нравится, но так, будто не живая, а в каком-то кино, не здесь, на экране. Неплохая красивая актриса неплохо исполняет роль, почему не полюбоваться?

Катю его внимание вдохновило, она рассказала о своем детстве, о сложных отношениях с отцом, который требует от нее честолюбия, а для нее дороже свобода и личная жизнь.

Официантка принесла счет.

Песцов глянул и сказал:

– На два разделите.

Официантка ушла и вскоре принесла два счета.

Песцов заплатил за себя, а Катя за себя. Было видно, что она слегка недоумевает. Но вдруг рассмеялась:

– Я поняла! Вы не хотите за меня платить, потому что мой начальник и это будет выглядеть… Ну, как-то не так, да?

– Нет. При чем тут – начальник, не начальник? Я плачу за свой ужин, вы за свой, потому что вы мне, уж простите, не подруга, не невеста и тем более не жена. С какой стати я должен оплачивать ужин чужого человека?

– Ну да, правильно, – сказала Катя, продолжая недоумевать.

А в машине догадалась:

– Это у вас принципы такие? Наперекор социальным протоколам? Интересно! Нет, правда. Зря о вас говорят, что вы сухой и скучноватый, вы – оригинальный человек, Владимир Георгиевич!

– Нет, – сказал Песцов. – Я именно скучноватый и заурядный. Вас домой подвезти?

– Если не трудно. Если это не противоречит вашим принципам.

Песцов подвез. Дом в центре, новый, трехэтажный, с квартирами так называемой свободной планировки, их контора здесь выполнила не один заказ. Катя напомнила об этом и сказала:

– А я до сих пор не решила, что делать. Хотела студию, но вообще-то надоела эта мода, когда всё на виду. Может, наоборот, комнатки сделать? Такие светелки? Может, посоветуете?

Песцов пошел с ней – советовать.

Увидел, что на самом деле всё готово, зона кухни отделена стеллажами с цветами, книгами и безделушками, виднелась дверь в спальню, а центральное пространство нет смысла перегораживать, получатся два пенала.

– Кофе? – спросила Катя.

Песцов не хотел, но согласился.

Сидел, пил кофе и молчал. Видел, что Кате неловко, и ему это нравилось.

Наконец, заговорил:

– Всё грамотно, Катя. Дали мне возможность показать мои блистательные навыки. Оценили мою оригинальность, когда я не стал за вас платить. Придумали достоверный способ пригласить меня в квартиру. Намекнули, что вы одна, без семьи и без друга. Хотя друг, может, и имеется. Приходящий и временный. Грамотно, очень. Но для чего вы это делаете? Я вам нравлюсь?

Катя смяла в кулачке салфетку и бросила ее на блюдце. Ответила не сразу: искала слова, чтобы и достойно возразить, и при этом не спугнуть, не слишком обидеть.

– А вы никогда не думали, Владимир Георгиевич, что есть люди, которые всё делают без задних мыслей?

– Нет таких людей. Всегда есть задние мысли. У всех. Во всех ситуациях.

– Вы уверены? И вам не страшно так жить?

Песцов от души рассмеялся:

– Ну, Катя, это уже перебор!

– В чем?

– Да в этом вот: «вам не страшно?» – повторил Песцов слова Кати. – Такая женская забота, такое сочувствие! Сто мужчин из ста тут же растеклись бы перед вами – черпайте хоть ложкой!

– Сто из ста? А вы тогда какой?

– Сто первый, Катя.

– Вы просто жизни боитесь.

– Хватит, Катя, это уже не смешно. Раньше – да, боялся жизни и во всем поэтому ее слушался. А теперь она пусть боится и слушается.

– Интересный вы. Сами хотите меня оскорбить, а сами делаете всё, чтобы еще большее заинтересовать и понравиться.

Песцов хмыкнул:

– А вот это вы по-настоящему удачно сказали. Чистую правду. Слаб человек, действительно, не может удержаться, чтобы не похвастаться. На самом деле будет лучше, если вы на меня обидитесь. И вам лучше, и мне.

– Договорились, – сказала Катя.

И она обиделась. Общалась с Песцовым редко, скупо, только по работе.

Его это вполне устраивало.

Но через неделю поймал себя на том, что не получает прежнего удовольствия от работы, от Чехова, от блаженного своего одиночества. Хотелось подойти к Кате и что-то сказать, чтобы она опять потеплела.

Хоть город меняй, подумалось вдруг.

На выходные съездил в Москву, пообщался с обеими Танями, с дочкой, сводил сыновей на ВДНХ, где было шоу динозавров: в душных ангарах стояли огромные муляжи, сделанные из резины, пластика и тряпок. Песцов взялся было вслух читать таблички с данными о размерах этих зауроподов и игуанодонов, но близнецам быстро прискучило, они то и дело перепрыгивали ограждающие канаты, соревнуясь, кто первый дотронется до очередной куклы, Песцов пугал их охраной, они делали вид, что боятся, и тут же начинали опять хулиганить.

После этого сидели в открытом кафе со столиками под зонтами, ели мороженое.

– Вы уже выросли, дети мои, – сказал Песцов, шутливой интонацией заранее смягчая тему предстоящего разговора. – И, наверно, спрашиваете маму… или не спрашиваете, но думаете: почему папа с нами не живет?

– Да ладно! – застеснялись близнецы.

– Так я вам сам скажу: лучше, когда отец вас навещает, хоть и редко, чем если бы он жил рядом всё время, но вы бы его не уважали, а то и вообще презирали.

– Да ладно! – еще больше смутились братья.

– Вы спросите, за что презирали бы? – выведывал Песцов у братьев, явно не желавших ничего спрашивать. – А я отвечу: за вранье и трусость. Если вы сейчас еще не всё понимаете, то хотя бы запомните эти слова. Потом поймете.

