Чем опасна черная «Волга», или Загадочное исчезновение навсегда

Назад: Глава 6 Взрослые страхи и детские легенды

Дальше: Почему дети играли в «красную пленку»: паноптикон в школьном коридоре

Машина должна быть «Волгой» черного цвета и иметь номер с буквами ССД (смерть советским детям), причем номер был самым важным. Эти машины отлавливали советских детей и увозили неизвестно куда.

Эта страшная история — популярная, но не единственная городская легенда о черной машине, похищающей детей. На самом деле существовало как минимум три разные легенды: назовем их для удобства Черная «Волга» I, Черная «Волга» II, Черная «Волга» III. Все они рассказывали об этой опасной машине, но причины их появления — совершенно разные.

В послевоенной советской «системе вещей» черная машина репрезентировала два права, которыми была наделена власть, — право пользоваться предметами роскоши и право распоряжаться жизнями «простых людей». Чтобы понять причины этого, нужно рассказать краткую историю черного автомобиля.

Большинство автомашин, которые видели советские люди на улицах в 1930–1940‐е годы, принадлежали государственным структурам. Обладание такой машиной указывало на принадлежность к государственным структурам и высокий социальный статус ее обладателя. Автомобиль в личной собственности был не просто роскошью, но и большой редкостью: он мог быть подарен за исключительные заслуги перед государством, а поэтому нес на себе, по выражению Юрия Германа, отблеск «таинственной и грозной власти».

Хотя с конца 1940‐х годов количество машин, находящихся в частном пользовании, постоянно увеличивалось, для большинства советских граждан автомобиль все равно оставался недоступным предметом роскоши. Вспомним песню Александра Галича «Тонечка»: ее герой готов вступить в брак с непривлекательной девушкой ради возможности пользоваться благами (в число которых входит автомобиль), принадлежащими ее отцу, статусному номенклатурному работнику. «И с доскою будешь спать со стиральною / За машину за его персональную…» — упрекает героя брошенная возлюбленная. Персональная (как правило, служебная) «Волга» или «Чайка» — признак высокого социального положения. Лауреат нескольких государственных премий, депутат Верховного совета и кандидат в члены ЦК Александр Твардовский, по саркастическому замечанию Солженицына, «по своему положению не привык ездить ниже „Волги“».

Однако автомобиль был не только объектом желания и зависти. Машины, которыми пользовались сотрудники карательных органов (ВЧК — ОГПУ — НКВД — МГБ — КГБ), могли вызывать другие чувства. Машины модели ГАЗ М-1, на которых в 1930‐е годы ездили сотрудники НКВД, стали символом Большого террора. Нашим современникам «черная Маруся» известна прежде всего из поэмы Анны Ахматовой. В «Реквиеме» название автомобиля становится символом репрессий: «Звезды смерти стояли над нами, / И безвинная корчилась Русь / Под кровавыми сапогами / И под шинами черных марусь».

В народе такая машина стала называться «черным вороном» или «черной Марусей» — хотя, согласно некоторым воспоминаниям, она могла иметь и другой цвет — быть голубой, темно-синей или светло-серой.

Черная машина почти всегда присутствует в воспоминаниях бывших лагерников об аресте: «В майский солнечный день 1946 года меня схватили на улице, и вместе с дверцами черной „ЭМКи“ за мной захлопнулась жизнь на долгие, тяжкие годы». Всеобщий страх перед автомобилями НКВД передался даже детям, которые тоже старались избегать встречи с черной машиной:

Литература моего детства была наводнена шпионами. Шпионы разных иностранных разведок играли роль ведьм, леших и домовых. Они ловили детей и выведывали у них военные тайны. Но еще страшнее шпионов был «черный ворон» или «черная Маруся» — машина, в которой возили арестованных… О ней не писали в детских книжках, но, когда она проезжала по улице, мы стремглав бежали прятаться в подворотни.

В 1960‐е годы черные машины определенных марок («Чайки», «Волги») стали служебным, не предназначенным для личного владения транспортом номенклатуры и КГБ, вытеснив «маруси» и трофейные машины, которыми после войны пользовалась элита. Советский гражданин, не относящийся к партийной элите и не являющийся сотрудником КГБ, мог оказаться в черной «Волге» только в экстраординарных (и малоприятных) обстоятельствах — например, будучи арестованным тайной полицией. В произведениях писателей, критически настроенных по отношению к советской власти, черная «Волга» становится символом слежки за гражданами и, шире, угрозы со стороны власти:

Шумно прошли мимо черной «Волги» с тремя ондатровыми шапками внутри; никто ее даже и не заметил. Никто, кроме Софьи. Та, приотстав, резко, в своей шубке приталенной, приблизилась к автомобилю:

— Что это вы тут ездите за нашим руководством? Кто уполномочил?

