Готы под стенами Трои

Итак, теперь нам известны причины долгого готского странствия на юг. Мы можем себе представить, чего готские переселенцы ожидали от своей новой жизни на берегах Евксинского понта. И можем с большой степенью уверенности утверждать, что во II и III в. п. Р.Х. готские мигранты вовсе не имели намерения, приписываемого им многими историками Средневековья, Ренессанса, «века Просвещения» или позднейшими германофилами из академической среды. Намерения собрать, под своим руководством, в единый кулак мощь всех германских племен, дабы сокрушить Римскую «мировую» державу. Не было у готов такого намерения, повторим это еще раз для уважаемых читателей. И на то была причина, которую предводители готских мигрантов, вероятнее всего, осознавали в полной мере. Было бы просто глупо резать курицу, несущую золотые яйца. Или дойную корову, пока она исправно дает молоко. Разумнее как можно дольше питаться этим молоком, а также изготовленными из него продуктами – сыром, творогом, пахтаньем, маслом, простоквашей -, чем один раз наесться вволю мяса забитой коровы… а что потом? «Булки съедим, булочные – сожжем?»

Была у готов, впрочем, и еще одна причина не стремиться сразу же к уничтоженью Рима. Укорененная, должно быть, в готском подсознании причина, которую, вероятно, осознали лишь великие готские вожди III и IV вв. п. Р.Х. В чем же она заключалась? В том, что необходимые для такого концентрического (со всех сторон сразу) нападения на Рим силы всех германцев невозможно сплотить воедино, собрать в один кулак, мирным путем. Что ради создания такого «пангерманского союза» для сокрушения Рима готам придется очень много и долго воевать с многочисленными германскими племенами (известными своей строптивостью), много и долго вести с ними переговоры и очень много чего им обещать в обмен на поддержку. Поэтому готские «князья» могли об этом, в лучшем случае, мечтать (если это вообще приходило в голову им, занятым более насущными заботами).

А вот пограбить богатых соседей, занятых внутренними «разборками», готы, естественно, были не прочь. Не отличаясь в этом отношении от прочих «варваров» :

«По ту сторону Рейна и Дуная северные страны Европы и Азии были населены бесчисленными племенами охотников и пастухов – бедных, жадных, отважных на войне и нетерпеливо ожидавших случая присвоить себе плоды чужого трудолюбия», как писал Эдуард Гиббон в своей «Истории упадка и крушения Римской империи».

Наш старый знакомец – восточноримский («ромейский») готоалан Иордан – очень заботится, в своей инспирированной Аблабием, через Кассиодора, «Гетике», о «сохранении незапятнанности риз» готского народа. Дабы представить его римлянам в качестве приемлемого во всех отношениях партнера. Он сообщает о выдающемся взлете в духовной жизни готов после их прихода в Северное Причерноморье. Или, точнее говоря – после распространения власти готов на сегодняшние румынские и болгарские области южных Балкан.

«Когда вышеназванные племена (готы «со товарищи» – В.А.), о которых мы сейчас ведем речь, жили на первом месте своего расселения, в Скифии у Мэотиды, то имели, как известно, королем (царем – В.А.) Филимера; на втором месте, т. е. в Дакии, Фракии и Мизии, – Залмоксеса, о котором свидетельствуют многие летописцы, что он обладал замечательными познаниями в философии. Но и до того был у них ученый Зевта, а после него Дикиней, третьим же был Залмоксес, о котором мы говорили выше. К тому же не было недостатка в людях, которые обучили бы их премудрости. Поэтому среди всех варваров готы всегда были едва ли не самыми образованными, чуть ли не равными грекам…».

Сочинив сей панегирик готской мудрости и образованности, Иордан, возможно, сам счел его чрезмерно хвалебным. И потому решил, на всякий случай, чтобы не быть обвиненным в пристрастности, заручиться свидетельством «образованного эллина», добавив к сочиненному им панегирику:

«… как передает Дион, составивший их (готов – В.А.) историю и анналы по-гречески. Он говорит, что тарабостезеи, впоследствии именовавшиеся «пиллеатами» (носящими шапки» – В.А.), были среди них [готов] благородными; из их числа поставлялись и короли (цари – В.А.), и жрецы».

Дион, на которого ссылался Иордан, навряд ли идентичен упомянутому выше греко-римскому историку Диону Кассию, жившему и творившему на рубеже II и III вв. п. Р. Х. Ибо тот приводит в сохранившихся частях своей восьмидесятитомной (!) «Истории» лишь самые общие и краткие сведения о готах. Чаще всего смешивая их с другими народами Припонтиды (или же, говоря по-нашему – Причерноморья). Тем не менее, римляне очень скоро стали относиться к готам со вниманием и даже с определенной долей уважения. В силу сложившихся обстоятельств. Ибо не подлежит сомнению следующий факт. Появление готов на Понтийском побережье вскоре привело в большое беспокойство весь Черноморский регион. Его успокоение (замирение или умиротворение – как угодно) требовало от римлян постоянных, и притом немалых, военных усилий. Речь, конечно, шла (пока еще) не о крупномасштабном готском наступлении на Рим. А «лишь» о серии готских военных походов, опустошавших окраины Римской державы (а порой – и не только окраины). Причем именно походов достаточно крупных воинских контингентов (хотя и принимающих, под пером «готофила», или «филогота», Иордана, сильно преувеличенные размеры). А не просто набегов на римские земли отдельных, малочисленных конных или пеших готских разбойничьих шаек.

«Полчища скифских народов прорвались на двух тысячах судов через Боспор (Босфор Киммерийский, современный Керченский пролив – В.А.), прошли по берегам Пропонтиды и произвели жестокие опустошения на море и на суше, но, потеряв большую часть своих, вернулись назад. В сражениях с варварами пали императоры Деции, отец и сын; подверглись осаде города Памфилии, опустошено было много островов, вся Македония была охвачена пламенем, в течение долгого времени была в осаде Фессалоника, а также Кизик, взят был Анхиал, и в то же время Никополь, который построил император Траян, как свидетельство победы над даками. После многих жестоких поражений с той и другой стороны разрушен был Филиппополь (современный болгарский Пловдив – В.А.), причем – если верно сообщение историков – убито было в стенах города сто тысяч человек. Пришлые враги свободно бродили по Эпиру, Фессалии и всей Греции; верховная власть была предоставлена славному полководцу Клавдию, но он пал смертью героя и прогнал их уже Аврелиан (император Луций Домиций Аврелиан, восстановитель, на краткое время, Римской империи – В.А.), человек дельный и строгий мститель за злодейства. После этого в течение продолжительного времени варвары держали себя спокойно и ничего не предпринимали, если не считать того, что изредка в течение последующего времени их грабительские отряды совершали губительные набеги на соседние с их землей местности» (Аммиан Марцеллин).

