Как Градский свою бабушку спас

Это не было «разговором для интервью». Мы с женой просто приехали навестить Александр-Борисыча, а по дороге созвонились с Мишей Леонтьевым, и он присоединился к нам в привычном формате кухонных посиделок. Точно даже не скажу, когда это было, помню только, что Михал-Владимыч должен быть в ночь улететь куда-то с Путиным, но в результате профукал все это дело, поэтому президентский борт поднялся в воздух без ведущего программы «Однако» и вице-президента «Роснефти». Говорили мы о многом, но эпизод с бабушкой я считаю нужным воспроизвести, ибо история показалась мне живописной и поучительной. Но поскольку она была как бы off record, то «ненорматив» представлен в ассортименте: Градский этим знаменит, чего греха таить.

– Бабушка по материнской линии – Градская, урожденная Павлова, Мария Ивановна, домохозяйка, умерла в 80-м году. Чего ты про нее можешь сказать?

– А че надо говорить?

– Ну, какая она была? Ты же ее скрывал.

– Здрасссьте вам! Ничего я не скрывал. Мария Ивановна была настоящая русская бабушка. С борщом, клубникой, малиной и вареньем из райских яблок из расторгуевского сада-огорода… Под вечер она иногда бросала понятийный взгляд на папу и он отправлялся в сельпо за двумя «четвертинками», взять которые почему-то считалось круче чем пол-литра… потом они молча выпивали и даже подпевали друг дружке, вследствие чего отец окончательно «обрусел»… А про Розу Ильиничну сказано в «Википедии» этой что-нибудь?

– Да, что она «бабушка рок-н-ролла».

– Все правда: она котлеты всем делала.

– Фрадкина Розалия Ильинична. Работала секретарем-машинисткой. Умерла в Москве в возрасте ста лет… Розалия Ильинична где жила?

– Со мной. Чверткина она, урожденная Чверткина. Умерла в 1996 году. К тому времени переехала от меня и последние лет семь жила с дядей Яшей, ее братом, в их квартире на проспекте Мира. Ей было спокойнее с ним, чем с нами, уже и Даня, и Маша были… в доме постоянная суета.

– А вот про дядю Яшу вообще ничего в «Википедии» нет. То есть она жила с тобой до какого-то момента…

– Всю жизнь.

– То есть она и третью жену, Ольгу Семеновну, знала?

– Здрассьте, она ее учила стирать и готовить.

– А, то есть она была такой бабушкой, которая тобой занималась? Кто тебя растил, когда ты ребенком был?

– Мама.

– Она разве сидела с тобой?

– До четырнадцати, а потом я уже сам себя растил. Бабушка меня не растила, мы с ней просто вместе жили. Я ее сам в какой-то степени растил.

– Она реально до ста лет дожила?

– Да. На сто первом году скончалась. Я однажды ее… ну как сказать? Спас, считай.

– ???

– Она заболела. А я был в Крыму. Ее в больницу папа положил. Не могли ее вылечить от воспаления легких. И закололи ей всю жопу так, что у нее все в синяках было, в пролежнях. Два с половиной месяца. Они лечили какой-то херней ее. Папа мне телеграмму прислал, что «бабушка еще чуть-чуть и все…, давай возвращайся…». Я вернулся.

Пошел в больницу. Врач вдруг на меня: «Это что же, ваша бабушка? Чего у нее другая фамилия?» Я говорю: «Б…, а почему у нас должна быть одна фамилия?» Она – Фрадкина. Я – Градский. Спрашиваю: «А чем вы лечите?» Он говорит: «Вот так-то, тем-то…» Я говорю: «И чего?» – «Ну вот, температуру не можем сбить». Я звоню папе. Он говорит: «Сань, ну давай с квартирой что-то будем делать. Переоформлять». Как бы уже все решили, договорились, конец ей. Она действительно плоха была. Ей закололи все, что можно было заколоть. И температура не уходит. И она лежит, и вроде не умирает, но и не выздоравливает.

