Глава 11

Официум сегодня был не похож сам на себя; склепная безмятежная патетика, царящая в нем прежде, словно отступила и запряталась по углам, дабы не попасть под ноги снующих туда-сюда людей. Их было немного, но из-за контраста с обычным безмолвием и безлюдьем казалось, что здание набито битком, точно клетка птицелова в успешный день. У Официума, правду сказать, денек явно выдался отнюдь не удачным…

Гюнтер Нойердорф казался центром неподвижности в этом маленьком вихре; обер-инквизитор сидел за столом – так же, как и при первой, и при второй встрече с ним, и невольно вспомнился другой старик – также слишком усталый и побитый жизнью для своей должности и столь же слишком упрямый для того, чтобы это признать…

А вот подобные мысли – зло, напомнил себе Курт, решительно переступив порог, и, пропустив внутрь Нессель, закрыл дверь за собою. Это не Вальтер Керн, безупречный и непогрешимый. Это просто настолько же выжженный тяжелой службой, покалеченный и, вполне вероятно, в итоге скатившийся в пропасть старик.

– А, Гессе, – равнодушно поприветствовал его обер-инквизитор, не двинувшись с места, и безучастным взглядом проследил за тем, как посетители рассаживаются напротив его стола. – Крайне любезно, что вы зашли. Я подумывал пригласить вас для беседы, но поостерегся, предположив, что вы снова можете возмутиться столь неуважительным отношением к вашей персоне, а для того, чтобы наносить визиты самому, я сегодня несколько не в форме.

– Да, я вижу, – Курт; помедлив, приподнялся, перегнулся через стол, всмотревшись в его глаза, и уселся обратно. – Что вы принимали на сей раз?.. Бросьте, не делайте такое лицо. Уже по тому, как я задал вопрос, можно понять, что я осведомлен о вашем состоянии, о неписаных обязанностях Ульмера и ваших с майстером Штицлем секретах. Так что вы сегодня принимали?

– Не знаю, – отозвался обер-инквизитор со вздохом. – Я уже закаялся разбираться в сортах той дряни, каковой пичкает меня Штицль. Что-то от нервов… что-то от сердца, от давления… И еще что-то. Если вас беспокоит моя способность к восприятию действительности, Гессе, – не тревожьтесь: я в порядке. Что теперь? Отошлете отчет руководству и добьетесь того, чтобы меня засунули в какой-нибудь монастырь, дабы там я околел со скуки?

– Откровенно говоря, пока не знаю: я как раз нахожусь в процессе размышления над этим вопросом. Вам самому не кажется, Нойердорф, что пора бы и на покой? Если исполнять свои обязанности вы можете, лишь под завязку накачавшись неведомой клятой хренью, то, быть может, и ни к чему изводить себя, выжимая до последней капли?

– А что скажете вы сами, когда спустя двадцать – тридцать лет какой-нибудь молодой следователь задаст вам тот же вопрос?

– Столько я не проживу, – возразил Курт, и обер-инквизитор коротко хмыкнул, глядя на него почти с состраданием:

– Да. Я тоже так думал.

Курт на мгновение умолк, глядя в глаза с широкими и неподвижными, точно у рыбы, зрачками, и, наконец, согласно кивнул:

– Понимаю. Когда меня неплохо потрепало на моем первом деле, мне предлагали перейти на службу в архив… Тогда я решил, что лучше уж сдохну на очередном расследовании, но не буду сидеть за столом с бумажками.

– А мне предлагаете замуровать себя в склепе, где даже бумажек не будет… – обер-инквизитор бросил вокруг себя рассеянный взгляд и невесело усмехнулся: – А ведь я уже занимаюсь тем, что вам показалось хуже смерти. Так вот пусть лучше я однажды рухну на этот стол, расплющив нос о стопку с отчетами, и так отойду в мир иной, нежели буду день за днем проводить в праздности.

– Но при всем моем нежелании сидеть за бумажками, – продолжил Курт, – однажды я был готов оставить службу вовсе и уйти, куда скажут, – в архив, в монастырь, хоть в запертую келью, лишь бы не пострадало дело. Как бы нам этого ни хотелось, а все же мы для службы, мы для Конгрегации, Нойердорф, а не служба и Конгрегация для нас.

– Дело от моего состояния не страдает, если вы об этом, – сухо возразил обер-инквизитор. – Быть может, я и не способен уже преследовать плюющихся огнем чародеев по крышам города, и даже выйти на место происшествия не всегда могу, но мои разум и опыт все еще при мне. Когда же болезни берут верх, заместить меня вполне есть кому. И я уже предпринял все возможное для того, чтобы этот служитель после моего… так скажем… отхода от дел занял мое место.