Он вернулся домой успокоившимся. Похоже, наваждение с Катей кончилось. Он равнодушно наблюдал за ее подчеркнутой деловитостью. Коллектив перестал строить своднические планы на их счет, только Евгения Давыдовна продолжала с усмешкой на них посматривать, словно знала больше других. Это понятно: людям в возрасте труднее расставаться с фантазиями и надеждами. Надо же чем-то жить.

Песцов вошел в привычный ритм, и тут его посетил Михайличев. Трезвый. Выпил чаю и сказал:

– Такое дело. Знаю, что обидишься, но скажу прямиком: Ерепеев просит Катерину начальницей бюро сделать. И я сделаю. А тебя старшим проектировщиком с почти такой же зарплатой. Плюс бонусы. Всё это не очень красиво, но такова жизнь, Володя. Если тебя колбасит под ней работать, найду другое место. Хочешь на живое строительство? Могу в бизнес вообще взять, ты человек верный и шустрый, способен хорошие дела крутить. А?

– Нет, – сказал Песцов. – Старшим так старшим. Да хоть и обычным, мне всё равно.

– Шутишь?

– Никаких шуток.

– Ты, может, буддист какой-нибудь? – предположил Михайличев. – Они, говорят, умеют так. Типа: дождик льет, а я не мокну. То есть мокну, но по фигу.

– Примерно так, только без всякого буддизма.

– Ты человек, Володя! Если бы у меня все такие работники были, я бы устроил отдельно взятый коммунизм.

И Катя стала начальницей.

Песцов видел, что эта роль ей не нравится, но она себя убеждает в необходимости двигаться вперед, расти. Жалел ее. И спокойно работал, будто ничего не случилось.

Евгения Давыдовна была очень довольна.

– Вот что значит противиться судьбе! – сказала она как-то Песцову.

– Не понял?

– Да всё вы понимаете!

– Хорошо, пусть так. Но не переживайте за меня больше, чем я сам, ладно?

– А вы не переживаете? – не поверила Евгения Давыдовна.

– Ни капли.

В тот год День строителя, отмечающийся, как известно, во второе воскресенье августа, пришелся на одиннадцатое число.

Дела в компании, филиалах и отделах Михайличева шли неплохо, он решил отметить праздник широко, поздравить избранных людей коллектива в лучшем ресторане города.

Песцов не любил таких мероприятий, решил, что посидит пару часов, выслушает речи и незаметно уйдет домой, к своему Чехову.

На этом торжестве он впервые увидел мифическую жену Михайличева. Моложавая миловидная женщина, светловолосая, светлоглазая, с мягкими чертами лица, она сидела рядом с топорно вырубленным мужем. При этом казалось, что в этой паре он командир: то и дело указывал супруге, что ему положить и что налить, а она заботливо исполняла. Впрочем, Михайличев ел и пил урывками, он командовал еще и столом, предоставляя слово то одному, то другому.

Так получилось, что Катя запоздала, свободное место оказалось рядом с Песцовым. Не сесть – выглядело бы ненужной демонстрацией. И она села, первая заговорила – о каких-то недавних рабочих делах. И вообще вела себя непринужденно, но Песцов этому не верил. В одиноком человеке развивается обостренное чутье на возможные нарушения личного пространства.

И оно было нарушено: выпив пару фужеров вина, Катя спросила, не глядя на Песцова:

– Может, вам интересно, почему меня поставили на ваше место?

– Не очень.

– Врете. Вы злитесь, я же вижу. Вы думаете, отец за меня попросил. А я вам скажу: это я сама попросила.

– Ну и слава богу, нет проблем.

– Проблемы есть. Все же видят, что я хуже вас. Ни опыта, ни умения. Выскочка. – Она выпила еще фужер. – Хотите, правду скажу?

– Зачем?

– А надоело в себе носить.

– Ну скажите.

– Ненавижу я тебя. Можно на «ты»?

– Пожалуйста.

– Я тебя ненавижу.

– Жаль.

Песцову очень хотелось уйти. Но еще не все речи были произнесены. Да и не стоит давать Кате повод для окончательной ненависти.

Поддаюсь, уговариваю себя, подумал он. Плевать, пусть ненавидит еще больше. Чую опасность, ухожу.

И встал. Сказал:

– Не очень хорошо себя чувствую, извини. Потом поговорим, если хочешь.

– Сейчас! – сказала Катя. – Пойдем!

Она встала и пошла в сторону туалетов, уверенная, что Песцов последует за ней.

И он последовал. Если разговора всё равно не избежать, лучше быстрее всё кончить.

Катя прошла мимо туалетов к гардеробу, пустому по летнему времени. Там, за вешалками, обнаружилась дверь служебного помещения. Видимо, Катя хорошо знала, как устроен этот ресторан.

Делать нечего, Песцов зашел в комнатку без окон, где были сломанные стулья, громоздящиеся друг на друга, ведра, швабры, тряпки.

Катя пропустила его мимо себя, прислонилась спиной к двери.

Горела тусклая лампочка.

Катя была взволнованной и очень красивой.

– Иди ко мне, – сказала она.

Она так это сказала, с такой страстью, с такой непререкаемостью, с такой женской силой, что в Песцове всё отозвалось – тоже сильно и непререкаемо.

Он шагнул к ней, обнял.

Начали целоваться.

Далее продолжалось так, как Песцов до этого видел только в фильмах. Знал по рассказам лихих и опытных мужчин, что такое случается и в жизни. Порыв, буря, вихрь. В подсобках, под лестницами, в подвалах, в лифтах, в туалетных кабинках самолетов. Допускал, что да, это возможно. Но не с ним. Он об этом брезговал даже думать. И вот, пожалуйста – Катя уже полураздета, он и сам полураздет, пытается сообразить, как бы половчее всё сделать, но, оказывается, и соображать не надо, Катя так умело направляет, что всё происходит само собой.

– Вот я тебя и раскусила! – сказала она, одеваясь. – Спрашивается, зачем ты так долго себя и меня мучил?

Есть моменты, когда правду женщине сказать невозможно.

И Песцов промолчал.

Они вернулись на свои места – сначала Песцов, а потом Катя, зашедшая по пути в туалет.