Кстати говоря, первые упоминания античных источников о разделении готов («скифов») на две ветви – вестготов и остготов – появляются как раз во время правления упомянутого выше Аммианом «славного полководца Клавдия» – императора Клавдия II Готского (который, по другой версии, не пал смертью героя в бою, а умер от поразившей Римскую империю чумы, и к которому, кстати говоря, возводил свое происхождение первый римский христианский император Флавий Валерий Аврелий Константин, прозванный впоследствии Великим). Античные историки упоминают, что в 256 г. вестготы (визиготы, везеготы), в числе готов, переправились через Дануб в его нижнем течении и вторглись в пределы Римской «мировой» империи, наводнив сегодняшний Балканский полуостров. Исидор Гиспальский (Севильский) сообщает, что «почти пятнадцать лет они держали в своей власти Иллирик и Македонию», пока в сентябре 268 г. император Клавдий II (полное имя: Марк Аврелий Валерий Клавдий II Готский) не нанёс вестготам поражение в битве при Наиссе (ныне – Ниш в Сербии), а император Луций Домиций Аврелиан не изгнал их из Фракии и Иллирии. В 270 г. римские войска покинули провинцию Дакию, и вестготы расселились на оставленных римлянами территориях, входящих в современную Румынию. Около 291 г., римский поэт Мамертин в «Панегирике», сочиненном в честь императора Марка Аврелия Валерия Максимиана Геркулия (более известного в римской историографии как Максимиан Геркулий), упоминает «тервингов, часть племени готов» (лат. Tervingi pars alia Gothorum), вступивших в союз с тайфалами для нападения на вандалов и гепидов. Тервинги, т.е. «люди лесов», «лесовики», «древляне» – раннее название вестготов (ср. с ранним названием остготов – гревтунги, «жители степей и грубых песков»). В начале VI в. наш старый знакомый Кассиодор, автор «Истории готов», переложенной и сокращенной вслед затем другим нашим старым знакомым – Иорданом –, переосмыслил эти названия и ввел в обиход новые, обусловленные географией – «восточные готы» и «западные готы». Для магистра оффиций равеннского двора остготского царя Италии Теодориха Великого новые названия отражали фактическое положение дел, ибо во времена Кассиодора вестготы (буквально: «западные готы») контролировали запад Западной Римской империи – большую часть Пиренейского полуострова и Галлии, остготы (буквально: «восточные готы») же господствовали на территории Италии, т.е. на востоке Западной империи. Но об этом мы подробнее расскажем позже…

Нам не представляется необходимым, да и, честно говоря, возможным, перечислять в настоящей книге все готские военные походы и анализировать их результаты. Во-первых, ввиду уже упоминавшегося выше отсутствия у историков единого мнения об этнической принадлежности участников грабительских набегов «варварских дружин», лишь обобщенно именуемых «готскими». Во-вторых, ввиду того, что очередной римский наместник или император восстанавливал прежнее положение, отвоевывал захваченные готами римские земли, заключал с ними очередной мирный договор… и так до бесконечности.

Дело в том, что достигнутому тогдашними готами определенному военному превосходству над римлянами весьма способствовали сотрясавшие Римскую державу постоянные гражданские войны, убийства императоров, провозглашение мятежными римскими легионами новых «солдатских» императоров и «антиимператоров» в разных пограничных провинциях. И разгоравшаяся всякий раз с новой силой кровавая междоусобная борьба между самими римлянами. Разумеется, серьезно ослаблявшая обороноспособность Римской «мировой» державы. Вместо того, чтобы отбивать от всех ее границ всяческих «варваров», хорошо вооруженные и обученные, опытные римские легионарии и ауксилиарии гибли тысячами и десятками тысяч в битвах… не с внешними врагами, а друг с другом, во славу соперничающих претендентов на императорскую власть. И где было найти им замену? Только в «варварской» среде. В тщетных попытках «изгнать бесов силой князя бесовского» (Евангелие от Луки, 11, 15).

Одним из римских императоров, обязанных своим вхождением в анналы готам (т.е. очередному готскому вторжению в римские пределы), был Деций (249–251), упомянутый в приведенном выше фрагменте аммиановых «Деяний». Римский сенатор Гай Мессий Квинт Траян Деций удостоился порфиры чуть ли не насильно, будучи провозглашен императором по воле воинов взбунтовавшихся римских гарнизонов в Паннонии, которых Деций, собственно, был послан усмирить. Однако же бунтовщики решили избежать заслуженного наказания (в тогдашней Римской «мировой» империи, согласно Аммиану Марцеллину, их могли сжечь заживо, отсечь им руки и т.д.) возведением на царство того, кто прибыл их карать. Деций (вместе со своим сыном Гереннием Этруском) вскоре погиб в битве при Абритте (в Мёзии) с теми же готами и карпами, причем вождю «варваров» Книве (видимо, отпрыску готского рода Балтов-Балтиев, второго по знатности после царского рода Амалов), как нам ни неприятно это констатировать, помогал римский полководец Приск:

«Книва же после долгой осады ворвался в Филиппополь и, завладев добычей, заключил союз с бывшим там (римским – В.А.) военачальником Приском будто бы для борьбы с Децием. Вступив в сражение, [готы] пронзают стрелой сына Деция, жестоко ранив его насмерть. Увидев это, отец, как рассказывают, произнес для укрепления духа воинов: «Пусть никто не печалится; потеря одного воина не есть ущерб для государства». Однако, не будучи в состоянии перенести горе отца, он нападает на врагов, ища либо смерти, либо отмщения. Под Абриттом, городом в Мезии (сегодняшнем болгарским Разградом – В.А.), он был окружен готами и убит, достигнув, таким образом, конца своего правления и предела жизни» («Гетика»).

Печальная история… Горьки плоды измены… Впрочем, дело-то в другом.

В том, что, благодаря своим мирным (и не мирным) контактам готы вскоре стали очень точно разбираться, а порой – принимать весьма активное участие – во всем, творившемся в Римской империи. Избавившись постепенно от своего изначального, присущего на первых порах всем «варварам», страха перед легионами. Этот страх окончательно исчез, когда измельчавшие «потомки Ромула» стали пытаться защититься от досаждавших им готов и готских союзников не в духе староримской доблести – силой оружия в полевых сражениях -, а тем же способом, что и спустя триста лет – от разбойничьих полчищ «последних гуннов» во главе с сыновьями «Бича Божьего» Аттилы. Поскольку обескровленных в междоусобных войнах римских легионов уже не хватало для эффективной защиты имперских границ, римляне взяли себе в союзники суровую природу нынешних Балкан (тогдашних Гема и Родоп). Они принялись возводить укрепления в различных, важных в стратегическом отношении пунктах. И заманивать готов, вандалов и карпов, наверняка, хуже знакомых с местностью, чем сами римляне, в ловушки. «Вытеснив врага за обрывистые склоны Гема, они (римляне – В.А.) заняли крутые горные проходы, чтобы, отрезав варварам всякий выход, взять их измором» (Аммиан Марцеллин). Вынуждая то или иное мелкое «скопище» (с римской точки зрения) готов «со товарищи», полумертвых от голода, жажды и бессильной ярости, сдаться на милость победителей. Однако крупным готским «скопищам» обычно удавалось вырваться из кольца «голодной блокады» на «оперативный простор». «Как дикие звери, сломавшие свои клетки», (Аммиан), готы со всей накопившейся яростью и неутоленной алчностью, грабили и опустошали римские земли за Гемом и Родопскими горами.

В качестве иллюстрации приведем фрагмент из марцеллиновых «Деяний» :

«Безнаказанно рассыпались они (готы – В.А.) для грабежа по всей равнине Фракии, начиная от местностей, которые омывает Истр, до Родопы и пролива между двумя огромными морями. Повсюду производили они убийства, кровопролития, пожары, совершали всякие насилия над свободными людьми. Тут можно было наблюдать жалостные сцены, которые ужасно было видеть и о которых равно ужасно повествовать: гнали бичами пораженных ужасом женщин, и в их числе беременных, которые, прежде чем разрешиться от бремени, претерпевали всякие насилия; малые дети хватались за своих матерей, слышались стоны подростков и девушек благородного происхождения, уводимых в плен со скрученными за спиной руками. За ними гнали взрослых девушек и замужних женщин с искаженными от плача чертами лица, которые готовы были предупредить свое бесчестие смертью, хотя бы самой жестокой. Тут же гнали, как дикого зверя, свободнорожденного человека, который незадолго до этого был богат и свободен, а теперь изливал свои жалобы на тебя, Фортуна, за твою жестокость и слепоту: в один миг он лишился своего имущества, своей милой семьи, дома, который на его глазах пал в пепле и развалинах, и ты отдала его дикому победителю на растерзание или на рабство в побоях и муках» («Деяния»).

