«Алле, а мне можно к вам? Я заскочу!» — позвонила Мина сразу же после окончания конференции. «Ну что, как у вас дела? А что слышно? А что говорили на конференции?». — «Вас хвалили». «Да?!» — засмеялась Барсук. — «А кто?». — «Все». — «Да? Ой, как интересно! И что сказали?». — «Что вы очень хорошая». — «Знай наших! — рассмеялась Мина. — А почему меня хвалили?». — «Потому что Люлинг ругали». «Ой, она ужасная! И больные её тоже не любят! Я у всех, кого не спрашиваю — все её терпеть не могут, кого бы я ни спросила! Я список даже составила таких больных! А меня очень жалеют за то, что она так унижает меня перед больными! Как будто я ученица, а она профессорша!». «Но вы же, действительно, у неё ученица», — не удержалась моя жена. «Ой, можно подумать! Кто она такая?! Профессорша! Если бы я училась в Америке, то тоже знала бы не меньше! Я бы вот больным, например, назначала бы наши мази советские, они бы скорее помогли! А при ячмене лучшее средство настойка чая и плюнуть в глаз хорошо помогает, а она смеётся! Вот только, чтобы характеристику дала!». «Дегенрат обещал из неё её вышибить», — обрадовал я Мину. — «Да? Вот молодец и, кстати, очень умный и хороший мужик! Правда?». «Немножко есть», — сказал я. «Конечно, было бы хорошо здесь остаться работать, в праксисе не смогу, т. к. я операции не умею делать, а она это умеет. Что да, то да, ничего не могу сказать, хорошо оперирует. Ну, оставят, так оставят! Мне знаете, как-то всё равно и всё надоело, будь что будет! Ну ладно, спасибо за поддержку, потом как-нибудь забегу. Моя Люляшка уже, наверное, пришла».

«Вот уже три месяца, как нет главврача, — сообщила на конференции Кокиш, — а больных не то, чтобы больше стало — меньше стало! У нас сейчас 35 больных, а было 45, такого никогда не было! В чём дело, куда больные подевались?!» — поставила Кокиш вопрос в пространство. «Я вам объясню, — засуетился Дегенрат, — надо делать рекламу! Без рекламы ничего не будет! Я считаю, что нерационально используюсь в клинике! Я, конечно, с удовольствием веду больных, но клинике нельзя использовать меня, вот так — нерационально! Нельзя упускать возможности больных приобретать! У меня везде куча знакомых врачей, больных! Мне нужно реже бывать в клинике, а больше вне нее — общаться с врачами! И я гарантирую, что за месяц-другой, так заполню клинику, завалю больными, что девать некуда будет!». «Проблема не в том, что больные не приходят! — сказала Кокиш. — Их за эти три месяца пришло больше, чем обычно! Сейчас у нас в Verwaltung (администрации), новая работница появилась фрау Сила, которая активно достаёт больных». «А, — это та огромная с два мешка! — понял я. — Вместо кого бы это её, неужели вместо фрау Шлотке? Это же её задача, кроме шпионить, была! Это же её обязанность больных добывать!». «Проблема в том, — подвела итог своего “научного” исследования Кокиш, — что больные покидают клинику досрочно! В чём дело? А, доктор?» — обратилась ко мне Кокиш.

«Зайдите ко мне, доктор, — грустно попросил Шнауцер, завидев меня в вестибюле. — Как дела? Как здоровье, докторэ? Будет глаз видеть? Нет! Жалко, ну ничего, вы хорошо выглядите и, по-моему, похудели даже. Силке, принеси мне и доктору кофе! Как будете пить, доктор, со сливками и сахаром или без?». — «И с тем, и с тем!». — «Силке, налей доктору! Берите, вот вам кофе! Вот вам сливки, вот вам сахар!». «Вот вам штапель! Вот вам тюль! Вот вам яйца! Вот вам х^*й!» — как всегда в таких случаях, пришла мне в голову глупость, и опять из раннего детства! «Слушайте, доктор, вы умный человек и я вас очень ценю! Куда больные делись? Главного врача Зауэра и его многих друзей нет, но и больных нет! Более того, их стало меньше, чем было! Может спортсмен Хагелюкен или музыкантша Отремба, или эта новая танцовщица фрау Шлуп саботируют?!» — раздав «штапель и тюль», спросил Шнауцер. Прежняя танцовщица Роллике привела, эту новую, танцовщицу Шлуп, конечно, такую, чтобы жалели об её уходе. Шлуп отличалась фигурой «парнишки» 45-ти лет, с маленькой головкой, но большим апломбом: не говорила, а изрекала, и только Дегенрат мог её зашибить. «Знаешь, Силке, — не дожидаясь моего ответа, сказал Шнауцер, — точно, это танцовщица виновата! Пейте, доктор! А, Силке?! Позови-ка мне эту танцовщицу!».

