Саша Юхманов
1
— Изверги! — слезно возглашала Андрюшкина бабушка Евдокия Леонидовна. — Как я буду теперь смотреть соседкам в глаза?!
— А ты смотри мимо глаз, — посоветовал Андрюшка. — На уши или еще куда…
— Молчи, паршивец!.. Степанида Игнатьевна сама не своя. Говорит: всю смородину ободрали в огороде.
— А ты скажи ей, что вранье — это грех, — посоветовал Андрюшка. — Мы в огород и не совались. А если смородина свои ветки вывешивает за плетень, прямо к дороге, кто виноват? Какой нормальный человек пройдет и не сорвет ягодку?
— «Ягодку»! — ахнула Евдокия Леонидовна. — Небось, полпуда!
— Да какие полпуда! — постарался отстоять истину Федя. — Она уже перезрела давно, там остатки… А зачем вывешивает? Провоцирует прохожих…
— Ты умными словами не закрывайся!.. Про… ци… Я вот вас сейчас процитирую! Где мой мешок?
— На балконе твой мешок, на перилах, — напомнил внук. А Федя попросил:
— Баба Дуся, только вы его сначала выхлопайте. А то в прошлый раз столько пыли было, не продохнешь…
— Вот о вас, о двоих злодеев, и выхлопаю, — пообещала Евдокия Леонидовна.
— А почему о двоих! — возмутился Никель. — Опять неравноправие! Я тоже…
— Святые силы, да тебя — то, Никитушка, за что?! — изумилась Евдокия Леонидовна. — У тебя ангельская душа…
— Ага, «ангельская», — заметил Федя. — Трескал больше всех.
— И не больше, а столько же, — уточнил Никель.
— А я! — востребовал справедливости Ваня! — Я ведь тоже там был, мы одинаково…
— Ванечка, да тебя — то как можно! Ты же гость, не чета этим иродам!.. Вы, небось, там в вашей Москве настоящих ягод и не видите. Одна какая — нибудь синтетика, вроде черной икры из нефти…
Ваня хотел заступиться за Москву, но Евдокия Леонидовна твердыми шагами покинула комнату. И скоро вернулась. Однако не с мешком, а со смородиной в большой стеклянной миске. И с ложками.
— Лопайте, мучители… Сейчас молока принесу…
— Вот это настоящая педагогика, — сообщил Андрюшка, двигая к столу табурет. — Воспитание добром и любовью. Наша бабушка — настоящий Макаренко. «Заслуженная макаренка России первой степени»…
— Доберусь я, узнаешь «макаренку», — пообещала Евдокия Михайловна. — Больше не вздумайте к чужим ягодам соваться…
— Куда там соваться — то, — сказал Никель, отправляя в рот полную ложку. — Все равно уже ничего не осталось…
— Ох, Никита. И тебя они переделали на свой манер, — пригорюнилась Евдокия Леонидовна. — Такой был мальчик… Хорошо, что хоть Ванечку не успеете испортить, уедет скоро…
Ничего хорошего Ваня в этом не видел. И тоскливое предчувствие отъезда заглушил двойной порцией смородины и глотком холодного молока. И утешительной мыслью, что «еще три недели»…
Это происходило на даче у Чикишевых, где Трубачи, Никель и Ваня проводили августовские дни. Ваня отпросился сюда у Ларисы Олеговны, и та после долгих наставлений и после консультаций с Андрюшкиной бабушкой отпустила внука. Потому что пора ей, Ларисе Олеговне, было выходить после отпуска на работу в свою страховую компанию «Ариадна» (в контору, где, по словам Графа, заняты двумя делами: обсуждением новостей и отчаянными попытками ни за что на свете не выплачивать клиентам законные вознаграждения).
— Но только ты должен мне обещать, что не будешь там… — И дальше следовал бесконечный перечень того, что Ваня «не будет». Ваня охотно обещал исполнять все пункты, которые тут же забыл.
Дача была в тридцати километрах от Турени, на краю деревни Черкишево. Мальчишек отвезла туда на машине Графа неутомимая Марго.
И началось дачное существование. Неспешное, беззаботное и почти беспечальное. Слегка (а временами и не слегка) Ванину жизнь омрачали только два обстоятельства: то, что время движется к осени и что рядом нет Лорки.