Раскрасневшаяся, выглядящая уверенно счастливой, Катя проявила милосердие, как это бывает свойственно победителям.

– Если хочешь, можешь уйти, – сказала она. – Тебе, наверное, надо подумать. О нас с тобой.

– Побуду еще, – сказал Песцов, выпил водки и начал есть. Много и жадно.

– На хавчик пробило? Ешь, ешь! – Катя дотягивалась до дальних тарелок с деликатесами и подкладывала Песцову.

Уже как жена за мужем ухаживает, подумал Песцов.

– Ты на машине? – спросила она.

– Да.

– А я нет. Знала, что выпью. Давай так: минут через десять выйдешь, а я потом, тоже минут через десять. Чтобы никто ничего не подумал, хотя мне всё равно. И поедем ко мне. Или к тебе, как хочешь.

– Ладно.

– Что ладно? К тебе или ко мне?

Песцову не хотелось ни того ни другого. Ему хотелось просто уехать. Но он с ужасом понимал, что не сделает этого. Тогда лучше – к ней. Чтобы не нарушать девственность его любимой квартиры. Он ни с кем не будет ее делить. Никогда.

Так мысленно говорил себе Песцов, с тоской чувствуя, что всё рухнуло, всё теперь пойдет наперекосяк.

Он вышел на крыльцо ресторана. Ресторан был большим, на несколько залов. В одном из них гуляла свадьба – слышались крики «Горько!», а на ступенях перед входом валялись затоптанные цветы.

На крыльце курила девочка.

То есть она показалась девочкой. Просто маленького роста, худая. Как актриса Вайнона Райдер в молодости. Песцов видел ее в каком-то скучном фильме и обратил внимание потому, что она очень была похожа на незабываемую Юлю Гремчик, в которую он был четыре года щемяще влюблен, старомодно сделал ей предложение, получил отказ и вскоре женился на ее подруге.

– Надоело, да? – спросила девушка у Песцова.

– Да.

– Я не могу вообще от этих свадеб уже, у меня третья подруга за лето выходит. Шампанское это, я с него вообще. Лучше виски выпить. Я виски хоть целую бутылку ноль пять, и нормально, а с шампанского с одного стакана ведет. Ну, не ведет, а как-то дурею. То есть даже не пьяная, а не в себе как-то. Противно. – Девушка уронила сигарету и достала из сумочки вторую. Прикурила, затянулась, выпустила дым, прищурилась на Песцова. – А вы не со свадьбы вроде?

– Нет, у меня тут другое.

– А кто вообще? Просто интересно.

– Строитель. Архитектор.

– Отлично! Люблю, когда у мужчин реальная профессия. Все эти депутаты, чиновники – это муть. Я сама швейный техникум закончила, а работаю продавщицей. Не чем попало торгуем, конечно, элитное белье для богатеньких. Но всё равно не то. Надо людям приносить конкретную пользу! – сказала девушка нравоучительно. И рассмеялась. – Ну я гоню! Это я под вас стараюсь, у вас такой вид интеллигентный. Я даже стесняюсь. Вас как зовут?

– Владимир.

– А я Таня.

– Нет!

– Что значит – нет?

– У меня бывших двух жен Танями звали.

– Правда? Слушай, тогда ты попал!

– Похоже, – усмехнулся Песцов.

Ему нравилась эта девушка. Она была очень простой и естественной, и он себя чувствовал просто и естественно.

Сейчас вот возьму и приглашу ее к себе в гости, подумал он. И ведь согласится! Что-то подсказывает – согласится.

А Катя всё не идет. Наверное, у нее из-за алкоголя изменилось чувство времени. Да и у Песцова тоже: кажется, что прошло четверть часа, а на самом деле, может, минуты три.

– А ты, значит, замуж не торопишься? – спросил он.

– Смотря за кого. Я разборчивая вообще-то.

– Это хорошо.

Может, номер телефона спросить, подумал Песцов. Нет, нужно что-то другое. Что-то неожиданное, смелое. Необычное.

Вышла Катя. Сейчас он поедет с ней, и будет то, чего он не хочет. А девушку эту, которая ему нравится так, как давно никто не нравился, упустит – возможно, навсегда.

Песцов действовал по вдохновению, не успев ничего обдумать. Он схватил девушку за плечи и сказал:

– Не спеши, а то упадешь!

И повел ее вниз по лестнице. Обернулся и крикнул Кате:

– Ей плохо, надо отвезти!

Девушка, умница, тут же подыграла, повалилась на Песцова и стала волочить ноги, еле переступая ими.

– А кто она? При чем тут ты вообще? – растерянно спросила Катя.

Песцов махнул рукой: дескать, потом объясню.

Девушка дала довести себя до машины, упала на сиденье и свесила голову набок. Так и сидела, пока не отъехали. Потом ожила, рассмеялась:

– Ну ты мастер! Как всё изобразил! Она кто, подруга твоя? Неужели так достала?

– Да, так достала.

– Мы можем! – подтвердила Таня. – Настя вот, которая замуж выходит, она из-за своего дурака травилась, аборт от него делала, он от нее в армию уходил, а она дождалась, накинулась на него и опа – забеременела. Главное, ведь разведутся всё равно, зачем ей это надо? Статистику бы почитала, у нас на десять браков – десять разводов!

– Ну что, ко мне? – спросил Песцов.

– Наглый! – уважительно сказала Таня. – А по виду не скажешь.

– Я не наглый. Просто я так тебя хочу, что у меня всё аж судорогой сводит! – сказал Песцов с отчаянной откровенностью. Так признаются в любви, ни на что не надеясь, ни о чем не думая, лишь бы признаться, не держать в себе.

Таня к его словам отнеслась с пониманием:

– У меня тоже так бывает. Иногда даже вообще без никого. Ну, как, иногда просто вот лежу, да? Просто лежу, ну, у телевизора или вообще. Читаю там. И даже не думаю про это. И вдруг бац, будто ударяет что-то. Понимаю, что хочу секса. Вот прямо ни с чего. И так жестко хочу, прямо умираю. Хоть на улицу беги и бросайся на кого попало. Нет, правда, как приступ какой-то. Прямо вот так.