– Ибо de facto он уже исполняет обязанности обер-инквизитора вместо вас? – докончил Курт и, увидев, как поджал губы Нойердорф, уточнил: – Поскольку это явно не Ульмер – стало быть, речь о Кристиане Хальсе, как я понимаю, следователе первого ранга… Где он сейчас?

– Полагаю, на месте пожара или в рабочей комнате – составляет отчет, или разыскивает свидетелей, или уже нашел и говорит с ними… Я не знаю, Гессе. Это не Петер, и он не отчитывается мне о каждом своем шаге: Кристиан достаточно опытен для того, чтобы не советоваться со мною при всяком вздохе. Я получаю от него отчет, когда ему есть что сказать… или отчет о том, что сказать нечего, но такое бывает нечасто.

– К слову, а где сейчас Петер?

– Отправился к Штицлю. Нужные мне препараты закончились, а на случай внезапного приступа лучше иметь их в наличии.

– Я только что от вашего аптекаря, Ульмера там не было.

– Видимо, вы разминулись в пути, – пожал плечами обер-инквизитор. – Навряд ли он вздумает своевольничать. Петер рвется доказать собственную значимость для Официума и в целом для Конгрегации, но, к счастью, рвение обыкновенно не заглушает в нем голоса разума и здравого отношения к собственным возможностям.

– Сдается мне, он не Конгрегации желает доказать свою важность, – тихо проронила Нессель, когда, распрощавшись с Нойердорфом, они вышли в коридор. – А своему начальнику лично.

Курт пожал плечами:

– Скорей всего. Но, увы, судя по настрою старика, ему не светит ни повышения, ни особого признания его заслуг, коих, как я понимаю, не столь уж много. Если, конечно, их не присваивает себе метящий на место обера Кристиан Хальс, следователь первого ранга, которому лишняя строчка в характеристике не помешает, в то время как инквизитор третьего ранга как-нибудь перебьется и без нее – ему не столь потребно… Эй! – окликнул он проходящего мимо человека, похожего на заморенного многодневной работой писца, и тот вздрогнул, остановившись и глядя испуганно и напряженно. – Кристиан Хальс. Где мне его найти?

– Вон там, – с заметным облегченным вздохом и плохо скрытым раздражением бросил тот, указав себе за спину. – За этим поворотом, третья дверь.

– Кажется, этот Хальс сейчас на месте, – задумчиво глядя в спину удаляющемуся посетителю, произнесла Нессель. – И этот человек только что с ним говорил. И он, похоже, не из здешних служителей.

– Видимо, и есть один из тех самых свидетелей, – хмыкнул Курт, кивнув вперед: – Идем. Если ты права, наш чудо-следователь и будущий обер Бамберга как раз относительно свободен.

Кристиан Хальс был занят: это стало ясно с первого беглого взгляда. Небольшая комнатка за третьей дверью от поворота коридора была залита солнцем, бьющим в распахнутое окно; солнце освещало заваленный исписанными листами стол, чернильницу, пустой табурет, выдвинутый почти на середину комнаты, и склонившегося над столом человека одних с Куртом лет – тот сидел на монструозном, громоздком стуле, явно видавшем на своем веку еще плотника Иосифа. На вошедших без стука гостей хозяин комнаты взглянул почти свирепо, рывком распрямившись, и, скользнув взглядом по груди майстера инквизитора, нахмурился, увидев Сигнум.

– Курт Гессе, как я понимаю, – произнес Хальс отрывисто и умолк, вопросительно глядя на его спутницу, тихо застывшую в стороне от двери.

– Готтер Нессель, expertus, – представил Курт, прикрыв за собою створку, и кивком указал ведьме на стул: – Присядь… Как я понимаю, вы и есть тот человек, благодаря которому обер-инквизитор все еще ухитряется делать вид, что он – обер-инквизитор.

Тот помедлил, глядя на то, как Нессель осторожно умещается на стуле, и уселся тоже, одарив гостя нарочито удивленным взглядом.

– Как я должен это понимать? – ровно уточнил следователь. Курт молча и неспешно прошел дальше в комнату, остановился у окна, привалившись спиной к подоконнику, и, наконец, в том же полублагодушном тоне пояснил:

– Аd verbum, как же еще. Дабы пресечь длительные беседы не по теме и сберечь нам обоим время, сразу отмечу: не более чем час назад я говорил с аптекарем Штицлем, а пару минут назад – с самим Нойердорфом, и я рад уже тому, что он был способен внятно изложить мне ситуацию, невзирая на то, сколько пилюль и настоек плещется в его желудке.

– Принимаемые им снадобья на способность связно мыслить не влияют, – нехотя возразил Хальс с внезапной усталостью. – Уж если что и осталось при Гюнтере, так это здравый ум… Итак, околичности мы миновали; я готов выслушать причины, побудившие оторвать меня от дела. И, если это не особо претит легенде Конгрегации, я бы предпочел обойтись без лишней официальности.