Из «Волги» высунулся округлый квадрат физиономии:

— А ну, катись, девка, отсюда, а то увезем!

В эпоху застоя появилось много самых разных фольклорных текстов, объясняющих взрослым и детям, что черных (правительственных) машин следует опасаться. Например, говорили, что правительственные машины совершенно безнаказанно могут давить неосторожных пешеходов/сотрудников ГАИ:

Ил. 7. Черный автомобиль ГАЗ-24 «Волга»

Правительственные машины, которые в народе прозвали «членовозами», никогда не делают незапланированных остановок. Если зазевавшийся пешеход оказывался под их колесами, то из окна машины на полном ходу выкидывался жетон «Похоронить за счет государства».

Кроме того, утверждалось, что машины КГБ («Волги» или «Чайки») обладают незаметными особыми устройствами, представляющими потенциальную опасность. В конце 1980‐х годов ходили истории о том, что у них есть специальные приборы, позволяющие отслеживать, где смотрят запрещенные фильмы по видеомагнитофону. Другая легенда гласила, что в передние, сильно выступающие бамперы «Чаек», которыми пользовалось КГБ, вмонтированы ракеты или пулеметы.

Черная «Волга» фигурирует в одном из «садистских стишков», где встреча «маленького мальчика» с опасной машиной происходит на Красной площади, по которой передвигался только правительственный и служебный транспорт. Из текста неясно, похищает «Волга» мальчика или просто давит. Ясно только, что эта машина, репрезентирующая собой государственную власть, может убить:

Красная площадь. Зеленые елки.
Бегает мальчик в желтой футболке.
Черная «Волга» промчалась, шурша…
Напрасно мамаша ждет малыша.

Обладатели черных автомобилей были хорошо осведомлены о чувствах, которые эти машины вызывают у сограждан. Москвичка 1976 года рождения, выросшая в семье своего дедушки, генерал-майора КГБ, рассказывает, что зимой, в холодные дни, дедушка отвозил ее на служебной черной волге к детскому саду, а позже — в школу (младшие классы), но никогда не подъезжал ко входу, а всегда останавливался за углом, так, чтобы машину не было видно, и дальше шел с внучкой пешком. Такому желанию «скрыть» служебный автомобиль можно найти два объяснения. Возможно, генерал-майор КГБ не хотел, чтобы его обвинили в использовании служебного транспорта в личных целях. Но, скорее всего, он понимал, что его машина вызывает или раздражение, или зависть, или страх.

Именно эмоция страха легла в основу фольклорных нарративов о черной машине.

Черная «Волга» I: машина Берии

Ехала машина,
Черная, как ночь,
Ехал в ней мужчина,
Берия, точь-в-точь!
Девушку увидит,
Что покрасивей,
И ее в машину,
И домой скорей!

Автор с сайта «Стихи. ру» не сам придумал историю, изложенную в этих наивных рифмованных строках. В послевоенной Москве ходили упорные слухи о том, что могущественный Лаврентий Берия, правая рука Сталина, возглавлявший органы госбезопасности, разъезжая по городу в черной машине, высматривает молодых девушек, а затем соблазняет или насилует их. В марте 1953 года Сталин умирает, и в Политбюро начинается борьба за власть, которую, как мы знаем, выиграл Никита Хрущев. В июне 1953 года всесильный министр МГБ арестован, и ему сначала во время следствия, а потом и пленума КПСС были предъявлены самые разнообразные обвинения: от шпионажа до развратных действий.

В 1953 году во время следствия по делу Берии его охранник, полковник Саркисов, утверждал в своих показаниях, что слухи об отборе министром девушек имели под собой реальное основание:

Берия заводил знакомство и во время поездок по улицам на автомашине. Ездил он, как правило, по улицам очень тихо и всегда рассматривал проходивших мимо женщин. Если Берия замечал какую-нибудь женщину, которая ему нравилась и обращала на него внимание, он давал мне указание установить связь.

На допросе 15 июля 1953 года сам Берия подтвердил эти показания:

Были такие случаи, когда, заметив из машины ту или иную женщину, которая мне приглянулась, я посылал Саркисова или Надарая проследить и установить ее адрес, познакомиться с ней и при желании ее доставить ко мне на дом. Таких случаев было немало.

Мы не можем знать, насколько искренним было это признание: подсудимый мог согласиться с показаниями Саркисова под угрозой пыток. Для нас важно, что слух о похищениях девушек существовал еще до ареста Берии. Любая новость о необъяснимом исчезновение молодой девушки интерпретировалась именно в таком ключе: «Случалось, что какая-нибудь девушка, отправившаяся по делам, не возвращалась домой, и сразу же по Москве распространялись слухи, что виной тому Берия, захотевший ее».

