Сундук Зинаиды

Жизнь завертела Таисию, как белку в колесе. Разрывалась она между прачечной и администрацией, где по вторникам и четвергам убирала директорский кабинет. Майор Аус уехал в Москву, но обещал скоро быть, послал телеграмму: «Намерений не изменил».

Заведующий клубом через библиотекаршу выписал из Таллина книжки про организацию услуг питания. По ночам Тася, роняя тяжелую от дремоты голову, осваивала приготовление и подачу холодных закусок, бутербродов, различных напитков. Думала с тревогой, как же придется ей обслуживать и начальство, и пьяную молодежь – поди-ка, всем угоди! А если попадется хулиган вроде Игната? Побьет посуду, не заплатит за вино?..

В прачечную взяли на полставки молодую зэчку из нарвского ИТЛ, которая освободилась по амнистии для матерей с малолетними детьми. Сидела Анна по мужской статье – за пьяную драку и нанесение телесных повреждений подруге, которую застала со своим женихом. Сына родила в лагере, как сама говорила, «не то от Федьки, не то от горькой редьки».

Зинаида вызнала кликуху Анны, получив тем самым повод зубоскалить над новой помощницей, которую в лагере прозвали Нютка – Мокрая Дыра. Та не лезла за ответом в карман, и Таисия невольно краснела, слушая их похабные перебранки.

Вместе с тем Квашня почуяла, что перемены в жизни Таси происходят неспроста, и сразу отгородилась от нее показным высокомерием. Теперь она звала Таисию не иначе, как «барыня-сударыня» или «мадам-в-жопу-дам», вышучивая при ней креп-жоржеты, фильдеперсовые чулки и кружевные панталоны, намекая, что Тася ради пошлых нарядов уронила женскую честь и пошла по рукам. Нютка сопровождала подначки Зинаиды заразительным хохотом.

Таисия не сердилась, не вспоминала Квашне, как та ее сама толкала к житейским удовольствиям, сетуя на короткий бабий век. Вины за собой Тася не чувствовала и в ответ на ерничество молчала либо отшучивалась.

Злословие, впрочем, не мешало Квашне разворачивать свою сектантскую деятельность. Выяснилось, что по воскресеньям в Нарве Зинаида сама правит по старообрядческим книгам домашнюю службу, читает проповеди и «пророчествует». Тасе об этом рассказала Анна, которая бывала на этих бдениях и живо описывала злющих старух, скопцов, «богом ушибленных» инвалидов, исковерканных войной и болезнями, которые стекались с окрестных поселков послушать «матушку Зинаиду». Нютка шепотом призналась, что на этих сборищах вечно пьяная баба Квася падает оземь, трясется и кликушествует, а болящие кладут на себя ее руки, суют головы ей под подол. Многие верят в целительную силу «блаженной пророчицы».

Тася мимоходом заглянула в «Старообрядческий церковный календарь», который служил Зинаиде молитвенником и отсчитывал «от Рождества во плоти Бога Слова 1953 год, от Адама лета 7461». По этому календарю начало весны приходилось на восьмое марта, по новому стилю двадцать первое, а начало лета на девятое, по новому стилю на двадцать второе июня, первый день войны.

Удивительно показалось, что в советское время еще печатают такие книжки. Впрочем, в календаре упоминались и государственные праздники – День рождения Ильича, Первомай, годовщина Революции и День сталинской конституции 5 декабря.

Тем временем Николка нагулял где-то воспаление ушей, Настю переводили в новую школу, там требовали справки о прививках и копию трудовой книжки матери. Пока Таисия бегала по кабинетам, сдавала обходные листы, выписывалась из комнаты в бараке и принимала буфет под материальную ответственность, ребятишек то и дело приходилось оставлять в прачечной на попечение Анны и бабы Зины.

Хорошо хоть переезд, о котором Таисия больше всего тревожилась, случился так быстро и ловко.

Николка играл под столом у окна, Настя помогала матери сортировать белье, когда в прачечную заглянул шофер с нарядом на перевозку вещей. Оказалось, что Комбинат выделил машину всего на три часа, и никому не пришло в голову предупредить об этом заранее.

Накинув платок на плечи, Тася поехала вывозить из комнаты свой небогатый скарб, которого набралось неожиданно много. Торопливо вязала в тюки детские пальтишки, постели, посуду. Помогала шоферу тащить по узкой лестнице кровать, стол, комод. После вещи заносили в новую квартиру. Тут, спасибо, пособил сосед-химик, который, на счастье, оказался дома. Но шофер все равно выторговал у Таси шестьдесят рублей на водку: хорошо, оставалась последняя сотня от получки.

В прачечную вернулась уже к окончанию рабочего дня. Нютку встретила в дверях, размалеванную, в газовой косынке.

