Цари и царства

Basileia: царская власть в эпоху эллинизма и ее разные истоки

Анонимный автор времен эллинизма так определяет царскую власть: «Монархическая власть [basileiai] не дается людям ни природой, ни законом; она дается тем, кто способен командовать войсками и разумно решать политические вопросы». Это определение, ставящее военные заслуги выше легитимности, порывает с более ранней греческой традицией царской власти. До Александра эллины знали лишь таких царей, которые имели титул (basileus) в соответствии с правовыми традициями: по причине принадлежности к определенному роду — например, Аргеадов в Македонии — или вследствие избрания на годовой пост басилея, имевшийся в некоторых городах. Но современники Александра и диадохов стали свидетелями того, как царей создавали военные победы. Именно победа сделала Александра сперва фараоном Египта, а потом — царем Азии. Все диадохи претендовали на царство, опираясь на свои военные успехи, а не на династическую легитимность. Антигон Гонат был признан царем не сразу после смерти своего отца в 283 году до н.э., хотя он и командовал войсками, и контролировал территории, но лишь после своей победы над галатами в 277 году до н.э. Сходным образом не решались назвать себя царями первые династы Пергама. Лишь победа Аттала I над галатами ок. 238 года до н.э. позволила ему принять этот титул. Западные греки Сицилии имели долгий опыт монархической власти тиранов, но первым, кто принял титул царя (басилея), был Агафокл, опиравшийся на свои достижения в войнах. По примеру диадохов он не ввел в титулатуру географические или этнические уточнения. Он не именовался «царем Сицилии» или «царем сиракузян». Он был просто царем Агафоклом, то есть царем любой территории, которую мог контролировать. Лишь Кассандр использовал этнически маркированный титул — «царь македонян». Намеренная размытость титулатуры эллинистических царей давала возможность беспредельного расширения их власти; то было приглашение к завоеванию.

После установления эллинистических династий легитимность царей опиралась на династический принцип наследования — как правило, от отца к сыну; власть царя зависела от его армии. Старый ритуал провозглашения царя собранием воинов имел огромное символическое значение. Мы предполагаем, что в доэллинистической Македонии при смерти царя влиятельные члены двора представляли армии человека, в отношении передачи монархической власти которому было достигнуто добровольное или вынужденное соглашение. Армия признавала его царем и командиром путем аккламации. Эта практика сохранилась после падения дома Аргеадов. После времени диадохов о торжественном объявлении царя сообщается лишь в контексте узурпации или спорного престолонаследия, но это не значит, что оно не происходило в нормальной ситуации. Весьма вероятно, что в царстве Птолемеев провозглашение царя совершалось не только перед армией, но и перед населением столицы — Александрии.

Но эллинистическая царская власть лишь частично базировалась на македонских традициях. В равной степени было важно и иноземное влияние. Когда Александр захватил Египет, он, вероятно, повторил интронизацию фараонов; на престол в ахеменидской столице он воссел как преемник великих царей, заимствовав элементы их царского облачения. Мы не знаем, как на египетские ритуалы реагировал круг его македонских друзей. Но мы знаем, что принятие им персидских традиций в том, что касалось платья и церемониала, вызывало критику, насмешки и недвусмысленное отторжение. Один из церемониальных обычаев — проскинесис, или земной поклон, — вызвал такое неприятие как варварский обычай, что Александру пришлось от него отказаться. Иначе было с диадемой — украшенным венцом, который греки могли легко ассоциировать с венцами, которые вручали победителям атлетических соревнований. Начиная с «года царей» диадема была одним из наиболее важных знаков (инсигний) царской власти. Церемония коронации Антиоха IV, посаженного в 175 году до н.э. на селевкидский престол пергамским царем Евменом II и его братьями, описывается в следующих выражениях: «Они украсили его диадемой и другими знаками отличия, как было положено, принесли в жертву быка и обменялись клятвами верности со всей доброжелательностью и расположением».

Чтобы понять весь масштаб заимствования негреческих традиций эллинистическими царями, необходимо на мгновение сменить перспективу. Вместо того чтобы смотреть на него с точки зрения греков, следует осмыслить его с позиций местной знати, придворного персонала — писцов, астрологов, евнухов и слуг — и, особенно в таких городах, как Вавилон и Сузы, местного населения. Поначалу местная знать — военачальники, чиновники и жрецы, без которых управление империей Александра, а затем и Селевкидским или Птолемеевским царством было бы невозможно, — подчинилась военной силе; после того как первоначальный шок из-за падения династии Ахеменидов прошел, они ожидали от царей некоторых шагов, которые позволили бы местной знати влиться в новую систему правления. Им нужны были меры, которые гарантировали бы преемственность в выполнении таких сложных административных задач, как измерение земли для определения подати, поддержание инфраструктуры и средств связи, осуществление правосудия и охрана порядка на обширных территориях. Эллинистические цари, вынужденные договариваться о пределах своей власти с множеством партнеров, с готовностью делали эти жесты доброй воли. Одной из стратегических уступок было принятие негреческих символов власти. В Египте Нил ежегодно разливался в августе независимо от того, находилась власть в руках египетского фараона, персидского сатрапа, наследника македонского военачальника или римского императора; культовые, административные и технические обязанности, связанные с разливами Нила, оставались неизменными. Смена правителя была вызовом; разрыв преемственности влек за собой катастрофу. Такой же horror saltus, или сальто-мортале, был характерен для администрации азиатских территорий. С точки зрения хранителей обычаев менялись лишь имена правителей, но не задачи и структуры. Традиционная документация — астрономические записи, списки царей и обнаруженные в Вавилонии хроники — описывают время Александра и Селевкидов в той же манере, что и в предшествовавшие столетия. Они используют те же язык и письмо, демонстрируют тот же менталитет и оперируют концепцией царской власти, схожей с той, что существовала при Ахеменидах. В Египте жреческие декреты в честь царей Птолемеев обращаются к ним теми же хвалебными фразами, что услаждали фараонов на протяжении веков: к примеру, «Царь Верхнего и Нижнего Египта Птолемей, живущий вечно, любимец Птаха, сын Птолемея и Арсинои, богов Адельфов». Эллинистический мир был полон иллюзий — как намеренных, так и случайных. Одной из них была иллюзия преемственности, когда в реальности изменилось столь многое. Никогда не менялось, однако, значение династического принципа престолонаследия: сохранение власти в круге одной, иногда весьма расширенной, семьи.