Лорку родители наконец самым решительным образом затребовали из Турени на свой загородный участок. Ее старшая сестра готовилась поступать в институт, и «должен же кто — то помогать престарелым отцу и матери!». Правда, Лоркины мама и папа были не столь уж престарелые, они бодро трудились какими — то агентами в компании «Стройпланета» и обладали решительным характером. Много не поупрямишься. Но Лорка шепнула Ване: «Все равно удеру…» И это его слегка утешило.
Квакер уехал к дядюшке в Каменск.
Лика (в сопровождении Тростика, разумеется) отправилась в недельную экспедицию с юными живописцами из Дворца школьников — «на пленэр», как изящно выражались эти растущие таланты.
Тимофея Бруклина, по некоторым слухам, родители увезли на самолете в Геленджик. По другим слухам, он заперся дома и сочинял поэму, где были такие слова:
Онегин, если б мы однажды
Зашли с тобою в Интернет,
То пересохли бы от жажды,
Поскольку там киосков нет.
Нет ни воды там, ни ответа:
Как быть, коль рядом вовсе нету
Моей возвышенной любви?
Увы и ах, и се ля ви…
Впрочем, не исключено, что эти незабываемые строки он сочинял, валяясь на приморском песочке. Приятное с полезным…
В дачном домике было тесно (в нем обитала не только бабушка, но и Андрюшкины родители, и появившаяся в гостях тетушка), поэтому Трубачам, Никелю и Ване отвели под жилье пустой сеновал над сараем. Конечно, сначала заставили поклясться, что «ни свечек, ни спичек и вообще ничего такого…». Андрюшкина тетушка, дама весьма образованная, особенно нажимала на меры безопасности. Утверждала, что пубертатный период мальчиков (откопала где — то неслыханное Ваней словечко!) характерен для них «повышенным интересом к никотину». Но для этих четырех мальчиков он не был характерен. Ваня сроду не помышлял о курении, а Федя и Андрюшка, если и помышляли, то все равно не стали бы пробовать. Из солидарности с Никелем, для которого курение было «все равно, что головой о бронепоезд»…
По ночам заглядывали в щели редкие звезды и молодой месяц, орали на ближнем болоте лягушки (хотя, вроде бы, и не сезон был), пищали комары и вякали на краю леса «музоны» заезжих туристов.
Все четверо, еле волоча ноги от усталости, в сумерках являлись на двор, плескались под душем, ужинали молоком и свежей картошкой и у себя на сеновале валились на тощие надувные (вернее, полунадутые) матрацы. На слушанье лягушек и любованье мерцающими звездами не оставалось времени. Мохнатый сон тут же накрывал прожаренные солнцем тела и лохматые, выгоревшие под лучами солнца головы.
Вроде бы никаких особых дел и не случалось, а к концу дня все мышцы сладко ныли от усталости. Из — за чего? Ну, гоняли футбол с местными пацанами (славными, недрачливыми), бултыхались в деревенском пруду (довольно чистом, в нем даже рыбки водились), загорали на песке (вернее, просто валялись кверху пузом, потому что загорать уже было некуда), ловили рыбу в речке Тараскульке (никого не удавалось поймать, но все равно было интересно). А еще собирали в ближнем лесу грибы. Ваня научился отличать маслята и грузди от поганок и гордился этим знанием природы. Ну и на грядках приходилось иногда проявлять усердие (а то «где мой мешок?»). И вот глядишь — еще один день пролетел.
Да, сон пытался сморить моментально, и все же Ваня ухитрялся урвать у него минуту — другую. Чтобы повспоминать. Когда вспоминаешь — время растягивается, заново дарит человеку прошлые часы и дни…
Ваня вспоминал, что было до отъезда на дачу.
2
До отъезда был Ванин день рожденья, в самом конце июля. Ваня про него почти не помнил и уж совсем не думал, что про него вспомнят другие.
Ну, поцелуи и объятия тети Лары (и новая алая футболка с корабликом на пузе в придачу) — это понятно. Торжественное рукопожатие деда и его старый складной нож («Еще в студенческие годы в колхоз ездил с ним») — это не только понятно, а просто замечательно! Мамин «специально — поздравительный» звонок и обещание подарка «когда встретимся» — тоже хорошо (хотя для встречи там придется уехать отсюда, а это не очень весело).
