Глава 31

К ночи красивый крупный снег превратился в противный мелкий дождь, и я отстраненно отметил, что если бы не моя заноза-спутница, сейчас бы уже наверняка вселился в уютный номер в отеле и собирался спать, а не перся по трассе, щурясь от света встречных фар. Но эта констатация не приводила к появлению раздражения даже чуть-чуть. И в этом, пожалуй, отражается вся причудливость моего отношения к этой девчонке. Раздражение, глухое или острое, разной степени интенсивности – вот характер моих эмоций в адрес всех окружающих без исключения в течение… да черт знает, уже достаточно долго. Я не помню, когда это началось и почему. Просто в какой-то момент это стало нормой, основной краской в картине мира и неотъемлемым штрихом в образе любого живого существа вокруг. Меня все раздражало. В подчиненных, в заказчиках, в родне, в мимо проходящих, даже в тех женщинах, которых я снимал для необходимой телу разрядки. Конечно, я научился этого не показывать. Зачем? Кому есть дело, что тебя воротит от того, как кто-то говорит, смеется, шаркает ногами, шумно дышит, смотрит пристально, с вожделением или гнилым расчетом – да что угодно.

Аяна завозилась на сиденье, устраиваясь удобнее и засопев громче. После того, как я накормил ее в неплохом придорожном ресторанчике буквально от пуза, а за окнами смотреть стало особенно не на что, она быстро начала кунять, обвисая в ремнях безопасности, и вскоре уснула. Притормозив у обочины, я осторожно снял с нее дурацкие туфли, за выбор которых уже успел себе сделать мысленный втык. Башкой надо думать – зима вообще-то на дворе. Надо было в какие-нибудь угги ее заставить обуться, а не в это вот… Охрененно выглядело, но, когда под тонкой подошвой зачавкала мокрая снежная кашица, я устыдился. Приедем, первым делом переобуть ее нужно.

Стараясь не разбудить, потихоньку опустил спинку пассажирского сиденья, и кукляха тут же воспользовалась изменением положения: согнув коленки, подтянула под себя уже босые ступни и умудрилась улечься на бок, подсунув ладонь под щеку. Я достал с заднего сиденья свое пальто и укрыл ее, поймав довольный вздох так и не проснувшейся девушки, и какого-то хрена сидел и тупил минут десять, пялясь на ее расслабленное лицо. И именно в этот момент мои мысли и потекли по этому своеобразному руслу.

Мелкая, тощая, упрямая, колючая кукла была единственным человеком, не раздражавшим меня. Она злила самим фактом наличия моей к ней похоти стихийной силы, особенно поначалу, когда это будто сшибло меня с ног и вынесло разум, причем без единой капли логики или возможности все объяснить самому себе. Бесила временами до черных мошек перед глазами, возбуждала до потери адекватности, всех моральных ориентиров, до реального безумия почти постоянно, с редкими, мать его, просветами. Заставила ревновать, пробудив первобытную жажду убийства. Смешила этими своими наивными пробросами про любовь, сделанными вроде бы просто так, но прозрачными для меня абсолютно.

Гадкая мультяха все время, с самого первого взгляда и глотка ее запаха, умудрялась расшатывать мои эмоции, походя, без всяких усилий с ее стороны шарахала по столько лет непоколебимой платформе моей тотальной невозмутимости. Хотя точнее уж безразличия. Но НЕ раздражала. Совсем. Что бы ни делала. Подчинялась или бунтовала, соглашалась или противоречила, сверкала ли гневно глазищами – темными озерами или поглядывала с любопытством, спала, как сейчас. Даже когда дергала за нервы, затронув околосемейную тему, или когда почти потребовала выложить все о моем отношении к Алане. Я мог злиться на нее, но не испытал ни разу желания избавиться от ее присутствия, потому что достала. Я не ТЕРПЕЛ ее, не переносил вынужденно от сих до сих, исходя из какой-либо необходимости, обязательств. Не ждал, когда время ее присутствия в одном со мной пространстве истечет. Все с точностью до наоборот.