«Дорогие друзья, мы собрались сегодня все, чтобы проводить нашу самую лучшую танцовщицу Германии! — начал Шнауцер свою очередную заупокойную речь в конференц-зале по поводу “кончины” танцовщицы. — Прошло всего три месяца, как мы проводили доктора Зауэра, и вот теперь новая потеря! Я тогда, на проводах доктора Зауэра, помните, сказал, что нас ждут новые проводы, расставания! Очень жаль, но надо уметь вовремя расставаться со старым, чтобы строить новое, прогрессивное! Да и кто-то из вас предвидел и пошутил, назвав нашу клинику историей про “Десять негритят”! Но я вам честно говорю, в этот раз мне очень жаль, что мы расстаёмся! Но она заверила, что мы расстаёмся друзьями, и она останется для нас навсегда, как супервизор! Она нам даже, свою преемницу порекомендовала — фрау Бомбик, если не ошибаюсь, её фамилия. Надеюсь, что Бомбик будет ещё лучше работать, чем фрау Шлуп! Ну вот, видите, она растрогалась и даже плачет! У нас очень хорошая клиника, и теперь с новым руководством, руководящими врачами и, прежде всего, доктором Дегенратом, да и Клизман, и он…, — указал Шнауцер и на меня, — я спокоен, как никогда! Никогда у нас не было такой сильной, хорошей команды! А теперь, в знак нашего большого уважения к танцовщице Шлуп — этот маленький букетик ей! Заодно вот ещё один букет нашей уборщице — у неё день рождения сегодня! Поздравляю и желаю, чтобы у нас было чище, чем сейчас!». Букет приняла и радостная уборщица фрау Штибле, толстая 42-х лет словенка, знающая всё, что делается в клинике и даже больше. Её тележка с тряпками и мётлами всегда стояла посередине вестибюля, все об неё спотыкались, но зато видели, что словенка постоянно, как пчёлка, в труде, не она, конечно, а её тележка! Социалистический опыт ей пригодился, создавать видимость «кипучей деятельности»! «Боюсь, друзья, что и это не последние проводы, расставания!» — заверил Щнауцер и по-доброму оскалил вставные челюсти. А уцелевшие психолог Зибенкотен, музыкантша Отремба и спортсмен Хагелюкен одновременно втянули головы в плечи. Они были всё, что осталось от германского «революционного» движения 21-го столетия. «Ещё рад, друзья, вам объявить, что для усиления нашей команды в понедельник приходит профессор Эркенс, который будет осуществлять контроль за качеством! Он будет у нас критерием качества лечебной работы — супервизором! А заодно, он будет своим именем представлять нашу клинику вовне! — Дегенрат и Клизман в очередной раз поморщились при этом сообщении. — Прав я?» — обратился к ним Шнауцер, и они с готовностью закивали головами, как будто всю жизнь ждали этого сообщения.

«Ну, как вам это всё нравится, что происходит?! — ворвалась Мина сразу после речи Шнауцера. — Ничего не пойму, что происходит?! Эта танцовщица, конечно, та ещё штучка-дрючка и какая-то важная, непонятная, но почему решила уйти? Ей, вроде, было неплохо! Вот, если бы “люляшка” ушла!». «Так кто вам тогда даст характеристику?» — спросила жена. «Нет, пусть раньше даст и уйдёт! — согласилась Мина. — А вот Дегенрат, очень умный и хороший мужик! Он мне сказал, чтобы я быстрее становилась Facharzt(ем) и обещал помочь! Но знаете, мне как-то всё равно, всё надоело, будь что будет! Ладно, спасибо за поддержку! Забегу, как-нибудь потом! Моя “люляшка” сейчас делает визиты, побегу!».

Как Шнауцер и обещал, в понедельник на конференцию пришёл профессор: невысокого роста, в простом сером пиджаке, белой рубашке, лысый, а то, что немного по бокам осталось — седина, полный семидесятилетний старичок с добрым грустным лицом. «Профессор Эркенс!» — представила его Кокиш. «О, вау! — подскочила на стуле Клизман. — Очень приятно». «Очень приятно», — подтвердил и Дегенрат, но как-то сдержанно и обиженно. Профессор сел скромно сбоку у двери и просидел весь час, не проронив ни единого слова, глядя впереди себя и даже в пол. Но чувствовалось, внимательно слушал, о чём говорят. После окончания конференции он встал и вышел, также ничего не промолвив. «Руководящих врачей просят в кабинет к Кокиш!» — объявила секретарша Пирвоз. «Триумвират»: я, Клизман и Дегенрат — отправились на встречу с профессором.

«Друзья! — объявил Шнауцер, сидящий во главе стола. — Я хочу вам представить и познакомить с уважаемым профессором Эркенсом, которого вы уже знаете. Нам следует обсудить, что ещё можно сделать для того, чтобы выйти из кризиса, в котором мы оказались. Никогда у нас не было ещё так мало больных, хотя мы и провели оздоровление клиники! У нас сейчас самая сильная команда, которая когда-либо была! — уверил он старого профессора. — А больные исчезают! Я не могу понять, в чём дело! Конечно, нам большой урон нанесли эти негодяи из производственного совета во главе с бывшим главврачом Зауэром! Его уже, к счастью, нет! Вчера ещё одна исчезла! И остальные скоро исчезнут, я вам обещаю! Но больных не прибавилось! Я хочу послушать ваше мнение, почему и что происходит? Как вы думаете Дегенрат?». «Я уже сказал Кокиш, что я используюсь здесь нерационально! У меня большой авторитет! Я многих знаю, мне нужно больше проводить рекламу для клиники вне её стен! Не вести больных, это могут делать остальные! Нужно форумы проводить! Я готов делать доклады, приглашать на них врачей, меня знают, и больные повалят к нам! Я готов также проводить конференции для повышения образования врачей! Ещё хочу сказать, что в клинике никуда не годится документация! Бывший главный врач всё запустил, а это лицо клиники! Я вот только что перечеркнул все выписные эпикризы фрау Пусбас! Она не умеет писать! Да и у других не лучше!». «Правильно, — подтвердила Клизман, — надо больше делать, представлять клинику! Было бы неплохо и мне хотя бы один, а лучше два дня заниматься рекламой там, где меня знают, где я работала! Многие больные, как только узнают, что я здесь — прибегут! Я даже уверена, что они меня уже ищут, но не могут найти!». «А что вы думаете? — обратился Шнауцер ко мне. — Кстати, это наш врач по китайской медицине, акупунктуре, гипнозу, а также психотерапевт, который не хочет заниматься психотерапией!» — объяснил Шнауцер старичку Эркенсу мою подноготную. «Нужно всё сделать, чтобы больные не убегали от нас. Не убегали те, кто есть, а потом уже рекламу проводить. Нужно меньше увлекаться писаниной и администрированием, короче и целенаправленно проводить конференции. Больше времени тратить на больных, а не на бумажную волокиту!» — выразил я своё мнение. «Мы здесь собрались, чтобы обсудить, что надо делать, а не что мы делаем!» — раздражённо перебила меня Клизман. «А вы что думаете?» — обратился Шнауцер к профессору. «Мне надо ещё войти в курс, — ответил скромно Эркенс, — разобраться. Пока мне трудно, что-либо сказать».