Царская власть как семейное дело

Представьте следующую историю: женщина выходит замуж за одного своего брата, а после его смерти — за другого; но потом муж разводится с ней, чтобы жениться на ее дочери от предыдущего брака, и убивает ее единственного сына. Ну бывает, скажете вы. Да, бывает — в плохих мыльных операх и при эллинистических дворах; это история Клеопатры II. Эллинистические царские династии сталкивались со всеми вызовами, стоящими перед могущественными родами: удержание, раздел и передача семейной власти; борьба за любовь и внимание; ревность и зависть; честолюбие и разочарование. Исследовать эллинистическую царскую власть лишь как институт, не обращаясь к межличностным отношениям и эмоциональному напряжению, неверно в той же степени, в какой нельзя закрывать глаза на чувства при изучении британской королевской семьи. Но естественно, когда мы имеем дело с семьями, жившими более двух тысячелетий назад, то опираемся на фильтрованную информацию.

Эллинистические монархии уподоблялись домохозяйствам и управлялись соответственно. Теоретически вся власть находилась в руках главы хозяйства, но в зависимости от его возраста, опыта и личностных свойств значительным могло быть влияние его жен, матери, детей и придворных (или «друзей»). Понимание эллинистической монархии как семьи — не современное изобретение. Именно таким образом эти монархии преподносили себя своим подданным и внешнему миру. Хотя жена Антиоха III Лаодика и не была его сестрой, официально она представлялась таковой. Царские эпитеты, под которыми были известны египетские правители, подчеркивали их семейные связи. Птолемей II был «любящим сестру» (Филадельфом); Птолемей IV, Птолемей VII, Береника III, Птолемей XIII и Клеопатра VII (та самая Клеопатра) были «любящими отца» (Филопаторами); Птолемей VI, как и две его жены — сестра Клеопатра II и ее дочь Клеопатра III, — был «любящим мать» (Филометором). Иногда эти эпитеты отражали реальность — Птолемей II действительно любил свою сестру Арсиною II, а иногда — нет: отношения между Клеопатрой II и Клеопатрой III были в лучшем случае подпорчены. Были они выражениями чистых чувств или нет, эти эпитеты всегда преследовали одну и ту же цель: представить подданным образ династической преемственности и гармонии.

История сына, который влюбляется во вторую жену отца, знакома нам по «Дону Карлосу» Верди (и Шиллера); но такова и эллинистическая счастливая любовная драма между Антиохом I и его мачехой Стратоникой. Она вдохновит Давида и Энгра на создание полотен, равно как и Этьенна Мегюля — на сочинение «Стратоники» (1792), одной из самых популярных комических опер конца XVIII века. Этот сюжет дает хороший пример того, как царский дом представлял себя в виде любящей семьи. В 294 году до н.э. Антиох влюбился в Стратонику — молодую жену его отца Селевка. В отчаянии он решил уморить себя голодом, отказываясь от еды под предлогом некоего заболевания. Однако он не смог провести своего медика Эрасистрата, который твердо решил выяснить объект желания молодого человека, будь он женского или мужского пола. Эрасистрат заметил, что всякий раз, когда Стратоника приходила проведать Антиоха, он отвечал типичными симптомами влюбленности: «прерывистая речь, огненный румянец, потухший взор, обильный пот, учащенный и неравномерный пульс, и, наконец, когда душа признавала полное свое поражение, — бессилие, оцепенение и мертвенная бледность». В итоге, полагаясь на привязанность Селевка к сыну, доктор взял на себя риск рассказать царю, что бедой Антиоха являлась любовь, которую нельзя было ни удовлетворить, ни излечить, — любовь к жене Эрасистрата. Когда Селевк попросил Эрасистрата, который был его другом, отдать Антиоху свою жену, тот спросил царя: сделал бы он то же самое, будь Антиох влюблен в Стратонику? Со слезами на глазах Селевк заявил, что он с готовностью отдал бы все свое царство, если бы только мог спасти этим Антиоха. Дождавшись этих слов, Эрасистрат открыл правду.

«После этого разговора Селевк созвал всенародное собрание и объявил свою волю поженить Антиоха и Стратонику и поставить его царем, а ее царицею надо всеми внутренними областями своей державы. Он надеется, продолжал Селевк, что сын, привыкший во всем оказывать отцу послушание и повиновение, не станет противиться и этому браку, а если Стратоника выразит неудовольствие его поступком, который нарушает привычные понятия, он просит друзей объяснить и внушить женщине, что решения царя принимаются ради общего блага, а потому должны почитаться прекрасными и справедливыми».

