Келюс не помнил, сколько длился его странный сон. Иногда казалось, что он просыпается, Лунин даже ясно видел все окружающее: почернелые бревна избы, треснувшую печь с отвалившейся побелкой, мягкий ночной сумрак, льющийся из окна, – но затем все вновь заволакивал странный дымящийся туман. Однажды Николаю почудилось, что он открыл глаза и тут же заметил чью-то фигуру рядом с кроватью. Келюс вспомнил, что никакой кровати в избе нет, он лежит просто на полу, но эта мысль исчезла, поскольку он узнал того, кто сидел рядом. Это был старый Лунин. На нем был тот самый костюм, в который обрядили его напоследок – серый, сшитый очень давно по странной моде 50-х годов. Дед сидел молча, освещенный бледным, жутковатым светом.

– Дед, – шевельнул губами Келюс. – Ты мне снишься, да?

Старик услышал и, ничего не сказав, покачал головой.

– Значит, взаправду, – понял Лунин. – Я умираю, дед?

Старик вновь покачал головой.

– Что ж ты так, Коля? – услышал (или ему показалось, что услышал) Келюс и очень удивился, ведь дед никогда не называл его так. Он всмотрелся в лицо того, кто сидел рядом, и вдруг с ужасом понял, что вместо живого лица перед ним страшная мертвая маска.

– Ты не дед! – собрав последние силы, проговорил Лунин. – Уйди!

Все исчезло, перед глазами мелькнул яркий дневной свет, и тут же все тело пронзила боль. Николай понял, что все-таки проснулся, а солнечный луч бьет ему в лицо. Келюс отодвинулся, подумал, что надо хотя бы ненадолго встать, и вновь уснул.

Странные видения посещали его еще не раз. Кое-что он забывал сразу, и только на душе оставалось ощущение нечеловеческого ужаса. Он вновь видел деда, но еще более непохожего на себя, страшного, молчаливого. Однажды Лунину показалось, что в избе заскрипели шаги. Кто-то высокий в старинных остроносых сапогах подошел к нему и присел рядом. На этот раз Николай почему-то не испугался и попытался подняться. Это удалось с большим трудом, и он успел подумать, что для сна все слишком реально. Подняв голову, Келюс с удивлением узнал Фрола. На дхаре была серебристая, покрытая блестящими полированными пластинами, кольчуга, со спины свисал плащ, заколотый роскошной фибулой с огромным красным камнем, а на широком, покрытом золотыми бляшками поясе висел меч в кожаных ножнах. На голове странного гостя был островерхий шлем.

– Ты Николай? – знакомым голосом, но с каким-то странным акцентом спросил человек в шлеме, и еще более пораженный Келюс сообразил, что лицо Фрола украсила небольшая вьющаяся бородка, да и ростом он стал заметно выше.

– Ну даешь, воин Фроат! – усмехнулся Лунин, уверившись, что это все-таки сон. – В три богатыря, бином, записался?

– Я не Фроат, – гость покачал головой, – я Гхел, сын Фроата Мхага.

– Князь Гхел? – оживился Келюс. – Вы, кажется, предок Фрола? А почему вы мне снитесь?

Гость ничего не ответил. Осторожно проведя ладонями перед лицом Николая, точно так же, как это делал когда-то Фрол, он покачал головой и задумался.

– Наши знахари не смогут тебе помочь, – негромко проговорил он. – Фроат-гэгхэн думает, что тебя защищает твой амулет. Тебе надо встать, Николай.

– Ага, – согласился Келюс, – вот проснусь и встану. Только зачем, бином?

– Тебе надо встать, – повторил человек в шлеме. – Вот, возьми.

Он достал цепочку с каким-то небольшим предметом, похожим на колесико со странными изогнутыми зубчиками, и, осторожно приподняв Келюсу голову, надел цепочку на шею.

– А где сейчас воин Фроат? – поинтересовался Келюс. – И чего это вы его гэгхэном обозвали?

Странный гость, так похожий на Фрола, не ответил и, встав, молча, направился к двери. Келюс опустил голову и тут же вновь забылся.

Он проснулся утром, когда солнце вновь ударило по глазам. Лунин, чувствуя себя очень слабым, подумал, что хорошо бы позавтракать, но тут же понял, что есть он не сможет. Вспомнив то, что было ночью, Николай расстегнул ворот рубашки, но никакого амулета не обнаружил – на груди висел только маленький крестик, подаренный Корой. Окончательно убеждаясь, что это был сон, Келюс провел руками по коже и вдруг почувствовал странное жжение. Он скосил глаза: на груди остался глубокий красноватый след – отпечаток колесика с изогнутыми зубчиками.