– На танцы не пойдешь?

– Да куда мне! – Тася махнула рукой.

Зашла, хотела позвать ребятишек. Но услыхала из угла, где стоял сундук Квашни, монотонный голос на одной ноте, будто капли били по голове.

– …Огромный был этот истукан, в чрезвычайном блеске стоял он пред тобою, и страшен был вид его, – бубнила Зинаида. – У этого истукана голова была из чистого золота, грудь его и руки его – из серебра, чрево его и бедра его медные, голени его железные, а ноги его частью железные, частью глиняные.

Тася чуть отогнула занавеску и увидела Настю и Николку, сидящих тихо на скамеечке. Квашня читала им Библию, будто страшную сказку.

– …Камень оторвался от горы без содействия рук, ударил в истукана, в железные и глиняные ноги его, и разбил их. Тогда всё вместе раздробилось: железо, глина, медь, серебро и золото сделались как прах на летних гумнах, и ветер унес их, и следа не осталось от них; а камень, разбивший истукана, сделался великою горою и наполнил всю землю…

– Что это вы, Зинаида Прокофьевна, детей мне пугаете?! – в раздражении Таисия подозвала детей. Николка бросился, прижался к матери, спрятал голову.

– Пророчествую я, Таисия, – спокойно, будто о житейском деле, сообщила Квашня. – Заметила в себе такое расположение.

– Совсем рехнулась от пьянства! – Тася сплюнула на каменный пол. – Советская власть, какие нынче пророчества? Обман один, да и все!

– Гляди, девкя… Больно ты осмелела, греха не боишься.

– Чего мне бояться? Жизнь моя трудовая, – строптиво ответила Таисия, успокаивая сына, осматривая больные ушки. – Не плачь, Николка. Знаешь, какой у нас нынче праздник? Пойдем на новую квартиру. Там и ванна с горячей водой, и плита на кухне газовая, печку не надо топить.

Сынок улыбнулся, Настя ахнула радостно:

– Правда, мама? Нам комнату дали?

– Я же тебе говорила. Что, не верила? Думала, выдумки? А вот и правда. Я и вещи перевезла – сейчас всё сами увидите.

– Поди-ка ты сюда, Таисия, – позвала Квашня. – Погляди напоследок, чего бояться-то надо. От всех таила, а тебе открою.

Квашня скинула на пол свою постель и, согнувшись, выдвинула из угла сундук, обитый коленкором на манер входной двери. Открыла крышку, выгребла тряпье. Пахнуло мышами, нафталином, подгнившей материей и звериным мехом, истлевшим от старости.

Квашня перекрестилась:

– Едино же сие не утаится вам, возлюбленные, яко един день пред Господем, яко тысяща лет, яко день един…

Круговым движеньем рук, будто отжимала белье, Зинаида стала обдирать газеты, которыми был оклеен весь сундук изнутри.

Таисия смотрела на сумасшедшую старуху, не зная, что делать – то ли плюнуть и уйти, то ли бежать на улицу за помощью. Мнилось, что Квашню накрыла пьяная горячка.

Из-под газет показались нос, сероватые щеки, волосы с золотыми бликами.

Отрубленная голова лежала на тарелке, в бульоне крови, тонкие пряди налипли на лоб. Лицо изображало застывшую смертную муку и напоминало инженера Воронцова, когда тот метался в горячке.

Настя сжала ручки на груди, будто в мольбе.

– Мама, что это?! – всхлипнул Николка, пряча лицо.

– Глава Иоанна Предтечи, – глухо отозвалась Зинаида, осенив себя двоеперстно. – Иоанн тот был пророк, крестил Христа в реке Иордань. Женщина его погубила, Суламея.

Дальше повылезли из-под газет глаза и руки, крылья и головы, окруженные золотым сиянием. Квашня бормотала:

– Вот они, родимые… Пророк Илия едет по небу в огненной колеснице. А вот поможеница в родах. Видишь, держит яйцо, а в яйце младенчик? А это Образ Пресвятой Взыскание Погибших…

Николка заплакал в голос.

– Глупый, – прикрикнула Тася на сына. – Просто картинки, нечего тут бояться!

Толкнула Настю:

– Иди, одевайся. И брата собери.

Хоть и самой было жутко от черных икон, на которых прилипли клочки газет с обрывками слов «звезда», «авиация», «…мольская смена». Заставила себя шагнуть поближе, нагнуться к сундуку. Голос рассудка подсказывал, что у происходящего должно быть простое рациональное объяснение.

– Кто ж сколотил-то такой сундук?

– Мой батюшка покойник, – Зинаида узловатым пальцем проверила крепость оплетки с медными гвоздями. – На совесть изготовил, всех нас сундук переживет.