Мы не знаем, что в действительности произошло в царских покоях Селевкидов; известная нам история сраженного любовью сына, вероятно, была обнародована с согласия двора. В конечном счете, всех трех ее главных героев невозможно упрекнуть за их чувства. Это рассказ о любящем и готовом принести жертву отце, почтительном и покорном сыне и верной и благоразумной жене — история о крепкой семье, поддержанной в ее решении друзьями. Вероятно, здесь имеется также и элемент театральности: царская семья представляется ее подданным в образе людей, подверженных эмоциям. «Царь и его сын — одни из нас», — могли бы подумать люди. Такая пиар-стратегия знакома нам из современной политики. Важно, что Селевк созвал народное собрание, дабы возвестить о своем решении: вероятно, оно состояло из жителей столицы и войска и было использовано, в соответствии с древней македонской традицией провозглашения царя армией, для представления соправителя и будущего монарха.

Почти десятилетие спустя, ок. 285 года до н.э., Птолемей I назначил соправителем своего сына Птолемея II. Позднее такие заявления стали обыкновенной практикой эллинистических царств, гарантировавшей безболезненность престолонаследия в рамках династии. Однако не всегда передача власти происходила таким мирным образом. Так как династические браки использовались обычно для заключения новых политических союзов, довольно часто при необходимости царь мог отвергнуть жену в пользу родственницы другого правителя. Дети от многочисленных браков монархов, равно как и их отвергнутые жены, регулярно становились источниками конфликтов. Возьмем пример Птолемея I Египетского. Прежде чем стать царем, он женился на Эвридике — дочери могущественного регента Антипатра. Эвридика родила ему троих сыновей и двух дочерей. В 317 году до н.э. в Александрию с сыном Магасом и дочерьми Антигоной и Феоксеной приехала Береника — племянница Антипатра и вдова македонского аристократа. При посещении царицы она привлекла взор Птолемея, который развелся с первой женой, чтобы жениться на ней; она родила ему двух дочерей, Арсиною и Филотеру, и сына, позднее известного как Птолемей II. Только от этих двух браков (а их было больше) Птолемей I имел восемь родных детей и трех приемных. Когда в качестве преемника он избрал Птолемея II, его старший сын Птолемей Керавн бежал ко двору Лисимаха, царицей при котором была его сводная сестра Арсиноя, в то время как другая его сестра Лисандра была замужем за сыном царя Агафоклом. Когда интриги Арсинои привели к казни Агафокла, Керавн и Лисандра скрылись в столице Селевка. Керавн помог царю разбить Лисимаха в сражении при Курупедионе, но его амбиции были превыше царской благодарности. После победы он убил Селевка и объявил царем Македонии себя самого. Когда он выдвинул претензии и на египетский престол, Птолемей II попытался прийти к соглашению со своим старшим сводным братом и договорился о его браке на их сестре Арсиное. Но та плела заговор против нового мужа, вследствие чего были убиты два сына Керавна. В конце концов Арсиноя вернулась в Египет, где вышла замуж за своего брата Птолемея II, став одной из наиболее влиятельных женщин в истории эллинизма, а после смерти — популярной богиней (см. илл. 7).

Неудивительно, что при таких хитросплетениях династические конфликты были повсеместны. Лисимах казнил своего сына Агафокла (284 г. до н.э.); правитель Кирены Магас пошел против своего единоутробного брата Птолемея II (274 г. до н.э.); Антиох I убил своего мятежного сына Селевка (267 г. до н.э.); Антиох Гиеракс боролся со своим братом Селевком II за трон и в течение недолгого времени правил частью Малой Азии (ок. 246–235 гг. до н.э.); а Филипп V распорядился о казни своего сына Деметрия (180 г. до н.э.), которого подозревал в сговоре с римлянами. На протяжении 40 лет Птолемеевское царство страдало от борьбы за власть между Птолемеем VIII и его сестрой Клеопатрой II (ок. 163–118 гг. до н.э.). В царстве Селевкидов с 161 до его конца в 163 году до н.э. непрерывно велась династическая борьба между различными ветвями правящего рода.

Во всех этих родовых конфликтах огромную роль играли женщины. По традиции, имевшей глубокие корни в племенных царствах Македонии и Эпира, жены царей имели большое влияние; они много ездили, обладали политическими, а подчас и военными навыками. Мать Александра Олимпиада была одним из действующих лиц войн диадохов; то же касается и Эвридики, жены царя Филиппа III Арридея. Так называемая война Лаодики (246–241 гг. до н.э.) демонстрирует степень политического влияния эллинистических цариц. Однако ни одна из этих цариц не сравнилась бы с Клеопатрой VII, последней правительницей эпохи эллинизма, которая интересовалась наукой и своими личными качествами очаровала двух величайших полководцев Рима.

Иногда в династическую борьбу включались и незаконные дети, прижитые царями от их любовниц. Некоторую роль в войне диадохов играл Геракл — предположительно, незаконнорожденный сын Александра от персидской аристократки Барсины. Другой бастард царского дома, незаконнорожденный сын Аттала II Аристоник, объявил себя царем, когда его единокровный брат Аттал III завещал свое царство Риму в 133 году до н.э., а внебрачные дети селевкидских царей имели большой вес в династических войнах II века до н.э.