Мать одной нашей собеседницы в подобном ключе проинтерпретировала довольно невинную на первый взгляд историю. В 1950 году, когда она была 16-летней школьницей, к ней в школу пришел человек и сказал, что отбирает молодежь для спортивного парада. Она была далека от спорта и поэтому удивилась, когда была отобрана, и удивилась еще больше, когда среди отобранных увидела других совершенно неспортивного вида девушек. Поэтому она решила, что участвовала в «смотре» потенциальных жертв развратного министра, замаскированном под спортивный отбор.

На Июльском пленуме ЦК КПСС были озвучены показания против Берии. Рассказ охранника Берии Саркисова, подробно описавшего сексуальную жизнь своего начальника, зачитывался с трибуны. Саркисов признался, что «по указанию Берия вел специальный список женщин, с которыми он сожительствовал»; перечислил женщин из этого списка; рассказал о сифилисе, которым Берия заразился от проститутки. Также с трибуны говорилось о многочисленных «предметах мужчины-развратника», найденных в кабинете арестованного.

Тема «морального разложения» бывшего министра не случайно обсуждалась так подробно во время допросов и на пленуме. В основе наших представлений о правильном и неправильном социальном устройстве, о границе между «своим» и «чужим», лежит именно понятие «чистоты» и «нечистоты» (с. 213). Метафоры гниения и разложения активно использовались в языке советской пропаганды 1930–1950‐х годов для маркировки «чужого». Бывшим соратникам Берии было важно не только заклеймить его как шпиона, но и стигматизировать как «разложившегося типа». В случае Берии метафора разложения и грязи делала более оправданным исключение арестованного из рядов «своих».

Судебный процесс стал триггером к распространению легенды о машине в кругах высшей партийной номенклатуры, заинтересованной в демонизации Берии. «Охота за девушками» описана в мемуарах высокопоставленного советского чиновника, Дмитрия Шепилова, который был членом ЦК КПСС с 1952 по 1957 год, а в 1953 году входил в так называемый «антибериевский блок»:

После делового дня, следуя из Кремля, он [Берия] не раз велел своим телохранителям втащить к нему в машину проходящую по тротуару девушку, икры которой ему приглянулись.

Сюжет о машине Берии циркулировал главным образом в Москве, но иногда проникал и за пределы столицы. Наш собеседник, чье детство прошло в подмосковном Болшеве, вспоминает, как в середине 1960‐х годов родители рассказали ему, что «при Сталине колесили машины, которые собирали девушек для Берии».

Образ Берии, преследующего девушек в черной машине, еще долго оставался актуальным. После расстрела шефа МВД слухи о развратном министре трансформировались в устойчивый текст, который был очень популярен вплоть до середины 1960‐х годов. В 1965–1966 годах в Тарту во время игры в шарады наш информант, чтобы показать слово «Берия», изображал пантомиму: «Я как бы сижу в машине и смотрю по сторонам, и мой шофер по указанию моего пальца выхватывает зрительниц и запихивает в машину».

В разных версиях девушек высматривал сам Берия или его охранники, жертвы заманивались в машину уговорами, обманом или затаскивались силой. Варианты легенды включают несколько устойчивых мотивов: 1) преследование жертвы Берией/военным на черной машине, 2) заманивание/затаскивание в машину, 3) в случае отказа жертвы вступать в сексуальный контакт с Берией — дарение цветов «на могилу» или арест. В 1950‐е годы наш информант слышал такую историю:

Говорили, что из разъезжающей по улицам машины ЗИС (или ЗИМ?) высматривали красивых женщин, брали прямо там же и отвозили к нему [Берии]. Одна женщина якобы оказала сопротивление и не уступила насильнику, а, когда оказалась опять в той же машине, обнаружила рядом на сидении букет белых цветов. «Он к тому же и джентльмен!» — усмехнулась она. «Это вам на гроб (на могилу?)», — ответил полковник (майор?), проводивший «операцию».

В другом случае говорилось, что результатом отказа жертвы стали не цветы на могилу, а отправка в лагерь. Прокурор Наталья Гневковская, узница ГУЛАГа в 1950‐х и обвинитель на диссидентских процессах в 1970‐х годах, утверждала (согласно нескольким свидетельствам), что попала в лагерь «через автомобиль» Берии.