Вместе с Иорданом и только что процитированным Аммианом мы с вами, уважаемый читатель, погрузились в ужасающую повседневность полутора столетий почти непрерывных готских грабительских набегов на восточную Фракию. Мало различавшихся по своим целям и методам. Но если Иордан пытается героизировать историю готов, Аммиан, грек на римской военной службе, в первую очередь делится с читателем своими личными впечатлениями. Поседелый под римским шлемом, он лично принимал участие в военных действиях на разных «фронтах», многочисленных боях и походах. А о тех операциях, в которых ему не довелось участвовать лично, компетентно судил с точки зрения офицера Генерального штаба (выражаясь современным языком). Именно аналогичную должность Аммиан Марцеллин занимал в 353–360 гг. при военном магистре Урсицине (Урзицине), верном соратнике первого римского императора-христианина Флавия Валерия Аврелия Константина, вошедшего в историю как Константин Великий. Так что Аммиан хорошо знал, о чем писал. В дошедших до нас книгах своего исторического труда он подверг жесточайшей критике в первую очередь своих же римских соотечественников. Сторонников различных клик и партий, ослаблявших своим противостоянием все римское общество. А также придворных интриганов и завистников, портивших жизнь наиболее выдающимся полководцам, вроде Урсицина (судя по имени – служилого германца, вероятно, родича одноименного с ним царька аллеманов). И потому мы склонны больше доверять тому, что пишет греко-римский военный историк о тогдашних «варварских» народах (включая – при всем уважении! – готов), как современник и очевидец их вторжений, чем хвалебным гимнам, сочиненным полуготом Иорданом в честь своих готских предков.

В «Деяниях» Аммиана о готских военных обычаях написано много такого, что трудно совместить со светлым образом германского воителя. Воина «без страха и упрека» в стиле Макса фон Шенкендорфа, или Генриха фон Клейста. «Виртуозов пера», вдохновлявших в начале XIX в. своими романтическими фантазиями немецких патриотов на борьбу с «наследственным врагом» – французами Наполеона, или, скажем, с образами германских ратоборцев из историко-патриотических романов Вальтера Блёма. Когда читаешь в аммиановых «Деяниях» не просто об убийстве, но о «растерзании» (буквально: «расчленении») богатого свободнорожденного человека (вероятно, готские вооруженные грабители терзали его тело пытками, чтобы заставить римлянина рассказать, где спрятаны его сокровища), то… Поневоле вспоминаешь не героических и добродетельных германцев Тацита, а пиратов Карибского моря (но только не «киношных», а всамделишных). А также – в порядке конструктивной самокритики – набеги отдаленных родичей и потомков «наших готов», киевских варяго-русов Рюриковичей – Олега или Игоря – на земли Восточной Римской («Греческой») империи из «Повести временных лет» :

«В год 6415 (907). Пошел Олег на греков, оставив Игоря в Киеве; взял же с собою множество варягов, и славян, и чуди, и кривичей, и мерю, и древлян, и радимичей, и полян, и северян, и вятичей, и хорватов, и дулебов, и тиверцев, известных как толмачи: этих всех называли греки "Великая Скифь". И с этими всеми пошел Олег на конях и в кораблях; и было кораблей числом 2000. И пришел к Царьграду: греки же замкнули Суд, а город затворили. И вышел Олег на берег, и начал воевать, и много убийств сотворил в окрестностях города грекам, и разбили множество палат, и церкви пожгли. А тех, кого захватили в плен, одних иссекли, других замучили, иных же застрелили, а некоторых побросали в море, и много другого зла сделали русские грекам, как обычно делают враги…

В год 6449 (941). Пошел Игорь на греков. И послали болгары весть царю (ромейскому императору – В.А.), что идут русские на Царьград: 10 тысяч кораблей. И пришли, и подплыли, и стали воевать страну Вифинскую, и попленили землю по Понтийскому морю до Ираклии и до Пафлагонской земли, и всю страну Никомидийскую попленили, и Суд весь пожгли. А кого захватили – одних распинали, в других же, перед собой их ставя, стреляли, хватали, связывали назад руки и вбивали железные гвозди в головы. Много же и святых церквей предали огню, монастыри и села пожгли и по обоим берегам Суда захватили немало богатств»…

И далее по тексту…

Что ж, не зря, вероятно, кумир советских довоенных молодых читателей Аркадий Гайдар писал, что «жили такие люди, которые из хитрости назывались детскими писателями. На самом деле они готовили краснозвездную крепкую гвардию» или, иными словами, старались, чтобы дети вырастали хорошими солдатами. Но социально-политический заказ и историческая правда – это «две большие разницы», как говорят в Одессе…

И вот мы приходим к осознанию этой неприглядной правды, отрицать которую невозможно. Несмотря на вполне понятное, с педагогической точки зрения, желание, например, школьного учителя истории насколько можно, приукрасить ее в глазах своих учеников. В «книге книг» всего просвещенного человечества – гомеровском эпосе о Троянской войне и ее последствиях, так замечательно переведенном для наших предков и нас, многогрешных, такими виртуозами пера, как Н.И. Гнедич, В.А. Жуковский и прочие светочи русской изящной словесности, безо всяких прикрас описаны воинские обычаи героической эпохи греческой истории. Эпохи, которую товарищ Фридрих Энгельс назвал в своем труде «Происхождение семьи, частной собственности и государства» периодом военной демократии или высшей ступенью варварства. «К ней принадлежат греки героической эпохи, италийские племена незадолго до основания Рима, германцы Тацита, норманны времен викингов» (Энгельс). Что же мы видим у Гомера? Захваченные города подвергаются столь основательному разграблению и разгрому, что жизнь в них зачастую прекращается навсегда. «Что в городах разоренных мы добыли, все разделили» – говорит воспетый Гомером герой Ахилл(ес). Страбон и Геродот приводят нам целый ряд названий таких городов, некоторые из которых известны нам еще по «Илиаде» Гомера. Победители уносят из разоренных ими городов награбленное добро («рухлядь», как говорили у нас на Руси) на своих собственных плечах или на плечах своей двуногой добычи. Или, говоря по-древнерусски – «челяди». Захваченных во взятых городах мужчин обычно убивают. За исключением военнопленных, взятых в полевом сражении. Ведь добровольная сдача врага в плен сокращала время битвы. Если бы враг не мог рассчитывать на пощаду, он продолжал бы драться до последнего. Что, естественно, влекло за собой дополнительный риск для победителя. Всех женщин и детей без исключения порабощали (обращали в рабство). Ибо города-государства остро нуждались, так сказать, в «служебном персонале». Т.е. в бесправном низшем социальном слое. Предназначенном для выполнения всевозможных работ. И оказания всевозможных услуг. Как в государственном, так и в частном хозяйстве. Причем женщиныпленницы рассматривались, прежде всего, как вещь.

Когда Хриз, жрец бога Аполлона, просит предводителя ахейского войска под Троей царя Агамемнона вернуть ему, за выкуп, свою плененную ахейцами дочь Хрисеиду, Агамемнон гневно отвечает просителю:

 

«Старец, чтоб я никогда тебя не видал пред судами!