С этим тесно связан феномен узурпации царской власти родственниками царей. В ограниченном масштабе ее совершил племянник царя Антигона Гоната Александр. Царь поручил ему командовать войсками в Коринфе, самым важным из македонских гарнизонов в Греции. Воспользовавшись ослаблением македонской власти в Южной Греции, Александр поднял мятеж и на непродолжительное время установил единоличную власть над Коринфом и Эвбеей. Молон, правивший «верхними сатрапиями» в государстве Селевкидов, восстал против Антиоха III из-за ненависти к его первому министру (223–220 гг. до н.э.). Тот же Антиох III столкнулся и с бунтом Ахея — его дальнего родственника, которому удалось объявить себя царем части Малой Азии (220–214 гг. до н.э.). Вероятно, эти узурпаторы намеревались править лишь теми землями, до которых могли дотянуться, но не всем царством Селевкидов.

Несмотря на эти вызовы, эллинистические правящие династии оказались более долговечными, нежели любая из римских. Антигониды правили непрерывно с 307 по 167 год до н.э., Атталиды — с 281 по 133 год до н.э., а Птолемеи — с 323 по 30 год до н.э. Даже растянутой во времени (150–63 гг. до н.э.) гибели Селевкидов предшествовал яркий период имперской политики (312–163 гг. до н.э.). Напротив, Антонины — династия римских императоров, не связанных кровным родством, — не продержались и столетия (96–192 гг. н.э.). Что объясняет эту долговечность эллинистических династий? Первым фактором являлось общее признание наследственной преемственности во всех ее юридических и социальных аспектах. Что еще более важно, лишь члены правящих семей, их близкие родственники и главные советники имели доступ к политике, ресурсам — деньгам и армии — и связям с военными командирами, наместниками, полисной знатью и, позднее, римскими сенаторами, без которых личную власть установить было невозможно. Следовательно, переход высших полномочий от одной семьи к другой мог случиться лишь в исключительных обстоятельствах: когда наместник, правивший слабо контролируемой и недостаточно защищенной территорией на периферии государства, отказывался подчиняться и создавал собственное царство, как было с Греко-Бактрийским царством в Иране и Афганистане; или когда смена власти была итогом внешнего вмешательства — как правило, римской интервенции. Кроме того, эллинистическим дворам успешно удавалось использовать целый набор средств для того, чтобы сделать их правление приемлемым для самых различных сил, вовлеченных в сложные взаимоотношения, — для армии, зависимых городов, коренного населения, жителей столиц и, в соответствующий период, для Рима.

Новые организационные требования: как управлять империями

Что бы вы делали, если бы на середине третьего десятка вам, обученному управлять царством, которое можно пройти поперек меньше чем за десять дней, выпало бы править империей, простирающейся от Балкан до Ирана на востоке и Египта на юге? Если успех не лишит вас рассудка, то вы адаптируете обнаруженную на месте административную систему, внеся в нее лишь столько изменений, сколько совершенно необходимо. Но что, если в покоренные земли вы приведете население, незнакомое с местными устоями и традициями? Установите ли вы их обычаи на завоеванных территориях или, напротив, включите переселенцев в существующие структуры их новой среды обитания? Таковы были два вызова, с которыми столкнулся Александр Великий, едва ступив на египетскую землю. Эти вызовы обострились после того, как он победил Дария III при Гавгамелах и воссел на трон ахеменидских царей в Сузах. Александр вынужден был отвечать на них и позднее, поселяя своих ветеранов на завоеванных землях во время своего похода далее на восток; он вновь столкнулся с ними в короткий период между своим возвращением из похода и преждевременной смертью.

Отвечая на первый вызов, Александр следовал здравому смыслу, используя существующую инфраструктуру. На протяжении двух столетий Ахемениды правили своей империей, пользуясь системой сатрапий и соединяя централизованную автократическую власть царя и его двора с децентрализацией определенных задач — набора в местное ополчение, поддержания закона и порядка, сбора подати — на провинциальном уровне. Другим традиционным авторитетом, который Александр не мог игнорировать, особенно в Египте, было жречество. Однако поселение ветеранов, сформировавшихся в политических, социальных и культурных традициях греческих полисов, было новым явлением как для Египта, так и для остальных земель обширной империи Александра. Для организации и управления новыми полисами Александр обратился к модели греческих колоний. Что касается осуществления раздела земли завоеванных территорий между солдатами, Александр и его преемники должны были следовать уже существовавшей македонской системе. Тем самым организация эллинистических царств и система управления ими уходили корнями во множество различных традиций и опирались на греческие и македонские институты наравне с местными обычаями; но всегда имелось место для новшеств.

Александр умер, не успев столкнуться с рутинным делом управления империей. Но его преемники не могли избежать этого; им приходилось решать административные задачи немедленно. Основные особенности этой системы управления, должно быть, сформировались уже к 300 году до н.э. Несмотря на множество важных различий, эллинистические царства были близки в том, что касалось положения царя, идеологии монархии и управления. К главным задачам относились поддержание военной организации и защита территории, финансовые дела и сбор подати, осуществление правосудия и поддержка святилищ.

Царь был окружен высокопоставленными должностными лицами, которые образовывали его двор. Если правитель не был несовершеннолетним, он сам выбирал их по заслугам, способностям и лояльности. Очень часто, особенно в ранний период, чиновники, рожденные не в том царстве, где они служили, но являвшиеся уроженцами греческих городов, возвышались при дворе вследствие целого ряда факторов. Происхождение из семьи, обладавшей влиянием и связями, способствовало получению места при дворе, однако умелые люди, особенно военные командиры, могли подняться в иерархии на основе их заслуг и верности. Эта верность имела личный характер и была обращена к царю, а не к царству или «государству». Потому административная некомпетентность царя или поражение его в войне могли подорвать доверительную связь между царем и его командирами, заставив последних искать другого «нанимателя».