«Аллё, можно к вам? Это я — Мина! Как дела, что вам сказали на конференции руководящего состава кадров? Как профессор? Совсем не похож на профессора! Никогда бы не сказала! Но, кажется, такой безобидный старичок! И зачем профессор нужен, если Дегенрат есть?! Он, по-моему, самый толковый и умный мужик — настоящий профессор! И ко мне хорошо относится! А что про меня сказали?». — «Пока ничего». — «А про Люляшку?». — «Тоже». — «А про что говорили?». — «Что уже хорошо и будет ещё лучше». — «Ну ладно, у меня тоже нет времени, жалко, хотелось ещё поговорить. Моя Люляшка будет сейчас оперировать. Нужно приготовить ей — “барыне” — инструменты. Она ругается, что я всё не то готовлю! Откуда мне знать эти инструменты, я что — оперирую?! Это работа медсестры, а не моя! Да пошла она, надоела! Подумаешь, профессорша! Чтоб она сдохла! Ну ладно, побегу, а то она лопнет! Чтобы ей сдохнуть! А вы знаете, мне всех как-то жалко и я всем добра желаю, вот и Люляшке сегодня свечку поставлю!». «Зачем?!» — спросил я. «Обычно, за здоровье», — пояснила Мина. «И что, помогает?!» — поинтересовался я. «Ещё как! — с энтузиазмом пояснила Мина. — Через пару дней, обычно, скукоживаются! Ну ладно, потом как-нибудь забегу, пока!».

«За этим профессором Эркенсом нужен глаз да глаз!» — приоткрыл Дегенрат тайну пороков старика Эркенса на конференции «высшего руководства», как назвала это сборище Мина Барсук. «Он будет два раза в неделю приходить. А что известно о профессоре?» — поинтересовалась Кокиш у Дегенрата о профессорских «тёмных пятнах». «Я о нём навёл справки, он очень ненадёжный и “сачок”! Будет стараться меньше работать! У него устаревшие взгляды на психоанализ — это старая школа! И какая, вообще, его функция? Он что функцию главврача будет здесь выполнять?!» — спросил тревожно Дегенрат. «Нет, нет!» — заверила Кокиш Силке. «Это самое опасное!» — зловеще прошептал Дегенрат. И с ним тут же согласилась Клизман: «Это ужасно, если он будет как главный врач! Пусть лучше никуда не лезет, а то будет только портить!». «Сегодня же проведу конференцию с врачами и психологами по повышению квалификации! — решительно, по-деловому, объявил Дегенрат, обращаясь к Кокиш. — Врачи безграмотны, а Пусбас надо гнать в первую очередь!».

«В своей первой конференции я хочу рассказать, как правильно и грамотно вести документацию, — начал Дегенрат свой первый доклад из тысячи будущих, как ему мечталось. — И с сегодняшнего дня, — продолжал Дегенрат, — только я буду исправлять, и подписывать все эпикризы! Так безграмотно, как фрау Пусбас пишет, не пойдёт!». Все глянули на побледневшую безграмотную Пусбас. — «Надо писать так, как для оформления инвалидности! Должны экспертные вопросы быть отражены и подробное описание всех органов и систем. Выписные эпикризы должны быть на пять-шесть листов, не меньше! Всем получить образцы эпикризов, вот возьмите! И всем так писать!».

После конференции первой из зала, пошатываясь, вышла безграмотная фрау Пусбас. И все остальные были под сильным впечатлением, что не умеют правильно писать. Пришёл новый требовательный учитель, и теперь держитесь «докторэ-майстера»! «Хорошо, что мне не надо писать, — сказала в коридоре Мина Барсук, — нам «общемедицинщикам» не надо писать! Это очень хорошо, а вообще он прав! Как вы думаете? Ведь, действительно, никто не умеет писать, а это очень важно! Ох, я помню, как я писала эпикризы в Оше! Меня всегда в Райздраве в пример ставили, хвалили! Хорошо, что сейчас не надо! Так всё надоело и всё — всё равно! Ну ладно, пока! Вы идёте к себе? Нет? Ну пока, потом забегу!».

«Компания по окончательному уничтожению клиники успешно продвигается! — объявил я жене. — У Дегенрата есть все необходимые для этого качества!».