– Легенде не претит, – кивнул Курт, – легенде так даже проще… Что же до причин, по которым я тебя отвлекаю, то они, собственно, только что мною и были изложены.

– Если ты говорил с Гюнтером, не понимаю, что может быть нужно от меня. Мне добавить нечего.

– Pro minimum я бы хотел, наконец, побеседовать с настоящим обер-инквизитором этого городишки, – возразил Курт. – А это – actu – ты.

– Хорошо, – согласился Хальс все так же утомленно. – Что ты хочешь знать?

– Всё, – пожал плечами он. – Для начала было бы неплохо рассказать мне, что происходит с Нойердорфом. Сам он хорохорится, аптекарь страшится, как бы его не обвинили в халатном отношении к пациенту, спрашивать же у Ульмера, боюсь, нет смысла: будет врать и выгораживать начальство.

– А я не буду? – усмехнулся Хальс, и Курт бледно улыбнулся в ответ:

– Вот и посмотрим.

– Гюнтер плох, – уже серьезно ответил инквизитор, опустив взгляд и явно уже непроизвольным, неосознанным движением попытавшись оттереть намертво въевшиеся в пальцы правой руки чернильные пятна. – Сколько он еще вынесет – неведомо. И да, сейчас уже его работа почти совершенно лежит на мне. Он норовит следить за всем, всё держать под контролем, во всем участвовать, порой дает бесценные советы – опыт есть опыт… но быть, как прежде, везде и всегда – уже не может. Больше мне, по-видимому, и сказать нечего…

– Idest, из всего Официума работаешь ты один?

– Петер старается, и у него неплохо выходит, если ты об этом, – возразил Хальс, снова подняв к нему взгляд. – Парень не великий мудрец, Молотом Ведьм ему не стать, но исполнительностью он с лихвой замещает большую долю свою недостатков. Да и прозрения у него порой случаются; пару расследований мы успешно завершили благодаря именно его идеям.

– И о расследованиях, – кивнул Курт. – Как ты понимаешь, меня интересует именно тот период, когда пошел вал арестов, коими интересовался Георг Штаудт. Если я правильно понял из просмотра протоколов, началось это не внезапно, но все же какая-то точка, от которой можно начать отсчет, наблюдается.

– Видел мой отчет по этому поводу?

– Да, именно о нем и спрашиваю. Ты все еще уверен в том, что писал тогда?

– «Уверен» – немного не то слово, которым можно обозначить происходящее в последнее время, – недовольно заметил Хальс. – Но да, под каждой строчкой того отчета подпишусь, если потребуется, снова. Считаю, что все началось с дела лавочника, который внезапно, ни с того ни с сего, сам, без давления сознался в малефиции.

– А точнее, явился сдаваться.

– Точнее – да, – согласился инквизитор. – Причем нельзя было сказать, что он себя оговорил: были свидетели, которые видели, как он громко и четко произнес, поссорившись со своим конкурентом, «да чтоб тебя черти подрали». Поздно вечером сыновья, не дождавшись его домой, отыскали его тело на улице.

– Подранным.

– В полосы.

– Бродячие псы?

– Да нет их в Бамберге, вот в чем проблема.

– Мысли, что лавочника подставили, не было?

– Была, разумеется, и была самой первой. Можешь просмотреть протокол расследования: версию проверили и отмели.

– И все же мне с трудом верится в Дьявола, который лично явился для того, чтоб наброситься на прохожего и вцепиться в него когтями, точно оскорбленная девица, по слову какого-то лавочника.

– Мне тоже, посему тогда, поговорив с добровольным обвиняемым, я отпустил его домой до конца разбирательства. Заподозрить его в прямом убийстве поводов также не было – согласно свидетельским показаниям, он все это время был среди людей и на виду. А на следующий день лавочник, будучи в раздраженном состоянии, бросил кому-то из своих приятелей, схохмивших насчет «малефика», нечто вроде «да чтоб у тебя язык отсох».

– И он отсох.

– Точней, парень себе язык откусил. Прямо там, прямо спустя несколько мгновений. Умер, само собой – от потери крови. Тут лавочник резко передумал являться с повинной и попытался сделать ноги из Бамберга, походя выкрикивая проклятья всем пытавшимся его задержать. Но тут горожане то ли со страху, то ли не от большого ума не разбежались, прячась, а накинулись, рот заткнули, повязали и притащили его в Официум. После его казни, сдается мне, все и началось – и малефики, внезапно обнаружившиеся средь простых бамбержцев, и всплеск преступлений. Уж не знаю, как это связано, – то ли совпало так, то ли у горожан в головах что-то сдвинулось… Городок-то небольшой, тихий, громкие происшествия тут всегда были редкостью, а тут вдруг такое… Сделать выводы не берусь, но настаиваю на том, что до того случая все было, можно сказать, спокойно.