Здесь и теперь ты не медли и впредь не дерзай показаться!

Или тебя не избавит ни скиптр, ни венец Аполлона.

Деве свободы не дам я; она обветшает в неволе,

В Аргосе, в нашем дому, от тебя, от отчизны далече -

Ткальный стан (ткацкий станок – В.А.) обходя или ложе со мной разделяя.

Прочь удались и меня ты не гневай, да здрав возвратишься!»

 

(«Илиада». Песнь первая. Язва).

Восприятие пленниц в качестве материальной ценности выражалось в том, что взятых в плен девушек или женщин было принято, наряду с другими сокровищами, дарить боевым товарищам. В том, что девушек и женщин объявляли призом победителю в состязаниях. Или обещали в награду за особые заслуги. Захваченных в качестве добычи девушек и женщин распределяли среди победителей по жребию. Правда, в отличие от всей прочей добычи, их, похоже, не использовали в качестве предмета меновой торговли. Нередко стоимость пленницы, колебавшаяся, в зависимости от ее возраста, навыков, физических и умственных способностей и качеств, устанавливалась достаточно точно. Она равнялась, скажем, у Гомера в «Илиаде», стоимости четырех волов. В то время как, скажем, медный треножник стоил в три раза дороже – двенадцать волов.

 

Вынес награды подвижникам: светлые блюда, треноги;

Месков представил, и быстрых коней, и волов крепкочелых,

И красноопоясанных жен, и седое железо.

Первые быстрым возницам богатые бега награды

Он предложил: в рукодельях искусная дева младая,

Медный, ушатый с боков, двадцатидвухмерный треножник -

Первому дар; кобылица второму шестигодовая,

Неукрощенная, гордая, в недрах носящая меска;

Третьему мздою – не бывший в огне умывальник прекрасный,

Новый еще, сребровидный, четыре вмещающий меры;

Мздою четвертому золота два предложил он таланта;

Пятому новый, не бывший в огне фиал двусторонный.

 

(«Илиада». Песнь двадцать третья. Погребение Патрокла. Игры).

Впрочем, нам совсем не обязательно воскрешать в памяти эти воинские обычаи древних греков героической эпохи. Древние римляне вели себя ничуть не лучше. Они также неизменно обращали военнопленных, как мужчин, так и женщин, в бесправных рабов. Первым зримым свидетельством этого порабощения было торжественное выставление напоказ материальной и двуногой добычи, челяди, в ходе триумфальных шествий победоносных римских полководцев – императоров и в то же время триумфаторов – по улицам «вечного города» Рима, «столицы Вселенной».

Поэтому писатели-германофилы вроде Тацита и Иордана не находили ничего особенного в жестокостях, творимых готами «со товарищи» во время грабительских набегов и походов на римские земли. По крайней мере, ничего, что побудило бы их к пересмотру своих взглядов на германцев вообще и отдельные германские племена – в частности. А жертвам «варварских» набегов было, конечно, все равно, кто именно их разоряет, режет и порабощает – скифы, бастарны, сарматы или готы. Римские монеты, найденные в районе между Богшаном и Рафной, на территории бывшей имперской провинции Дакии, были кладом, скрытым своими владельцами в земле от напавших на Дакию грабительских шаек смешанного состава, в которые входили готы и карпы (последние, по мнению Моммзена, идентичны ираноязычным роксоланам). Эти монеты пролежали в земле более полутора тысяч лет, прежде чем были откопаны. Значит, их владельцам удалось-таки осуществить свое намерение – готы и карпы клад так и не нашли. Другой вопрос, пережили ли владельцы зарытых в землю римских монет «варварский» набег (а возможно – и допрос «с пристрастием»)? Или же смогли найти спасение в бегстве? Во всяком случае, вернуться, чтобы откопать зарытый клад им, как это ни печально, так и не довелось.

Кассиодору и Иордану не удалось связно изложить ход готских грабительских набегов. Но они, по крайней мере, перечислили ряд наиболее известных городов, разгромленных и опустошенных готами. И тем самым дали нам представление о территориальных масштабах готских «походов за зипунами» (используя выражение вероятных потомков готов – казаков атамана Степана Разина). Пришедшихся на период с 196 г. (года временного прекращения регулярной торговли по «Янтарному пути») по 371 г. (год начала гуннского вторжения). И достигщих своего апогея в годы правления римского императора Публия Лициния Эгнация Галлиена (253–268). Когда ослабленную неудачной войной с персами, взявшими в плен императора Публия Аврелия Лициния Валерия Валериана (вот какой «чудовищной длиннОты» достигали имена особо знатных римлян!) «мировую» Римскую державу сотрясали военные мятежи боровшихся за императорский венец и багряницу тридцати двух (!) эфемерных узурпаторов (так называемых «тридцати тиранов»), ослепленных призрачным блеском императорского пурпура. А слабовольный император Галлиен, похоже, равнодушный к участи своего томящегося в плену у персов августейшего отца Валериана, реагировал на весть об утрате Римской державой богатой провинции Сирии легкомысленным замечанием: «Ну что ж, обойдемся без сирийских пирогов», в ответ на весть об утрате империей Галлии – замечанием: «Ну что ж, обойдемся без галльских плащей» и т.д.

Но главное в другом. При внимательном прочтении Кассиодора-Иордана нам бросаются в глаза два обстоятельства. Во-первых, одна из причин успешности готских набегов заключалась в том, что они выступали в союзе с одними римлянами против других римлян. А измельчавшие «потомки Ромула» не упускали случая, воспользовавшись готами в качестве средства к собственному успеху (хотя и в ущерб Римской державе), половить рыбку в мутной воде:

«Тогда-то некий Эмилиан, из-за того что по причине небрежения императоров готы нередко разоряли Мизию, усмотрел, что возможно отнять ее без большого убытка для государства, а также сообразил, что тут-то и может случиться ему удача. Поэтому он захватил тираническую власть в Мезии и, перетянув к себе все военные отряды, начал разорять города и население. В течение немногих месяцев, пока вырастало нужное для борьбы с ним множество военного снаряжения, он причинил государству немалый вред. Однако, пустившись на это нечестивое дело, он в самом начале его и погиб» («Гетика»).

Во-вторых, оба автора готской истории – как образованный и старающийся судить, по Тациту, «сине ира эт студио» – «без гнева и пристрастия» – Кассиодор, так и менее осведомленный, местами прямо-таки наивно-доверчивый панегирист Иордан – явно смущаются и становятся достаточно скупыми на слова при необходимости описывать сомнительные «подвиги» главных героев своего повествования. «По причине небрежения императоров готы нередко разоряли Мизию» («Гетика»). Зато оба историка с явным облегчением «растекаются мыс(л)ью по древу» в тех местах своего повествования, где его герои, в виде исключения, предаются, так сказать, «невинным шалостям» :

«… императоры Галл (Гай Вибий Требониан Галл – В.А.) и Волузиан (Гай Вибий Волузиан, сын этого самого Галла – В.А.) < … > лишь только достигли власти, заключили союз с готским племенем. Спустя недолгое время, после того как пали оба правителя, Галлиен захватил принципат (императорский престол в Риме – В.А.), дав волю своему буйству. Респа, Ведук и Тарвар, предводители готов, взяли корабли (пираты-«варвары» часто использовали для совершения своих набегов корабли флота эллинистического Боспорского царства, чья зависимость от Рима давно стала чисто формальной, а то и суда подданных самой Римской державы – В.А.) и, переправившись через пролив Геллеспонтский (Дараданеллы – В.А.), перешли в Азию; в этой провинции они разграбили много городов, а в Эфесе сожгли славнейший храм Дианы, который < … > был основан амазонками» («Гетика»).