Само собой разумеется, что знал ее всего ничего, но не настолько склонен к самообману, чтобы не признаться себе после краткого анализа своих ощущений и поведения: я совершенно точно «поплыл». Запал. Меня на ней переклинило. Как ни назови. Влюбился, проще говоря, пусть и считаю это слово глупым. Нет, к любви это не имело никакого отношения, по сути, и моего в нее неверия ни грамма не пошатнуло. Однако признать то, что я очень сильно слукавил, заявляя Аяне о полном отсутствии чувств к ней, был вынужден. Сейчас, рассуждая здраво, без озвучивания, я признаю наличие мощной тяги к ней, и первоначальные попытки свести все к самому примитиву и бегство «сразу после» не сработали. Отрицать такое незрело. Так что да, я, взрослый мужик, влип в нисколько не подходящую для этого девчонку. Факт. Есть ли в этом трагедия? Не-а. Совсем.

Я ведь ее уже заполучил. Во всех смыслах. Не умеет ведь она еще скрывать, что думает и чувствует – все на лице написано прямо горящими буквами. Она меня хочет, тоже втрескалась. Это яснее ясного, хоть и барахтается чего-то, обманывает себя иллюзией контроля. Пообвыкнет к новым условиям жизни и брыкаться перестанет. Не хотел я привязанностей ни для себя, ни для нее изначально, да вот, казалось бы, только что, но раз мы оба в это катимся, то не панику же разводить. Мне ведь хорошо. Хорошо от этих ее взглядов, скрытных или когда открыто зависает. Хорошо от разговоров, пусть и на не очень удобные темы. Все равно ведь поворачиваю все куда мне надо, потихоньку навязываю ей свою точку зрения, капля по капле вкладываю в голову свои мысли. Хорошо даже от этого ее уютного сопения рядом, хотя еще вчера аж подорвало всего от перспективы спать с ней рядом. Так не воспользоваться ли самому тем же советом, что постоянно навязываю моей анимэшке: воспринимай все проще и получай максимум удовольствия в процессе. Кончай, Захар, бороться и усложнять. Происходящее, несмотря на все возможные трудности и изначальное дерьмо, без оглядки на последствия, приносит удовольствие? Да. На этом все. Эта чертова жизнь должна хоть когда-то радовать, не все же ей быть чередой раздражающих встреч и событий, будто ты и не живешь вовсе, а просто пережидаешь время до тех пор, пока все это к хренам закончится. Аяна привнесла это в мое существование? Да, даже если и не хотела и не старалась. Готов ли я за это обожать ее, баловать, может, и потакать в чем-то начать, перестав изображать сраного бесчувственного истукана и бессовестно использующего ее козла, превратившись в того самого глядящего на свое сокровище умиленными сальными зенками папика, коих презирал раньше? Да хрен с ним, да! Если мне это будет в кайф, то какая разница, как это выглядит для окружающих. Не понимал я раньше, как взрослые адекватные мужики в считанные дни прямо на глазах превращались в ошалевших, томно вздыхающих придурков, забивающих на семьи, бизнес, прежние принципы и привязанности. Что же, теперь дошло. Плохо ли мне от этого? Не-а. Плохо было только до тех пор, пока не проанализировал и не перестал сопротивляться. Что же теперь остается? Да, блин, наслаждаться поездкой, забив на потом! Семья, мать, Алана, обязательства… да пусть пока в этом «потом» и остаются.

Аяна задышала чаще, заерзав на сидении, и, покосившись на нее, я заметил заблестевший слой испарины на коже, дрожь ресниц и резкое движение глазных яблок под веками. Так, неужели оборот застанет нас прямо в пути?

– Аяна! – позвал я, когда вдохи стали совсем отрывистыми и она тихонько застонала, почти заскулила, и тут же нажал на тормоз, ощутив, как ее моментально усилившийся аромат, словно кулак, ударил мне в висок и в пах одновременно.

С трудом удерживая машину от заноса, жадно хапал как будто сгустившийся воздух в салоне, что обрел новые одурманивающие нотки, учуяв которые мой волк полез наружу, яростно прокладывая себе путь сквозь мою волю, невзирая на ущерб. Я ударил по кнопкам стеклоподъемников, впуская холодный отрезвляющий поток внутрь, позволяя ему унести прочь хоть частично едва не угробивший нас запах и возвращая себе контроль.

– Господи, что случилось? – испуганно захлопала глазами Аяна. – Мы в аварию попали?

– Все нормально, – прохрипел я, как астматик, содрогаясь от усилий загнать зверя назад. Но этот гад остервенело со мной боролся. Он требовал свободы, хотел вырваться и воззвать громко, во весь голос к самке рядом, хотел этого так сильно, будто от этого зависела наша с ним жизнь.

– Захар, ты в порядке? – с тревогой спросила Аяна, а для дурной озабоченной скотины внутри ее голос как непреодолимый манок.