«Приплыли», – подумал Келюс, пытаясь встать, но сил не было. Он решил еще немного поспать и вновь провалился куда-то в темную бездну.

На этот раз сон был тревожен. Вокруг слышались стоны, чье-то хриплое дыхание, где-то вдали мерно и жутко бил большой колокол. К сердцу подступил страх, и лишь краешек сознания, помнивший, что это всего лишь сон, заставлял сохранять спокойствие. И вдруг Келюс услышал, как его зовут по имени. Он прислушался.

– Николай, – повторил чей-то голос. – Мне надо с вами поговорить…

– Говорите, – охотно согласился Лунин. – Ко мне тут уже дхарский князь приходил. А вы кто будете?

Ответа не было, но из кромешной темноты начало проступать что-то белое – странный бледный призрак без лица, с едва различимыми, таящими во тьме контурами.

– Кто вы? – повторил Келюс. Он хотел было съязвить, что другие его гости относились более внимательно к своей внешности, но вдруг понял, что узнает этот голос.

– Это… Это вы? – ахнул он. – Вы, Михаил?

– Я, – услыхал он негромкий голос Корфа. – Извините, Николай, за этакий форс-мажор. Являться к вам в виде отца Гамлета! Любительский театр, право…

– Но ведь я сплю! – чуть не крикнул Келюс. Захотелось немедленно проснуться, но что-то удерживало, заставляя слушать дальше.

– Да, вы спите, Николай. Наяву вы меня не сможете увидеть. А если совсем точно, сможете увидеть не меня. Я вам, верно, помешал. Признаться, всегда боялся фантомов…

– Михаил, – перебил его Лунин, – если это действительно вы… Что с вами случилось? Мне Кора чего-то говорила. И Варфоломей Кириллович…

– Я погубил себя, Николай. Погибнуть – еще не самое страшное. Увы!..

– Что вы говорите? – поразился Келюс.

– Я отдал то, что отдавать не имел права. Если вы встретите меня. Нет, не так… Если вы встретите не меня… Убейте! Не раздумывая, сразу!.. Только сейчас, когда вы спите, я могу вновь вспомнить себя. Николай, вам надо немедленно проснуться и уходить. Вы слышите?

– Слышу, – вздохнул Келюс. – Да объясните же мне что случилось? Кора… Татьяна мне сказала…

– Нет времени… Просыпайтесь, Николай, и уходите. Ради Того, Кого я уже не могу упомянуть, уходите!..

– Михаил!

Белый силуэт начал темнеть, и сквозь пелену проступило лицо Корфа, такое, каким Келюс видел его в последний раз, мертвое, усталое, с сурово поджатыми бесцветными губами. Дохнул сырой холод – и Лунин понял, что проснулся. Вокруг было темно, только из окна струился лунный свет, освещая узкую полоску пола. Вдали, где-то в лесу, слышался крик ночной птицы.

– Бред, – пробормотал Келюс, вставая. К его радости, это удалось почти без труда. То ли долгий сон дал силы, то ли помогла ночь, но Лунин бодро поднялся, поправил помятую одежду и даже попытался сделать нечто вроде гимнастики. Он попытался прикинуть, сколько времени спал и рассудил, что никак не менее нескольких дней. Рука коснулась подбородка, наткнувшись не на щетину, а на уже заметно отросшую бороду. «Ого! – только и подумал Николай. – Сколько же я провалялся? Дней десять? Говорят, во время болезни борода растет быстрее, но все же…»

Лунин вспомнил свои странные сны, тут же подумав о словах Корфа. Он быстро собрал свой немудреный скарб, вытащил пистолет и осторожно подошел к окну. Лунный свет заливал поляну, из лесу по-прежнему неслись отрывистые птичьи голоса, воздух был холоден и чист…

Снам Николай не верил. В конце концов, он был болен, и все тревоги могли отразиться в сновидениях. Лунин вновь расстегнул рубашку, потрогал кожу – никаких следов странного амулета не было и в помине. Чтобы развеять последние сомнения, Николай зажег спичку, скосив глаза туда, где был странный отпечаток, и тут пальцы, державшие спичку, дрогнули, огонек потух. Келюс лихорадочно зажег новою спичку, вытер пот со лба – там, где он видел след от амулета, теперь проступал глубоко въевшийся в кожу рисунок. Он походил на татуировку, но контур странного колесика выглядел даже четче и яснее, чем если бы был выколот иглой. Вначале Келюс подумал, что он еще не проснулся, однако быстро огляделся и рассудил, что вокруг все слишком реально. Он не спит, а если не спит, значит…

Николай вновь подошел к окну и осторожно выглянул наружу. Поляна была все та же – мирная, залитая серебристым светом луны, но в лунном свете где-то у самой опушки мелькнула черная тень. Келюс протер глаза. Все приобрело прежний вид, но тревога уже не покидала. Он понял, что там, за границей серебристой поляны, таится опасность, и эта опасность подстерегает именно его.