Расположенный в Малой Азии (близ нынешнего турецкого города Сельчук) греческий мегаполис Эфес (Ефес) был одним из крупнейших и знаменитых городов Древнего мира. Эфес, игравший большую культурно-экономическую роль еще в доримский период, сохранил ее и под властью римлян, в том числе в эпоху раннего христианства. Считается, что основателем первой христианской общине в Эфесе был сам святой Павел, «апостол язычников». Упомянутое в «Гетике» святилище богини Дианы (у греков – Артемиды, между прочим, покровительницы амазонок), по-гречески «Артемисий», располагалось примерно в двух милях от городских стен, на равнине, в самом конце дороги, предназначенной для священных процессий. Эта дорога, соединявшая Магнесийские ворота Эфеса с Артемисием, была обрамлена великолепной крытой колоннадой. Все пошло прахом! Надо думать, напавшие на Эфес готские герцоги-воеводы Респа, Ведук и Тарвар стремились вовсе не к сознательному осквернению святилища Дианы-Артемиды (хотя, с другой стороны, как выяснилось по ходу дела, и не имели ничего против его осквернения). В античности все крупные храмы (не исключая и Иерусалимского) были не только святилищами, но и крупнейшими банками, ссудными конторами и пунктами обмена валюты. Так что целью набега готов на эфесское святилище Дианы был не священный алтарь божественной сестры Феба-Аполлона, а копившиеся веками в храмовой сокровищнице Артемисия (как и в сокровищницах храмов множества иных богинь и богов) богатые дары благочестивых богомольцев и паломников и денежные средства. Из-за этих сокровищ Эфес был впервые сожжен еще в 678 г. до Р.Х. Поэтому то, что было раскопано в Эфесе за десятки лет археологами, относится преимущественно к римской эпохе. Все более раннее уже украли раньше. От храмовых приношений греческой эпохи мало что осталось. Будь к моменту готского набега еще жив писатель Ахилл Татий, он мог бы с полным основанием обратиться к любому из герцогов явившихся в Ионию из покоренной готами Тавриды «скифов» с гневными словами из своей знаменитой во всем античном мире повести «Левкиппа и Клитофонт» : «В Скифию ты превратил Ионию, в Эфесе льется кровь, словно в стране тавров». Но, к счастью для себя, Татий до опустошительного «тавроскифского» набега не дожил…

«Перейдя в область Вифинии, они (готы – В.А.) разрушили Халкедон (гарнизон этого города при приближении готов просто разбежался – В.А.); впоследствии частично восстановленный Корнелием Абитом (Авитом – В.А.); и до сегодня, несмотря на то, что Халкедон имеет счастье быть в соседстве со столицей, он тем не менее сохраняет некоторые знаки своего разрушения как указание потомству. При такой удаче готы, вторгшиеся в области Азии, забрав добычу и награбленное, снова переплывают Геллеспонтский пролив; по пути они разоряют Трою и Илион, которые, едва успев лишь немного восстановиться после Агамемноновой войны, снова оказались разрушенными вражеским мечом (вообще-то со времен Гомера считалось и считается, что Троя и Илион – не два разных города, а два разных названия одного и того же города, взятого хитростью и разрушенного древними греками – ахейцами или данайцами – под командованием царя Микен Агамемнона; то ли Иордану это было, в силу пробелов в образовании, неизвестно, то ли в эпоху готских набегов на месте древней Трои-Илиона действительно существовало два населенных пункта, один из которых назывался Троей, а другой – Илионом – В.А.). После такого разорения Азии испытала их зверство Фракия. Там они приблизились и подступили к городу Анхиалу, у подножия горы Эма (Гема, нынешних Родопских гор – В.А.), близ моря. Этот город некогда поставил между морским побережьем и подножием Эма Сарданафал, царь парфянский. Рассказывают, что [готы] оставались там много дней, восхищенные банями на горячих водах, расположенными на двенадцатой миле от города Анхиала, где из глубины пробиваются огненные источники; среди всех остальных неисчислимых в мире мест с [горячими] термами это, несомненно, главные и наиболее действенные для здоровья страждущих. Оттуда вернулись они в свои места (т.е. в свой благодатный «ауйом» меж Борисфеном и Тавридой – В.А.) («Гетика»).

Итак, взяв Трою-Илион (причем, в отличие от греков Агамемнона – не хитростью, а приступом, или, как говорили наши предки – «на копье», без помощи Троянского коня), готы позволили себе краткую передышку. Чтобы смыть с себя кровь и пот сражений (а заодно – конечно же, грехи) в горячих источниках крошечного, но хорошо укрепленного городка, обретшего бессмертие благодаря Публию Овидию Назону. Упомянувшему его в одной-единственной строчке своих «Тристий». Знаменитых «Скорбных элегий», сочиненных угасавшим от тоски по изгнавшему его навечно «Граду» поэтомплейбоем, сосланным за «аморальный образ жизни» принцепсом Октавианом Августом в «суровую» Тавриду:

«Вскоре возвышенных стен Анхиалийских достичь» (I, 10. 35).

Судя по всему, этот поход готов «за зипунами» представлял собой морскую экспедицию с высадкой десанта, вскоре возвратившегося с добычей на корабли. Так что от готского набега пострадали лишь прибрежные римские области и города. В описываемое время Эфес располагался еще у самого моря. От которого его сегодня отделяют семь километров суши. Ибо море с тех пор отступило. Невольно напрашиваются параллели между морскими набегами готов и начавшимися восемью столетиями позже морскими рейдами других скандинавских грабителей – викингов. Правда, морские экспедиции этих отдаленных потомков готских «северных людей» приобрели гораздо больший, почти что всемирный, размах. Далеко превзойдя в этом отношении морские рейды их отдаленных готских предков, как известно, так и не доплывших до Исландии, Гренландии, Винландии (сегодняшней Америки).

Историки до сих пор задаются вопросом, кем следует, прежде всего, считать норманнских викингов. Чрезвычайно подвижным разбойничьим племенем? Или народом величайших основателей средневековых государств (пусть и пользовавшихся весьма нетрадиционными методами)? У нас же возникает вопрос к Иордану: как понимать его фразу о том, что готы вернулись «в свои места»? Означает ли упомянутое им возвращение готских «викингов» в «свои места», что готы вернулись к себе на родину? И на какую именно родину?

Действительно ли территория нынешней южной России (названной более поздними, норманнскими, викингами, «Эстервег» или «Аустрвег» – «Восточный путь», а затем – Аустррики – Восточная держава и, наконец, Гардарики – Держава городов) уже стала к описываемому времени для готов новой родиной? Создали ли мигрировавшие на юг германские переселенцы в сегодняшней южной России нечто большее, чем удерживаемые с большим трудом, постоянно обороняемые от наседавших со всех сторон противников опорные пункты, (или, по Марксу, «стоянки»)? «Разбойничьи гнезда», вроде позднейшей Запорожской Сечи, откуда готы периодически выходили на грабеж и куда периодически возвращались «дуванить» добычу и зализывать раны?