Нахмурившись, она потянулась к моему лицу, а гадский волк так рванулся к ней навстречу, что меня аж качнуло. Еще чуть, и кожа лопнет – с такой силой вторая ипостась стремилась к контакту с ней.

– Замолчи! – рыкнул я и шарахнулся от ее ладони, вываливаясь из машины наружу и торопливо отходя на несколько метров.

Дернул воротник, подставляясь холодному ветру, наклонился, переводя дыхание и собирая в кулак всю волю, чтобы не допустить вытанцовывающего уже на грани всех нервных окончаний обращения. Самое убийственное, что ничего в творящемся безумии не причиняло мне страдания. Нет, ощущения были на грани эйфории, чистого кайфа, что обещал стать всеобъемлющим, только позволь я отпустить себя. Меня трясло от жестокой необходимости поддаться, дать всему свободу, от мучительного предвкушения невозможного наслаждения. Это что же такое? С чего так вставило? Не бывало такого со мной ни разу, даже близко похожего. Поднял перед собой руки и покачал головой, заметив, как они трясутся, как у паралитика, а пальцы так и крючит. Не бывало, точно, до тех пор, пока одна выдра несносная дорогу мне не перебежала и дураком не сделала. И каким бы облегчением и чистым удовольствием ни чудилось пойти на поводу у звериной сущности, разумом-то я понимал, что это будет сущей катастрофой.

– Захар, тебе плохо? Может, позвонить куда? – позвала от тачки Аяна.

Не-а, ты удивишься, мультяха, но мне хоть и тяжко сейчас, но хорошо.

– Куда, интересно? – Внезапно мне стало как-то горько-весело. Кто нам, по-твоему, поможет, кукляха, если оба возьмем и обратимся? Служба по отлову диких животных? Или сразу отстрельная команда?

– В «Скорую»? У тебя с сердцем что-то? – Вот теперь, судя по дрожи, она всерьез начала бояться.

– С сердцем… что-то, – рассмеялся я, разворачиваясь и двинувшись на нее.

Аяна стояла обхватив себя за острые плечи руками. Вылезла на холодину, глупая! Налетев на нее, сходу врезался в ее рот своим, буквально размазывая по себе ее хрупкое тельце, нарочно давая сразу ощутить, как готов для нее.

– Сдурел? – дернув головой, возмутилась Аяна. – Тебе же пло…

Распахнув дверь, я подхватил ее под ягодицы и, нагнувшись, практически швырнул на сиденье, стараясь при этом не ушибить ничем.

– Захар, да какого хрена?! – взвизгнула девушка, когда я тут же наклонился, снова целуя ее жестко, до треснувших губ и привкуса ее крови на моем языке. И застонал, наслаждаясь этим вкусом, удовлетворяя такой малостью жажду зверя. Погоди, одуревшая ты животина, скоро все будет. Имей каплю терпения, не в густой чащобе ведь живем. Тебе-то выйти на волю ничего не стоит, а вот моей девочке реальный трэш предстоит. Так что наше дело – позаботиться хотя бы о безопасности для нее, ведь через остальное проходить ей самой.

– Как часто с тобой такое во сне? – спросил сипло, оторвавшись от Аяны.

– Слушай, это же просто сн… – начала она, тяжело дыша и глядя на меня ошарашенно.

– Ответь по делу! – оборвал я ее, обхватив лицо и принуждая смотреть в глаза, не позволяя ускользнуть. – Ты уже говорила мне про сны. Как часто?

– Ну… – Аяна закусила губу, искушая меня наказать ее новым яростным поцелуем. – Последнее время – каждую ночь.

– В этих снах ты ощущаешь себя словно заточенной в собственном теле, оно как непроницаемая оболочка, а что-то в тебе невыносимо хочет узнать, что будет вне ее?

Девушка подалась назад, вырвавшись из моих ладоней, и уставилась почти испуганно.

– Откуда знаешь?

– Неважно! Отвечай, не думай.

– Да что ты заладил «не думай – не думай»! – сердито вскинулась она.

– Аяна, сейчас не время для твоих взбрыкиваний. Оставь их на потом. – Она передернулась от очередного порыва ветра, а я выпрямился, захлопнул дверцу и, обойдя машину, уселся на свое место. – Ну, я прав?

– В общих чертах – да, – насупилась она, покосившись очень подозрительно, и я на всякий случай заблокировал замок. – Но не то чтобы я прямо сильно хотела узнать, что будет вне… я этого ужасно боюсь.

– Почему?