Лунин присел на рассохшуюся лавку, помотал головой и попытался размышлять трезво. В этой глуши могли доживать век не только чудом не попавшие под браконьерские пули зайцы и лисы, но и самые настоящие волки, встречаться с которыми, особенно ночью, никак не хотелось. К месту – или совсем не к месту – вспомнилась читанное в газете статья о стаях одичавших собак, облюбовавших окрестные леса. Николай вновь подошел к окну и отшатнулся: прямо посреди поляны темнели два продолговатых силуэта.

Размышлять о том, волки ли это, собаки или что-то еще, не было времени. Лунин бросился к двери и проверил засов. Тот оказался задвинут, но дверь была настолько ветхой, что сильный удар мог легко ее вышибить. Впрочем, Келюс рассудил, что лесные хищники на такое едва ли способны. Оставалось ждать. Николай взглянул на часы, убедившись, что только-только наступила полночь. Он решил сесть у окна и, держа оружие наготове, наблюдать за поляной. Подтащив лавку поближе, Лунин устроился поудобнее и вновь выглянул наружу.

Волки (Николай понял, что это именно волки) подошли ближе. Он уже мог разглядеть их – звери стояли неподвижно, подняв морды, большие желтые глаза отблескивали в лунном свете. Послышалось негромкое рычание – звери следили за домом, словно чего-то ожидая. Лунин никогда не ходил на охоту и даже не читал знаменитой книги Аксакова, однако поведение волков все же казалось странным. Он помнил, что даже зимой умные звери редко выходят прямо к человеческому жилью. Что-то было не так. Вновь взглянув в окно, Келюс похолодел – волков было уже трое. За дверью послышался какой-то шум, Николай вскочил и выглянул в другое окно – четвертый волк сидел на крыльце. Лунин вернулся на свой наблюдательный пункт – два волка исчезли, зато третий подошел совсем близко. Желтые, с прозеленью, глаза взглянули прямо на Келюса, и он вновь услышал глухое рычание. Уже начиная догадываться, он бросился к окну напротив…

Все стало ясно. В доме было три окна, возле каждого дежурил серый часовой, а четвертый ждал у двери. Не уйти – на помощь одному волку тут же кинутся другие.

Николай положил на лавку ставший почему-то очень тяжелым пистолет, и задумался. Он уже понял, что волков привел сюда не голод, да и вели они себя слишком разумно. Или не слишком? Николай еще раз проверил дверь, решив, что даже крупному зверю через нее не вломиться. Окна находились достаточно высоко, к тому же рама помешает волку, даже если сумеет допрыгнуть. Значит осада? Но еда у Келюса была, а в пистолете еще оставались патроны. Значит, предстояло досидеть до утра – при солнечном свете звери не решатся остаться. Если только…

…Если только, это обычные волки. Если только они пришли не за ним, Николаем Луниным. А если за ним… Келюс горько усмехнулся. Осада не продлится долго, звери лишь стерегут его, пока кто-то или что-то не появится и не предъявит на Лунина свои права. Конечно, в другое время и в другом месте подобная мысль показалась бы бредом. Дрессированных волков Николай не встречал даже у Сетон-Томпсона, но теперь, после всего, что с ним случилось, эта идея не казалась ему слишком невероятной.

Николай выглянул в окно – волк был совсем рядом. В лунном свете оскаленная пасть зверя, казалось, зловеще улыбается.

– Ждешь? – Келюс взял с лавки пистолет. Волк дернулся и, покосившись на оружие, отскочил на несколько шагов.

– Ученый, бином! – усмехнулся Лунин. – А может, вступим в переговоры?

Волк остановился и склонил голову.

– Слышь ты, шкура! У меня, между прочим, полная обойма. Сейчас пристрелю тебя, а потом уложу остальных. Ясно?

Николай, конечно, не думал, что волк его понимает, но звук собственного голоса подбадривал, и он, зная, что звери прекрасно разбираются в интонациях, засмеялся как можно более презрительно. Дальнейшее произошло почти мгновенно. Волк присел, зарычал и внезапно прыгнул. Келюс еле успел отскочить – рама с треском распахнулась, в окне показалась оскаленная морда. Передние лапы зверя зацепились за раму, и он повис, рыча и с ненавистью глядя на человека. Почти тут же послышался грохот: волк, стороживший на крыльце, со всего размаху бросился на рассохшиеся доски двери.