Стонет так жалобно… Иду к врачу. Он видит мой специфический взгляд, знаешь какой, и уже бздит, типа как быть-то? Но сделать ничего не может, как я понял. А вечером звонит отец, говорит: «Слушай, у нас тут на работе одна женщина вылечила своего 90-летнего папу каким-то лекарством. Антибиотиком сильным, который лечит, и пожилым людям он годится. Называется клафоран. Я еду опять к врачу. Говорю: «Вы такое знаете лекарство клафоран»?» Он говорит: «Знаю». Я спрашиваю: «А оно есть у вас?» – «Да что вы?! Это дефицит-хреноцид, дорогая штука». Сто рублей стоят десять ампул. «У нас таких денег нет. Вот колем ей амидопирин» – ерунду дешевую, поэтому не действует. Я утром звоню Боре Кочурову, другу, мы с ним в Алуште отдыхали в лагере спортивном. А он замначальника аптекоуправления города Москвы. Говорю: «Боря, мне нужен клафоран срочно». Он говорит: «Щас». Через час он мне звонит – в трех аптеках: в одной шесть ампул, в другой – две и еще две в третьей аптеке.

– По сусекам? Проблема в том, что это дорого или нет ни хрена?

– И дорого, и нет ни хрена. Все сразу. Ну, СССР, епта. Я купил этот клафоран. А что мне сто рублей? Из-за каких-то ста рублей человек мог отправиться на тот свет. Ей стали его колоть и через семь дней она домой поехала.

И долго еще прожила после этого. Да. А могла бы и еще протянуть. Ее брат, тоже в возрасте, решил себя обследовать. Яков Ильич. Лег в больницу. А меня не было – я был в Италии (ну, не совсем в Италии, а у нас круиз был, я – посреди моря). И она осталась одна. И папа ей говорит: «Давай, у меня поживи несколько дней, пока Яша в больнице будет».

– А у него – это где?

– На Кленовом бульваре. А она как среагировала – перемена места, не свои кастрюли, полотенца – и все. Пять дней, и ее нет. День-два, она перестала уже сопротивляться… И я посреди моря нахожусь. Самое «веселое» – телефонов же нет никаких. А утром, где-то в восемь часов, я, Оля (Ольга Семенова Градская-Фартышева. – Е.Д.), космонавт знаменитый, еще два-три каких-то VIP-типа – идем с капитаном завтракать. Он говорит космонавту: «Можете позвонить…» У нас есть связь. Я говорю: «Ой, товарищ капитан, давайте я тоже», – чего-то мне приспичило позвонить. Не звонил недели три отцу. И я в 8:20, что ли, после завтрака, сажусь звонить. Снимаю трубку, а мне папа говорит, что бабушка сейчас умерла, полчаса назад. А Даня с Машей (Даниил и Мария Градские. – Е.Д.) в Москве были. Даня ее хоронил.

– Сколько же сыну твоему лет было?

– Пятнадцать.

– Мальчик еще.

– Да. А я вырваться не могу. Два дня надо ждать, пока придешь в порт, а потом паспорта – лететь. И я говорю: «Ну, вы подождите», – «Нет, нет, Саш, мы не можем ждать, потому что негде ее держать». Ее в крематорий, и все. Похоронили там же, где и прабабушку, в Востряково.

– Семейный склеп есть?

– Это там, где теперь вся моя линия лежит еврейская. В виде урн, в землю зарытых. Фрадкина. Чверткины. Бабушка, ее две сестры. Их мать – моя прабабушка. И брат.

Русская линия – мама Тамара Павловна, Мария Ивановна, бабушка, дядя, мамин брат Борис и папа, как все в семье шутили, обрусевший совершенно – все в Кузьминках. И рядом метрах в десяти Маринина мама, Люба… Один дед в Харькове, другой – в Подмосковье…

– А две сестры – это значит твои двоюродные бабушки?

– Они бабушками считаются, да, наверное.

– У того поколения было много детей.

– У моей пра – одиннадцать. Из них: пятеро осталось, один из пяти умер в девятнадцать лет. А остальные умерли при рождении. Прабабку звали Анна Абрамовна. И она вообще по-русски не разговаривала. Только на идише. Это было в коммунальной квартире, в комнате одной из бабушкиных сестер.

Она (моя пра) лежала восемь лет в кровати, не вставала. Так они все за ней ухаживали. Я под ее кровать залезал, когда спать не хотел идти. Под кроватью картошка хранилась – так я кидался картошкой, во всех… чтобы от меня отвязались… Ну и как спать – на одной кровати пра, на другой тетя Зина, а между ними я на раскладушке в комнате пятнадцатиметровой? Плюс два шкафа и обеденный стол… Родители меня туда иногда «командировали»… При этом все четверо (три сестры и брат) дожили до глубокой старости…

– Сколько ж тебе лет было?

– Мало.

– Ты когда-нибудь детство вспоминаешь свое?

– Очень плохо помню, у меня одиночные слайды в голове.