На этот счет существует множество самых разных мнений. Как правило, мнения советских историков расходились с мнениями историков не советских. По крайней мере, после разгрома в тридцатые годы ХХ в., как «антинаучной», школы правоверного марксиста академика-большевика Михаила Николаевича Покровского, придерживавшегося самой что ни на есть «норманнской» теории происхождения российской государственности. М.Н. Покровский (подобно своим «непролетарским» предшественникам Николаю Михайловичу Карамзину, Сергею Михайловичу Соловьеву и прочим) опирался на версию, изложенную в «Повести временных лет» (долгое время приписываемой киево-печерскому монаху-летописцу Нестору), об основании первого в истории России государства от Ильменя до Днепра варягами Рюриком, Олегом и Игорем «со товарищи». Чье норманнское (скандинаво-германское) происхождение не подвергалось сомнению никем из известнейших русских историков (кроме, разве что, Михаила Васильевича Ломоносова), да и товарищем Карлом Марксом. Приведем в качестве подтверждения обширную, но необходимую, на наш взгляд, цитату из главы четвертой уже цитировавшегося нами выше труда Маркса «Разоблачение дипломатической истории XIII века», извиняясь перед уважаемым читателем за небольшой – неизбежный – повтор:

«… Нам указывают на Олега, двинувшего 88 000 человек против Византии, прибившего в знак победы свой щит на вратах ее столицы и продиктовавшего Восточной Римской империи позорный мир; на Игоря, сделавшего эту империю своей данницей; на Святослава, с торжеством заявившего: «Греки снабжают меня золотом, дорогими тканями, рисом, фруктами и вином, Венгрия доставляет скот и лошадей, из России я получаю мед, воск, меха и невольников»; на Владимира, завоевавшего Крым и Ливонию, заставившего греческого императора…выдать за него свою дочь, соединившего военную власть северного завоевателя с теократическим деспотизмом порфирородных и ставшего одновременно господином своих подданных на Земле и заступником их на небесах. Несмотря, однако, на известные параллели…политика первых Рюриковичей коренным образом отличается от политики современной России. То была не более и не менее как политика германских варваров, наводнивших Европу… Готический (у Маркса gotisch, т. е. буквально «готский». – В.А.) период истории России составляет, в частности, лишь одну из глав истории норманнских завоеваний. Подобно тому как империя Карла Великого предшествует образованию современных Франции, Германии и Италии, так и империя Рюриковичей предшествует образованию Польши, Литвы, прибалтийских поселений, Турции и самой Московии. Быстрый процесс расширения территории был не результатом выполнения тщательно разработанных планов, а естественным следствием примитивной организации норманнских завоеваний – вассалитета без ленов или с ленами, существовавшими только в форме сбора дани, причем необходимость дальнейших завоеваний поддерживалась непрерывным притоком варяжских авантюристов, жаждавших славы и добычи. Вождей, у которых появлялось желание отдохнуть, дружина заставляла двигаться дальше, и в русских, как и во французских землях, завоеванных норманнами, пришло время, когда вожди стали посылать в новые грабительские экспедиции своих неукротимых и ненасытных собратьев по оружию с единственной целью избавиться от них. В отношении методов ведения войн и организации завоеваний первые Рюриковичи ничем не отличаются от норманнов в остальных странах Европы. Если славянские племена удалось подчинить не только с помощью меча, но и путем взаимного соглашения, то эта особенность была обусловлена исключительным положением этих племен, территории которых подвергались вторжениям как с севера, так и с востока и которые воспользовались первыми в целях защиты от вторых. К Риму Востока (Константинополю-Царьграду – В.А.) варягов влекла та же магическая сила, которая влекла других северных варваров к Риму Запада. Самый факт перемещения русской столицы – Рюрик избрал для нее Новгород, Олег перенес ее в Киев, а Святослав пытался утвердить ее в Болгарии (Переяславце-на-Дунае. – В. А.), – несомненно, доказывает, что завоеватель только нащупывал себе путь и смотрел на Россию лишь как на стоянку, от которой надо двигаться дальше в поисках империи на юге. Если современная Россия жаждет овладеть Константинополем, чтобы установить свое господство над миром, то Рюриковичи, напротив, из-за сопротивления Византии при Цимисхии были вынуждены окончательно установить свое господство в России.

Могут возразить, что здесь победители слились с побежденными скорее, чем во всех других областях, завоеванных северными варварами, что вожди быстро смешались со славянами, о чем свидетельствуют их браки и их имена. Но при этом следует помнить, что дружина, которая представляла собой одновременно их гвардию и их тайный совет, оставалась исключительно варяжской, что Владимир, олицетворяющий собой вершину готической России, и Ярослав, представляющий начало ее упадка, были возведены на престол силой оружия варягов. Если в этот период и нужно признать наличие какого-либо славянского влияния, то это было влияние Новгорода, славянского государства, традиции, политика и стремления которого были настолько противоположны традициям, политике и стремлениям современной России, что последняя смогла утвердить свое существование лишь на его развалинах. При Ярославе верховенство варягов было сломлено, но одновременно исчезают и завоевательные стремления первого периода и начинается упадок готической России. История этого упадка еще больше, чем история завоевания и образования, подтверждает исключительно готический характер империи Рюриковичей… Таким образом, норманнская Россия совершенно сошла со сцены, и те немногие слабые воспоминания, в которых она все же пережила самое себя, рассеялись при страшном появлении Чингисхана» (Карл Маркс. Разоблачение дипломатической истории XIII века, глава четвертая, цитируется по книге: Л. Н. Гумилев. Черная легенда. Друзья и недруги Великой Степи. Экопрос, 1994. с. 464. 465, 466, 467).

Тщательно штудировавший Маркса, его верный последователь и несгибаемый большевик из рядов ленинской «старой гвардии» товарищ Покровский так и писал на с. 22–23 своей «Русской истории в самом сжатом очерке»

«… Что касается общественного устройства тогдашних славян, то о нем греки могли только рассказать, что славяне распадаются на множество отдельных маленьких племен, которые постоянно между собой ссорятся. Воспоминания об этих постоянных ссорах между племенами сохранились еще и в преданиях о начале «русского государства», которое летопись относила к середине IX в. – лет значит через триста после того, как появились первые известия о славянах. Но по этому преданию, основателями первых больших государств на Восточно-европейской равнине были не славяне, а пришлые народы: на юге – хозары (хазары – В.А.), пришедшие из Азии, а на севере – варяги, пришедшие со Скандинавского полуострова, из теперешней Швеции. Потом варяги победили хозар и стали хозяевами на всем протяжении этой равнины.

Это предание новейшие историки часто оспаривали из соображений патриотических, т. е. националистических: им казалось обидно для народного самолюбия русских славян, что их первыми государями были иноземцы. На самом деле это не менее и не более обидно, чем то, что Россией с половины XVIII в. управляло, под именем Романовых, потомство немецких, голштинских герцогов (подлинные Романовы вымерли в 1761 г. в лице дочери Петра I – Елизаветы, у которой не было детей). То есть это вовсе никакого значения не имело, и то, что первые новгородские и киевские князья, которых мы знаем по именам, были шведы по происхождению (что несомненно), совсем неважно. Гораздо важнее было то, что эти шведы были рабовладельцами и работорговцами: захватывать рабов и торговать ими было промыслом первых властителей русской земли. Отсюда непрерывные войны между этими князьями, – войны, целью которых было «ополониться челядью», т. е. захватить много рабов. Отсюда их сношения с Константинополем, где был главный тогда, ближайший к России, невольничий рынок. Об этом своем товаре, «челяди», первые князья говорили совершенно открыто, не стесняясь: один из них, Святослав, хотел свою столицу перенести с Днепра на Дунай, потому что туда, к Дунаю, сходилось «всякое добро», а среди этого «всякого добра» была и «челядь». Кроме этого на рынок шли и продукты лесного хозяйства – меха, мед и воск. Это все князья добывали «мирным путем», собирая в виде дани со славянских племен, которые им удалось покорить. Но рабы были самым важным товаром, – о них больше всего говорится в договорах первых русских князей с греческими императорами.