Николай медленно, словно во сне, поднял пистолет и наставил его на оскалившуюся морду. Волк вновь зарычал, палец надавил на спуск, но выстрела не последовало – оружие дало осечку. В ту же секунду волчья голова исчезла, зверь, не удержавшись, спрыгнул на землю. В дверь вновь ударили, но старые доски выдержали. Выглянув наружу, Келюс понял, что первый приступ отбит: волки отошли на прежнее место.

Пользуясь передышкой, Николай осмотрел пистолет. Оружие было в полном порядке, но Келюс вспомнил прошлогодний август. Тогда браунинг тоже дал осечку в тот момент, когда в дом вломились ярты Волкова…

Николай обошел избу. Лунный свет помог, и он быстро нашел то, что требовалось – старую, ржавую кочергу. Для четырех волков маловато, но по крайней мере один из них теперь имел шанс получить на полную катушку.

…Волки по-прежнему сидели на месте. Внезапно послышался странный звук, словно треснул древесный ствол. Серые гости вскочили, отбежали немного назад, вновь замерли, нетерпеливо оглядываясь. Странный треск повторился – и Николай понял, что тот, кого ждали, приближается.

Он ждал человека, но увидел силуэт, который принял вначале за еще одного волка. Но когда зверь подбежал ближе, Келюс убедился, в свой ошибке – со стороны опушки к дому неторопливо бежала большая собака, издалека похожая на волка, но глаза ее горели не желтым огнем, а красным пламенем. Когда она подбежала ближе, руку Николая пронзила боль. Он вспомнил – они уже встречались…

Лунин прицелился и нажал на спуск, но браунинг вновь дал осечку. Тогда он спрятал бесполезный пистолет и, взяв в руку кочергу, стал поближе к дверям. Собаки он не боялся, но вслед за черной тварью мог прийти ее хозяин. А Сиплого не остановит жалкая дверная задвижка.

Между тем, собака была уже совсем рядом. Волки встретили ее испуганным повизгиванием, окружили, принявшись тыкать серыми мордами в сторону дома. Черная тварь подняла к небу огромную уродливую голову и завыла. Келюс вздрогнул и сжал в руке железный прут – из глубины подступавшего к поляне леса, еще не близко, но уже и не очень далеко, что-то завыло в ответ. Вой ничуть не походил на собачий, скорее это был крик – но кричал не человек. Собака вновь завыла, послышался ответный вой, но уже совсем рядом, и вот на краю поляны возник черный силуэт. Лунин ждал знакомую фигуру в шляпе, но тут же понял, что это не Сиплый. Не Сиплый, не Китаец – кто-то огромный, почти квадратный, с круглой головой, сидевшей на самый плечах. Почему-то вспомнилась байка Фрола о гургунх-эре, что всем яртам хозяин… Но кто бы ни шел из ночного леса, стало ясно – Николаю с ним не справиться.

Страшная фигура неторопливо двинулась вперед. Келюс оглянулся, осматривая пустую избу в поисках чего-то более подходящего, чем кочерга, но вдруг до него донеслось легкое дуновение ночного ветра. И тут же наступила тишина. Николай взглянул в окно – поляна была пуста, ни волков, ни красноглазой собаки, ни того, что двигалось с опушки. Из леса донесся привычный крик ночной птицы, луна бесстрастно лила серебристый свет… Лунин отбросил в сторону кочергу, вытер руки, запачканные ржавчиной, и без сил опустился на лавку. Более всего хотелось отдохнуть, полежать, закрыв глаза, но в наступившей тишине внезапно послышались чьи-то быстрые шаги. Взглянув в окно, Лунин увидел два темных силуэта, приближавших к дому. Те, что шли сейчас через залитую лунным светом поляну, очень спешили. Келюс подумал о пистолете, но внезапно почувствовал страшную усталость и понял, что обороняться уже нет сил. К тому же гости не вызывали у него тревоги. Напротив, Николай почувствовал облегчение – жуткое одиночество кончилось.

Темные фигуры приближались. Келюс уже видел, что эти двое – молодые парни, несколькими годами моложе его самого. Они шли быстрой походкой опытных путешественников. Николай подумал о туристах, но его смутила странная одежда ночных гостей. Он не мог понять, в чем дело, и, лишь когда незнакомцы поднялись на скрипящее крыльцо, понял – эти двое были монахами. Удивиться он не успел – за дверью послышались тихие голоса. Один, низкий, немного хрипловатый, в чем-то убеждал другого, голос которого был тихий, почти детский. И вот в дверь постучали.

– Кто? – поинтересовался, Келюс, пытаясь говорить тоном человека, которого разбудили среди ночи.

– Не гневайся, хозяин, – ответил хрипловатый голос. – Странники мы, с дороги сбились.

– Какой дороги?

Николай хорошо помнил, что никаких дорог поблизости нет.