– Inspector Георг Штаудт, – произнес Курт с расстановкой. – Он говорил с тобой?

– Ему я рассказал то же самое, если ты об этом. Мой отчет он тоже видел.

– Он был осведомлен о том, как обстоят дела в Официуме на самом деле?

– О состоянии Гюнтера не знал точно.

– О чем еще спрашивал?

– В основном о судье Иоганне Юниусе и смерти его дочери. Интересовался слухами о призраке в доме.

– А кто установил факт отсутствия этого самого призрака?

– Я, – отозвался Хальс устало. – Провел там две ночи – ничего. Никаких бродящих по комнатам девиц с петлей на шее, никаких летающих силуэтов, никаких завываний и мутных фигур в окнах; словом, ничего из того, о чем сплетничали в городе. Дом, ясное дело, освятили – на всякий случай и по причине самоубийства в нем, – но никаких призраков там, убежден, отродясь не водилось.

– Штаудт интересовался чем-то еще? То есть, интересовался ли особенно, более детально, нежели чем другим? Нет идей, куда он мог направиться в тот день, когда исчез?

– Ни малейших. Расспросил меня о семействе Юниус, о призраке, о том, как проводилось расследование, – и молча ушел. Он вообще был, знаешь ли, не слишком общительным и словоохотливым.

– Да, наслышан… – вздохнул Курт и, подумав, осторожно спросил: – А внезапно присмиревшими шайками в городе он не интересовался?

Хальс удивленно поднял брови, откинувшись на потертую спинку стула, и непонимающе переспросил:

– Шайками?..

– Я заметил, что в Бамберге спокойно по ночам. Тишина, никто не шатается по улицам. Убежден, что вполне можно посреди ночи пройти из квартала в квартал неосвещенными улицами и не быть ограбленным. А также до меня доходили слухи о резне, которую кто-то устроил старейшинам бамбергского отребья. Да и не только им.

– А-а, – кивнул Хальс, – вот ты о чем… Было дело. Около года назад разгорелась уличная война – подонки устроили передел города. То ли их старики слишком зарвались, то ли кто-то из молодых решил прибрать к рукам все, что те нажили непосильным трудом, деталей не знаю, но и не суть; суть в том, что резня была и впрямь знатная. Трупы находили ad verbum всюду.

– И ни магистрат, ни Официум не вмешались?

– А зачем? – передернул плечами Хальс. – Всякая шваль режет друг друга – и слава богу, добропорядочным горожанам стало легче дышать. После первой волны смертоубийств на время наступило затишье, а затем, видимо, тем, кто остался, не по душе пришлись те, кто встал во главе после стариков, и пошла вторая волна. Вот с тех пор – ты прав, в городе по большей части тишь да благодать. Изредка что-то происходит, ясное дело, да и кражи не так чтоб совсем прекратились, но такого, как прежде, когда из дома ввечеру носу не высунешь, – не стало… Давно ничего серьезного не приключалось, до этой ночи, – со вздохом присовокупил Хальс и, помявшись, уточнил: – Говорят, там то ли императорская любовница сгорела, то ли твоя?

– Кто говорит? – уточнил Курт, и инквизитор неловко пожал плечами, отведя взгляд:

– Слухи… свидетели… Одни говорят, что погибшая была императорской фавориткой, а другие – что ты уж больно ретиво суетился вокруг пожарища и все пытался её живой отыскать, а после остался там до утра и полез в еще дымящийся дом, дабы найти тело… Вот я и предположил. Соболезную, если что.

– Благодарю, – сухо отозвался Курт. – А кто это сделал – свидетели не говорят? Не нашлось тех, кто что-то видел, слышал?

– Кто и что мог увидеть и услышать глухой ночью? – скептически покачал головой Хальс, толкнув ладонью ворох исписанных листов на столе перед собою. – Вот, куча показаний, и все одинаковые: спал, проснулся от дыма или голосов или засыпал, но увидел зарево и вышел посмотреть… Как и что случилось – неизвестно. Поскольку дело не рядовое, Гюнтер велел подсобить магистратским. Да и мне самому, по чести сказать, не хотелось бы, чтоб впоследствии говорили: «Бамберг? А, это тот городок, где императорскую любовницу убили». Или «любовницу Молота Ведьм», даже не знаю, что для дурной славы скажется сильнее…

– Разумно, – холодно заметил Курт, увидев краем глаза, как брезгливо поджала губы ведьма. – Версии есть?