И Таня показала: закрыла глаза, стиснула зубы и с шумом втянула сквозь них воздух, а потом выдохнула и согнулась, прижав руки к животу, морщась, будто от боли.

– Значит, договорились? – спросил Песцов.

– Такой взрослый, а говоришь глупости! – рассердилась Таня. – Договариваются с проститутками, а я девушка порядочная!

– Извини. Тогда отвезу тебя домой. Куда ехать?

– Ты еще и тупой, – сказала Таня, улыбнувшись и положив руку ему на колено. – Куда ехать? К тебе, конечно!

Песцов повез новообретенную Таню к себе, где испытал то, чего ни разу не испытывал за всю свою долгую, как он считал, жизнь.

Под утро выпустил ее из рук, она упала на спину, потянулась и сказала:

– Ф-ф-фу! Наелась наконец!

Неделю они ели и пили друг друга, то ласково и не спеша, то ударялись телами так, будто хотели разбиться или причинить увечье, будто отчаялись достичь предела удовольствия и пытались хотя бы болью заменить его. Таня любила обхватить Песцова тонкими, но сильными руками за шею, придушивая и шепча:

– Хорошо тебе?

– Дышать нечем!

– Это хорош-ш-шо!

– Я тебя тоже задушу!

– Хорош-ш-шо!

И они впрямь душили друг друга, почти теряя сознание, и Песцову казалось, что из него извергается всё имеющееся в нем, начиная от горла, где что-то ухает вниз со сладкой тошнотой. Будто весь выворачиваешься наизнанку и обволакиваешь лежащее под тобой, или на тебе, или сбоку существо, не своим внешним телом, а абсолютно всем, что в тебе есть, и существо это оказывается полностью внутри тебя, и тебе кажется, что ты ощущаешь его ощущения как свои.

Он не ходил на работу, сказавшись больным. Бегал только пару раз за продуктами.

К исходу недели наконец притомились.

Выйдя из ванной в очередной раз, Таня спросила:

– Ну? И что теперь?

– Будешь со мной жить. Да, я уже для тебя староватый. Но лет на десять меня хватит. А потом бросишь.

– Жить? В качестве кого?

– Всё равно. Как скажешь.

– Ты не шутишь?

– Нет.

– А подумать?

– Я подумал.

– Я про себя!

– Думай.

Она думала недолго, собралась и ушла, Песцов опомниться не успел. Ни адреса, ни телефона.

День маялся, не зная, что теперь делать.

Отоспался, поехал на работу.

Катя вежливо и официально, при всех, спросила: чем болели, где справка?

Болел простудой, справки нет, сказал Песцов, мы никогда в таких мелких случаях справок не берем.

Какой же мелкий, если неделя, спросила Катя.

Ну, выговор объявите в приказе, сказал Песцов, а коллектив трепетно слушал, замерев от предвкушения.

Тут дело не выговором пахнет, а увольнением, сказала Катя.

Ну, увольняйте, сказал Песцов.

Вот и отлично, сказала Катя, даю вам пять рабочих дней, чтобы закончить, что начали, и подготовить отчет для того, кто будет на вашем месте.

Песцов приступил к работе. Улучив момент, встретился с Михайличевым, рассказал о том, что произошло. Не утаивая и любовной истории.

– То есть ты неделю не был на работе, потому что не мог от нее отклеиться?

– Можно сказать и так.

– Красивая?

– Очень.

– Молодая?

– Около двадцати. Двадцать два примерно.

– Ничего себе. И что, она прямо вот так здорово… – тут Михайличев произнес грубое слово, чтобы им приглушить романтическую зависть, которая так и горела в его глазах, – что тебя всего переклинило?

– Богиня, – кратко ответил Песцов.

– Надо же. Позови посмотреть.

– Ее сейчас нет. Позову, когда придет.

– Ладно. А насчет увольнения так. Екатерина не только тебя, она теперь и меня может уволить. Ну это я махнул, я ей не по зубам. Но сделать для тебя ничего не могу. Больше того, я почти уверен, что она поставит условие, чтобы я тебя вообще никуда в свои структуры не брал. Чем ты ей так насолил, Володя?

– Неважно. Ненавидит.

– Тогда всё. Если баба ненавидит, с ней лучше не связываться. Как друг говорю, ищи новую работу, но помимо меня.

Песцову было не до этого, он искал Таню. Через интернет. Через социальные сети, городские сообщества. Задавал в поиске ориентиры: «самые красивые девушки нашего города». Или: «таня похожая на вайнону райдер». Или: «швейный техникум выпускники». И так далее. И, проведя в поисках три вечера, нашел ее через сеть «ВКонтакте». Зарегистрировался, послал ей сообщение:

«Куда исчезла, дай свой номер, позвоню».

«Уже соскучился?» – спросила она.

«Очень».

«Ладно, завтра зайду».

И она зашла. Начала разговор, но Песцов не дал ей продолжить, схватил, поднял на руки, понес в спальню. И только когда вдоволь натешился и насытился, заразив и ее своим желанием, позволил говорить.

Таня сказала, что хочет быть честной. У нее проблемы, она живет с матерью, младшим братом и очередным мужем матери, который, как и предыдущие, полный отстой. Снимать квартиру – дорого. Да и жаль тратить деньги. Она копит их на то, чтобы попробовать открыть свой магазинчик. Сколько-то своих денег плюс кредит. Не вечно же на других работать. Короче, сказала она, давай так: я буду с тобой жить, но никаких претензий. Только секс. Готовить не люблю и не буду, убираться тоже. Обещаю ночевать дома, больше ничего не обещаю. Или соглашайся, или приятно было познакомиться.

Песцов согласился.