– В обитель возвертались, – ответил другой голос, совсем молодой, юношеский, – да в Княжий Бор завернули: там староста хворает. По темноте вышли и тропу спутали.

Келюс рассудил, что молодые монахи, вероятно из какого-нибудь восстанавливаемого монастыря, еще не освоились как следует со здешними лесами. Он представил, каково оказаться ночью в такой чаще, и посочувствовал путникам.

– Пусти, хозяин! – попросил хрипловатый голос, – нам бы только до утра подремать.

Николай решился и, спрятав пистолет, пошел к двери. В сенях было темно, и Келюс поспешил пригласить гостей в избу, залитую лунным светом.

– Мир тебе, хозяин, – степенно поздоровались молодые люди, снимая островерхие шапки и наугад крестясь в красный угол.

– Здравствуйте… – кивнул Лунин и не без колебания добавил: – отцы.

Монахи и в самом деле не походили на «отцов». Старшему, с хриплым голосом, едва исполнилось двадцать, второй был еще моложе. Тон Келюса не укрылся от гостей, поскольку старший недовольно покосился на него, а затем наставительно произнес:

– Сан, на нас возложенный, во всяком возрасте почтенен!

– Оставь, брат, – усмехнувшись, перебил младший, – гордыня сие. Да и не монахи мы еще, только послух приняли. Какие мы отцы?

– Да и я тут не хозяин, – заспешил Лунин. – Зашел переночевать..

– Все одно хозяин, – наставительно заметил старший, извлекая из мешка пару восковых свечей. В их неярком колеблющемся свете Келюс смог разглядеть лица ночных гостей. Они были действительно молоды, хоть под подбородком у каждого уже вилась небольшая бородка. Лица оказались настолько схожи, что Николай понял: младший, сказав старшему «брат», имел в виду не традиционное монашеское обращение, а нечто куда более простое – незнакомые монахи были родными братьями. Но если лицо старшего Келюс видел впервые, то молодой послушник ему явно кого-то напоминал.

– Вы, наверное, голодны, – заспешил Лунин, входя в роль хозяина. – Вот бином, у меня и хлеба нет! Правда, консервы… Отцы, вы консервы едите? Они рыбные.

– Благодарствуем, – кивнул младший, – да только нам и хлеба хватит. Добрые люди в Княжем Бору оделили. И тебе скибку оставим.

– Да я и не голоден… Тут вообще не до кулинарии.

Николай выглянул в окно. На поляне было пусто, и он облегченно вздохнул.

– Али разбойники пожаловали? – понял старший. – То-то, я гляжу, не в себе ты.

– Волки, – коротко ответил Лунин, не желая распространяться на эту тему.

– Волки? Да ведь лето ныне! А ты часом не перепутал?

– Волки – они разные бывают, брат, – тихо заметил младший, и Келюс вновь подумал, что молодой монах ему кого-то напоминает. Старший между тем покачал головой.

– Волки, говоришь? – повторил он, хмуро поглядев на Николая.

– Вы из какого монастыря? – поинтересовался Лунин, решив перевести разговор на менее скользкую тему.

– А ты у него спроси, – монах столь же хмуро взглянул на младшего брата. – То-то и оно! Иные многие покой вкушают, а этот… Да еще мудрствует!..

– Не мудрствую я, брат, – негромко, но твердо ответил младший. – Вот пусть нас хоть хозяин наш рассудит!

– Мирянин он! Что он в житии нашем разумеет?

– А мы? – вновь улыбнулся младший. – Давно ли из миру ушли?

– Ин ладно… – старший кивнул. – Тож рассуди, сыне! Решил он житие смиренное презреть и уйти, яко леший, в лес жить, среди медведей псалмы петь! Видано ли сие? Или он всех отцов обители нашей мудрей?

– Не мудрость сие, – горячо возразил младший. – Не достоин я обители. Один уйду! Вот ежели смогу…

– А что? – вмешался Келюс. – Прямо как Сергий! По-моему, ваше начальство, бином, должно таких, как вы, на доску почета вешать!

Монахи недоуменно переглянулись.

– А кто таков Сергий?

Лунин решил, что слухи о низком образовательном уровне духовенства не так уж несправедливы.

– Вы что, отцы, даже о Сергии не слыхали?

Подробно, словно беседуя с нерадивыми студентами, Николай пересказал некоторые эпизоды из жития Радонежского Святого. К его удивлению, монахи, особенно младший, слушали, словно и вправду ничего не знали о великом подвижнике. Младший брат совсем по-детски открыл рот и, только поймав укоризненный взгляд старшего, поспешил придать лицу серьезный вид.

– Вот так, – удовлетворенно заключил Келюс, преисполненный наследственной атеистической гордыни. – Я думал, у вас в семинарии чему-то учат!