– С версиями я пока обожду, – уклончиво ответил Хальс. – Спешка – она сам знаешь когда только нужна… Сейчас любое слово может отозваться дурно. Ведь я все еще помню, для чего прибыл тот inspector и для чего здесь ты. Болтать при тебе лишнее, сам понимаешь, не хочется – кто знает, какие из моих слов ты после вывернешь против меня, Гюнтера или Официума, а тем паче – после гибели своей женщины. Молва о том, что Гессе Молот Ведьм ничего и никого не любит и ни о чем не страдает, конечно, добрела и до нас, но я не желаю проверять на собственной шкуре, в самом ли деле это так, или это происшествие сдвинуло тебе крышу и лишило здравого взгляда на реальность.

– Логика есть, – равнодушно согласился Курт, ни на мгновение не замявшись, и в глазах Хальса промелькнуло удивление пополам с внезапной неприязнью. – И все же, если будут новости – по этому ли происшествию, по пропаже Штаудта, просто ли вспомнится что-либо, о чем ты мне не сказал, – скажи. Где я остановился, ты, полагаю, осведомлен; беспокоить меня можно в любое время.

– Учту, – кивнул Хальс и умолк, выразительно указав глазами на дверь.

– Неприятный человек, – шепотом заметила Нессель, когда дверь эта закрылась за их спинами, и Курт кивнул:

– Согласен, обер-инквизитор из него выйдет отменный.

– Я, вообще-то, сказала не так.

– Так, – серьезно возразил он. – Просто сказала иначе… Или ты рассмотрела в нем что-то?

– Не знаю… – неуверенно выговорила Нессель. – Он как железо. Непробиваемый, плотный…

– Как я?

– Нет, он не скрывает себя – не умеет и, видно, не желает. Просто так он глядится, так ощущается.

– Нам стоит составить ведьмо-инквизиторский словарь, – вздохнул Курт. – Но надеюсь, я понял тебя правильно. И если я понял правильно – наши выводы совпадают и ты сказала то же, что и я. Остается лишь полагаться на то, что мы оба не ошиблись… Будет обидно, если с парнем что-то не так.

– Почему ты спросил его об уличных шайках? Ты что-то узнал, понял что-то? Петер Ульмер сказал – магистрат считает то, что случилось, ограблением, ты с ним не согласен. Это как-то связано?

– Пока не могу сказать… Я вчера узнал, что в Бамберг однажды явились какие-то люди, которые вырезали всех, кто представлял собой хоть что-то более-менее серьезное в здешнем преступном сообществе. По виду похожи на наемников, условий не выдвигали, требований не предъявляли, просто перерезали большую часть старшин – и исчезли. Сейчас тут довольно скромно, если сравнивать с иными городами, существуют несколько мелких шаек, которые ни на что серьезное не замахиваются. И примерно в то же время пошла волна арестов Официумом и магистратом простых горожан… Я не знаю, как это связано и связано ли вообще, но единовременность этих двух событий не может не насторожить. К слову, сегодня вечером нам предстоит еще одна встреча с местными подонками. Поскольку ты теперь от меня ни на шаг – тебе придется идти со мною.

– Думаешь, там я буду в большей безопасности? – усомнилась Нессель, и он уверенно кивнул:

– Со мной – да.

Увидеть в трапезном зале трактира Ульмера в компании братьев Ван Аленов Курт, надо признать, не ожидал. На долю мгновения замешкавшись у порога, он прошел к столу, за которым разместилась троица, и, придвинув от соседнего стола два табурета – себе и Нессель, – молча уселся, так же без слов вопросительно воззрившись на молодого инквизитора.

– Как хорошо, что вы быстро вернулись, майстер Гессе, – облегченно произнес Ульмер, понизив голос и исподволь оглядев зал. – Майстер Нойердорф отослал меня с поручением, и…

– К аптекарю. Я знаю, старик мне сказал, – кивнул Курт, и Петер осекся, уставившись на него растерянно и почти с испугом.

– Вы уже знаете… – произнес Ульмер, наконец, со вздохом и неловко передернул плечами: – Но вы ведь не станете подавать прошение об отстранении его от должности обер-инквизитора? Он вполне справляется, и…

– Это я тоже знаю. Сей вопрос мы обсудили и с ним самим, и с Хальсом. Сейчас здравие обер-инквизитора Бамберга меня беспокоит в последнюю очередь, если это не связано с моим расследованием. Давай вернемся к тому, что ты намеревался сказать.

– Да, – спохватился Ульмер поспешно. – Я допустил некоторое своеволие. У аптекаря я еще не был, потому что сделал крюк к сгоревшему дому и забежал в магистрат, дабы переговорить с городскими дознавателями и уточнить кое-что. Я не ставил об этом в известность майстера Нойердорфа, дабы лишний раз не тревожить… Не могу сказать, что у меня есть какие-то точные сведения, какие-то выводы, но мне не нравится то, что я узнал. Вы говорили, что не верите в версию магистрата – «ограбление и случайный пожар». Нет-нет, я не хочу сказать, что я вам не поверил, но сами понимаете, я не мог не проверить и… Словом, я побеседовал с теми, кто осматривал дом, и сам заглянул туда.