Первые русские «государи» были таким образом предводителями шаек работорговцев. Само собою разумеется, что они ничем не «управляли»; в X в. например князь и в суде еще не участвовал. Только с XI столетия князья начинают понемногу заботиться о «порядке» в тех городах, которые образовались мало-помалу около стоянок работорговцев. Дошедшие до нас письменные памятники изображают именно городской быт и городскую жизнь. Население этих городов было не чисто славянским, а очень смешанным. Туда стекались торговцы и просто беглецы из разных стран, куда ходили русские купеческие караваны. Именно это смешанное население и получило раньше всего название «Руси» – от прозвища, которое финны дали шведам, приезжавшим в Финляндию через Балтийское море. Шведы составляли первое время господствующий класс этого городского населения: имена первых князей и их ближайших помощников, бояр, сплошь шведские, как мы уже упоминали. Греческие писатели приводят несколько тогдашних «русских» слов, и они все заимствованы из шведского языка. Самое слово «князь» происходит от шведского «конунг», а другое всем знакомое слово «витязь» – от такого же шведского «викинг». Но большинство городского населения было славянское, и князья с их боярами скоро среди него ославянились. В конце X в. все князья носят уже славянские имена (Святослав, Владимир, Ярослав и т. д.) и говорят не по-шведски, а по-славянски.

Кстати говоря, книге товарища Покровского, объявленной «антинаучной», «антиленинской» при верном марксисте и ленинце товарище Сталине (так якобы гордившемся вошедшим в обиход при нем крылатым изречением «Сталин – это Ленин сегодня»), предпослано факсимильное письмо не кого иного как товарища В. И. Ленина товарищу М. Н. Покровскому.

Тов. М. Н. Покровскому.

Тов. М.Н. ! Очень поздравляю вас с успехом: чрезвычайно понравилась мне Ваша новая книга «Рус(ская – В.А.) (История – В.А.) в сам(ом – В.А.) сж(атом – В.А.) очерке! Оригинальное строение и изложение. Читается с громадным интересом. Надо будет, по-моему, перевести на евр(опейские – В.А.) языки.

Позволяю себе одно маленькое замечание. Чтобы она была учебником (а она должна им стать), надо дополнить ее хронологиче(ским – В.А.) указателем. Поясню свою мысль примерно так: 1) столбец хронологии; 2) столбец оценки буржуазной (кратко); 3) столбец оценки Вашей, марксистской; с указан(ием – В.А.) страниц Вашей книги.

Учащиеся должны знать и Вашу книгу и указатель, чтобы не было верхоглядства, чтобы знали факты, чтобы учились сравнивать старую науку и новую. Ваше мнение об этом дополнении?

С ком(мунистическим – В.А.). прив.(етом – В.А.) Ваш ЛЕНИН.

Впрочем, это я так, к слову…

Как бы то ни было советской исторической науке удалось в очередной раз «разобраться» с «норманистами», доказав (правда, ненадолго, ибо ныне почти все серьезные российские историки – например Евгений Владимирович Пчелов, не сомневаются в норманнском происхождении Рюриковичей «со товарищи»), что все государственные образования на европейской части СССР имели славянское происхождение. Но тут же встал вопрос о германских мигрантах. Причем пока что даже не о готах. Дело в том, что вскоре после Р.Х., за несколько поколений до готских пришельцев, в Северном Причерноморье появились предшествовавшие им германские племена, основавшие в Приднепровье поселения городского или полугородского типа, поселки перевозчиков, плотогонов, сплавщиков, ремесленников. Главным протагонистом этой «не норманнской», но все же «германской» теории был известный русский историк-эмигрант Михаил Иванович Ростовцев (рожденный в 1870 г. в Киеве и умерший в 1952 г. в Нью-Хейвене). Он приписывал именно германским пришельцам инициативу создания политической организации новых городских общин. Ростовцев признавал существование этих поселений еще до прихода германцев (как, кстати, и «норманнисты» признавали существование славянских и финских поселений еще до прихода норманнов-варягов). Но в то же время был убежден в том, что эти поселения лишь после и вследствие прихода германских переселенцев с северо-запада приобрели характер полисов – самоуправляющихся городовгосударств. Или, по меньшей мере, городских общин. Из-за Ростовцева и его сторонников «славянофилы от истории» попали из огня да в полымя. Ибо в I в. п. Р.Х. не было на Борисфене государства, которое можно было бы, положа руку на сердце, назвать славянским. Да и народа, который можно было бы назвать славянским (а не, выражаясь осторожно, праславянским). А целый ряд возникших там, пусть даже небольших, но все же городов, естественно, мог рассматриваться в качестве «предварительной формы» или, если угодно, «заготовки» будущих более крупных политических форм организации общества. Таким образом, создание первого государства на территории т.н. Древней Руси, т.е. на Борисфене-Данапре-Днепре, за несколько столетий до возникновения «империи Рюриковичей», все равно оставалось, выходит, заслугой германцев.

В отличие от Ростовцева и его школы, многие историки (например, Герман Шрайбер и др.) были скорее склонны приписать заслугу политического упорядочения территории сегодняшней Южной России не этим самым ранним германским мигрантам (например, бастарнам, связываемым с т.н. зарубинецкой культурой), а все-таки готам, пришедшим с Севера позднее и создавшим черняховскую культуру, соседствующую с (прото)славянской киевской культурой. Как подчеркивает упоминавшийся нами выше отечественный историк филолог В.Б. Егоров в своем лингвистическом эссе «Готские реминисценции» : «Население, создавшее киевскую археологическую культуру, обитало в пойменных речных низинах < … > А вся степь, ныне украинская, была в те времена усеяна большими селениями. мы сейчас могли бы назвать их станицами, черняховцев(готов – В.А.), которые распахивали степные черноземы < … > праславяне заимствовали у готов… самые что ни на есть бытовые термины. Готских заимствований в русском языке с лихвой хватило бы на отдельную книгу. Кстати, слово лихва тоже готское, означавшее "процент по займу". В числе древних заимствований из готского оказались такие, казалось бы, совершенно русские слова как жена, чадо, живой < … > Из готского к нам пришел целый пласт слов, связанных < … >и это весьма симптоматично < … > с земледелием: соха, плуг, рожь, хлеб. Ведь из последнего следует, что протославяне-киевляне учились < … > хлебопашеству у готов-черняховцев, а не наоборот». Или, возьмем, к примеру, наше русское слово «медведь» («ведмедь»). Это – не подлинное, исконное, а описательное название зверя, означающее «знающий (ведающий), где мед», или, по другой версии – «медоед». Так его называли, чтобы не произносить настоящего названия, которое у славян, как и у многих других народов являлось табу, и которое не разрешалось даже упоминать. У славян бытовало поверье, что зверь, если его назвать по имени, услышит и обязательно придет, и потому имена опасных животных запрещалось произносить вслух. Из-за этого, кстати, многие животные утратили свои первоначальные имена, и сейчас мы знаем только те, которые были заменителями настоящих. Так вот, германцы, включая готов, называли медведя «бэр» («бер»). А в русском языке осталось слово «берлога» – «ложе (логово) бэра (медведя)» – явно германского происхождения (данное мнение разделяется и «Толковым словарем живаго великорусскаго языка» Владимiра Даля). Однако, довольно об этом…