После увольнения он довольно быстро нашел новую работу – инженером по капитальному ремонту в жилищно-коммунальной компании. Там оценили его компетентность, работоспособность, исполнительность и контактность, отношения с начальством и коллегами быстро наладились. Песцов предупредил при этом, что по некоторым обстоятельствам не может оставаться на сверхурочную работу. Но оказалось, что коммунальщики и сами не жалуют работу сверх положенного.

Он стремился домой, набрасывался на Таню или нетерпеливо ждал, когда ее не было, а потом кормил ужином, поглядывая ласково и просительно.

– Слушай, раздражает! – говорила она. – Я тоже это люблю, но не так, чтобы над душой висели. Какая-то уже обязаловка. Ты остынь немного, ладно? Посмотри порнушку, что ли, сам с собой поиграй.

– Сроду не занимался.

– Все занимаются, а ты нет?

– Я нет.

– А если уйду, что будешь делать?

– Повешусь. Или тебя убью.

Михайличев неоднократно звонил, напоминал, что Песцов обещал показать свою красотку, но Песцов всё откладывал. И однажды вечером Михайличев пришел без предупреждения. С большой бутылкой виски. Песцов пить не стал, Таня немного выпила и больше не захотела. Михайличев наливался один, глядя на Таню откровенно вожделеющими глазами, пытался рассказывать анекдоты, чего делать не умел, потом начал про работу, что было еще скучнее, потом про внешнюю и внутреннюю политику государства, от чего вообще стало тошно.

– Ты прости, но мы рано ложимся, – сказал Песцов.

– Еще бы. Понимаю, – кивнул Михайличев и продолжил пить и тянуть нуду.

– Я серьезно, мне на работу рано.

– У меня и так друзей нет, а ты последнего гонишь? – коряво выразился Михайличев.

– Я не гоню. Просто ты уже хорош, жена ругаться будет.

– Да пошла она ко всем чертям! – в сердцах выругался Михайличев. – Сколько хочу, столько и пью!

В доказательство этого он налил не в стопку, а в чайную чашку и выпил. Замер, выпрямившись и прислушиваясь к себе. Вскочил, ринулся в санузел.

Послышались звуки.

– Всё, хватит, – сказала Таня. – Надоел.

– Сейчас выйдет и прогоню, – пообещал Песцов.

Звуки затихли, но Михайличев не выходил.

– Заснул, что ли? – предположила Таня.

Песцов постучал.

Михайличев открыл дверь, Песцов вошел.

Михайличев сидел на краю ванны и плакал.

– Не могу больше! – простонал он. – Это не жизнь! Я не бедный человек, я почти богатый, но я сам себе не хозяин!

Он высморкался в ванну, вытерся рукавом и горячо зашептал:

– Володя, слушай! Мне один механик рассказал, как бывает, когда тормоза отказывают. И как это сделать, если захочешь. Какой-то там палец в каком-то поршне надломить. Он рассказал, и я три ночи не спал. Прямо наяву вижу: я порчу ей тормоз, а она на полном ходу врезается. Прямо всё вижу, будто в кино, в фильме ужасов: кровь на асфальте и она лежит мертвая. И всё! И я свободен. Но вдруг если не до смерти? Если она инвалидкой неподвижной станет? Ведь тогда окончательный конец, Володя, ведь я ее тогда уже никогда не брошу! Я совестливый, Володя, и она это знает и всю жизнь этим пользуется!

Проплакавшись и просморкавшись, выпив кружку крепкого кофе, Михайличев позвонил жене и трезвым голосом сказал, что скоро будет.

Уехал.

– Чем так жить, лучше вообще не жить, – сказала Таня. – Вот так посмотришь и вообще семью не захочешь заводить. У всех одно и то же.

– Не у всех, – сказал Песцов, обнимая ее. – У нас не так.

– Мы не семья, слава богу.

Наступила осень. Хорошая, солнечная, разноцветнолистная.

Песцов уже не домогался Тани слишком часто, ему хватало того, что она просто рядом. Однажды попробовал почитать ей вслух Чехова. Она слушала внимательно, Песцов глядел то в книгу, то на нее, любуясь и умиляясь. Таня дослушала рассказ до конца и сказала:

– Человек понимал жизнь.

– Еще бы!

– А я последнюю нормальную книжку в школе читала. Типа «Тарас Бульба», кажется. Вместо остального кино смотрела и на уроках пересказывала. Не могу долго читать, устаю. А когда слушаешь – будто совсем другие слова. Такие…

– Глубокие? Точные?

– Ну, вроде того. Нет. Как-то… Ну, достают по-хорошему.

– Еще почитать?

– Нет, пока хватит.

На другой день Песцов предложил ей послушать еще несколько страниц, но Таня не захотела. И потом не захотела. Впечатления, полученного за один раз, ей, видимо, хватило надолго, она не хотела его портить.

Песцов дважды за это время ездил в Москву – на дни рождения сначала к близнецам Даниле и Никите, а потом к Ларочке. Привозил им ценные подарки, гулял с ними, играл и заигрывал, непривычно нежничал и обласкивал.

– Что это с тобой? – спросила Таня-первая. – Может, набегался, к пристани захотелось?

– Просто люблю своих сыновей, это плохо?

– Когда это успел?

– Всегда любил.

– Да? Ну-ну.

А Таня-вторая отнеслась раздраженно.

– Нечего девочку к себе приучать, – сказала она. – А то подумает еще, что у нее отец есть.

– Я и есть.

– Не надейся! Ты не считаешься!

Со всеми детьми Песцов сделал селфи-фотографии и, вернувшись домой, часто рассматривал их, чувствуя удивительную полноту жизни и свою в нее, в жизнь, влюбленность.

А потом всё пошло навалом.

Таня сообщила, что беременна.

Сидела на кухне, плакала, пила пиво и кричала, что это он виноват.

– Мы же береглись, – сказал он.

– Забыл, как несколько раз меня уговаривал без этого? – кричала она.

– Ты сама сказала, что у тебя такой период, что можно, – сказал он.

