Все слухи и городские легенды, которые мы обсуждали в этой главе, были связаны с темами смерти и власти.

Одни тексты стали результатом культурной «проработки» страхов, которые взрослые в мире советского ребенка обсуждали мало и неохотно, — будь то страх перед насилием со стороны государства (сюжеты о черной «Волге» и красной пленке) или со стороны преступника (сюжеты о маньяке и красной одежде). Иногда ребенок что-то слышал от взрослых о таких явлениях, как КГБ или репрессии, но в целом тема государственного насилия внутри семьи была табуирована даже в «вегетарианские» 1970‐е годы и взрослые детям старались ничего не рассказывать «на всякий случай». Если советский ребенок что-то знал о маньяках, то почти исключительно из случайно услышанных разговоров, обмолвок, эвфемизмов и странных инструкций родителей.

Что касается грядущей ядерной войны, то о ней, наоборот, говорили и писали слишком много. Но именно обилие таких пропагандистских рассказов, уроков, диафильмов и приводило к тому, что дети по ночам просыпались от кошмаров про ядерный гриб, который встает за окном.

Но во всех случаях ребенок оставался один на один со своими страхами. И тут на помощь ему приходил фольклор, который помогал эти страхи артикулировать, чтобы предупредить об опасности других, или компенсировать их, чтобы крепче спать по ночам.

При этом носитель фольклора, рассказывая историю или исполняя песни, совершенно не обязательно понимает все скрытые смыслы фольклорных историй. Советские дети могли совершенно не задумываться, почему именно черная «Волга» ворует детей, откуда возникает желание контролировать одноклассников с помощью несуществующей красной пленки или зачем так хочется петь «мы летим кормить медуз». Психологический комфорт слушателя и рассказчика обеспечивается не пониманием спрятанного сообщения, которое содержится в каждом фольклорном тексте, а самим фактом его передачи.