«А, докторэ, зайдите ко мне! Силке, принеси-ка кофе! Пейте, докторэ, и со сливками, и с сахаром! — распорядился Шнауцер. — Ну, как ваше впечатление? Кто мешает клинике? Куда делись больные? Как вы думаете, может, музыкантша Отремба мешает? Она ведь ещё “из тех”, а, Силке?!». «Я уверена, что, в первую очередь Люлинг должна уйти, она мешает!» — ответила Силке. «А кого поставим?» — задумался Шнауцер. — «Дегенрат считает, и я тоже так думаю, что Барсук Мина лучшая кандидатура!». «Но она ведь не Facharztin! — скорчился, как от лимона, Шнауцер. — Сколько ей ещё осталось учиться?». «Всего три месяца! — объявила радостно Кокиш, но, помрачнев, добавила: — Люлинг может заупрямиться с характеристикой». «Это я возьму на себя, — улыбнулся Шнауцер. — А потянет она — эта Мина Барсук?». «Самое главное, что ей не надо будет те деньги платить, которые мы платим Люлинг, ей и половины хватит, а работать будет больше! — объяснила Кокиш экономическую выгоду от Мины, и добавила: — Когда я подписываю Люлинг расчетные листки на зарплату, у меня всегда сердце разрывается от боли!». «Ну хорошо, я не против. Доктор, она — Мина, ведь ничего? — спросил у меня Шнауцер. — А Люлинг полностью переведём тогда на гонорар! Только от выработки и никакой ей зарплаты, тогда она сама уйдёт!» — рассмеялся Шнауцер, довольный своей выдумкой. «Да она говорит, что работает не из-за денег», — разочаровала его Кокиш. «Ничего, не волнуйся! Я беру на себя Люлинг! — заверил Силку Петер Шнауцер, и показал, как он это сделает. — Пусть только подготовит нам раньше Мину Барсук, даст ей хорошую характеристику! Когда Мина станет Facharztin — Люлинг тут же уйдёт! А, доктор, как у вас дела? Что-то вас не слышно в клинике! Создали у нас свою “клинику в клинике”! Да, неплохо устроились, а, докторэ? Ну, ничего! Подумали уже что-нибудь насчёт ассистентов? Подготовьте мне парочку! Нет, нет, не бойтесь! Не сюда — для меня! Хотя и здесь, они могли бы вас сменить иногда! У вас же такой опыт, жалко пропадёт! Могли бы ваш опыт и другим передать! Но до пенсии можете у меня уверенно работать! Как глаз, видит уже? Нет? И не будет? Вот, Scheiße (говно)! Как вы думаете, только не пугайтесь! Я, как вы видите, всех перевожу и переведу на гонорар — от выработки! Только вам плачу ещё зарплату, и ещё нескольким. Я бы хотел вам эту зарплату уменьшить до минимума, а остальное от выработки! Тогда вам будет интересней работать, больше стимула будет! Правда? Подумайте! Я не могу так дальше вам переплачивать! Вы мне дорого обходитесь!». «Вы мне платите одну четверть от того, что я вам зарабатываю! А жена, вообще, бесплатно работает», — попытался я образумить Шнауцера. «Вы, доктор, ничего не понимаете в экономике! Я “оконом”! — пояснил жадная сволочь Шнауцер. — У меня большие затраты на содержание персонала! У меня ведь не только вы! Я вам и иглы покупаю! Ну ладно, подготовьте мне раньше ассистентов, а потом поговорим! Подумайте, — предложил мне “оконом”, — вам же лучше будет! И вы будете получать, я вас уверяю, не намного меньше, чем сейчас! А удовольствия будет больше, т. к. больше стимула будет! Приготовь, Силке, для доктора новый трудовой договор! Ну ладно, докторэ, я вас очень ценю и уважаю, иначе давно бы уже выгнал! Вы мне пока нужны, хотя скажу честно, мы и без вас обходились! Не было китайской медицины, ну и не было!».

«Аллё, это я — Мина! Сейчас забегу на пять минут! Ну, как дела? Что новенького? Я только что, увидела, что вы от Шнауцера вышли! Что он сказал, что новенького?». — «Хочет, чтобы вы стали Facharztin и заменили Люлинг». — «Да! Ой, как интересно! Но эта змея ведь не даст характеристику!». «Шнауцер сказал, что даст», — почему-то сообщил я Мине Барсук. — «Пусть только попробует не дать! Кто она такая, чтобы не дать?! Я так ей дам, что мало не покажется, разнесу! Я тут о ней столько материала собрала — до конца жизни не отчистится! Всё в Ärztekammer отправлю, и мало ей не покажется! Я её не боюсь! Не таких видели! Узнает наших, если не даст характеристику! Это её вина, если я чего-то не знаю, что-то не умею — значит, она не годится как учитель! Я ей такое устрою, что мало не покажется! А что, Шнауцер хочет, чтобы я работала?! Да он, вообще, я вам должна сказать, неплохой мужик! А Силке, вообще, такая прелесть баба! И что только её муж ещё хочет — сволочь такая! Она мне всё рассказала! Он её вроде ревнует к Шнауцеру? Подумаешь, Отелло! Ой, у меня тоже такая любовь-морковь! Вот только когда Люляшка уйдёт?!». — «Когда даст вам характеристику». — «Да мне, честно скажу, как-то всё равно, будь что будет, всё надоело! Побегу к моей Люляшке! Я никому зла не желаю, иногда мне её даже жалко, но сама виновата! Пусть только попробует не дать характеристику, сживу со света! Спасибо за поддержку, потом забегу! Пока! Будете у себя?».