Члены двора и высокопоставленные чиновники были прямо связаны с персоной правителя. Они были его «друзьями» (philoi). Их титулы указывали на близость к царю и на место в иерархии. В царстве Птолемеев, где титулы формально были закреплены в начале II века до н.э., высшие чины и члены двора назывались «телохранителями» (somatophylakes), «последователями» (diadochoi), «друзьями», «главными телохранителями» (archisomatophylakes), «первыми друзьями» (protoi philoi), «родственниками» (syngeneis) и далее — «равными родственникам по чести» (homotimos tois syngenesin). Подобные определения существовали и в Селевкидском царстве: «друзья», «почетные друзья» (timomenoi philoi), «первые друзья» и «первые и избранные друзья» (protoi kai protimomenoi philoi). «Друзья» составляли один из наиболее значительных административных и военных органов эллинистического царства. Они руководили важными армейскими частями, управляли областями и провинциями, выполняли функции послов и советников. Они сопровождали царя на охоте и пировали вместе с ним, обучали царевичей, а порой оказывались и настоящими друзьями. Со временем положение царского «друга» стало передаваться от одного поколения к другому, и сложилась наследственная аристократия, что, однако, не лишало умелых или способных новичков возможности стать придворными.

Двор находился там, где пребывал царь, а царь, если только он не вел военный поход, располагался в столице или одной из столиц, если их было несколько. Для Птолемеев такой столицей была Александрия, в течение периода эллинизма выросшая в огромный городской центр с населением около миллиона человек — настоящий мегаполис античности. Неоспоримым центром власти был дворец, находившийся поблизости от царских гробниц. Он был соединен с учебным центром и библиотекой — Мусейоном. Царство Селевкидов имело три столицы — Антиохию и Апамею на Оронте и Селевкию на Тигре. В течение III века до н.э. в крупный городской центр развился Пергам — центр власти Атталидов. Ни традиционные столицы Македонии Эги и Пелла, ни второстепенный центр Деметриада не достигли масштабов столиц новых царств.

Сложность административных задач сделала жизнь при эллинистических дворах более утонченной, нежели при незамысловатом дворе древней Македонской монархии. Фундаментальным элементом придворного быта оставался пир, или симпосий, на котором в непринужденной обстановке встречались царь, его семья и высшие военные и административные чины. Пир предоставлял возможность обсудить вопросы внешней политики и военной стратегии, обменяться словами с иноземными гостями и посланниками, да и просто поговорить на различные темы. При эллинистических дворах, особенно в Александрии, связанные с пирами культурные мероприятия — чтение старой и новой литературы, лекции по истории, обсуждение произведений искусства и музыкальных выступлений — часто достигали высокого уровня изысканности. Он зависел от интеллектуальных способностей и интересов царя и его придворных. На одном полюсе мы имеем людей вроде Птолемея I, который, сам будучи настоящим историком, собирал в Александрии ведущих ученых своего времени, чтобы создать Мусейон с библиотекой в качестве учебного центра, или Пирра и Антигона Гоната, окруженных философами; на другом — находим царей, которые любили показать собственные артистические навыки (Антиох IV — сценического танцора, Птолемея XII — флейтиста), но порицались современниками за унижение царского достоинства. Стоит ли говорить, что соревнование между придворными за влияние, их тщеславие, вражда и интриги, равно как и любовные связи между их родственницами и царями, процветали при эллинистических дворах так же, как и при любых других дворах в истории.

Наиболее крупные царства приняли систему управления провинциями, в общем и целом следовавшую более ранним традициям. В Египте еще с фараоновых времен существовала сложная административная система, нацеленная на наиболее эффективное использование ежегодных разливов Нила для земледелия. Птолемеи восприняли ее. Местные администраторы должны были отчитываться перед центральной властью и координировать с ней решение наиболее важных задач, особенно сооружение и поддержание каналов и дамб, а также приготовление полей к разливам Нила. Центром административной системы являлся двор в Александрии, где фискальную систему возглавлял главный чиновник — диойкет. Территория разделялась примерно на 40 провинций, называвшихся номами. Каждый ном управлялся стратегом («полководцем»), на которого были возложены полицейские и судебные обязанности. Номархи («главы номов») отвечали за сельскохозяйственное производство, в то время как ойконом («домоуправитель») надзирал за фискальными делами и уплатой подати в царскую казну в Александрии. Ему помогал «царский писец» (basilikos grammateus), ответственный за ведение счетов. Эти посты имели очень большое значение, так как в экономической системе Птолемеевского царства почти вся хозяйственная деятельность находилась под жестким контролем царской администрации. Центральная власть определяла, что, где, кем и в каком количестве должно быть произведено, а заодно и устанавливала цены на товары и размеры подати, которую следовало уплатить. Производство многих товаров было государственной монополией, а правительственные ограничения запрещали торговлю с внешним миром. Чтобы управлять такой системой, государство прибегало к услугам сборщиков подати, которые сперва оплачивали ожидаемую подать на определенный продукт, а потом получали право взимать ее с населения. Во II веке до н.э. «стратеги земель» (strategoi или epistrategoi tes choras) отвечали за единицы крупнее провинций, а именно — Верхний и Нижний Египет, Фивы и Кипр.