А вообще — то мама звонила регулярно два раза в неделю. Один раз тете Ларе, другой — сыну. Тетя Лара подвергалась допросу: здоров ли Ваня, занимается ли чем — то полезным и как себя ведет. Лариса Олеговна сначала давала многословные отчеты, а затем стала отвечать более лаконично и с долей иронии. Мол, занимается археологическими раскопками, футболом и ныряньем с баржи за пристанью (а это для мальчиков очень полезно, особенно в летнее время). Читает ли? Да, они отыскали какую — то невообразимо древнюю книгу про путешествия и на своих сборищах штудируют ее по вечерам. Что за сборища? Ну, Ванечка свел тут знакомство с несколькими растрепанными мальчишками, двумя обаятельными девочками и длинновязым подростком, который пользуется славой хулигана и обалдуя… («А что я могу сделать? Ты сама всегда была сторонником демократического воспитания…») Какие отношения с дедом? Кажется, прекрасные. Обсуждают проблемы черных дыр, в которые скоро все мы скатимся. Один раз, правда, подрались, но потом помирились.
Ваня слышал в трубке отдаленные мамины восклицания и просьбы «не шутить так». И возгласы, что футбол и нырянье могут привести к травмам…
Сам он маму успокаивал и говорил, что купанье — безопасное, ребята — замечательные, Квакер (то есть Игорь Григорьев) никакой не хулиган, а наоборот: недавно он трем здешним хулиганам так начистил портреты, что те больше носа не кажут в окрестностях… «Ну, как я выражаюсь? Нормально выражаюсь. Раз начистил…»
— Вот когда ты окажешься в корпусе, там тебе быстро укрепят навыки дисциплины… Плохо только, что папа вернется с гастролей лишь к октябрю и лишь тогда может заняться твоими делами. Но в корпус, говорят, можно быть принятым и в середине осени, если есть связи…
Ваня морщился и «переводил стрелки»:
— Ма — а! А когда ты отправишься в свой круиз? А ты успеешь вернуться из него к сентябрю?
— Нет, Ванечка. Тебе придется пожить первую неделю учебного года под присмотром тети Жанны, я договорилась. И походишь в прежнюю школу. А уж потом…
— Ма — а, ну тогда у меня к тебе просьба! Когда будешь на Гваделупе, раздобудь несколько серебряных монеток с кораблями… И узнай поподробнее про вулкан Матубу… Ма — ту — бу… И про форт, которым давным — давно командовал полковник Дельгре… Лу — и Дель — гре… Туда сейчас водят туристов… Ну, мне это очень надо!.. Что?.. Хорошо, буду… Хорошо, не буду… Хорошо, не забуду…
Похожим был и разговор в день рожденья. Все то же. И лишь одно уточнение. В Москву Ваню отвезет бабушка Лариса Олеговна. Это гораздо лучше, чем лететь со случайным знакомым, как было на пути в Турень. Но все равно радостного мало…
Вот так. А то, что про день рожденья знают ребята, Ваня и не догадывался, Как — то давно он упомянул о нем Лорке, но не думал, что она запомнила. А она… То есть «а они»…
Нет, не было ни подарков от каждого, ни шумных попыток «двенадцать раз дернуть за ухи, чтобы рос большим». Просто на сеновале у Квакера Лика выставила на верстак пластмассовую бадью с украшенным кремовыми узорами мороженым. Ване дали большущую деревянную ложку с выжженной надписью «Лопай, именинник!». А остальные взяли обычные ложки. Ване велено было зачерпнуть первому и побольше…
Мороженого хватило всем. И даже Тростик, обычно не желавший ничего есть, нынче не отказывался. Потому что «от мороженого, как и от арбуза, не толстеют».
Он за последний месяц изрядно отощал, его просторные шортики то и дело грозили съехать вниз. И особенно сегодня, потому что в кармане лежала большущая линза. Эту линзу Тростик нашел среди мусора на краю лога (какой балбес ее выбросил?) и нынче разглядывал сквозь выпуклое стекло всякие мелочи: сучки на досках, вяло бредущую по верстаку муху, собственный сбитый ноготь, а больше всего — стеклянную картинку с парусником, которую подарил в прошлом году Герман Ильич.