Если верна гипотеза о происхождении слова «казак» от слияния древних этнонимов «гот» и «сакс» либо же «гот» и «сак» (т.е. «скиф»), а самих приднепровских казаков – от потомков готов и спутников готов по миграции – других германцев или же иранцев-скифов (в широком смысле слова, т.е. ираноязычных сарматоваланов), то представления об изначальном сосуществовании и различии между «мужиками» и «казаками» может показаться не столь уж и абсурдной…

Как бы то ни было, именно готы были, очевидно, самым могущественным военным фактором между Танаисом и Карпатами. Обладая столь внушительной военной мощью (именно из готского языка вошел в наш лексикон целый ряд слов, связанных с военным делом: «меч», «щит», «шлем», «враг», «друг», «дружина» и др.), готы стали совершать походы «за зипунами», буквально, во все стороны света, против давно сложившихся, прошедших, так сказать, проверку временем, государственных образований. В своих походах готы обнаружили древние, исправно функционирующие торговые города с греческими и греко-скифскими традициями. Города, лишь немногие из которых готам удалось захватить. Но и города, не захваченные готами, без сомнения, сохранили свое хозяйственное значение, свои экономические функции. Они остались полезными и после попадания в зону готского господства (или, точнее говоря, готского контроля), направляя и контролируя товаропотоки с севера на юг и с юга на север. Крупнейшим из этих городов – Ольвией – готы овладели в конце III в. Причем, видимо, без боя. Что позволяет сделать вывод о длившемся несколько десятилетий мирном сосуществовании греческих торговцев с готскими ратоборцами. Тира (современный Белгород-Днестровский), основанная греками в устье Днестра, была примерно в 170 г. покорена готами. В то время как Пантикапей (сегодняшняя Керчь) на Боспоре Киммерийском попал под власть готов лишь ненадолго. Ни Херсонес Таврический (Корсунь, в котором много позже, в 988 г., принял крещение по православному обряду князь Владимир I Красное Солнышко, Креститель Руси и потомок готских Амалов), ни Неаполь Скифский (павший, как было сказано выше, жертвой не готского, а гуннского или аланского набега), видимо, никогда не принадлежали готам (хотя именно готы положили в III в. конец Тавроскифскому царству). Вероятно, потому, что готы не считали захват этих ремесленно-торговых центров выгодным, а уж тем более – жизненно важным для себя. Совсем наоборот. В пору Античности и Средневековья сохранение такими перевалочными пунктами, традиционными местами перегрузки товаров, определенного нейтралитета считалось несомненным преимуществом. В Малой Азии и в других частях Римской «мировой» империи готы «обзавелись» многочисленными врагами и не приобрели особого доверия. Поэтому готам было выгоднее торговать с Римом (в тогдашнем понимании – «со всем миром») не напрямую, а при посредстве изрядно поднаторевших в торговле старинных греческих и скифских портовых городов, давних коммерческих партнеров средиземноморских греков и римлян. Равно служивших богу войны Аресу-Марсу и богу торговли Гермесу-Меркурию. Можно предположить, что черноморские города, получавшие от готов щедрые «комиссионные», исправно выполняли функцию скупщиков краденого или, выражаясь языком юристов, функцию «укрывателей имущества, добытого преступным путём». Ибо готы и карпы могли без труда сбывать награбленные ими ценности, и прежде всего – состоятельных невольников и невольниц – в этих демилитаризованных или даже нейтральных торговых центрах услужливым посредникам. А уполномоченные городов и семейств, пострадавших от готских грабителей, но сохранивших платежеспособность, могли беспрепятственно посещать Ольвию, Херсонес или Пантикапей, чтобы вести там без помех переговоры о выкупе пленников. Величайшие разбойники и грабители времен Великого переселения народов – гунны – вели себя столетие лет спустя аналогично готам. Ибо вся их алчность, вся их жажда грабежа, вся награбленная ими добыча, не принесла бы им никакой пользы, если бы они не имели хорошо налаженных рынков сбыта. И платежеспособных скупщиков в подходящих местах – торговых точках, или обменных пунктах, пользующихся, так сказать, правом экстерриториальности.

Как пишет В.Б. Егоров: «…готы вели оживлённую торговлю через причерноморские греческие города, что подтверждается археологически по всему ареалу черняховской культуры. Более того, в отличие от многочисленных кочевых народов, захватывавших Северное Причерноморье на более длительные сроки, готы сразу же переняли у греков искусство мореходства и не только лишили тех монополии в морской торговле, но и пошли дальше учителей в качестве пиратов (сказалась сохранившаяся в готских генах память предков – плавателей по северным морям – В.А.)» («Русь и снова Русь»).

Изложенная выше версия, на наш взгляд, в какой-то мере проливает свет на роль древних припонтийских эллинских городов-эмпориев, не только уцелевших, но и сохранивших свою автономию, даже попав в зону готского влияния. Тем не менее, у нас отсутствует уверенность в наличии у самих готов собственных административно-властных центров. Правда, с учетом важнейшей роли «великой и славной» реки Борисфена (Данпара, Данапра, современного Днепра), можно предполагать, что готы не позднее, чем на рубеже III-IV вв. сочли необходимым иметь вдоль Данапра, в некотором отдалении от морского побережья собственные поселения, готские грады-гарды-города. Ведь археологические находки, в первую очередь – раскопки погребений – подтверждают, что у готов еще до их прихода в нынешние южнорусские земли, имелись существовавшие на протяжении целых поколений постоянные «княжеские» резиденции межрегионального значения. Историки – специалисты в области изучения германских племен и Великого переселения народов – придерживаются разных мнений по данному вопросу. Прежде всего, вероятно, потому, что период существования готской державы на территории современной (преимущественно – Южной) России (подтвержденного не только готскими легендами, но и античными историками) рассматривается обычно, как некий «неполноценный», подготовительный этап истории готской государственности. Предшествующий «великой эпохе» готов как вершителей судеб восточной и западной половин Римской «мировой» империи. Царств вестготов и остготов в Галлии, Испании, Италии. Однако, скажем, швейцарский историк Валентин Маркович Гитерман, уроженец России и автор трехтомной истории нашей страны, дополненной в приложениях огромным числом документов (что делает ее особенно ценной), не сомневается в существовании готской резиденции на Днепре-Данапре-Борисфене, утверждая без обиняков:

«При своем царе Германарихе (350–376) (ост)готы основали в южной России собственную державу, столица которой называлась Данпарстадир, что означает город на Днепре, и под которой мы должны подразумевать Киев. Уже в начале (Великого – В.А.) переселения народов Киев считался олицетворением сказочного богатства. Скандинавы называли его Кэнугардр, позднее – Киангород. В «Песни о Нибелунгах» встречается название das land ze Chiewen («дас ланд це Киевен», т.е. «Киевская земля» или «Киевская страна» – В.А.)…».

Что тут сказать? Средневековая германская «Песнь о Нибелунгах» была записана на рубеже XII-XIII в. Сочинена она была, вне всякого сомнения, гораздо раньше, на основе древних германских сказаний, восходящих к эпохе Великого переселения народов. Но на протяжении длительного времени, подобно сказаниям троянского или фиванского циклов в древнегреческой среде, передавалась исключительно из уст в уста. К моменту, когда «Песнь» была наконец записана, Киев – «мать городов (греч. метрополия, митрополия) русских» – уже на протяжении многих столетий был знаменитой великокняжеской резиденцией. При готах же этот древний град, вне всякого сомнения, достигший большого богатства благодаря стекавшемуся в этот центр готской власти со всех сторон добру, скорее всего, назывался все-таки Данпарстадир. По-моему, эта версия звучит убедительнее… Хотя – кто знает? Темна вода во облацех, как говорили наши пращуры, когда не были в чем-либо точно уверены.