Можно было бы подумать, что сейчас историю о машине Берии знают только люди, лично слышавшие ее в 1950–1960‐е годы. Однако это не так. Периодически она воспроизводится на самых разных ресурсах — от блогов историков-любителей до сайтов о мужском здоровье. В современных версиях легенды бывший шеф карательного ведомства приобретает еще более демонический облик. Если в начале 1950‐х годов москвичи говорили о криках пытаемых жертв, которые будто бы раздавались из подвала особняка Берии на Малой Никитской, то теперь пишут, что во дворе особняка «был оборудован небольшой крематорий, в котором сжигались тела жертв палача-женолюба». В другой легенде особняк на Малой Никитской улице становится одним из «страшных мест» на фольклорной карте Москвы: там по ночам появляется «машина-призрак» или «машина-невидимка». Сайты, посвященные «загадочным достопримечательностям», уверяют, что оказавшийся около дома Берии ночной прохожий может слышать «звуки тормозов, хлопающей дверцы, женские голоса». Показательно, что героем современной легенды становится не призрак самого Берии, а призрак его машины. Именно черная машина, а не тиран оказывается более архетипичным образом «жуткого» для отечественной устной традиции.

Легенда о «машине Берии» была актуальна в период пусть не самой радикальной, но все же официальной, одобренной сверху, десталинизации. В эпоху застоя, когда разоблачительные истории о сталинских палачах потеряли свою актуальность, на смену ей пришел другой сюжет.

Черная «Волга» II: неизвестная черная машина

В 1970–1980‐е годы среди советских детей распространяется новый тип легенды о черной «Волге». Если история о машине Берии волновала прежде всего москвичей, то новый сюжет ходил по разным городам СССР. Его знают 22 % респондентов опроса «Опасные советские вещи» (общее число участников — 292), при этом среди родившихся в 1940–1950‐е годы сюжет не вспомнил ни один из ответивших; среди поколения 1960‐х годов помнят 13 %; 1970‐х — 24 %; 1980‐х — 32 %. Такое распределение позволяет предположить, что пик популярности легенды пришелся на вторую половину 1980‐х годов.

Сюжет легенды Черная «Волга» II заключается в следующем: по улицам ездит черная машина (иногда — с надписью «ССД»), которая представляет опасность для детей, часто — неясную:

Просто в черные Волги сажают детей, и с ними случается что-то страшное.

Черная волга с номерами ССД — смерть советским детям. Без подробностей. Если ее увидел — все, ты труп.

Одно из важных отличий сюжета Черная «Волга» II от Черной «Волги» I заключается в его переходе из взрослой среды в детскую. В отличие от сюжета с машиной Берии, эта версия представлена детскими рассказами — точнее, воспоминаниями о рассказах, услышанных в детстве и, как правило, от детей (в пионерлагере, в школе, во дворе). Не следует путать легенду Черная «Волга» II с теми, что в литературе по детскому фольклору называются «страшилками» — например, с историями, собранными Эдуардом Успенским и Андреем Усачевым. Опасные вещи, которые действуют там (гроб на колесиках, «автобус с черными шторками»), не существовали в реальности, в отличие от черной «Волги», которую каждый ребенок мог наблюдать на городских улицах.

Бывали и исключения: иногда черной «Волгой» пугали детей взрослые, но вполне возможно, что взрослые просто использовали известный им детский нарратив в дисциплинарных целях:

Черная «Волга» — о ней рассказывали (причем, эту страшилку распространяли даже воспитатели в детском саду), что она ездит вечером или ночью и хватает детей — тех, которые потерялись или просто гуляют одни. Так вот мальчика из соседнего района (или детского садика) забрали ‹…› Кажется, ездили в ней один или два дядьки.

От предыдущего типа сюжет Черная «Волга» II отличается неопределенностью «агента угрозы». В большинстве собранных текстов не говорится, кто сидит в машине. Даже если «агент угрозы» как-то идентифицирован (как, например, в только что процитированном тексте, где в черной «Волге» сидят «один или два дядьки»), остается неясным, что он делает со своими жертвами. Только 4 респондента из 61, слышавшего об опасной черной машине, идентифицируют ее водителя как шпиона, маньяка, охотника за органами (то есть их версии близки к сюжету Черная «Волга» III, о котором речь ниже). Наружность пассажира (или пассажиров) «Волги» остается за кадром — даже в развернутом повествовании, лишенном сетований мемуариста на плохую память, показывается только «черная рука»:

В детстве я хорошо знала, что черная «Волга» ворует детей. Моя ровесница Люда передавала следующее: «Один мальчик гулял на улице, и вдруг возле него остановилась черная „Волга“. Опустилось черное окошко, и оттуда высунулась черная рука, она протянула мальчику мяч. Мальчик захотел его взять, и его затянуло в „Волгу“. Больше его никто не видел».

Но чаще «агента угрозы» как бы нет вовсе, а страх вызывает сама машина: она сама «крадет», «увозит», «убивает». С какой целью и куда похищается жертва, что с ней происходит после похищения, легенда тоже, как правило, умалчивает. Дети попадают в неопределенные «страшные места», увозятся «навсегда в неизвестном направлении» или просто исчезают: «что потом происходит с этими детьми, не рассказывали — просто пропадают и все».