Тростик рассмотрел на паруснике много деталей, но, к сожалению, понял и то, что судно это — не бриг «Артемида». Во — первых, под бушпритом не было женской фигуры, а красовался усатый дядька в чалме. А кроме того, парусник был трехмачтовым, что никак не соответствовало понятию «бриг».
— Жалко, — вздыхал Тростик, очередной раз хватаясь за резинку на поясе.
И тут Ваню осенило:
— А может быть, и не надо жалеть! Может быть, эта картинка все равно имеет отношение к нашим делам… То есть к нашей истории!
— Это как? — спросил Тростик. А остальные (даже Матуба) глянули на Ваню с молчаливым вопросом.
— А вот так! — вдохновился Ваня. — Можно ведь представить, что у Максаровых, у которых жил Гриша Булатов, был волшебный фонарь, старинный фильмоскоп. Ну, вроде того, от которого у Германа Ильича есть подставка! И что эта картинка — от того фонаря!.. Вот они сидели по вечерам, рассматривали, а этот кадрик был у Гриши самый любимый… Может, с него все и началось…
— А может, и не с него… А может, и не было ничего, — кислым голосом сказал из угла Бруклин.
Лика издалека проткнула его взглядом.
— Для человека, сочиняющего стихи (пускай даже совсем бездарные), полезно иметь хоть капельку воображения.
— Я понял. Я молчу, — отозвался Бруклин. И уныло замолчал. Его поняли и простили. Знали причину его мрачности. Ему не удалось проникнуть в состав экспедиции юных художников. Лика пыталась хлопотать за него, но ей намекнули, что хватит, мол, и одного не склонного к рисованию участника — юного Трофима Зайцева…
Зато у других воображения хватало. Тут же заговорили, что волшебный фонарь у Максаровых вполне мог быть и даже что подставка с музыкальными лепестками (на которой художник Суконцев режет луковицы) вполне могла принадлежать именно этому фонарю. И если бы подставку принести сюда и перед началом «Артемидских фантазий» крутить валик и слушать музыку про стальной волосок, это было бы «самое то».
Никель негромко проговорил:
— Будто бы вернулись те времена. И будто бы те ребята приходят сюда, в наш кружок. Как тогда, у часов…
«А музыкальные лепестки на подставке — это будто мы все…» — появилась у Вани мысль. Но он постеснялся высказать ее вслух и лишь позже поделился с Лоркой. И она сказала: «Ты молодец…»
Если есть идея, чего тянуть время! Оседлали велосипеды, покатили к Герману Ильичу. Застали его за «ужасно занудной работой» — грунтовкой холста. Он помахал испачканной в белилах пятерней.
— А у Вани сегодня день рожденья, — без подготовки сообщила Лика.
— О — о! Мои поздравления… А почему не сказали заранее? У меня даже заварки для чая нет…
— А не надо чая, — объяснила Лика. — Ваня приехал выпросить у вас подарок. — (И Ваня чуть не провалился в подвал пакгауза, но заспорить не успел).
Герман Ильич осведомился с некоторой осторожностью:
— А что за подарок? Надеюсь, это не лучшая моя работа «Мальчик и Дон Кихот»?
— Не — е! — вмешался Тростик. — Нам нужно вашу дощечку от волшебного фонаря. Ну, ту, с музыкой… Для игры в «Артемиду».
— И всего — то! — воскликнул художник, явно счастливый, что отделался столь малой жертвой. — Сейчас принесу!
И принес.
Валик в окружении лепестков работал исправно. Тонкие жестяные пластинки без фальши воспроизвели мотив:
Тронет пружинку стальной волосок…
«Артемидная» команда не очень дружно, однако от души прокричала «спасибо».
— На здоровье… А не будет ли нескромностью с моей стороны поинтересоваться: в чем суть предстоящей игры?
Начали объяснять. Порой бестолково и сбивчиво, но в общем — то понятно. Как это здорово: сидеть в дружном кругу и открывать заново те события, которые случились давно. «С такими же, как мы, пацанами, только без компьютеров и мобильников… Они будто приходят и садятся рядом…»
— Да — а… вы творческий народ… Никита Кельников, а тебе эта тема для нового реферата.
— Нет! — Похоже, что Никель испугался.
— Почему нет?
— Это Ванин сюжет.