– А кто у нас мужчина, кто думать должен! – кричала она.

– Только аборт не надо делать, – сказал он.

– А я и не могу, я сдохну из-за него, у меня гемоглобин плохой, врачи сказали, и вообще какие-то косяки в организме! – кричала она.

– У тебя будет ребенок, – сказал он, – радуйся.

– Внебрачный, ага, спасибо, – кричала она.

– Давай зарегистрируемся, – сказал он. – И перестань пить пиво, если ты беременная.

– Зарегистрируемся, конечно, – кричала она. – Без свадьбы, как не знаю кто!

– Можно со свадьбой, – сказал он.

– Хорошо я буду с тобой смотреться, тоже жених! – кричала она.

Кое-как успокоилась и объявила: не надо никаких регистраций и вообще ничего от тебя не надо, рожу сама себе ребенка и буду с ним жить.

Ничего, подумал Песцов, когда дойдет до родов, она не захочет быть одна. Он помнил, насколько его прежним женам в этих случаях важна была поддержка. А женщины в инстинктах материнства, к счастью, похожи.

Неожиданно позвонила Катя. Предложила зайти и кое-что прояснить.

Оказалось, была проверка, в документации Песцова нашли нестыковки, его подозревают в злоупотреблениях.

– Екатерина Викторовна, вы же знаете, что все так работают! – сказал Песцов.

– Речь о вас, а не обо всех!

Разговор состоялся при коллективе. Коллектив сидел, нахохлившись, уткнувшись в компьютеры. По тону Кати, по громкости ее голоса, по тому, как она в ходе разговора постукивала ладонью по столу, отбивая такт своей гневной речи, Песцов понял, что Катя сильно изменилась. Чувствует себя уверенной, сильной начальницей и в этом купается.

Песцов кинулся за разъяснениями и возможной помощью к Михайличеву.

– Я в курсе, – сказал он. – Я тоже попал под раздачу. Знаешь, а она ведь и меня съест. Аппетит у девочки разыгрался.

– Сочувствую, но мне что делать? Она на уголовное дело намекает.

– Вопрос в финансах, – сказал Михайличев. – Ведь имел же ты бонусы, не будешь же отрицать.

– Все имели! Ты мне сам их в конвертах давал!

– Володя, чтобы ты не страдал неизвестностью, давай я озвучу реальную стоимость цены вопроса. То есть сумму, которую если ты внесешь, от тебя отстанут в покое, если не навсегда, то в обозримой будущей перспективе. – Михайличев, когда хотел придать своим словам особый вес, изъяснялся усложненно, а от этого косноязычно.

– Ну, озвучь.

Михайличев озвучил.

Цена вопроса оказалась, будто нарочно, ровнехонько такой, сколько стоила квартира. Конечно, у Песцова были и живые деньги, но на них надо жить с Таней, с них надо платить алименты прежним семьям. Что же, продавать квартиру?

– Если нет других ресурсов, то да, – сказал Михайличев. – Это лучше, чем срок получить, пусть даже условный. С условным ты уже и бизнеса никакого не построишь, и права подписи на документах не будет, то есть нормальной должности не займешь. Ты этого хочешь?

Песцов рассказал всё Тане.

– Этого еще не хватало, ты у меня еще и вор! Все строители воры, я так и знала!

– Я не вор, – сказал Песцов.

– Да мне пофиг! – кричала Таня. – Куда я денусь с ребенком, когда рожу?

– Снимем жилье, – сказал Песцов. – На это денег пока хватит.

И он, страдая, но крепясь, продал свою любимицу, свою квартиру, где всё было идеально, всё подлажено под него. Правда, в последние месяцы Таня нарушала порядок – грязная посуда на кухне, разбросанная одежда, валяющаяся там и сям косметика, но Песцов быстро всё прибирал и восстанавливал.

Квартира ушла сразу же: новый дом, вид на Волгу, отличное состояние. Сняли двушку в том же районе, вполне приличную, но без ремонта. Линолеумные потертые полы, сероватый обшелушенный потолок, на стенах обои в цветочек, прямоугольные большие пятна там, где стояла мебель и висели ковры. На ремонт Песцов тратиться опасался.

В марте его уволили из коммунальной компании под предлогом оптимизации штатов. Он походил по разным организациям и фирмам, но везде получил отказ. Словно кто-то всех предупредил: этого человека не брать. И Песцов догадывался, кто за всем стоит. Поражался женской мстительности. Но к Кате объясняться не пошел, предвидел, что ничем хорошим не кончится. Не исключено, что он сорвется и наговорит ей лишнего: нервы стали пошаливать, прежняя равновесность сошла на нет. Даже Чехова не мог читать, тот травил душу напоминанием о прежней счастливой жизни.

В конце апреля Таня родила немного недоношенную девочку.

Матерью она оказалась никудышной, да еще молоко у нее быстро кончилось, что, однако, ее не огорчило. Наоборот – одной заботой меньше. Песцов покупал подгузники, смеси, присыпки, соски, бутылочки, термометры, пеленки-распашонки, взял всё на себя, вставал к Олечке ночью, купал ее, целуя в заднюшку и с удивлением видя, как брезгливо морщится Таня, наблюдая за этим.

Песцов сумел пристроиться штукатуром в небольшую фирму по ремонту квартир. Руководитель фирмы быстро понял, с кем имеет дело, сказал, что хочет поставить Песцова прорабом.

– Только не надо этого нигде записывать, пусть я значусь штукатуром.

– Не бойся, я твою ситуацию знаю. Будешь прорабом как бы подпольно.

– Откуда знаете?

– Город маленький, все всё знают.

Став прорабом, Песцов вынужден был сбрить усы и бородку, потому что и подчиненные рабочие-ремонтники, и оптовики на строительных рынках, с которыми он имел дело, и заказчики, видя в нем слишком культурного человека, пытались надуть чуть ли не в открытую. После бритья открылись угловатые скулы, линии рта выглядели тверже, от одного этого отношение сразу изменилось. Да и Песцов изменился, начал говорить с ироничной грубоватостью, давая понять, что всех видит насквозь, не стеснялся и выругаться матом, когда надо.