«Уже неделю, как готов новый трудовой договор для Люлинг, — сообщила Кокиш радостно на конференции “высшего руководящего состава кадров”, — а она его не подписывает!». «Гнать её!» — воскликнул Дегенрат. «Да, да, она невозможная!» — согласилась Клизман. «Но не волнуйтесь, — успокоила всех Кокиш, — договор я ей составила как Kundigung (увольнительный договор)! Или она его подписывает, или идёт!». «Она последнее время очень несчастной выглядит», — объявила секретарша Пирвоз. «Поэтому дольше работает, — рассмеялась Кокиш, — это я давно заметила, — обрадовалась Кокиш, — чем работник несчастней, тем он лучше работает! Мы ещё должны решить с поваром Антонеску, — продолжила Кокиш, — он последнее время стал невозможным!». «Furchtbar, furchtbar! — подтвердила секретарша Пирвоз. — Ходит, как профессор!». «Нужно сделать у него на кухне ревизию», — объявила Кокиш. «А почему мы его терпим?! — возмутилась Клизман. — Неужели из-за того, что он друг Шнауцера?!». «Ничего, Шнауцер уже постепенно меняет своё мнение о нём, и я об этом позабочусь! — пообещала Силке Кокиш. — Так, что нам ещё надо решить?» — спросила она у себя. «Я взялся за Пусбас, и она уже переписала 10 выписных эпикризов! Не могу сказать, что многим лучше, но ещё перепишет!» — сообщил Дегенрат новости из своего «цеха». «Ну, а у вас, дохтур?» — вновь, как турка обратилась ко мне Кокиш, посмотрев на меня очень серьёзно. «У меня сейчас амбулаторных больных больше, чем стационарных», — сказал я и достал листок со списком больных, на который тут же покосилась Клизман. «Почему?! — возмутилась Кокиш. — Почему у вас амбулаторных больше, чем стационарных?! Мы же решили, амбулаторных постепенно вообще вытеснить!». «Потому что стационарных пациентов становится меньше, — пояснил я, — их всего сейчас 29, а у меня амбулаторных 36». «Мы что здесь собрались обсуждать! — возмутилась Клизман. — Нам нужно решить вопрос, почему в клинике больных становится меньше! Куда делись больные?! А не то, что где-то их больше становится!». «Да, да, — согласилась Кокиш Силке, — если так дальше будет, то мы не вытянем клинику». «Бывшие стационарные больные, сейчас у меня амбулаторными стали. У меня из 36 амбулаторных больных — 34 бывшие стационарные». «Я же сказал, — вставил Дегенрат, проигнорировав, не желая понять, мой намёк, — мне меньше надо быть в клинике и больше ходить по праксисам, врачам! Делать рекламу! Я, конечно, с удовольствием веду больных! Я это дело очень люблю! Но жалко, что клиника в моём лице, теряет такого ценного “лиферанта” (поставщика) больных! У меня праксис забит больными!». «Так, дайте их сюда, нам!» — ехидно захихикала Клизман. «Я бы с удовольствием поделился, но они, знаете, привязаны исключительно ко мне! И к другим не пойдут! А я не в состоянии вести их здесь». «Сколько у вас сейчас здесь больных?» — поинтересовался Кокиш у Дегенрата. «Точно сейчас не помню», — глубоко задумался Дегенрат. «Один!» — напомнила ему Клизман. «А у вас?» — спросила Кокиш у неё. «У меня пять!» — гордо ответила Клизман. «А у Пусбас?» — спросила Кокиш. «У Зибенкотена десять, остальные у Пусбас», — объявила Пирвоз. «Это сколько же получается?» — подсчитывала Кокиш. «Семь», — тут же подсчитал Дегенрат. «Пять», — поправила его Клизман. «Тринадцать», — уточнил я. «Может быть, вы возьмёте, доктор, хотя бы трёх больных, которые поступят на следующей неделе?!» — предложила мне выход из положения Клизман. «Возьму», — согласился я. «Ой, да! Да, да, да, да, да!» — запрыгал на стуле Дегенрат. «Что с вами? — спросил я его. — Никак оргазм!». «Почему?» — покраснел Дегенрат. — «Ну, вы же психоаналитик!». Клизман захихикала. «Возьму, — заверил я, обращаясь к ней, — если вы возьмёте моих 45!». «Ладно, — подытожила Кокиш, — надо доставать больных!». «Давайте уволим Пусбас, — предложил выход Дегенрат, — она портит больных, вгоняет их в регрессию, не конфронтирует с ними, поэтому они и уходят!». «От неё как раз ни один больной не ушёл раньше времени», — уточнил я. «Потому и не уходят, что она не конфронтирует с ними! — поправил меня Дегенрат. — Я хотел сказать: — не приходят из-за этого! Авторитет клиники падает!». «Ну, хорошо, давайте переведём её на 20 часов в неделю», — предложила компромисс Кокиш. «Тогда нужен ещё один врач, мы одни не справимся!» — сказала Клизман. «Шнауцер никого больше не возьмёт, пока так мало больных», — заверила Кокиш. «Ну, на часы Пусбас», — предложила Клизман. «У меня есть один очень хороший симпатичный мальчик серб — Марко Бомбелка!» — предложил Дегенрат. «Ну хорошо, пусть придёт на беседу», — согласилась Кокиш. «Давайте его раньше проверим! — предложила Клизман. — Я вот на праздники не могу дежурить! Пусть он вместо меня подежурит, ему, наверное, нужны деньги, и мы его все увидим! Или он очень хороший мальчик, как говорят?!». «Да, да — хороший, даже очень!» — заверил Дегенрат Клизман. «Кто из них пассивный, а кто активный? — подумал я. — Дегенрат и в мальчиках, значит, знает толк!».