— Почему мой? — удивился Ваня. — Это общий…
— Не спорь, — строго сказал Никель. — Я понял: он твой. От начала до конца.
Может, Никель был прав. Когда собирались поговорить о Грише, о Павлушке, об «Артемиде», само собой получалось, что начинал Ваня. И часто — с таких эпизодов, которых раньше и сам не знал, но вдруг «обнаруживал» в своей голове. И они вплетались в цепочку уже известных событий…
Когда вернулись на сеновал и несколько раз прокрутили дребезжащий вальсок, к Ване пришла еще одна догадка:
— А наверно, у фонаря и в самом деле был ключик. Со стальным волоском. Волосок трогал пружинку, все заводилось, а на экране листались картинки… Не хуже, чем телевизор…
— Но пружинки — то нет, — заметил Федя.
И вдруг вмешался Квакер, который в общем — то не был склонен к фантазиям:
— Ну и что же, что нет. Можно ведь считать, что есть. «Как будто»… В книгах тоже многое «как будто», а читаешь и видишь, словно все по правде…
— Можно сделать картонную стенку, а в ней щелку для ключа, да, Ваня? — сказала Лорка и придвинулась ближе. — Игорь привезет из Каменска ключик, мы его будем поворачивать… и все получится по правде. Будто колдовство…
Ваня хотел сказать что — то похожее, Лорка опередила. И он благодарно взял в ладони ее пальцы. (И опять скользнуло тоскливое опасение: а как я буду через месяц… совсем без нее… И он прогнал его сердитым толчком.)
3
А самый удивительный подарок Ваня получил в тот же день вечером. Он проводил Лорку до дома, и она не отпустила его, сказала чуть загадочно:
— Бабушка просила зайти…
— Зачем?
— Ну… зачем — то…
— Какой ты сегодня «именинный», — заметила Любовь Петровна, увидев его. Ваня был в этот раз не в потрепанной спортивной униформе с портретом Айвенго, а в новенькой алой футболке и светлых брючках до колен. И даже слегка подстриженный (стараниями Ларисы Олеговны).
— Самому удивительно, — улыбнулся он.
— Подходящий вид для получения подарка…
«Ну да, я так и думал…»
— Это подарок не только от меня, а еще и от моей давней подруги, с которой мы проработали вместе тридцать лет… Я как — то рассказывала ей про Лорочку и про то, как она подружилась с тобой, и упомянула, что ты необыкновенный читатель: увлекаешься Жюлем Верном. И Вера Михайловна дала мне для тебя одну редкую книгу… Вот…
— Ва — а… — шепотом сказал Ваня, взяв книжку в ладони.
Она была толстая, но меньше обычного формата. Растрепанная по углам, в темно — сером коленкоровом переплете. Со стертой позолотой узорчатой рамки и чуть заметной надписью «Библиотека приключений» наверху. Внутри рамки — слабо различимый рисунок с матросами и мачтами, а под ним надпись:
Жюль Верн
ЗАВЕЩАНИЕ
ЧУДАКА
— Возможно, у тебя есть этот роман, — сказала Любовь Петровна. — Но наверняка в другом издании. А это… оно вышло в сорок первом году, за два месяца до начала войны… И небольшим тиражом. Едва ли до нашего времени сохранилось много экземпляров…
Ваня и без объяснений понимал, что это за издание. Довоенный выпуск «приключенческой рамки»! При одном взгляде на такую книжку у знатоков замирала душа…
А Любовь Петровна продолжала:
— И обрати внимание на экслибрис…
На левой странице титульного разворота, выше слов «МОСКВА 1941 ЛЕНИНГРАД», был оттиснут лиловый знак: восьмиконечная роза ветров, а повыше ее — кучевые облака и пробивший их острокрылый самолет. По нижнему края оттиска шла мелкая надпись: «Из книг Александра Юхманова».
— Ой… У меня такой, конечно, нет… — выговорил Ваня. — Я этого романа даже и не читал. Только слышал про него… Не мог найти ни в библиотеках, ни в сети… Любовь Петровна, спасибо вам во — от такое, до потолка… И… Вере Михайловне… А кто такой Александр Юхманов?