– Неученые мы, – охотно согласился младший, – не сподобил Господь… Говоришь, Свет Фаворский видел? Дивно!

– Будет тебе, свет, – буркнул старший. – Ты и Часослов еле разбираешь…

– Куда уж мне, – молодой послушник вздохнул. – А все же уйду! Найду место некое на холме или на горке да скит поставлю. Раз сей Сергий смог, то и я возмогу. Таким, как он, не стану, конечно, зато душа спокойна будет…

– Ну вот и говори с ним! – заключил старший, поворачиваясь к Келюсу. – И отец игумен его увещевал, и я, и батюшка наш…

– Буду как Сергий, – упрямо прошептал младший. – Возмогу…

И тут Келюс понял, кого напоминает ему молодой паренек.

– А скажите-ка, отец, – обратился он к нему, с каждой секундой убеждаясь, что не ошибся. – У вас нет родственника-священника? Очень на вас похож, зовут Варфоломей Кириллович. Не знаете такого?

Братья вновь переглянулись.

– Может, дядя? – неуверенно предположил младший. – Слыхал я, сан он принял. Только не видели его давно. Как переселили нас…

– Точно! – перебил Келюс, – он говорил, что его семью выселили откуда-то из-под Ростова. А вы очень на него похожи!

– Видать, похож, – усмехнулся старший, на время забыв о своем плохом настроении. – Он ведь тоже Варфоломей. Батюшка говорил, что его в честь брата назвали. А я – Степан, стало быть…

– Ах, да, – смутился Келюс. – Не представился, извините… Николай Лунин. Я, вообще-то, в Столице живу…

– А что здесь оказался? – перебил Степан. – Али бежишь от кого?

– Болен я, – неохотно признался Лунин и поспешил уточнить. – Но я не заразный. В общем, решил здесь отлежаться.

– То-то, я гляжу, странный ты… – монах неодобрительно качнул головой.

– Оставь, брат, – усмехнулся Варфоломей. – Кто же из нас не странен?

Он подошел к Николаю и осторожно, не касаясь, провел по воздуху ладонями. Келюс почувствовал, что сердце забилось спокойнее, а ледяной холод, мучивший уже который день, отступил.

– Лекаря бы, – растерянно проговорил молодой послушник, – али знахаря какого…

Кажется, результаты краткого осмотра его изрядно расстроили.

– Ладно, – заявил Келюс, – были б вы, отцы, из медицинского!.. Давайте-ка ужинать. Консервы открыть?

Он достал из рюкзака пару банок сайры. Степан удивленно взял одну из них в руки, покрутил, показал младшему брату.

– Ишь, – заметил он, – диво заморское. Исхитрились!

– Я тоже консервы не люблю, – признался Лунин. – Только у меня больше, бином, и нет ничего.

– Не надо, Николай, – сказал Варфоломей, доставая из мешка половину хлебной буханки, – хлеб есть, и слава Богу. Водицы б только!

Келюс вспомнил, что воды он так и не набрал. К счастью, рядом с домом был колодец. Лунин поднял валявшиеся на полу пустые бутылки и вышел во двор. Минуту он осматривался, вглядываясь в темневшую неподалеку опушку, но, не заметив ничего опасного, направился к колодцу. Цепь уже успела заржаветь, да и ведро явно знало лучшие времена. Келюс с трудом сдвинул с места ворот, цепь нехотя загремела, но шли секунды, а всплеска не было. Наконец ведро глухо ударилось о что-то твердое. Николай повторил попытку, но с тем же успехом – воды в колодце не было.

Новость изрядно расстроила. Самому Келюсу пить не хотелось, но мысль, что он не сможет дать своим гостям даже воды, показалась невыносимой. Николай вернулся в избу, поставил на пол ненужные бутылки, прикидывая, где набрать воды в этом глухом лесу.

– Колодец высох, – сообщил он наконец.

– Вот жалость-то, – огорчился Варфоломей. – Знали бы, сами воды набрали. Тут ручей близко.

– Ну, не близко, – возразил Степан. – Однако же и вправду…

– Ручей? – вскинулся Келюс. – Где?

– Болен ты, – наставительно заметил старший. – Да и мест, видать, не знаешь. Я схожу.

– Ну уж нет!

Эта мелочь изрядно задела Николая. Похоже, отец Степан принимает за белоручку из Столицы, не способного даже воды принести!

– Я тут хозяин, как вы и сами, бином, изволили заметить. Где ручей?

– Влево, там тропинка, – кивнул младший, показав в дальний угол поляны. – Там прямо. Однако, Николай, ты и вправду болен. Хоть и не заразна хворь твоя…

Варфоломей не договорил, но по его тону Келюс понял, что молодой послушник догадался, чем именно болен Лунин.