Итак, Черная «Волга» II говорит о похищении детей, но умалчивает о его целях и обстоятельствах и оставляет «за кадром» личность похитителей. Эти умолчания и отсутствующие идентификации в сюжете о «неизвестной черной машине» возникают не просто так: скорее всего, они связаны с переживанием опыта репрессий и взаимодействий с тайной полицией. Именно поэтому умолчания в этой легенде появляются именно в тех же смысловых точках, что и в рассказах о репрессиях и лагерях. Это следствие «нехватки языка», с которой сталкивается говорящий при описании опасных объектов и явлений.

Система избегания прямых именований при описании деятельности НКВД — МГБ — КГБ была частью советской речевой повседневности. Для говорения о лагере и тюрьме, а также о любых взаимодействиях с «органами» в советской речи часто использовались эмоционально нейтральные конструкции с указательными местоимениями и наречиями: позвонить куда следует, вызвали туда, вернуться оттуда. При помощи подобной конструкции описывается возвращение из лагеря одного из персонажей повести «Зияющие высоты»: «Хмыря знали все. А Учитель был Оттуда, и это производило более сильное впечатление, чем возвращение из космоса. Оттуда, как всем известно, не возвращаются».

Довольно устойчивым обозначением лагеря и тюрьмы (и шире — мира, в котором оказывается человек после ареста) становится неопределенное «там». Причиной появления подобных конструкций был не только страх, но и полное отсутствие информации о предмете речи. Часто родственники ничего не знали о том, что произошло с арестованным, где он находится или находился в последние минуты жизни. Надежда Мандельштам много раз видела во сне своего погибшего мужа и каждый раз безуспешно пыталась спросить у него, «что с ним „там“ делают». Комментируя эту фразу, Александр Эткинд замечает: «У нее (Надежды Мандельштам. — А. А., А. К.) не было другого способа представить это „там“, куда забрали ее мужа, кроме неопределенного грамматического маркера, который она с долей самоиронии передала в кавычках». «Там» как обозначение не только лагеря и тюрьмы, но и вообще мира, в котором оказывается человек после ареста, может выделяться кавычками, а может, как в мемуарах Евгении Гинзбург, писаться большими буквами: «И взгляд… Пронзительный взгляд затравленного зверя, измученного человека. Тот самый взгляд, который потом так часто встречался мне ТАМ».

Мотив «невозвращения» — еще одна деталь, объединяющая позднесоветскую легенду с реалиями Большого террора. Легенда утверждает, что после встречи с опасной машиной ребенок пропадает навсегда: «черная лаковая „Чайка“, заберет навсегда и никогда не вернешься — как-то так». Что именно происходит с жертвой, остается при этом неясным. Полнейшее неведение семьи арестованного о его судьбе — частый мотив в рассказах потомков репрессированных. Это неведение объединяло Надежду Мандельштам с семьей безвестного крестьянина, сгинувшего в 1933 году:

У нас [в семье] не знали ничего. Знали вот, что пришли люди в кожанках, эти ГПУ-шники, увели его — и все. Больше никто ничего не знал. Даже дед у меня не знал, что вот… когда у него отец умер, в каком лагере он был — наша семья узнала об этом неделю назад. Благодаря тому, что вот я решился сделать запросы на Лубянку и… А так вообще никто ничего не знал. Увели и увели, и все.

Умолчания в сюжете Черная «Волга» II связаны с переживанием опыта репрессий и взаимодействий с тайной полицией. Детские страшные истории о черной «Волге» воспроизводили отдаленные во времени, но типичные сюжеты из реальной жизни очевидцев и жертв Большого террора: кого-то забирает черная машина и этот кто-то исчезает навсегда, а родные ничего не знают о его дальнейшей судьбе. По механизму действия позднесоветская легенда подобна сновидению больного травматическим неврозом: она воспроизводит ситуацию, в которой оказывались непосредственные свидетели террора, — ужас, неизвестность, невозможность представить судьбу жертвы и понять мотивы палачей.

О том, каким образом мог действовать механизм «передачи страха» от поколения людей, заставших сталинский террор, к их детям, родившимся уже после ХХ съезда, дает представление воспоминание одной нашей собеседницы. Ребенок совершает страшное, с точки зрения родителей, преступление против советской власти, и они пугают его черной машиной:

Я слышала постоянно от своих родителей, что если едет черная машина, то надо отойти подальше от нее. ‹…› Они помнили, что если ты что-то против власти даже думаешь или что-то делаешь, то ночью приедет черная машина, и тебя не будет. Я говорила: «Но ведь куда-то меня увезут, где-то я буду?» Они говорили: «Нет, тебя уже не будет» (здесь и далее курсив наш. — А. А., А. К.). Они серьезно за меня боялись. Я просто когда маленькая еще была, совсем маленькая, я где-то нашла какую-то книжку и разрисовала портрет Ленина. Ну там усы, брови нарисовала, еще какую-то фигню… И я видела, как мать с отцом просто побелели от страха. Они вырвали эту страницу, сожгли, и пепел смыли водой, чтоб никаких следов не осталось. А я — мне было, наверное, годика 4–5 — я говорю: «А что такого-то?» А они: «Если кто-то об этом узнает, то приедет черная машина, и ты исчезнешь». Типа и раньше люди исчезали, и сейчас исчезают. А я говорила: «Они же не могут просто так исчезнуть, куда-то же их увозят?» — «Может быть, их куда-то и увозят, но найти их невозможно, и никто не возвращается».