– Не томи, – подстегнул его Ван Ален, и Ульмер нахмурился:

– Я просто пытаюсь объяснить майстеру Гессе…

– Я понял тебя, – оборвал его Курт. – И вовсе не оскорблен твоим желанием выяснить все самолично, напротив, всецело одобряю его. А теперь говори, что узнал.

– Дом остыл, и магистратские смогли добраться до второго этажа, где нашли тела трех слуг: двух мужчин и женщины. Женщина была в постели, а мужчины – на полу. То есть, выходит, они не спали, когда приняли смерть. Но почему они не спустились, чтобы помочь своей хозяйке, почему вообще она оказалась внизу одна, наедине с грабителем? Почему хозяйка сама пошла проверять, что это за шум внизу, а не послала кого-то из слуг? И то, как они погибли… Если они задохнулись от дыма – то почему они вне постелей? Если они были в состоянии проснуться, стало быть, были и в состоянии идти, но почему-то остались на месте. Я подумал, их хватило на то, чтобы проснуться, но не осталось сил выйти… Но – у всех троих? Все трое лежали посреди своих комнат, и это значит, что все они проснулись одновременно и одновременно же задохнулись, сделав одинаковое количество шагов к выходу? Так не бывает. Люди различаются выносливостью, по-разному просыпаются…

– Значит, их убили до того, когда пожар разгорелся, и все, что они успели, – это сделать несколько шагов, вскочив с постелей, когда убийца вошел в комнату, – предположил Лукас, и Ульмер многозначительно поднял палец:

– Именно! Или их обездвижили – например, ударили и вышибли сознание; об этом более точно сказать не могу, тела я не осматривал. Но это подтверждается еще кое-чем: свидетели, которые видели самое начало пожара, говорят, что полыхнуло сразу. Они не видели, как именно все началось, но когда уже началось – горело сразу мощно и всюду. Если бы пожар завязался с нижнего этажа, как утверждают магистратские, то лестница выгорела бы первой, выгорела бы полностью, а по ее остаткам еще умудрились подняться на второй этаж сегодня. И перекрытия выдержали, и второй этаж – такой же горелый, как и первый, ничуть не меньше. И все утверждают (и вы, майстер Гессе, в том числе), что пламя во время пожара там было таким же сильным.

– Если б это было потому, что туда поднялся огонь с первого этажа, – продолжил Ян, – то, опять же, выгорела бы эта чертова лестница. И первый этаж сгорел бы целиком, хрен бы его так просто потушили, и туда уж точно было бы не войти после пожара – перегорели бы и рухнули балки. Словом, дом не прогорел насквозь, но при этом почему-то выгорел изнутри полностью. То есть…

– То есть, его именно подожгли, – подытожил Ульмер. – В нескольких местах, чтобы наверняка.

– Ты сказал о своих выводах магистратским? – спросил Курт, и тот мотнул головой:

– Нет, для того я и ждал вашего появления, майстер Гессе: хотел спросить совета. Должен ли я делиться этой мыслью с ратом или с Хальсом, или с обоими, или не делиться ни с кем из них? Что мне делать?

– Пока не говори ничего. Никому. Запаникуют и наделают глупостей.

– Понял, майстер Гессе, – кивнул Ульмер с готовностью. – Быть может, хотя бы Хальсу?

– Он здравомыслящий парень, – вскользь улыбнулся Курт. – И когда придет время ему стать вашим обером – пророчу, пожалеть об этом вам не придется… Но все же пока не стоит. Просто поверь мне на слово.

– Если он замешан в темных делишках, – скептически заметил Лукас, – решение вполне верное. За всем этим не стоит забывать, что кто-то укокошил вашего служителя, который должен был проверять благонадежность своих собратьев.

– А вы здесь какими судьбами? – не ответив, спросил Курт. – Петер хотел рассказать о своих выводах, а вы?

– А мы хотели узнать о твоих, – пожал плечами Ван Ален-старший. – Ну, и есть кое-что из новостей…

– У меня выводов пока никаких. Разрозненных и неведомо как связанных сведений множество, наметок уйма, но выводов нет… А у тебя что за новости?

– Не знаю, насколько это связано с твоим или нашим делом, – заговорил Ван Ален неуверенно, придвинувшись к столу ближе, – и связано ли вообще, но кое-что есть. Помнишь, я сказал, что этой ночью был…

– У свидетельницы, – подсказал Курт, когда охотник замялся, и тот неловко кивнул, исподволь скосившись на Нессель:

– Да… Я знаю, что ты подумал… и правильно, в общем, подумал… Но это неважно, важно то, что она и впрямь свидетельница – подружка Катерины Юниус.