Таня допускала его к себе редко. Ее прежний темперамент куда-то исчез. Видимо, ее саму это беспокоило, она пыталась себя искусственно разогреть, показать прежнюю прыть, получалось плохо, она злилась и упрекала Песцова в неумелости.

– Чего ты хочешь, скажи? – виновато спрашивал он.

– Мужчина сам догадываться должен!

– Ну не догадываюсь, тупой.

– С чем и поздравляю!

Прошло полтора года с тех пор, как Песцов уехал из Москвы. Периодически позванивал прежним женам, общался с Данилой и Никитой, которые становились день ото дня заметно разумнее и этим радовали отцовское сердце, и с Ларочкой, говорившей всё бойчее и складнее и этим умилявшей Песцова до влаги в глазах.

В начале ноября он простудился, но была срочная и выгодная работа, поэтому на ночь наглотался лекарств, напился чаю с медом и лимоном, утром отправился на объект, но к обеду почувствовал, что совсем плох – пот, озноб, сердцебиение. Поехал домой. Дверь была заперта изнутри на засов, он позвонил. Таня открыла не сразу, сказала:

– Не слышала, в туалете была. А ко мне одноклассник Витя заглянул.

В квартире влажно пахло терпким мужским и сладковатым женским потом, густым алкогольным духом, да еще добавлялся запах замоченного для стирки детского белья.

Песцов слил из пластикового корытца воду, отнес белье на кухню, засунул в стиральную машину.

– Хоть это могла сделать? – спросил Таню.

– Ты видишь, ко мне человек зашел?

Песцов распрямился и посмотрел на человека. Короткая стрижка, как у всех у них сейчас, робко-нагловатые глаза, кожа лица облепляет продолговатый череп, да и сам худ – вряд ли оттого, что мало ест, скорее, много пьет.

– Виктор! – представился человек с широкой улыбкой рубахи-парня, который нравится всему свету и не представляет, что может быть иначе.

– Ушел отсюда, – приказал Песцов.

– Что-то вы как-то невежливо! Мы сидим, беседуем, пьем пивко, в чем проблема?

На столе стояла двухлитровая пластиковая бутыль дешевого пива. Песцов взял ее, завинтил крышкой и сунул в руки Виктору:

– Ушел, я сказал. Или помочь?

– Володя, чего ты, в самом деле? – спросила Таня.

И по этому ее почти заискивающему голосу Песцов всё понял.

– Валялась с ним? – спросил он, глядя ей в глаза.

Таня попыталась ответить прямым и честным взглядом, но не получилось, вильнула глазами.

– Если вы так резонно ставите вопрос… – завел было Виктор, и эта его вежливость в сочетании с неотесанным дворовым голосом, не привыкшим выговаривать подобные слова, окончательно убедила Песцова в его догадках насчет происшедшего между Таней и одноклассником.

Он взял Виктора за ворот, рванул, поволок к выходу.

– Я щас отвечу кому-то! – кричал парень, но ответить не успел, был вышвырнут за дверь.

Песцов хотел добавить вслед ногой, но, жаль, не дотянулся.

Вернулся, сел за стол. Молчал.

– Володь, честное слово… – забормотала Таня.

– Я сейчас лягу спать, я заболел, – сказал Песцов. – А ты развесь белье, когда постирается, приберись в кухне, вымой посуду. И сама вымойся, от тебя псиной пахнет! Молодая ведь женщина!

Таня тут же воспрянула, зацепившись за возможность активной защиты.

– Нам не нравится? – иронично пропела она. – Раньше всё нравилось, а теперь я уже плохая? Так будь здоров, прощай, никто не держит!

– Замолчи!

– Ты меня достал, Песцов! Ты мне дышать не даешь, понял? Ты меня нормальной жизни лишил! Да другая вообще бы давала всем направо и налево, а я, как дура, боюсь лишний раз друзей позвать!

Песцов ударил ее по щеке.

Таня тут же, словно ждала этого, схватила тарелку и кинула в него. Тарелка ударилась о голову, отскочила и разбилась о батарею.

Песцов пощупал пальцами: кровь. Пошел в ванную, залепил рану пластырем.

И лег спать.

Когда проснулся, не было ни Тани, ни Олечки.

Он догадался: уехала к матери.

Позвонил по домашнему телефону, мать сказала, что Татьяна просит не беспокоить. Что она никогда не вернется. И что вообще всё. Сказано было громко и ясно, как под диктовку. А потом, после долгой паузы (наверное, отошла куда-то с трубкой), заговорила быстрым шепотом:

– Володя, приезжайте, она сама не знает, что творит! Я так рада была, когда она с вами стала жить, ребенка родила, а теперь не знаю, что будет!

Песцов поехал.

Таня закрылась с Олечкой в своей комнате. То есть условно своей – там еще помещался и младший брат, а мать и ее новый сожитель занимали вторую, то есть первую, она же гостиная, она же и проходная.

Не стесняясь матери и сожителя, Песцов заговорил с Таней через дверь.

– Хватит дурить, поехали домой! Как ты с ребенком тут жить будешь?

– Вот именно! – поддержала мать, осмелевшая в присутствии Песцова.

Таня не отвечала.

Песцов еще что-то говорил, стучал, молча стоял, давая Тане возможность подумать. Опять стучал и говорил.

Таня наконец подала голос:

– Сейчас милицию вызову!

– А милиции давно нет! Полиция давно же! – захихикал сожитель, узкоплечий мужичок в тренировочных штанах с белыми лампасами.

Уговорить не удалось, Песцов уехал.

Каждый день звонил или приезжал. Она не брала трубку и не открывала дверь.

Через неделю вернулась.

– Тут тоска, а там вообще сдохнешь, – сказала она. – Давай, что ли, выпьем за перемирие?

Что ж, выпили.

