Часть III

По ту сторону вдохновения

Эссе

Писатель без мандата

1. «Союз реалистов»

В 1996 году я понял, что капитализм с нечеловеческим мурлом пришел в Отечество всерьез и надолго. Растаяли, «как утренний туман», надежды на триумфальное возвращение социализма при сохранении, конечно, разумного частного предпринимательства и свободы слова. Президента Бориса Ельцина, который после расстрела Белого дома и провала реформ был годен разве на роль подсудимого, с трудом переизбрали на новый срок. В этой борьбе за Кремль я был всецело на стороне коммуниста Зюганова, причем, не мысленно или душевно, а практически. Незадолго до решающего голосования мне позвонил режиссер Владимир Меньшов и предложил… Впрочем, расскажу все по порядку.

В избирательную катавасию я влез вполне закономерно. В 1994-м, придя в себя после жестокого разгрома оппозиции, я включился в деятельность «Союза реалистов», созданного и возглавленного Юрием Владимировичем Петровым. В свое время он был заместителем Ельцина в Свердловском обкоме КПСС, а потом стал первым главой президентской администрации, откуда ушел, не согласившись с кровавым подавлением протестов в октябре 1993-го. Организационную работу в Союзе вела Нина Борисовна Жукова – могучая женщина, которая на скаку остановила бы не только коня, а целый кавалерийский корпус, усиленный бронетехникой. При Советской власти она работала заместителем министра культуры РСФСР Юрия Серафимовича Мелентьева, большого умницы и русофила. Жукову «ушли», когда во главе ведомства демократы посадили Евгения Сидорова, выпускника Высшей партийной школы и левого литературного критика. Он всегда имел свое собственное мнение, неизменно совпадавшее с точкой зрения начальства.

В «Союзе реалистов» тогда «с холода» набежало много народу: ученые, журналисты, экономисты, писатели, деятели культуры, политологи, отставные военные, бывшие совпартработники… Всех их объединяло стойкое неприятие компрадорского курса, презрение к Ельцину, уважение к советской эпохе и вера в «инкарнацию» социализма. От КПРФ реалисты отличались социал-демократической умеренностью. Петров, уйдя со Старой площади, возглавил крупную госкорпорацию, размещенную в огромном здании на Мясницкой, и «Реалисты», судя по роскошным фуршетам, в средствах не нуждались. Подозреваю, Юрий Владимирович по умолчанию остался в команде Ельцина, получив задание оттянуть от коммунистов умеренных сторонников советского проекта. Видимо, это было частью разработанного не без помощи США плана дробления оппозиции. Так, радикальные коммунисты сплотились вокруг неистового Виктора Анпилова, как нарочно похожего на булгаковского Шарикова. О том, что Анпилов, вопреки своему политическому амплуа, – интеллектуал и полиглот, я узнал много позже.

Внешность и эфирные повадки лидеров, дробивших оппозицию (Зюганов, Анпилов, Жириновский, генерал Стерлигов и др.), умело использовались телевидением, с потрохами продавшимся власти. Юрий Владимирович, как и положено социал-демократу, был подтянут, сдержан и приятен во всех отношениях. Таким его можно сегодня увидеть на Троекуровском кладбище. У ног бронзового, в натуральную величину, Петрова, стоящего на мраморном основании, застыла в безмолвном лае его любимая собачка – тоже бронзовая.

На самую первую встречу в «Союз реалистов» меня пригласил кто-то из комсомольских сподвижников, кажется, Юрий Бокань, возглавлявший одно время отдел культуры ЦК ВЛКСМ. Он был философом-футурологом и йогом. Иногда, зайдя к нему в приемную, приходилось терпеливо ждать, так как Бокань в это время, по словам смущенной секретарши, стоял в кабинете на голове. На первом «круглом столе» у «Реалистов» я страстно выступил, заявив, что все происходящее в стране вызывает у меня холодную ярость. Жукова и Петров переглянулись, вероятно, решив: такой прямодушный и темпераментный писатель им не помешает.