Каждый ном был разделен на топы (районы), которые состояли из ком (деревень). Каждым топом и комой управляли локальные чиновники, топархи и комархи соответственно, которым помогали писцы. Для осуществления правосудия имелись местные суды, которые существовали отдельно для греков, отдельно для коренного населения и, возможно, для других этнических групп вроде евреев. Кроме того, Птолемеи до известной степени уважали авторитет египетского жречества как посредника между смертными и богами. Административная и фискальная система Египта применялась с незначительными изменениями в управлении внешними владениями Птолемеев в Южной Сирии и Палестине, Малой Азии и на Эгейских островах. Этими внешними владениями также управляли стратеги, а ойкономы надзирали над фискальными и экономическими делами и служили связующим звеном между сборщиками подати и царской казной. Каждый администратор был связан с вышестоящим чином, образуя жесткую иерархическую вертикаль управления, которая начиналась на уровне деревни и через район и провинцию достигала центральной власти в Александрии. По вопросам безопасности и правосудия провинциальные стратеги обращались напрямую к царю, в то время как фискальное управление возглавлялось диойкетом.

Важной задачей царской администрации было поддержание вооруженных сил. Военное дело достигло высокого уровня тактического умения и в бою, и при долгих осадах, равно как и значительной специализации: существовали различные виды войск с особенным вооружением — например, тяжелые фаланги с длинными копьями, легковооруженные отряды с маленькими круглыми щитами, лучники и пращники, расчеты осадных приспособлений и метательных орудий, кавалерия и флот. Все эти войска требовали специальной подготовки. Порой цари собирали огромные — например, в битве при Рафии сражались 140 000 человек — и разнородные армии: они состояли из профессиональной регулярной армии, вспомогательных наемников, отрядов союзных городов и федераций и в некоторых случаях солдат, набранных из негреческого населения.

В Селевкидском царстве условия несколько отличались. Здесь не было такого объединяющего географического элемента, как Нил; расстояния между столицами и периферийными сатрапиями способствовали центробежным тенденциям, которые приводили к узурпациям власти и отпадению земель. Но принципы управления не отличались от тех, что действовали в птолемеевском Египте. Здесь создатели державы также основывали свою власть на объединении местных традиций, особенно в администрации восточных провинций, и греческих гражданских традиций, которые использовались при управлении городами. Самым важным чиновником под властью царя являлся «управляющий делами» (epi ton pragmaton) — нечто вроде визиря; его пост был унаследован от древних восточных царств. Подать и доходы собирались в царскую казну (to basilikon), которая находилась в ведении «управляющего доходами» (epi ton prosodon); ему подчинялись местные финансовые чиновники в провинциях. В конце III — начале II века до н.э. над провинциями Малой Азии стояла фигура, похожая на вице-короля, — «управляющий делами за Тавром». Другим важным чиновником был «управляющий двором» (epi tou koitonos). Царство делилось на провинции, которые в целом соответствовали сатрапиям Персидской державы. Их наместники, стратеги («полководцы»), объединяли военные и гражданские функции. Внутреннее деление сатрапий на районы и более мелкие единицы — топы, различалось в зависимости от размеров и местонахождения каждой из сатрапий. Свет на вертикаль власти проливают надписи, содержащие распоряжения царей, и сопроводительные письма, приказывающие нижестоящим властям действовать в соответствии с ними и высекать их на камне. К примеру, собрание датирующихся 209 годом до н.э. документов, найденное у Филомелиона во Фригии, включает царский указ (prostagma), назначающий Никанора верховным жрецом всех святилищ в малоазийских провинциях. Этот указ сначала был послан Зевксиду — второму человеку в государстве после царя, который передал его Филомену, сатрапу Фригии; в свою очередь сатрап отправил его главе региона — Энию, который передал его Деметрию, предположительно, начальнику топа. Наконец, Деметрий вручил копию другому адресату — вероятно, местному чиновнику или жрецу. Вся процедура передачи заняла не более месяца. Селевкиды на своей территории обнаружили уже существующую инфраструктуру, в особенности дорожную сеть, которая упрощала связь и торговлю. Улучшения выразились в первую очередь в развитии в пригодных местах сети городов и портов, которые могли служить центрами транзитной торговли между Востоком и Западом.

До 188 года до н.э., когда римский сенат пожаловал царя Эвмена II огромными территориями в Малой Азии, прежде входившими в Селевкидское царство, царство Атталидов было относительно небольшим. На своих землях Атталиды использовали существовавшие ранее административные структуры. Македонско-Фессалийское царство Антигонидов на всем протяжении своего существования было намного меньше прочих эллинистических царств, и главной его целью было удержание контроля над подвластными городами Греции и Эгейских островов. Это требовало сложных договоренностей между царями, желавшими установить свою власть, и городами, которые никогда не переставали бороться за свою автономию.