Тася возвысила голос:

– Да зачем же этакое дело?

– А как стали в восемнадцатом году мощи вскрывать, народ и потащил из церкви всякое добро. Ризы, оклады, подсвечники сельсовет забрал и увез на телегах, а иконы остались. Все понесли, и батюшка повыдрал из стен. Церковь-то у нас была старой веры, иконы древние… Доски хорошие, крепкие. И сколотил вот ентот сундук.

Отхлебнув из фляжки, Зинаида завела историю, которую Таисия слышала уже не раз.

– А в город поехала наниматься в горничные. К профессору одному, медицинскому, навроде хирурга. И сундук взяла. Чтоб лики-то не казать, газетами оклеила. Хорошо жила, в довольстве, в уважении… А как профессор помер, сына его НКВД забрала, а после и всю семью. Заодно и меня прихватили, перед самой войной. Квартиру их как опечатали, так и стояла пустая всю блокаду. И мой сундук в сохранности. Я уж после освобождения, как на Комбинат устроилась, поехала в Ленинград и дом нашла, и квартиру. Чужие люди мне сундук отдали, он у них в прихожей стоял.

Зинаида огладила крышку рукой.

– Никто, вишь, не тронул, не сжег, не прибрал. Видно, ждали милые, пока их личики откроются. Вот и время пришло.

Тася покачала головой.

– Личики! Что же они все страшные у вас такие?

– Да которые благостны, тех кулаки по домам растащили. А нам что осталось.

Квашня очистила еще один слой газет и показала внутри, на боковой стороне, небольшую красно-бурую икону с изображением двух стоящих фигур.

– Это, девкя, самая потайная, ее церковники в алтаре держали. Сатана и Архангел Михаил взвешивают души людские. Вся земля русская на том стоит: налево бес, направо ангел. Вдвоем и месят тесто человеческое, зернушко белое к зернушку черному. Не отлепишь, не разберешь.

Тася наклонилась, чтоб рассмотреть изображения. На иконе виднелись доспехи Архангела, темные одежды Сатаны, волосы, нимбы над головами – золотой и черный. Но лица почему-то были выскоблены. На месте счищенной краски выступало светлое дерево и белый подклад грунтовки.

– А выскоблил кто? – чувствуя холод под ложечкой, спросила Таисия.

– Этих батюшка над кроватью повесил, мать хотел попугать. Она уж как его молила – сними, в душу самую глядят. Она-то веровала маленько, а батя безбожник был. Считал, что в церкви один поповский обман. Вот и выскоблил лики, мол нечего бояться.

– Так ведь еще страшнее стало, тетя Зина!

– На то и святые, чтобы страх.

Прачка указала на бурый пламень, который горел в ногах у Сатаны.

– Видишь, огнь адский? Всё в нем сгорит. Как мнишь, Бог-то добрый? Нет, девкя, бьет он землю страхом и гневом. И отца мово не пожалел. Был одноглазый – глаз-то ему в детстве выстегнула лошадь, – а после этого сундука и второй глаз ослеп. Так и шарился в темноте. А я пошла в город, в службу к одному профессору. Как он умер, так нас всех и загребли…

Тася опомнилась:

– Смотри-ка, уж стемнело… А мне вещи разбирать, в комнате-то навалено! Настя, Николка, вы хоть поели? По дороге хлеба купить, магазин-то закроется!

Зинаида выудила из-под юбок стеклянный флакон, прихлебнула. Послала в спину Тасе слова, будто схватила за ворот, заставила обернуться.

– Звезда у тебя во чреве, пентаграмма.

Тася выпустила наружу ребятишек, сама вернулась.

– Что мелете попусту, какая звезда?

– Попомни, девкя, родишь теленка о пяти головах. Будет сам с собою бодаться. А час настанет, и отца своего порешит.

Зинаида подмигнула тусклым глазом, засмеялась, заухала совой.

– Иже в небеси начертано: грядет антихрист! Сталин – Сатаналин, Сталин – Сатаналин! Демон прегордый, князь инквизитор!..

Таисия выскочила из прачечной, сердце колотилось. Взяла Николку на руки, Настю обняла, оберегая детей от злого глаза и слова.

Едва успели к закрытию гастронома. Продавщица то ли по доброте, то ли по другой причине вынула из под-прилавка пакет мятных пряников – мол, для себя придержала, да уж так и быть. Настёнка обрадовалась – есть чем отметить новоселье!

В субботу весь день разбирали узлы, переставляли мебель. Перезнакомились с соседями, вместе пили чай. Заглянула любопытная Нютка с нарядчицей Качкиной, первой сплетницей на Комбинате.

А поздно вечером от соседки Тася узнала, что возле моста кто-то напал на инженера Воронцова и тяжело ранил его.