«Мальчик» по фамилии Бомбелка пришёл как раз сменить меня с дежурства: хрупкий, с длинными ресницами, что говорило в пользу того, что в детстве много плакал — серб, рождённый в Германии. Несмотря на его хрупкость, на любое высказывание отвечал раскатом гогочущего смеха, закатив при этом ещё и голову назад. «Я знаю немного русский», — порадовал меня Бомбелка. «А, ну!» — предложил я ему. «Об, об, обана матер!» — наконец, выдавил из себя Бомбелка. Пришлось его поправить, как правильно. «А-а-а-а, — загоготал Бомбелка, — спасибо, мои родители лучше меня знают, они в Сербии». «Сволочи американцы!» — посочувствовал я ему. «Да, а почему?» — не понял нежный серб. — «Ну, как же! Сербию бомбили! А теперь и албанцы сербов убивают!». «А, да, точно!» — согласился Бомбелка. И я понял, что судьба сербского народа его беспокоит меньше меня. «Ну ладно, буду дежурить!» — сказал он, глянув в сторону столовой, и проглотив слюну. «Дежурство начинайте всегда со столовой!» — посоветовал я и отвёл Бом-белку в столовую, представил его повару Антонеску и попросил хорошо накормить мальчика Бомбелку.

«Ну, хорошо! — согласилась Кокиш на следующей конференции “высшего состава кадров”. — Возьмём Бомбелку, а Пусбас я уже перевела работать на 20 часов!». «Вот и чудесно!» — обрадовались и Дегенрат, и Клизман. «Правда, чудесный мальчик?» — спросил Дегенрат у нас, желая очевидно и наши вкусы проверить. Мальчик появился на утренней конференции, стоя, представился и загоготал: «Га-га-га!» — да так, что стены затряслись. «Вот, можете здесь присесть», — предложила ему игриво Клизман свои синюшные, как у индюшки, острые колени. Все засмеялись, кроме мальчика Бомбелки, который в спешке нашёл стул. «О, это предложение о многом говорит!» — заметила Люлинг, впервые придя на конференцию, и сразу ей повезло мальчика увидеть.

«Я сегодня продолжу свои доклады по правильности оформления документации, — вновь всех обрадовал Дегенрат. — А вы, фрау Пусбас, зайдёте потом ко мне! Я проверил ваши выписные эпикризы!». Глянув печально на меня, Пусбас после конференции поплелась к Дегенрату. «Зайдите ко мне, — сказал я ей, встретив в вестибюле после её общения с Дегенратом. — Плюньте на него и не переживайте!» — посоветовал я ей. «Так выгонят же», — слезливо произнесла Пусбас. «Не выгонят, не переживайте! Пусть сам пишет, переписывает эпикризы, если хочет! Скажите ему: — Лучше писать не могу! — Пусть покажет, как надо! А насчёт того, кто раньше уйдёт из клиники, обещаю вам, что он!». «Спасибо за поддержку, — промямлила Пусбас, — я вас давно хочу с женой пригласить в ресторан». «Вот, когда Дегенрат уйдёт, тогда и отметим», — предложил я.

«Здрасте, можно к вам? — появилась на пороге Мина. — А, чего это у вас была Пусбас? О чём вы говорили?». «Как у вас дела?» — ответил я вопросом на вопрос. «Ой, не знаю — всё надоело! Как-то всё равно, и ужасно не хочется работать! Будь что будет! Вот Дегенрат толковый и деловой — такие доклады хорошие делает!». — «А зачем они вам? Вы ведь не пишите!». — «Всё равно интересно. Как вам понравилась моя Люляшка, сегодня заявилась на конференцию? Она, сволочь, новый договор гонорарный не подписывает, сказала мне Кокиш! Представляете, как с ней бедная Силка намучилась! Бедная баба!». — «А вы бы подписали такой договор?!». — «Конечно, нет! Мне ведь деньги нужны! Кокиш сказала, что Люляшке деньги не нужны!». «Значит, подпишет», — предположил я. — «Ой, пусть подписывает! Мне всё равно, лишь бы мне характеристику подписала! А у меня к вам просьба: принесите пару самых лучших ваших характеристик! Я хочу себе такую же характеристику подготовить, перепишу!». — «Я себе сам не писал! Думаете, Люлинг подпишет, если сами напишите?». «А мне Кокиш так сказала: написать и дать ей! Пусть попробует не подписать, так получит — мало не покажется! Сгною со света, будет знать наших! Вот, Кокиш молодец, такая честная и справедливая баба!». «Хорошо, принесу, — согласился я, — только не переписывайте всё автоматически, ведь я Oberarzt(ом) работал». «Да вы что! Почему, почему это вас Oberarzt(ом) поставили?!». — «В России работал». — «Ну, в России я тоже была — там все были». — «Вы были в России?». — «Какая разница, я ошанка! Я этим горжусь! Ну спасибо за поддержку, потом забегу, после обеда».