Эллинистические царства были многоэтничными и многоязычными, что представляло для властей еще одну проблему. Даже в куда более однородном с точки зрения культуры Македонском царстве Антигонидов часть сельского населения являлась негреческой по происхождению; но большинство из них — в основном, но не исключительно фракийцы — использовали греческий язык для составления эпитафий и посвящений и были сильно эллинизированы. В Азии и Египте дела обстояли сложнее. В малоазийских царствах старые и новые греческие города, почти исключительно заселенные греками, соседствовали с сельскими поселениями, обитатели которых принадлежали к различным коренным этническим группам Анатолии — мизийцам, карийцам, фригийцам, лидийцам, пафлагонцам, фракийцам и другим. Наемничество было источником для новых иммиграций — иранцев, галлов и евреев. В царстве Птолемеев в дополнение к местному египетскому населению и греческим поселенцам мы находим также большое количество иудеев и наемников различного происхождения. Селевкидское царство, особенно в период его величайшего расширения в III веке до н.э., было разнообразнее всех в том, что касается этнических групп и языков. В отношении этих различных народностей царской администрации приходилось осуществлять главным образом две задачи: налогообложение и правосудие.

Коренные народности, проживавшие на царских землях, сохранявшие при этом некоторые формы самоорганизации для решения местных задач, известны под названием laoi («народы»). Они обрабатывали землю царя и коллективно платили подать либо царю, либо лицу, которому тот мог пожаловать эту землю, — придворному, бывшему военному командиру, разведенной царице. Подать, которую уплачивала деревня — а не отдельный земледелец, — обыкновенно составляла десятую часть того, что производила земля, и определенную часть (как правило, от 2 до 12%) стоимости добываемых древесины, скота, вина и других товаров. Иногда, однако, встречается и подушная подать. Современный термин «сервы» неточно передает положение лаой. Последние были лично свободны в том смысле, что они не являлись собственностью другого лица или института. Когда земля, которую они обрабатывали, переходила в новые руки путем завоевания или пожалования, менялся получатель подати, но это не значит, что они становились собственностью нового землевладельца или что они были прикреплены к земле. Когда царь прирезывал их землю к территории города, они становились периэками (paroikoi — «живущие вблизи города»). Обобщения относительно положения лаой, как правило, ошибочны. Учитывая частоту войн и необходимость царей заполнять казну деньгами, чтобы платить своим армиям, угнетение и эксплуатация неизбежно оказывались всеобщими. В Египте, о жизни коренных жителей которого известно больше, во II веке до н.э., особенно в условиях хаоса гражданских войн, часть населения, став жертвой угнетения и беззакония, покинула свои поля и занялась разбоем. Декрет Птолемея VIII об амнистии, выпущенный в 118 году до н.э., после длительного периода гражданских войн, ясно свидетельствует об этой проблеме. Царское воззвание требовало, «чтобы люди, которые ушли в анахоресис ввиду того, что они повинны в воровстве или совершили другие преступления, вернулись к себе домой и возобновили свои прежние занятия, а… оставшееся их имущество не должно быть продано». В Малой Азии Аристоник получил поддержку в своем восстании против Рима в конце II века до н.э. отчасти из-за разочарования местного населения царства Атталидов.

В городских поселениях чужеземцы — главным образом наемники — образовывали самоуправляемые общины, которые назывались politeumata («гражданские сообщества»). Мы знаем о существовании таких политевм в царстве Птолемеев. Люди из Кавна и Термесса, проживавшие в Сидоне, имели свои гражданские сообщества; в Египте известны и другие подобные группы беотийцев, критян, киликийцев, евреев и идумеев (живших южнее Мертвого моря). Политевмы фригийцев и ликийцев, зафиксированные лишь в имперский период, должны были существовать и ранее. Гражданские сообщества имели отдельные святилища и собственных жрецов. Если опираться на данные о еврейских политевмах, отмеченных в нескольких городах (Александрии, Гераклеополе, Леонтополе, Беренике) и документированных лучше прочих, члены гражданских сообществ жили в обособленных кварталах; должностные лица политевм выполняли возложенные на них птолемеевской бюрократией административные и судебные обязанности.

Высокая степень пластичности и приспособление к различным традициям позволили царским дворам справляться со сложным управлением огромными и разнородными территориями достаточно ограниченными силами. Однако проблемы, присущие эллинистическим царствам, — династические конфликты и военный характер царской власти, обязывавший правителя постоянно стремиться к легитимизации посредством войн, — подрывали, как мы увидим в следующих главах, стабильность власти.

Города и цари: борьба за автономию и иллюзия свободы

В 318 году до н.э. был предан суду афинский военачальник Фокион, противостоявший царю Филиппу Арридею. Согласно некоторым источникам, он был осужден единогласно. Однако анонимный афинский историк, чье повествование сохранилось в «Жизнеописании Фокиона» Плутарха, дает иную версию:

«Тягостное то было зрелище, когда их [Фокиона и его спутников] на телегах везли через Керамик к театру. Именно туда доставил их Клит [сторонник царя] и там караулил, пока архонты не созвали народное собрание, не препятствуя участвовать в нем ни рабу, ни чужеземцу, ни лишенному прав, но всем мужчинам и женщинам, открыв доступ в театр и на ораторское возвышение.

Когда прочитали послание царя, в котором он говорил, что, хотя и признал обвиняемых виновными в измене, решать дело предоставляет им, афинянам, ныне вновь свободным и независимым, и Клит ввел подсудимых, все лучшие и самые честные граждане, увидев Фокиона, закрыли лица, поникли головами и заплакали, а один из них отважился подняться и сказать, что, коль скоро царь доверил народу решение дела такой важности, было бы правильно, чтобы рабы и чужеземцы покинули собрание».