На каком-то из заседаний в 1994-м я и познакомился с Владимиром Меньшовым, приняв его поначалу за Говорухина, возможно, с пьяных глаз, так как после «круглых столов» мы переходили к столам фуршетным. Не осрамился я чудом. В моем портфеле лежал свежий экземпляр «Демгородка», вышедшего в издательстве «Инженер»» стараниями другого моего комсомольского товарища Вячеслава Копьева, и мне захотелось написать книжку новому знакомому. К счастью, я успел спросить Боканя, пробегавшего мимо с бокалом «бордо»:

– Юрий Иванович, как отчество Говорухина?

– Кого-кого?

– Вон того… «Место встречи изменить нельзя».

– Охренел? Это Меньшов. «Москва слезам не верит».

Меньшов позвонил мне буквально на следующий день, сказал, что читал «Демгородок» всю ночь, смеялся, плакал, скрежетал зубами, поэтому мы должны вместе написать что-нибудь для кино. Удивительные люди режиссеры! Если им понравился твой роман, они никогда не скажут: «Юра, давай я его экранизирую!» Они предложат в соавторстве написать что-нибудь похожее, но другое… О том, как мы с Владимиром Валентиновичем писали сценарий и чем все закончилось, подробно рассказано в моем эссе «Треугольная жизнь» из цикла «По ту сторону вдохновения».

Став активным участником «Союза реалистов», вскоре переименованного в движение «За новый социализм», я горячо выступил с идеей издавать литературно-художественный альманах «Реалист», и получил поддержку Жуковой. Альманах, по моему замыслу, должен был сплотить наследников советской литературы, сильно потесненных постмодернистами и прочими реформаторами словесности, которых тогда активно продвигала, буквально навязывая читателям, власть. Особенно старался глава администрации президента Сергей Филатов. Он вырос в семье поэта, руководившего заводским литобъединением «Вагранка», и по этой причине считал себя человеком литературным, хотя на самом деле в изящной словесности разбирался не больше, чем дятел в деревянном зодчестве. Жесткая ставка на безродный горластый авангард сочеталась с хамоватым пренебрежением к «традиционалистам», их старательно не замечали, оттеснив на обочину культурной жизни. Про смерть Владимира Солоухина, например, даже не сообщили по телевидению, хотя насморк вернувшегося из эмиграции Войновича обсуждался на всех каналах.

Кстати, мастера традиционного направления не впервые страдали от перемены политического режима в стране. Так, будучи на Соловках, я в музее ГУЛАГа обнаружил на стенде высказывание одного из именитых сидельцев. Он писал: среди заключенных встречается множество актеров, режиссеров, писателей и художников «старой школы», а попали они сюда из-за робких попыток противостоять напору новаторов, вроде Мейерхольда, тесно связанных с НКВД-ОГПУ. Между прочим, театр, созданный на Соловках с благословения просвещенного начальства, назвали ХЛАМ: художники, литераторы, актеры, музыканты. Вот так! Впрочем, о том, как Казимир Малевич с маузером гонялся за недобитыми передвижниками, я слышал и раньше. Когда в следующий раз будете кручиниться над печальной судьбой разрушителей традиций, вспоминайте, что они всегда первыми начинают решать эстетические споры силой, а бумеранг истории имеет счастливую особенность возвращаться и бить по дурной голове.

Весной 1995 года мы выпустили в свет первый номер альманаха «Реалист». Среди авторов были Михаил Алексеев, Анатолий Афанасьев, Иван Стаднюк, Владимир Соколов, Андрей Дементьев, Борис Примеров, Константин Ваншенкин, Юрий Разумовский, Владимир Крупин, Анатолий Ланщиков… Цвет поздней советской литературы, грубо задвинутый в темный угол. В предисловии к альманаху я писал: «Мы живем в пору, когда на смену разрушенной (не без помощи отечественной литературы) советской мифологии спешно конструируется новая мифологизированная идеология, призванная закрепить в общественном сознании перемены, что произошли за последние годы. Растаскивание единой страны, обнищание основной части населения, упадок культуры – все это подается как естественный и даже необходимый для переходного периода процесс, а не результат бездарности, близорукости и безответственности политиков, готовых в борьбе за власть пожертвовать будущим Отечества. Новая мифология культивирует в людях комплекс исторической неполноценности, а нынешний развал трактуется как возмездие за «первородный грех» социализма… Страна снова пошла по пути великих потрясений, которые ведут только к крови, несправедливости и краху государственности. Мы видим это, сознаем и хотим противопоставить «новому агитпропу» реальный взгляд на вещи. Именно поэтому наш альманах называется «Реалист».