И Песцов сказал Тане, что любит ее несмотря ни на что. И всегда будет любить. И всё ей простит, если только, конечно, она будет с ним жить и не будет приглашать одноклассников в его отсутствие.

– Мне сейчас очень плохо, Таня, но я всё равно счастлив, – сказал он.

Таня серьезно слушала, пила, не пьянея. На все его речи ответила так:

– Жалко мне тебя, Володя. Я тебе всю жизнь испорчу. Всё, что ты мне говоришь, ничего этого я тебе не обещаю. Даже врать не буду. Я пришла, потому что деваться некуда.

– Ладно, – сказал Песцов. И повторил: – Ладно, пусть пока так.

– Да не пока, а вообще!

– Хорошо.

Песцов на всё был согласен, лишь бы она успокоилась и осталась.

Искупал Олечку, одел во всё чистое, покормил, уложил спать.

С виноватым лицом лег возле Тани, которая благоухала не только спиртным, но и духами.

– Помнишь, ты сказал, что от меня псиной пахнет? – повернулась к нему Таня. – Никогда не прощу!

– Мало ли что со зла…

– Женщины такого не прощают, понял? Лучше бы ты меня назвал… – и она перечислила все похабные по звучанию и смыслу слова, которыми называют изменяющих, нечестных, коварных женщин. – Лучше бы это. А ты меня с собакой сравнил, с животным. Ты меня унизил.

– Прости. Я же так не думал, я просто…

– Всё, молчи! Иди ко мне, несчастный.

Прошло три года.

В город приехал представитель государственного архитектурного надзора Бармин, мужчина предпенсионного возраста, истомленный командировками и хронической язвой. Его встретили на вокзале, отвезли на стройку. Там Бармина ждал человек, лицо которого показалось ему знакомым. Он вопросительно вглядывался, а человек шел навстречу, улыбаясь и протягивая руку:

– Я это, я, Дмитрий Васильевич! Песцов Владимир!

– Точно! Надо же, не узнал, а ведь лет десять вместе работали! И не сказать, что ты очень изменился. Кем тут подвизаешься?

– Временно управляющий. Но уже полгода, могут и оставить.

– Хлопотное дело. Ну, веди, прогуляемся для проформы.

Песцов повел. Показывал и рассказывал.

Бармин смотрел и слушал рассеянно – то ли о чем-то своем думал, то ли что-то вспоминал.

Оглядывая очередное помещение, сказал:

– А о тебе, знаешь, такие слухи ходили странные. Что будто ты бомжом стал. Или, извини, в проститутку влюбился.

– За проститутку обижусь, Дмитрий Васильевич! Если интересно, могу рассказать.

И, отослав сопровождающих, Песцов рассказал свою историю.

– Да, – задумчиво подытожил Бармин. – Чего только не бывает. А бывший управляющий, Михайлов, кажется…

– Михайличев.

– Да. Он где? Здоровый такой был мужичина, я помню, Илья такой Муромец.

– Умер. Шел по лестнице, как мы с вами идем, остановился, ухватился за перила, сполз – и всё. Острая сердечная недостаточность. Скоропостижно.

– Вот так вот! – сказал Бармин, невольно убирая руку с перил. Сказал с тем странным чувством удовлетворения, какое возникает у нас при известии о смерти успешного, нестарого и внешне здорового человека. – Вот так вот! Живешь и не подозреваешь ничего, а оно тебя ждет!

– Мне кажется, он подозревал. Или предчувствовал.

– Что-то говорил?

– Ну… косвенно…

– А кто тебя позвал на его место?

– Жена его. Очень влиятельная женщина. Ценит меня, уважает.

Бармин усмехнулся и глянул на Песцова лукаво, желая выглядеть проницательным:

– Может, ты от Михайличева не только строительство в наследство принял?

Песцов ответил серьезно, показывая этим, что не считает шутку удачной:

– Христос с вами, Дмитрий Васильевич, у меня второй ребенок на подходе. То есть пятый, если общим числом.

– От этой самой, про которую ты рассказывал?

– От кого же еще? От Тани, да. Донашивает уже. Сын будет. Я им по вечерам Чехова читаю. Не поверите, он беспокойный, шебуршится всё время, пихается, а слушает Чехова – и замирает. Представляете?

Бармин хмыкнул. Всё было достоверно в словах Песцова, но Бармину казалось, что чего-то главного он не понял.

– А эта, которая тебя терроризировала, дочка начальника, она что, простила тебя?

– Уехала в Москву, вышла замуж. Недавно приезжала, зашла ко мне – не домой, конечно, на стройку.

– Прощения попросила?

– Нет. Просто поговорили о том о сем. Зачем приходила, неясно. Женщины!

– Да, с ними всё сложно.

Они обошли всё, что полагалось, чтобы соблюсти приличия и регламент, Бармин придрался к некоторым мелочам, но в целом остался доволен.

– Интересно, – сказал он многозначительно, будто на что-то намекал, – а сколько тут квартиры стоят?

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись.

Однако в поезде Бармин ехал с чувством странного раздражения, будто мусорок какой-то завелся в душе, обычно упорядоченной и чистоплотной. Он сходил в вагон-ресторан, купил бутылку коньяку, вернулся в свой СВ, предложил попутчику, тот отказался. Бармин выпивал один, то и дело наливая – понемногу, на донышко стакана, показывая этим соседу и себе, что он не пьянствует, а отдыхает. И всё же охмелел и начал говорить что-то такое о жизни, не касаясь личного: он не любил, когда люди сплетничают о себе. Смысл его речей сводился к тому, что вот одни живут нормально, исполняют все обязательства перед обществом и Богом, у кого он есть, но при этом имеют совесть и за всё переживают, а другие шарахаются то туда то сюда, оставляя после себя обломки чужих жизней, и совесть их абсолютно не мучает, только посмеиваются, ничего святого у них нет, всё им с рук сходит. Разве это справедливо?

Сосед поддакивал, кивал, равномерно проводя пальцем по дисплею планшета, что-то там пролистывая и просматривая.