– Почему? Ты сейчас на полном серьезе такое спрашиваешь? У меня чувство, что… не знаю… что я разрушусь, что ли. Что когда эта чертова папиросная бумага из стали наконец порвется, то от меня ни хрена не останется! Я уже задыхаюсь под ней, будто умираю, но так же до смерти боюсь того, что… И вообще, о чем мы говорим? То есть… как ты мог узнать и что это все значит? Ты какой-то там чокнутый экстрасенс или просто псих?

Очень красочное сравнение с папиросной бумагой и призрачное тотальное удушье сказало мне яснее ясного, что остались у моей кукляхи считанные часы. Словно прорвавшийся, сбивающий меня с ног аромат ее волчицы был четким признаком скорого явления миру ее второй ипостаси. Эх, неверно я все рассчитал, думал еще дни впереди.

– Тш-ш-ш!

– Не шикай, блин! Мне вот сейчас по-настоящему страшно стало! – Ее пульс зачастил, а тело испустило новую волну пьянящего запаха. Твою же мать! Станет нервничать – и все выйдет из-под контроля еще быстрее.

Потянувшись, я резко обхватил ее затылок, принимаясь опять целовать так, что и вздохнуть оба не могли. Бесцеремонно сунул руку ей под юбку, добравшись до жара между ног, и, отпихнув в сторону тонкую ткань, принялся настойчиво ласкать, целенаправленно толкая, чуть ли не принуждая немедленно кончить. Аяна задергалась, мыча мне в рот, заколотила по плечам, стремясь вырваться, но я не позволил, перевалившись на нее и вжимая в сиденье, глотая ее проклятия. В последней попытке остановить меня она вогнала ногти мне в кисть, орудующую между ее бедер, и укусила. Волк опять взвился, упиваясь осознанием, что она пустила мне кровь и приняла в себя ее вкус. Заткнись, зверь, заткнись, еще немного терпения. Момент, когда моя катастрофа сдалась, я ощутил всем нутром, по которому прокатилась волна торжества и сладости, едва ли не круче собственной разрядки. Укус стал свирепым ответным поцелуем, а мою руку она уже царапала, направляя и усиливая давление, пока все ее тело подо мной содрогалось и извивалось в оргазме. Сука, как же меня торкает от ее убийственных финалов! Только необходимость удерживать контроль позволила мне не опозориться, спустив в штаны, как пацан, и пальцем себя не тронув.

– Прекрати. Все нормально. Будет, – пробормотал я, отвалившись назад на свое сиденье и нашаривая непослушными еще влажными пальцами телефон. – В бардачке салфетки возьми.

– А, ну если мне сказал об этом мужик, с первой встречи ведущий себя как неадекват, то конечно, мне можно расслабиться! – Голос Аяны был надломленным, но в нем больше не звучало опасной нервозности.

– С тобой правда не происходит ничего ужасного.

– Тогда что не ужасное со мной происходит, и как ты, на хрен, можешь знать, что творится в моих снах? – Я завел движок и развернулся через две сплошные, направляя машину обратно, одновременно сверяясь с навигатором. – Мы возвращаемся? Ты мне хоть что-то объяснишь?

– Объясню. Как только мы с тобой окажемся в подходящем для этого разговора месте, то я обещаю все-все тебе рассказать. Идет? Сможешь не дергаться пока, не накручивать себя и дождаться?

Аяна откинулась на спинку, и я видел, что, несмотря на ее упрямые приставания, выиграл нам немного времени. Отсюда до ближайшего лесного «специального» убежища, по сути, одной из особых гостиниц в очень уединенных местах для нашей расы, что держит повсюду семейство Комаровых, часа два пути. Должны успеть. Не хотел бы я Аяну там светить, но поторгуюсь с персоналом и уболтаю не трепаться о неизвестной никому полукровке.

– А почему сейчас нельзя?

Ну да, идея супергениальная. Взять и вывалить на тебя, что ты не совсем человек, вот-вот обратишься и станешь бегать в шкуре и на четырех лапах. И это прямо на трассе с проносящимися мимо фурами, за окном лес густой, где я потом тебя буду до посинения ловить, если сразу не сшибут обоих, потому как, если запаникуешь или разбушуешься всерьез, машине конец и она тебя надолго не удержит.

– Нельзя и все. Скоро поймешь. И не смей спать, давай лучше рассказывай мне что-нибудь, – велел я.

– Что?

– Да что угодно. Про детство или про мечты свои. Но не спи!