– Да и по лесу шляются всякие. Волки опять же… Лучше мне сходить.

– Да, – согласился Николай, – волки… Нам двух бутылок хватит?

Братья переглянулись.

– Не бери скляницы сии, – посоветовал младший, – вот, возьми, как раз и довольно.

Он достал из мешка небольшой туесок с плотно подогнанной крышкой. Приглядевшись, Николай понял, что тот сделан из бересты.

– Антиквариат! – констатировал он, – почти Хохлома, бином. А не прольется?

Монахи только улыбнулись. Келюс накинул куртку и приладил кобуру с пистолетом, рассудив, что в лесу браунинг может и не отказать. Монахи, не говоря ни слова, смотрели на его сборы.

– Ты, Николай, вот что, – внезапно заметил Варфоломей, – воду бери там, где часовня стоит. Да и сам из туеска выпей.

– Да я пить не хочу, – пожал плечами Лунин.

– Выпей! – повторил младший, и Келюсу почудилось, что он слышит голос Варфоломея Кирилловича.

– Ну выпью, ладно, – согласился он. – Волшебная эта береста что ли?

Братья рассмеялись.

– Да какая волшебная! – махнул рукой Варфоломей. – Сам я сей туесок сработал. Береза – древо доброе, от нее вода сладкой становится… И не бери оружие, брат, не понадобится тебе оно.

Келюс задумался. Пистолет вел себя странно, но идти совсем безоружным как-то не хотелось. Он нерешительно выглянул в окно.

– Не тронут тебя, – твердо, совсем по-взрослому проговорил Варфоломей. – Только не бойся, воин Николай!

– Как… как вы меня назвали? – поразился Келюс.

– Так воин и есть, – поддержал брата Степан. – Вон, диво заморское поцепил – любо смотреть. Али не так?

– Может, с тобой пойти? – предложил Варфоломей, и в голосе его мелькнуло беспокойство. Келюс вспомнил, что может ждать его в лесу, но тут же устыдил себя – молодой паренек в рясе не должен платить по его счетам.

– Ну, отцы! – как можно искреннее усмехнулся он, снимая кобуру, – будто на войну снаряжаете. Да я мигом!

– Иди с Богом! – не поддержав шутки, строго произнес Варфоломей и, подняв худую юношескую руку, благословил Лунина.

На поляне было тихо, и Келюс быстро успокоился. Тропинку он нашел сразу – узкую, зато хорошо протоптанную. Лунин подивился, кто мог ходить по ней в такой глуши, и нырнул под глухую сень деревьев.

Его охватила тьма. Высокие кроны рассеяли лунный свет, и только редкие отблески прорывались сквозь густую листву. Тишина казалось странной – затихли ночные птицы, даже листья перестали перешептываться. Николай ускорил шаг, надеясь побыстрее добраться до ручья. Тропинка внезапно свернула, Келюс приблизился к повороту, но вдруг заметил, что из-за угла на тропинку падает тень. Николай остановился, замер. Тень шевельнулась…

«Не бойся!» – вспомнились так часто слышанные слова.

– А я и не боюсь, – вздохнул Лунин.

Тень шевельнулась, из-за угла неторопливо вышел волк. Никогда Николай не видел зверя так близко. Желтые глаза светились торжеством, пасть скалилась, волк взглянул Келюсу прямо в лицо и зарычал. Послышалось ответное рычание, и на тропинку вышел второй зверь.

Лунин понял – не убежать. Догонят, собьют с ног…

– А ну, кыш, сволочи! – гаркнул он, шагнув вперед. – Фрола тут нет, он бы вас благословил!..

Волки вновь зарычали, на этот раз зло и тревожно, но внезапно расступились. Келюс подумал, что звери могут броситься сзади, но пересилив себя, спокойно зашагал дальше. Тянуло оглянуться, но Николай заставил себя смотреть прямо.

Пройдя метров двадцать, Лунин, на секунду остановившись, прислушался. Сзади было тихо, за ним никто не бежал.

«На испуг берут, – понял он. – Нет, врете!»

Он хотел присвистнуть для пущего форсу, но внезапно замер. Посреди тропинки клубилось что-то белое, похожее на легкий туман. Повеяло холодом, белое облако густело, темнело, приобретая очертания человеческой фигуры.

– Ну, и кто ты? – не выдержал Николай.

– Я!..

Белый туман пропал, а на его месте возникла фигура, чем-то напоминавшая человека, но все же иная, жуткая, застывшая в страной неестественной позе. Отблески лунного света упали на оскаленный череп, сквозь почерневшие лохмотья белели ребра, руки, лишенные давно истлевших мускулов, бессильно повисли по бокам.