В этом рассказе есть и страшная черная машина, которая забирает провинившихся перед властью людей, и мотив «исчезновения навсегда» («тебя не будет», «ты исчезнешь»), и неспособность родителей назвать и описать то место, куда исчезают люди. Наша собеседница слышала эту историю в середине 1960‐х годов. Проходит десятилетие, и некоторые элементы — например, объяснение, почему черный автомобиль забирает людей, — выпадают из этой конструкции. Остаются: страх перед черной машиной; невозможность описать место, куда она увозит; исчезновение навсегда. Дети 1970–1980‐х годов уже не считывают всех значений, с которыми связан черный автомобиль, но знают, какие эмоции он должен вызывать.

Возможно, именно поэтому в начале 1980‐х годов в легенде появляется надпись ССД или СД («смерть [советским] детям») на номере машины. Она есть в воспоминаниях респондентов, чье детство пришлось на начало 1980‐х годов; родившиеся раньше 1973 года говорят просто о «черной машине» или «черной „Волге“». И это не случайно. Во-первых, «смерть советским детям» подразумевает, что надпись сделана «извне», кем-то «несоветским». Косвенным образом это может быть связано с активизацией представлений об иностранцах-вредителях после Олимпиады-80 (см. с. 192–193). Во-вторых, надпись прямо указывает на то, чем именно черная машина опасна детям и почему от нее надо держаться подальше. В начале 1980‐х годов ни аудитории, ни рассказчику легенды уже не было понятно, чем опасен черный автомобиль, поэтому и возникла необходимость в поясняющей надписи.

Однако в некоторых историях связь опасной машины и КГБ сохраняется, а мотивировка страха из имплицитной становится эксплицитной. В семье одного из наших собеседников в начале 1980‐х годов ребенка предупреждали о тотальной слежке со стороны КГБ и снова о черной машине, которая может увезти всех, кто плохо говорил о правительстве:

Из окна дома видно дом в лесу, высотка. Это КГБ, там установлены аппараты, которые просвечивают стены и показывают, что делают люди. За экранами следят, разговоры слушают. Телефон тоже прослушивается. Если там услышат что-то против правительства и коммунизма, за тобой станут следить пристальней, потом может забрать черная машина или тебя убьют. ‹…› Черная машина может забрать ребенка, который плохо говорил о правительстве и/или коммунизме, может забрать родителей.

Таким образом, сюжет Черная «Волга» II может быть прочитан как один из способов «проговорить» в форме детской страшной истории вещи, о которых взрослые в советское время предпочитали не говорить публично. Во многих семьях, пострадавших от сталинских репрессий, арест родственника, его расстрел или жизнь в лагере и на «спецпоселении» до рубежа 1980–1990‐х годов были темами, табуированными для обсуждений. Особенно это касалось разговоров в присутствии детей, которым из соображений безопасности или ничего не сообщалось о наличии репрессированных родственников, или же сообщалось шепотом, «по секрету», с требованием «никому не рассказывать в школе». Бабушка одной из наших собеседниц — той самой, чьи родители говорили «приедет черная машина, и ты исчезнешь», — до самой смерти не хотела признаваться внучке, что прошла через лагерь. Бабушка была убеждена, что подобная информация может навредить карьере детей и внуков. Причины умолчания о терроре могли иметь не только социально-политическое, но и психологическое объяснение: по общему мнению исследователей, «травматический опыт находится в принципиальном разладе с доступными речевыми средствами». Другими словами, это опыт, для описания которого у нас просто нет слов.

В памяти последнего советского поколения именно легенда Черная «Волга» II стала воплощением «советского» в его «страшной» ипостаси. Она вдохновила отечественных режиссеров на создание российских аналогов голливудских horror movies, которые используют американские городские легенды. За последние годы вышло два фильма, в основе которых лежит легенда о черной «Волге»: «С. С. Д.» (2008, режиссер В. Шмелев) и «Пионеры-герои» (2015, режиссер Н. Кудряшова).