– Подруга дочери Юниуса? – нахмурился Курт. – Как зовут?

– Франциска Йенсен.

– В протоколе о ней не упоминалось.

– А кто составлял протокол? – уточнил Лукас, вперив пристальный взгляд в Ульмера, и тот смятенно отвел взгляд, замявшись.

– Кристиан Хальс, – вымолвил он, наконец, неохотно. – Но я и сам о ней впервые слышу. Что за свидетельница, свидетельница чего?

– Вполне возможно, – с расстановкой ответил Ван Ален-старший, – что свидетельница неблаговидных деяний судьи, каковые и привели его к столь плачевному финалу.

– И что сказала твоя Франциска?

– Чего сразу «моя»… – буркнул Ван Ален недовольно. – Просто процесс опроса несколько затянулся и…

– Ян, – многозначительно произнес Курт, и тот кивнул, запнувшись:

– Да. Так вот. Судейская дочка была у нее незадолго до папашиного ареста и вообще всей этой шумихи с отравленным лавочником – приходила поплакаться. Рассказала, что отец прошлым вечером явился домой поздно и во хмелю, а дома еще и усугубил как следует. Усугублял весь вечер, покуда не свалился почти буквально: дочка еле успела довести его до постели. Так вот, по ее словам, судья был мрачным, пил угрюмо, все время что-то бормотал и на кого-то бранился, а потом усадил дочку напротив и стал ей пороть какую-то проповедническую чушь.

– В каком смысле? – нахмурился Ульмер, и охотник неопределенно помахал рукой:

– Нес что-то насчет возмездия. Прочел ей проповедь о том, как важно быть добродетельной и блюсти заповеди, что люди могут никогда и не узнать о грехах, таящихся в душе, но Главный Судия все равно все видит и рано или поздно воздаст. А в конце концов заявил: «Так нельзя больше». Просекаешь, Молот Ведьм, что это может значить?

– Так и сказал?

– Так и сказал, – кивнул Ван Ален торжественно. – Франциска запомнила это слово в слово, потому что дочка судьи это запомнила слово в слово и несколько раз повторила – все пыталась понять, о чем это он.

– И о чем он? – тихо уточнила Нессель. Курт вздохнул:

– А дело-то, похоже, приобретает совсем нехороший оборот…

– Убрали судью, – уверенно подвел итог Ван Ален. – В чем-то он был замешан, что-то он сделал или делал какое-то время и однажды решил соскочить, о чем, похоже, имел глупость ляпнуть тем, с кем проворачивал эти таинственные делишки. И его заткнули. Было это, напомню, до того, как началась суета с лавкой. Потом уж завертелась эта история, Юниуса арестовали, а потом и дочка якобы удавилась.

– «Якобы»? – переспросил Ульмер. – Ты думаешь, что она не повинна в смертном грехе?

– Я думаю, она повинна только в том, что ее отец влез в какую-то мутную историю, – покривил губы Ван Ален. – И то ли ей стало известно что-то, то ли они решили, что ей это известно, – уже неважно, важно то, что дочку наверняка попросту убрали вслед за папашей.

– Зачем такие сложности? – неуверенно возразила Нессель. – Почему было просто не убить его?

– Убийство судьи, да еще и вместе с дочерью… – вымолвил Лукас со вздохом. – Нет, это такое событие, которое взбудоражило бы город и привлекло ненужное внимание. А ну как кто-нибудь начал бы копать и докопался бы до истины? А так… Никаких подозрений, все чисто. Город сам казнил его и – забыл о нем. Самоубийство дочери выглядело логичным и тоже не вызвало никаких подозрений: что взять с девки, ни силы воли, ни духа перенести несчастье, да еще и одиночество, вот и наложила на себя руки. Всё стройно, чисто и гладко.

– Но это же все меняет… – проронил Ульмер тихо. – Майстер Гессе, как полагаете, об этом следует рассказать майстеру Нойердорфу или Хальсу?

– Старику не следует точно, – хмуро отозвался Курт и, подумав, договорил: – Да и Хальсу пока тоже. Спроста ли он не внес ее имя в протокол? Не знал о ней, знал, но не счел свидетельницей, потому что она не упоминала этой истории, или умолчал нарочно?.. Ян, кому еще твоя Франциска рассказывала об этом?

– Да никому. Судейская дочка была ее единственной подругой, ваши к ней приходили, но интересовались лишь душевным состоянием Катерины перед смертью. Франциска, поразмыслив, решила, что история с перепившим судьей к делу не относится, а только добавит сложностей, а потому промолчала.

– Но тебе рассказала, – тихо заметила Нессель, и Ван Ален передернул плечами:

– Так спрашивать надо уметь…

– А пропавший inspector? Он не говорил с ней?

– Нет.