Мы живем в пору мощнейшего, гунноподобного натиска западной массовой культуры, являющейся составной частью общей экспансии, обрушившейся на Россию. Мыльная пена, хлещущая с телевизионных экранов, миллионные издания бездарного западного чтива, пошлая клоунада, выдаваемая за смелое новаторство, сочетаются с очевидной поддержкой направлений, которые никогда не были ведущими в отечественной культуре. Антисоциальность, равнодушие к судьбе страны, к ее национальным ценностям, вымученный модернизм – навязываются ныне как признаки хорошего тона и приверженности общечеловеческим ценностям. Все это старательно поддерживается различными премиальными фондами, сознательно дезориентирующими творческую молодежь и не только молодежь. Вместе с идеологической заданностью соцреализма за бортом оказался и сам реализм… Литература, продолжающая традиции «золотого XIX века» и развивающая лучшие достижения «железного» ХХ, с трудом находит себе дорогу на страницы периодической печати. Рупором писателей-реалистов и должен стать наш альманах…»

Я позволил себе столь обширную цитату не из тщеславия, а лишь затем, чтобы показать: глубинные механизмы происходившего в культуре были понятны нам уже в ту пору. Это приспособленцы прозревают тогда, когда оскудевает рука дающего, и плюют в прошлое с прицельным энтузиазмом. Благодаря щедрости Жуковой, мы устроили хлебосольную презентацию первого номера в ЦДЛ. Кроме того, я раздавал в конвертах гонорар – от ста до двухсот долларов. Герой Социалистического Труда Михаил Николаевич Алексеев, один из самых состоятельных советских классиков, вскрыв конверт, заплакал. Отчего? Это отдельный разговор! Во-первых, гонораров тогда почти нигде, кроме «глянца», «демпрессы» и соросовских толстых журналов, не платили. Во-вторых, это были немалые по тем временам деньги, пенсия-то ровнялась десяти долларам, а на сотню наша семья из трех человек могла жить почти месяц. В-третьих, большинство обеспеченных граждан, ничего не понимавших в финансах, лишилось всех накоплений еще в 1991-м в результате галопирующей инфляции. Так, моя теща Любовь Федоровна, вдова высокооплачиваемого летчика-испытателя, в одночасье потеряла все сбережения. Она до конца верила государству и посмеивалась над моими советами вложить деньги во что-то ликвидное…

Либеральные издания встретили выход «Реалиста» в штыки, справедливо увидев в этом признак консолидации консервативных сил и оживления русского самосознания. Издевались, как могли, но это нормально: идейно-эстетическая борьба в литературе была всегда. Обидно другое: когда через пять лет заявили о себе «новые реалисты», ни один из них не вспомнил про наш альманах, хотя многие там печатались. Упорное нежелание знать или признавать достижения предшественников вообще отличает поколение тех, кто объявился в литературе в нулевые годы. А ведь учиться можно только у предшественников, отсюда на редкость низкий профессиональный уровень современной прозы и поэзии, устаревающей, когда еще не просохли чернила.

«Реалист» выходил еще дважды, прекратив существование в 1997 году, так как полуживого Ельцина переизбрали на новый срок, и как-то сразу сократились траты на подкуп медийной интеллигенции и растаскивание оппозиционных сил. Зато челядь победившего гаранта начала бешено скупать собственность за границей. Роскошные виллы «новых русских», в основном ельцинской политической и финансовой обслуги, на Лазурном берегу мне со знанием дела показывал знаменитый русист Ренэ Герра, когда я гостил у него в Ницце.

– Ну как вам? – спросил он.

– Впечатляет.

– Раньше здесь жила наша аристократия, а теперь…

– А теперь… наша плутократия и просто плуты… Но самое грустное: эти виллы и нищие русские города – сообщающиеся, по сути, сосуды. Сколько здесь прибывает, столько там, в России, убывает…

– А почему же не строят в Москве баррикады?

– С наших баррикад больно падать, – вздохнул я.