39.
(Лас-Вегас, 13 февраля 1964 года)
Они стреляли по тарелочкам. Из специально для этого сделанных револьверов.
Расположились на задней веранде. Мишени тоже были изготовлены на заказ. Их бросала вверх Дженис. Она сидела во дворе. Загорала. На ней был купальник-бикини.
Уэйн-старший бил без промаха. Уэйн постоянно промахивался. У него болела рука. Пришлось избить пару негров на работе. И хватка стала уже не та.
Дженис подбросила вверх очередную тарелку. Уэйн выстрелил. И промахнулся.
Уэйн-старший перезарядил свой револьвер:
— Ты недостаточно крепко держишь рукоятку.
Уэйн расправил руку. Он повредил ее раз, другой. Она не зажила до сих пор.
— Да рука болит. Повредил на работе.
Уэйн-старший улыбнулся:
— Об негров или еще об каких злодеев?
— Ты знаешь ответ.
— Те, на кого ты работаешь, пользуются твоей репутацией. То есть используют тебя.
— Эксплуатация — обоюдоострая штука. Если фраза кажется тебе знакомой — знай: я узнал ее от тебя.
— Тогда я повторюсь. Ты слишком способный для того, чтобы разбираться с мелкими нарушителями хозяйского покоя и работать вышибалой в казино.
Уэйн снова пошевелил рукой:
— Приобретаю новые привычки. Никогда не знаешь, понравится тебе что-нибудь или нет.
Отец подмигнул ему:
— Я могу помочь тебе достичь целей, действуя исключительно благоразумно. Ты уже достаточно самостоятелен, чтобы работать в одиночку.
Дженис пододвинула кресло. Уэйн внимательно наблюдал за ней. Лифчик купальника натирал ей грудь. Так, что набухли соски.
Уэйн сказал:
— Не надо торговаться.
Уэйн-старший зажег сигарету.
— Я расширил сферу деятельности. Ты это понял еще в прошлое Рождество, и снова стал захаживать в гости. Вот что тебе скажу: я начал делать очень интересные вещи для мистера Гувера.
Уэйн закричал: «Давай!» Дженис подбросила вверх тарелку. Выстрел Уэйна разнес ее вдребезги. Уши немедленно заложило. И запульсировала боль в раненой руке.
— Я не собираюсь напяливать простыню и доносить на нарушителей почтового законодательства, чтобы ты мог продать больше своих агиток.
— Вижу, ты говорил с Уордом Литтелом. Ты сейчас в уязвимом положении, вот люди вроде Литтела и Бондюрана к тебе и подбираются.
Веранду залил солнечный свет. Уэйн сощурился.
— Они напоминают мне тебя.
— Сомнительный комплимент.
— А это и не комплимент.
— Скажу один раз. Не позволяй ворам и бандитам соблазнить тебя.
— Не позволю. Тебе же не позволял все эти двадцать девять лет.
Дженис уехала играть в гольф. Уэйн-старший отправился играть с кем-то в карты. Уэйн остался дома один.
Он включил проектор в оружейной. Перемотал пленку. И стал смотреть.
Фильм был основан на контрастах — контрасте черной и белой кожи, черного и белого.
Кинг закрыл глаза. Он явно был в экстазе. Кинг читал проповеди в Литтл-Роке. В пятьдесят седьмом он видел их воочию.
Женщина кусала губы. Как Линетт. А прическа у женщины была такая же, как у Барби.
Смотреть стало нестерпимо. Тем не менее Кинг бился в экстазе и отчаянно потел.
Картинка поплыла — видимо, линза объектива запотела и исказила изображение. Цвет кожи тоже изменился — Кинг стал совсем черным, как Уэнделл Дерфи.
Было больно. Но он продолжал смотреть.