– Зараза… – пробормотал Курт тоскливо. – По всему выходит так, что о деле судьи Юниуса Штаудт знал много меньше моего – он не являлся ни к одному свидетелю из тех, что не упомянуты в протоколе, пользовался только теми куцыми сведениями, которые есть в наличии у Официума и магистрата, – и все равно нашел больше, чем я. А он несомненно нашел больше, чем я, иначе не был бы убит.

– У нас всё, – удрученно развел руками Ван Ален. – Ума не приложу, во что ваш пес Господень мог вляпаться.

– Одно точно, – сумрачно сообщил Лукас. – Всё к тому, что никакого разгула малефиков в Бамберге нет, а ведутся здесь какие-то грязные игры вполне обыденного характера. Имей место и впрямь колдовские штучки – не понадобилось бы ничего из этого. Не пришлось бы вот так запутанно подставлять судью, не пришлось бы убивать инквизитора и прятать труп, не пришлось бы вешать дочку… Пара вареных мышей, пачка травок, пара заклятий – и каждый из них скончался бы тихо, от природных причин и безо всяких подозрений.

– И к чему это ты? – напряженно уточнил Ван Ален; тот передернул плечами:

– Это не наши дела. Малефиков здесь нет, и по-хорошему – нам бы стоило отсюда свалить, рассказать нашим, что в городе все в порядке, и больше сюда не соваться.

Охотник молча вздохнул, сместив взгляд с брата сначала на молчаливую Нессель, потом на Ульмера, на Курта, и, наконец, медленно качнул головой:

– Уезжай один. Я останусь.

– Ян, только не начинай опять, – просительно-угрожающе выговорил Лукас, и Ван Ален натянуто улыбнулся:

– Да брось. Мы уже не раз работали порознь…

– Да. Из-за тебя и того, что ты всегда всё решаешь за нас обоих.

– Так реши сейчас за себя сам, – предложил охотник, широко поведя рукой и завершив этот жест на двери трактира. – Уезжай. Заметь, я тебя не удерживаю, не уговариваю и отпускаю одного – сам! – со спокойной душой. Признаю, что ты совсем большой мальчик и не нуждаешься в няньках. Уж добраться до наших и поведать им о том, что мы выяснили, – это ты точно сумеешь без меня. Да и я без тебя Богу душу чай не отдам. Молот Ведьм за мной присмотрит.

– Если верить слухам – все, за кем он присматривает, в итоге именно этим и кончают, – буркнул Лукас и, покосившись на майстера инквизитора, коротко бросил: – Без обид.

– Стало быть, это я за ним присмотрю, – погасив улыбку, твердо произнес Ван Ален. – Этот парень однажды спас мою шкуру, и сейчас я не намерен бросить его барахтаться в одиночку, когда он оказался в заднице.

– Справедливости ради, – возразил Курт негромко, – напомню, что и ты тоже, в общем, выдернул меня тогда с того света, да и в последнем бою вовремя оказался рядом пару раз… Ян, в том трактире мы все спасали друг друга, прямо или косвенно, и вести счет долгов сейчас крайне глупо. Если дело лишь в этом – то не стоит менять семью на инквизитора с проблемами.

– Ладно, – резко и почти зло сказал охотник. – Я не хотел, но ты меня вынудил… Я считаю, что я просто обязан остаться и помочь тебе, чем смогу. И что б ты там ни говорил, Молот Ведьм, я думаю, что и ты бы помог мне, окажись я в таком же дерьме. Какой-то больной ублюдок убил твою женщину; я помню, что ты мне говорил о родных и друзьях, но это не значит, что я с тобой согласен. Ты мне, может, и не друг до гроба, но я считаю, что человек, с которым мы плечом к плечу несколько дней и ночей подряд дрались с тварями, не то же самое, что случайный собутыльник в придорожном трактире. Это не говоря уж о том, что в одном ты все же прав: и вы, и мы – пусть каждый по-своему, но все ж одно дело делаем, как ни крути. Такое основание – пойдет?

– Не, – возразил Курт с нарочитой печалью. – Слишком превыспренне.

– У меня еще один резон есть в запасе, – усмехнулся Ван Ален. – Мне до чертиков любопытно узнать-таки, что тут происходит, и если повезет – с кем-нибудь подраться.

По собравшейся за столом маленькой компании прокатились тихие смешки, и Лукас обреченно и укоризненно, но уже без прежнего ожесточения, произнес со вздохом:

– Ты неисправим… Ну, хорошо, пусть так. И что мы будем делать дальше? Идеи, план, наметки, хоть что-то – есть? С чего начнем в свете последних новостей?

– Будем думать, – ответил Курт, когда Ван Ален сник, неловко и понуро пожав плечами. – Есть кое-какие мысли, но я вам пока ничего не скажу: не хочу напрасно обнадеживать и еще больше запутывать вас и себя.