Но с «Ошанкой» встретился в обед и не у меня, а в столовой. Решил отобедать из-за предстоящего сегодня дежурства. «Ой, я к вам! — появилась, откуда не возьмись, Мина с подносом. — Что-то аппетита нет, — объявила Барсук, уплетая итальянские макароны от повара Антонеску. — Ой, пойду ещё супа возьму», — решила Мина после макарон. Напротив сидел Хагелюкен, уплетающий суп. «Как у тебя дела?» — спросила Мина у «циви», проходящего альтернативную службу в клинике. «Мог бы в Петербург поехать и там пройти службу, как сын бывшего главного врача Зауэра», — сказал я «циви». «Разве можно?» — удивился он. — «Конечно, сейчас можно, ведь сын Зауэра там проходит, и тебе было бы интереснее, чем здесь. И язык бы выучил». «Да, я бы с удовольствием!» — загорелся «циви». «Ой, зачем это тебе?! Ты себе не представляешь, что в России творится! Там ничего нет в больницах: ни оборудования, ни лекарств, только грязь и нищета! Медицина на самом низком уровне! У врачей никаких знаний, не то, что здесь врачи — все грамотные! Вот как, например, доктор Дегенрат, какой грамотный!» — затараторила Мина. «Вы о какой России говорите? — не удержался я. — Об ошанской? Вы были хоть раз в Питере?». — «А как же, два раза в отпуске!». «Она рассказывает, — объяснил я “циви”, — о Центральной Азии, Киргизии. Это на границе с Афганистаном, “всего” пять тысяч км от Петербурга, и к России никакого отношения не имеет». — «А-а-а-а», — понял «циви»? «Пойду ещё кофе возьму, вам принести?» — спросила примирительно Мина. «Да, спасибо, — согласился я, — только со сливками и сахаром». «Это so wieso (само собой)! Я себе всегда тоже так беру», — поняла меня ошанка.

«Доктор, подвезти вас?» — предложил, догнав нас с женой на своей старенькой ободранной маленькой машинке, хаузмайстер Ковачич. Мы шли к автобусной остановке. — «Да, спасибо». — «Что сегодня без машины?». — «Отдали на проверку». — «Я учил когда-то русский, но забыл: яблока, вышна и ещё песна: расветал яблока и вышна — Катушка называется!». «Да, молодец», — похвалил я Ковачича. — «Я вот, самый старший работник в клинике! Самый старый!». «Вы не самый старый, есть ещё Шнауцер!» — успокоил я Ковачича. — «Я уже доктор 9 лет работаю, трёх главных врачей пережил и двух владельцев!». «Ну и дурак! — подумал я. — Чего каркаешь, надоело работать, что ли?». «Что-то Ковачич стал часто болеть! — сказала Кокиш на следующий день на конференции “высшего руководящего состава клиники”. — Его, конечно, жалко, но в его 62 года, ему завтра как раз исполняется, конечно, тяжело работать и тяжести носить!». «А сколько Шнауцеру?» — съехидничала Клизман. — Разве меньше?!». «Но он не должен тяжести носить!» — разозлилась на эту бестактность Кокиш.

«Дорогие друзья! — собрал всех на следующий день в конференц-зале Шнауцер. — Мы собрались здесь поздравить с днём рождения нашего самого старого ветерана Ковачича! И одновременно проводить его, нашего уважаемого, незаменимого, лучшего хаузмайстера Германии! Очень жаль расставаться, но он у нас и так немало поработал! А, Ковачич, сколько вам удалось продержаться у нас? А-а-а-а — 9 лет! Кто из вас, друзья мои, отработает у меня 9 лет! Я сам не отработаю столько! Молодец, Ковачич, поздравляю, дорогой, с днём рождения тебя! А вот от имени администрации тебе Ковачич путёвка на неделю в Румынию, на твою Родину — отдохни!». «Спасибо! — сказал Ковачич, обрадовавшись, как пионер путёвке в Артек. — Никогда не отдыхал, только работал без отпуска и выходных! Только я не румын, но всё равно спасибо!». «А кто же ты?» — поинтересовался Шнауцер. «Я хорват, а вообще, у меня смесь, так что не поймёшь!». «Так, в том-то и дело! — поддержал его Шнауцер. — Поэтому и решили послать тебя в Румынию! Поезжай пока в Румынию — там дёшево!». «А кто будет работать вместо Ковачича?» — спросила Клизман на конференции «высшего руководящего состава кадров» клиники. «Пока племянник Шнауцера», — поморщилась Кокиш. «Значит, не она убрала Ковачича, а Шнауцер, — понял я, — племянника поставил, чтобы шпионил».

«Аллё, это я Мина! Можно к вам на пять минут забегу? Ну, как дела? Что новенького? Что сказали на конференции “высшего совета руководящих кадров” клиники? Как жалко, что меня не пускают туда! Я бы много дельных советов дала!». «Ничего, и так всё хорошо, вот вам мои характеристики», — протянул я их Мине Барсук. — «А ну-ка! Вот, вот, правильно! Это я и хотела посмотреть! Так должно быть и у меня! Я вот, уже сама себе кое-что набросала! Вот и это, непременно, должно у меня быть — «stets zu unseren vollsten Zufriedenheit (работала постоянно к нашему высшему наслаждению!)». И вот это, тоже мне пойдёт! Смотри! Как будто, с меня списано: «organisatorische Talent (организаторский талант)», и это есть у меня! Вот тоже, ничего написано: «в тяжёлых условиях и с ограниченным количеством персонала благодаря ему (будет ей), клиника смогла просуществовать и развиться!». Точно, как у нас сейчас, правда?!». — «Да, почти». — «А что? Если б не я, Люляшка бы не справилась одна! Вот этого у вас нет, а у меня будет такая фраза! Говорят это очень важно! Немцы на все мелочи обращают внимание». — «Чего нет?». — «А вот этого, смотрите, что у меня будет: “работать с ней доставило нам огромное удовольствие!”. «Да, действительно, — согласился я, — Люлинг получит огромное удовольствие и конечно подпишет!». — «Кокиш обещает! Нет, так нет! Будь, что будет, так всё надоело и всё равно! Так у меня получит, мало не покажется! Спасибо за поддержку! Потом как-нибудь забегу!».