Черная «Волга» III: похитители органов в черной машине

В отличие от предыдущих случаев, сюжет, который мы называем Черная «Волга» III, не является специфически советским. В 1970–1980‐е годы он был чрезвычайно распространен в социалистической Польше (возможно, также и в других странах Восточного блока), а в 1990–2000‐е годах был записан в Эстонии. Эти записи, а также рассказы, зафиксированные польским фольклористом в СССР, легли в основу представлений американских фольклористов о сюжете Черная «Волга». Вот как определяется этот сюжет в американской «Энциклопедии городских легенд»:

«Черная Волга» — легенда, которая рассказывалась в разных вариантах в России и в Польше (возможно, где-то еще в Европе); сочетает темы похищения детей и кражи органов. Говорили, что люди, переодетые священниками или монашками, пытались заманить детей в большой черный или красный лимузин (часто — русской модели «Волга»), надеясь выкачать кровь или украсть органы жертв.

Если среди наших респондентов сюжеты о черной машине знали 22 %, то в социалистической Польше он был сверхпопулярным: там, по утверждениям исследователей, о черной «Волге» «слышал каждый». Само словосочетание «черная „Волга“» в повседневной речи стало служить для обозначения любого текста, напоминающего городскую легенду.

В польских и эстонских вариантах на черной «Волге» ездят священники, евреи, иностранцы или сотрудники КГБ, которые выкачивают из детей кровь, которая затем «в специальных контейнерах» отправляется за границу:

Священник приехал на черной «Волге» в один дом. Из машины вышла монашка и попросила ребенка показать ей дорогу. Ребенок сел в машину, и машина уехала. Через два дня ребенка нашли мертвым под мостом в Мысловице. Доктор обнаружил, что у девочки забрали всю кровь.

Мама говорила мне, что, когда она была ребенком, ходили страшные истории о черных людях в черных «Волгах», которые выкачивали из людей кровь и продавали ее в клиники. Все так боялись их, что, когда бы человек ни видел черную «Волгу», он пытался спрятаться.

Несколько текстов типа Черная «Волга» III было записано польским исследователем Дионизиушем Чубалой на Украине и в России в 1980‐х годах. В них действует банда некоего хирурга, похищающего детей «на органы». При этом ни марка, ни цвет машины никак не описываются.

В легенде Черная «Волга» III угроза, которую представляет пассажир машины, всегда проговаривается: жертв похищают с целью выкачать кровь или забрать органы. По этому признаку эту историю относят к комплексу сюжетов «о краже органов» (organ theft legends), которые широко распространены в современном мире. Злодейство чужака, использование крови и органов жертв (действия, восходящие к древнему сюжету о «кровавом навете») — эти мотивы «понятны» во многих культурных контекстах, легко «переводимы» на разные культурные языки. Именно поэтому тексты, предостерегающие против чужаков, которые крадут кровь или органы у детей, распространены в самых разных странах Латинской Америки, в Африке и России.

«Чужое» проще назвать и стигматизировать, чем «свое». Поэтому в историях типа Черная «Волга» II агент угрозы описывается вполне конкретно, и в этом заключается существенное отличие «колониальных» (Черная «Волга» III) версий от «метропольных» (Черная «Волга» II). Многие эстонцы и поляки воспринимали социалистический режим как оккупационный, а сотрудников карательных органов — как представителей пришедшей извне колониальной власти. Поэтому в польских и эстонских версиях угроза исходит от «внешнего врага», который занимается тем же, чем занимаются злодеи-чужаки в других странах (забирает у своих жертв органы и кровь). При этом сотрудник КГБ может прямо называться в качестве агента угрозы — именно потому, что для Эстонии и Польши фигура сотрудника КГБ была «внешней», она представляла пришедшую извне советскую власть. Жителям «метрополии» (то есть русскоязычных республик СССР), которые, хотя и относились к советской власти по-разному, все же считали ее «своей» и, соответственно, не могли видеть в сотрудниках карательного ведомства колонизаторов.

Популярность версии о краже органов в странах соцлагеря могла быть дополнительно усилена широким распространением снятого в 1979 году в ФРГ фильма ужасов «Fleisch», то есть «Мясо» (в русском переводе «Тайна мотеля „Медовый месяц“»). Городская легенда про похитителей органов является в этом фильме центральным сюжетом: героев усыпляют и крадут, чтобы вырезать органы. По безлюдным дорогам за молодой девушкой носится страшная машина скорой помощи и почти половину экранного времени зритель наблюдает, как героиня пытается спастись от убийц, сидящих в машине. Именно в это время сюжет Черная «Волга» III распространяется в социалистической Чехословакии. Связь чехословацкой версии с фильмом становится еще более очевидной, поскольку там за детьми охотится черная (!) скорая помощь.