— Это старый дядюшка Веры Михайловны. Он умер в Ленинграде около двадцати лет назад. Кстати, оставил после себя прекрасную библиотеку. Вера Михайловна привезла книги сюда. И эту вот выбрала для тебя. Сказала: «Пока мальчики читают Жюля Верна, есть еще надежда на будущее…»
— Спасибо… — опять выдохнул Ваня.
Лорка заглядывала ему через плечо.
— Там такие интересные картинки. Старинные. Я смотрела…
— Да, иллюстрации прекрасные, — подтвердила ее бабушка тоном старого библиотекаря.
— Любовь Петровна, а почему на экслибрисе самолет? Александр Юхманов был летчик?
— Да, летчик северной авиации. Во время войны он сопровождал караваны союзников, которые везли нам по морю оружие и продукты. Его подбили, он спасся, но потерял ногу. Однако воевать не перестал, сделался корреспондентом флотской газеты. А после войны выпустил несколько книжек… У этого человека вообще любопытная судьба. Оказывается, он наш земляк…
— Из Турени? — уточнил Ваня.
— Да, — улыбнулась Любовь Петровна. — Но ты ведь теперь тоже немножко из Турени, не так ли?.. Маленький Саша Юхманов родился здесь и рано остался сиротой, его воспитывала тетушка, музыкантша кинематографа. В семь лет она увезла Сашу в Тобольск, там их застала Гражданская война, и тетушка, чтобы спастись от всех невзгод, села с мальчиком на пароход «Охотник»…
«Ой — ой — ой… — толкнулось у Вани предчувствие новых загадок — разгадок. — Ой, не может быть…»
— Я знаю, — опять улыбнулась Любовь Петровна. — В тебе сейчас звенит нетерпеливая струнка «ой — ой — ой»… Да, это тот самый пароход, которым командовал капитан Булатов. В прошлом — юнга с «Артемиды»…
— Значит, «Охотник», а не «Охотница»… — бормотнул Ваня. И снова «раскрыл глаза и уши».
— «Охотникъ». С твердым знаком на конце… Капитан Булатов сумел вывести пароход в Обскую губу, там его встретил корабль экспедиции Вилькицкого. Война войной, а полярные исследования шли своим чередом… Моряки пересадили к себе экипаж и пассажиров «Охотника». Всех, кроме капитана. Когда пришли к нему в каюту, он лежал на койке неподвижный. Не выдержало сердце…
— А где его похоронили? — прошептал Ваня (и вспомнил почему — то Агейкину плиту).
— С пароходом, — вздохнула Любовь Петровна. — «Охотник» был изношен, остался без топлива, его решили затопить. Сделали пробоину выстрелом из пушки. Он пошел на дно со своим капитаном…
— Как «Наутилус» с капитаном Немо, да? — шепнула у Ваниного плеча Лорка.
Ваня кивнул, а Любовь Петровна сказала:
— Именно так. И маленький Саша Юхманов был свидетелем этого… И вот еще — добавление к подарку. Осталась Сашина фотография той поры. Ее сделали в Архангельске, вскоре после того, как Саша и тетушка приплыли туда на корабле…
Любовь Петровна достала из плотного конверта снимок. На нем — на фоне размытой декорации с водопадом и скалами — стоял мальчик лет девяти. В матросской курточке, в брючках до колен (почти таких же, как у Вани, только с пуговками по бокам), в ботинках с высокой шнуровкой. В большом берете…
— Это слегка увеличенная копия, — объяснила Любовь Петровна. — Довольно четкая… Обрати внимание: с краю на берете отверстие. Летчик Юхманов утверждал потом, что это пробоина от пули. «Охотник» во время плавания обстреляли с берега, и мальчик едва не погиб. Он не разрешал штопать берет, потому что гордился этим приключением… Вот, держи…
— Это… тоже мне?
— Разумеется… В Архангельске были белые и англичане, и с ними можно было уйти за границу, но Саша и его тетя не захотели. Каким — то образом они потом оказались в Ленинграде, и Саша сумел сделаться летчиком, хотя, как говорится, происхождение у него было «сомнительное» и «непролетарское»… И вот еще факт — весьма интересный для вашей «артемидовской» компании. Александр Юхманов во время войны познакомился с пилотом транспортной авиации по фамилии Булатов. И говорил, что это был внук капитана Булатова. Потому они и подружились. Но после госпиталя Юхманов потерял следы Булатова. Кажется, тот погиб…
— Опять столько всего… набралось… — прошептал Ваня.