– Ты все-таки испугался…

– Ясное дело, испугался, – озлился Николай. – Устроили тут анатомичку, ширмачи паскудные!

В пустых глазницах плеснул красный огонь.

– Это не страх, Лунин! Страх еще впереди. Но даже там, куда ты попадешь, есть разница между князем и холопом.

– А-а! – понял Келюс. – Со свиданьицем, бином! Классовый подход применяете, товарищ майор?

Страшный оскал затуманился. На Николая смотрело лицо Волкова:

– За все надо платить, Лунин. И за мою смерть – тоже…

Посиневшие губы не двигались, голос, глухой, нечеловеческий, шел откуда-то издалека.

– Твоих друзей ждет смерть. Они умрут, и ты не сможешь их спасти. Я уже говорил, моя смерть не принесет тебе радости. Знаешь, Лунин, много столетий я хотел узнать, что ждет там таких, как мы. Теперь я узнал. Скоро и узнаешь и ты.

– Все? – заставил себя усмехнуться Келюс. – Тогда отправляйся, откуда пришел. Будь проклят, нелюдь!

– Кого ты проклинаешь? Меня – или себя?

Лицо призрака затуманилось, дрогнуло. Николай шагнул вперед – и все исчезло, только еле заметное белое облачко клубилось над тропинкой. Келюс, резко выдохнув воздух, вытер со лба холодный пот.

Тропинка вела все дальше, но вот деревья расступились, впереди блеснула под луной ровная гладь небольшой речки. Он был у цели. Николай подошел к самой опушке, когда сзади донесся тихий, но отчетливый голос:

– Постой! Почему они хотят твоей смерти? Ведь ты такой, же, как они!

Кто бы ни спрашивал, над ответом пришлось подумать. Николай обернулся к темной кромке леса.

– Я не такой. И не буду, ясно? Можешь им так и передать!

Тихий вздох пронесся между кронами.

– А ты кто? – осмелел Николай.

– Я был здесь всегда, – прошелестело в ответ. – Сегодня они не тронут тебя: на твоей груди – знак дхаров.

Келюс вспомнил о странном рисунке и невольно провел ладонью по рубашке.

– А ты знал дхаров?

– Я знал всех. Прощай!..

Часовню Келюс увидел сразу. Она стояла на самом берегу, невысокая, деревянная, с резным шатром. Николай удивился, подумав, кому понадобилось строить часовню в такой глуши и тут только понял, насколько хочется пить. Аккуратно, стараясь не взболтнуть тину, он набрал полный туесок и жадно припал губами к берестяным краям. Он пил глоток за глотком, чувствуя, как исчезает усталость, как теплеет скованное льдом тело. Хотелось посидеть несколько минут у воды, но Николай вспомнил, что его ждут, поэтому поспешил вновь набрать берестяной сосуд и плотно закрыть крышку.

Дорога назад показалась очень короткой. Лес был спокоен и тих, лишь слышались крики ночных птиц и шелестели густые кроны. Николай взбежал на крыльцо, толкнул дверь и остановился. В комнате, освещенной лунным светом, было пусто, ночные гости исчезли, только на столе лежала краюха хлеба. Лунин вышел на крыльцо, но никого не увидел. Молодые монахи пропали, словно и они были лишь предутренним сном.

Николай еще немного посидел в пустой у окна, а затем, почувствовав страшную усталость, собрал рассыпавшиеся по полу еловые ветки и, упав на них, мгновенно заснул.

Разбудил его голод. Келюс вскочил, протер глаза, и, наскоро умывшись, принялся открывать консервы. Такого голода он не чувствовал уже давно, а потому с азартом принялся за сайру в масле. Вода из туеска показалась действительно сладкой, и Николай с сожалением подумал, что не сможет отдать молодому послушнику эту диковинную вещь.

Только проглотив две банки консервов и чуть ли не половину хлебной краюхи, Келюс сообразил, что завтракает впервые за много дней. Он выглянул в окно на залитую утренним светом поляну и понял, что больше не боится солнечных лучей. Холод исчез, даже раненая рука успокоилась, словно и не было страшного укуса.

Николай выбежал на поляну и поспешил через залитый солнцем веселый утренний лес к речке. Уже набирая воду, он почувствовал: что-то не так. Келюс оглянулся – часовни не было. Он пробежался вдоль реки, но от виденного ночью не осталось даже следа, разве что на месте часовни трава росла гуще, и торчали несколько метелок крапивы. Николаю приходилось бывать в археологических экспедициях, и он знал, что крапива растет там, где когда-то стояли дома – сотни лет, даже если от зданий не остается и памяти.

Лунин постоял у тихо журчащей речушки, умылся ледяной водой, улыбнулся яркому июльскому солнцу и пошел обратно в пустую избу собирать вещи.