Итак, «враждебный страх», вызываемый современными легендами типа Черная «Волга» III, — это страх перед чужаком, олицетворяющим некую противостоящую «нам» группу. Антрополог Джеймс Скотт сказал бы, что такие враждебные слухи о представителях советской власти на оккупированных территориях суть «оружие слабых», способ символической борьбы против колониальной власти. Советская власть пыталась присвоить новые территории, а новые подданные в ответ маркировали ее представителей как злодеев. В послевоенном эстонском фольклоре сотрудник КГБ стал воплощением зла, вытеснив всех прежних претендентов на эту роль. В этом качестве он обвинялся не только в выкачивании крови, но и становился объектом других враждебных слухов. Например, сотрудников советской тайной полиции в Эстонии подозревали в причастности к работе фабрики по переработке человеческого мяса. Таким образом, сюжет Черная «Волга» III является не только проекцией страхов, но и средством канализации общественного недовольства, которое аккумулируют на себе «агенты угрозы». Результатом бытования таких историй может стать не только избегание опасного объекта, но и акты агрессии, причем в отдельных случаях символическая агрессия может переходить в физическую, как это произошло в нескольких странах Латинской Америки, где были случаи линчевания иностранных туристов, заподозренных в похищении детей.

Но, несмотря на все это, сюжет Черная «Волга» III с его мотивом кражи органов и чужаком в качестве «агента угрозы», плохо прижился на советской почве: в нашем опросе его вспомнили только 1,5 % опрошенных против 22 % респондентов, знающих сюжет Черная «Волга» II. Место в черной машине оказалось «занято» неназываемой фигурой, репрезентирующей «свои» карательные органы.

Палач, незнакомец, чужак: от страха к «постстраху»

В 1992 году американская исследовательница Марианна Хирш ввела понятие постпамять. Этим термином она предложила обозначать представления о событиях, которые мы не переживали лично, но о которых знаем по рассказам родственников, из фильмов и книг. «Постпамять» — это то, что мы «помним» благодаря рассказам людей, среди которых мы выросли, благодаря фотографиям, мемуарам, художественной литературе и кинематографу, но не благодаря собственному опыту.

Люди, заставшие сталинский террор, испытывали вполне понятный страх перед «черным воронком». У детей 1970–1980‐х годов, не имевших собственных воспоминаний о реалиях сталинского террора, их страх превратился в «постстрах» перед черной машиной. И мы, опираясь на рассказы наших информантов, можем представить (хотя и очень приблизительно) способы передачи этого страха. Мы знаем, что в большинстве семей тема репрессий была табуирована, поэтому мало кто из детей слышал развернутые рассказы о прошлом: скорее, это были «страшилки», услышанные в детстве от родителей («если что-то скажешь против правительства, за тобой приедет черная машина»), или случайно пойманные обрывки взрослых разговоров. Иногда в таких разговорах «упоминалась машина „воронок“, которая „забирает“». Иногда рассказывали «про „черного ворона“, который был равно опасен для всех, причем для взрослых, пожалуй, опаснее». Герои книги Юлии Яковлевой «Дети ворона» (2016) — двое детей, чьи родители пропадают во время Большого террора, — именно из таких разговоров взрослых заключают, что их маму и папу унес «черный ворон».

Именно поэтому в сюжете Черная «Волга» I, рассказывающей о машине Берии, агент угрозы идентифицирован. Страх, который производит легенда, — это по большому счету страх перед тираном. В сюжете Черная «Волга» II агент угрозы не назван и ни в чем конкретном не обвинен, поэтому страх перед ним не сочетается с прямой враждебностью. Это был страх перед чем-то «необъяснимо ужасным». Дети эпохи застоя могли отдавать или не отдавать себе отчет в тех исторических коннотациях, которые делают черную машину страшной, но они чувствовали страх, идущий от взрослых, и рассказывали друг другу истории, вызывающие его снова и снова, но никогда не объясняющие его.

Для постсоветского времени этот страх становится уже совсем не актуален, поэтому дети поколения 1980–1990‐х годов боятся вместо палача или безликого незнакомца более привычного врага: этнического или социального чужака с четко поставленной задачей — украсть твою почку и обогатиться.

И наконец, в 1990‐е годы, наравне со старыми легендами о черной волге, появляются и новые детские тексты, в которых практически все смыслы из рассказов о черной волге вымываются, кроме одного, последнего. Того ощущения, что самое присутствие черной машины значимо, это означает что-то большее, чем просто какая-то машина черного цвета. Детское гадание предполагает, что именно черная машина определит твою судьбу: «Когда едет черная волга, нужно загадывать желание Если в машине сидят люди хорошие то желание может исполнедца а если в машине сидят злые то неисполнедца».

Назад: Глава 6 Взрослые страхи и детские легенды

Дальше: Почему дети играли в «красную пленку»: паноптикон в школьном коридоре