«Докторэ, зайдите ко мне! — встретил Шнауцер, как всегда в вестибюле. — Докторэ! Силке, принеси кофе или пейте лучше вот минеральную воду! Значит, так! Профессор Эркенс мне сказал, что если вы не хотите, то вас не надо заставлять вести психотерапевтических больных! Толку от этого всё равно не будет, если не хотите! Ну и он тоже согласен с вами, что и то и другое делать невозможно! Нам только нужно будет изменить трудовой договор! Если хотите, будете меньше часов работать и, конечно, меньше получать! Нет?! Почему?!» — удивился «око-ном» Шнауцер. — «Потому что у меня больных больше сорока! Мы и этих с трудом справляемся лечить! Мне нужно ещё одно помещение, вот что нужно!». — «Нет, этого у меня нет, или… а, Силке, может, дадим ему? Хотите кабинет Люлинг?». — «Так она же ещё работает!». «Скоро не будет! — хитро улыбнулся Шнауцер. — Вы мне вот что скажите! Как вам Дегенрат?». — «Я вам своё мнение сказал в самом начале! Зачем брать врача, от которого пациенты плачут?!». — «У него много знакомств, его знают и он может много больных привести!». — «То, что его знают — верю! Его уже и здесь узнали! И много он вам уже больных привёл!». — «А Силке, он, вообще-то, прав! Знаете, докторэ, нам нужно с вами встречаться каждую неделю — вот как сейчас! Я очень ценю ваши наблюдения и советы, а Силке? Надо на стеклянных дверях к их фамилиям: его, Клизман и Дегенрата, добавить ещё фамилию профессора Эркенса! А?». «Пока нет», — сказала Силке. — «Думаешь?». — «Пусть проведёт раньше форум для врачей», — посоветовала Силке. — «А вы, докторэ, как считаете?». — «А я, вот что советую!». — «Что, докторэ? Говорите!». — «Пусть конференции по повышению квалификации врачей ведёт профессор Эркенс, а не Дегенрат! Я уверен, ему есть, что сказать!». — «Ну, это правильно! — согласился Шнауцер Петер. — А, Силке?». «Да», — согласилась и Силке Кокиш.

«Что такое, что вдруг! — возмутился Дегенрат на утренней конференции. — Я сегодня, подготовил серьёзный доклад по ведению документации, а Кокиш мне сказала, что профессор Эркенс будет проводить конференции! Ничего не пойму! Она ведь сказала, что профессор просто так, — для виду! Это безобразие! Что теперь у него власть, да?!». «Это отступление от договорённости! — согласилась и Клизман. — Нужно будет на конференции поднять этот вопрос, внести ясность!» «И почему, вдруг, фамилию профессора на стеклянных дверях дописали?! Им что, нас не хватает?!» — спросил Дегенрат у Клизман. «Конечно, — согласилась и Клизман, — действительно, беззаконие!».

«Что за безобразие?! — ворвалась ко мне после конференции Мина. — Я поговорю с Кокиш, он хороший мужик — Дегенрат! Очень толковый доклад сделал! Что вдруг его этого лишать?! Его мы уже знали, а профессора Эркенса ещё нет!».

Профессор Эркенс начал свой доклад, как со студентами, ставил вопросы в зал, освещая тему о личностных нарушениях. Самым начитанным оказался Бомбелка. Он чаще попадал в цель. Психоаналитик Дегенрат и Клизман оказались самыми плохими студентами! Они пытались вначале отвечать на вопросы профессора, конкурируя с Бомбелкой, а затем, потеряв надежду, что правильно ответят — замолчали, и обиженно насупившись, «взяли листки перед ртами»! Зато в конце профессорского доклада, а Эркенс ещё и на доске рисунки, схемки, как для слабых студентов, чертил, первой зааплодировала Люлинг, вторая — Пусбас, благодарно на меня посмотрев.

«Ну что, съездим на выходные в ресторан?» — спросила меня Пусбас после конференции, поняв, что и моя заслуга есть в том, что не Дегенрат доклады делает. «Пока нет, — сказал я, — Дегенрат ещё на месте». На следующее утро у моей двери стояла коробка с тремя бутылками вина. Это был честно заработанный аванс от Пусбас. Я спас её от расправы Дегенрата.

«Ого! Это вам?!» — услышал я голос Мины сзади, когда зашёл с коробкой в кабинет, и хотел закрыть за собой дверь. «Я видела, как Пусбас вам это поставила! А за что? А я считаю, что Дегенрат лучше докладывал, чем профессор это делает! Правда? Вы видели, как эта Люляшка хлопала? Тьфу, терпеть её не могу, подхалимка! Хочу, чтобы сдохла! Но я как-то всех жалею, никому зла не желаю. Я вот себе характеристику уже набросала, посмотрите! Может, что добавите, если я что-нибудь упустила? А то Кокиш меня уже торопит! У меня ведь через три недели срок трудового договора кончается! Ой, даже не знаю, оставят или нет вместо Люляшки! Ах, будь, что будет! Мне как-то всё, честно скажу, всё равно, всё надоело! Пойду к своей Люляшке!».