— Закон магнитного стержня, не так ли, — улыбнулась Любовь Петровна. — Мы недавно обсуждали его с твоим дедушкой. Виделись на днях. Он иногда все же заглядывает в наш клуб…
— Выходит, он все знает про капитана Булатова?! А мне ничего не сказал!
— Не хотел портить книжный сюрприз… Я и Лоре ничего не рассказывала до сегодняшнего дня. У моей внучки масса хороших качеств, но есть один недостаток: она не очень умеет хранить секреты…
— Я умею, если знаю, зачем хранить, — разъяснила Лорка. — А если непонятно зачем, то зачем?
Они посмеялись втроем, и Любовь Петровна сказала:
— Зато сегодня у тебя и у дедушки будет, о чем поговорить…
И они говорили. До ночи. За окнами время от времени трещал и рассыпался цветными гроздьями фейерверк. В честь Дня Военно — морского флота. Турень не был морским городом, и официальный салют ему нынче не полагался, но какие — то клубы и общества все равно отмечали праздник «огненными потехами». И правильно! Во время войны в Турени строили бронекатера. Отсюда уходило на флот множество народа. И на гербе города был кораблик с вытянутыми по ветру флагами…
А в углу у электрокамина бормотал портативный телевизор — просто так, чтобы не прошла мимо какая — нибудь новость. Но ничего нового не было. «Грузия, Абхазия, Осетия, Кодор, полеты над территориями… НАТО, Украина, Крым… Америка, террористы, Ирак…»
— Граф, — сказал Ваня. — Ты вот живешь на свете столько лет. Столько видел и помнишь. Неужели так было всегда? Стрельба, стрельба, стрельба…
— Всегда, — сказал дед. — Всем заправляют политики. То есть те, кто очень любит власть. Больше, чем тайны мироздания, творчество и радости человеческих отношений… Вот и создавай для таких искусственный интеллект.
— Ты вот создаешь все — таки…
— Не столько создаю, сколько стараюсь, чтобы он не попал в руки дураков… И мерзавцев…
— Граф, а кого на свете больше? Тех или других?
— Поровну, — сумрачно сказал Граф. — К тому же одно не исключает другого…
— Граф, а что делать?.. Ну, чтобы не становилось все хуже?..
Дед усмехнулся:
— Любовь Петровна тебе сегодня объяснила: мальчики должны больше читать Жюля Верна…
— Граф, я ведь серьезно…
— И я…
— Сейчас мало читают, — неохотно сказал Ваня.
— Но ваша — то компания читает… Особенно этот удивительный Трофим Зайцев… Пришли тогда толпой, расселись в комнате, а этот субъект — сразу к стеллажам с раритетами. Я говорю: «Сударь, это старинные книги, вы не разберете…» А он: «Дело́в — то…» И смотрю: уткнулся в «Дон Кихота» конца девятнадцатого века…
— Тростик может… Он «Путешествие на бриге «Рюрик» осилил за несколько дней… — Ваня потянул со стола и снова повернул к себе снимок Саши Юхманова. — Граф, а вот он тоже, наверно, с малых лет книжки любил. Иначе не стал бы собирать библиотеку…
— Само собой… — сказал Граф.
— Вот… стоит и смотрит, как живой…
У Саши Юхманова было дружелюбное и в то же время смелое лицо. Пухлые губы и оттопыренные уши. «Наверно, как у Квакера в начальных классах», — подумал Ваня.
— Граф… его мы тоже запишем в нашу компанию…
— Кого? Этого морячка?
— Ну да!
Дед смотрел непонятно. Чуть печально и вроде бы с вопросом. Ване показалось, что он понял вопрос:
— Граф, а тебя мы давно записали! И Рема… Только не такими, какими вы стали потом, а такими, когда были, как мы…
Дед потянулся, взял у Вани фотографию, подержал перед собой. Уголком почесал подбородок.
— Ну, что ж… Спасибо за честь…
На следующий день Константин Матвеевич отсканировал и распечатал десяток снимков Саши Юхманова. Ваня раздал их каждому из друзей…
…Вот это все и вспоминал Ваня на дачном сеновале, прежде чем провалиться в кружение спутанных снов…