Анонимный историк намеревался показать, что народное собрание, важнейший символ демократии и народного суверенитета, превратилось в театральное представление. Упоминая незаметные на первый взгляд детали, он создает образ спектакля. Собрание проходило в театре — месте проведения зрелищ. Оно состояло не только из граждан, которые составляли привычный орган принятия решений, но из обыкновенной театральной публики: мужчин и женщин, граждан и чужеземцев, свободных и рабов. Во время спектакля кто-то зачитал письмо царя, в котором тот признавал право афинян на собственный свободный суд, но лишь в том случае, если царь известит их о своем решении. В театре — доме иллюзий и обмана — царь дал театральную постановку «свободы». Эта пародия на народное собрание играла роль театральной маски, под которой пытались скрыть нелицеприятную действительность — утрату суверенитета.

Победа Филиппа II при Херонее в 338 году до н.э. не стала концом греческих полисов, но явилась, безусловно, поворотным моментом их истории: с этого времени многие гражданские коллективы Греции и Малой Азии оказались под прямым или опосредованным контролем царей; а те, что избежали этой участи, рано или поздно присоединялись к федеративным государствам и были вынуждены принять параллельное существование федеративного суверенитета.

Контроль над городами обеспечивал царям разнообразные преимущества. Полисы поддерживали их «международную» политику. Их армии играли роль союзников. Их людские ресурсы имели существенное значение для набора наемников. Их укрепления и гавани позволяли царям контролировать стратегические пункты, равно как и сухопутные и морские пути. К примеру, македонские гарнизоны в Халкиде и Акрокоринфе господствовали над важными маршрутами. Контроль над портами (Афин — у Антигонидов, Эфеса и Итана на Крите — у Птолемеев), равно как и владение такими островами, как Фасос, Фера и Самос, был желанным приобретением для царского флота. В некоторых случаях цари могли также обложить город регулярной податью или внеочередной контрибуцией.

Целый ряд средств позволял царям осуществлять контроль над городами. Самым прямым и эффективным, но также и самым ненавистным, было размещение гарнизона, который монарх представлял как защиту, а граждане отвергали как средство урезания их свободы. С начала IV века до н.э. термин aphrouretos («свободный от гарнизонов») становится почти полным синонимом слова autonomos. Как написано в одном из эллинистических источников, процитированном в Плутарховом жизнеописании Арата, царь «взнуздал» ахейцев, когда они приняли македонский гарнизон и направили заложников царю Антигону Досону. Гарнизон оказывал давление на политические институты гражданского коллектива; до некоторой степени он использовал экономические ресурсы города; он занимал местные военные сооружения — форты, цитадели и порты. В дополнение к влиянию гарнизонного командира, представлявшего интересы царя, в некоторых случаях царский контроль воплощался в назначении особого чиновника как его представителя. «Смотритель за городом» (epistates epi tes poleos, или просто epi tes poleos) обыкновенно назначался царями в города, расположенные за пределами подвластной им территории. Такие «городские наместники», порой неотличимые от гарнизонных командиров, зафиксированы во внешних владениях Птолемеев на Кипре, в Малой Азии, и на островах Эгейского моря; в Пергамском царстве Атталидов; в причерноморском Боспорском царстве и в царствах Вифинии и Каппадокии. В Македонском царстве правитель осуществлял свой контроль над городами, посылая эпистатам (epistatai) инструкции; неясно, были ли эпистаты выборными должностными лицами или «городскими наместниками», назначаемыми царем. Цари оглашали свою волю с помощью общеприменительных актов (diagrammata) и писем, которые касались конкретных вопросов. Цари могли влиять на города и через советы лояльных им местных должностных лиц. Однако лишь от города зависело, примет ли народное собрание царские указания и проголосует ли за тот или иной декрет или закон.

Эллинистические цари осуществляли плотный контроль над городами и ограничивали народный суверенитет в зонах своего влияния, назначая эпистатов или лояльных им тиранов, располагая гарнизоны, оказывая поддержку своим политическим союзникам и сообщая о своих желаниях в письмах. Тем не менее все стороны пытались сохранить лицо, поддержать иллюзию демократии и суверенитета и создать у городского населения впечатление, будто оно свободно не только номинально. Эта цель достигалась тщательным выбором выражений в переписке между царем и городами, а также театрализованным поведением. Очень информативна корреспонденция между царем Филиппом V и номинально суверенным городом Ларисса в Фессалии. В 217 году до н.э. лариссийцы отправили царю посольство, дабы объяснить, что из-за войн город потерял значительную часть населения. В ответ Филипп V вручил делегации свободного города свои инструкции, которые, однако, требовали формального одобрения народным собранием:

«Покуда я думаю о прочих, кто заслуживает вашего гражданства, сейчас я рассудил, что вы должны издать декрет, который дарует гражданство фессалийцам и прочим грекам, живущим в вашем городе. Ибо я полагаю, что, когда это будет сделано и все будут объединены полученными милостями, я и город получим множество других выгод и будет обрабатываться больше земли».

Предоставлять гражданство, то есть принимать в полисную общину новых полноправных членов, мог лишь суверенный коллектив путем голосования на народном собрании. Какой бы ни была реальная власть царя, он никогда не мог наградить кого-либо гражданством одного из подвластных ему полисов. Однако он мог попросить общину принять его решение в соответствии с ее собственными законными процедурами. Конечно, царь мог выразить свою волю прямо. Филипп V это и сделал, использовав глагол krino (постановлять, выносить решение); но к своим требованиям он присоединил аргументы с тем, чтобы позволить лариссийцам сохранить лицо, представив принятие декрета не следствием его принуждения, но результатом убеждения. Фраза «я рассудил, что вы должны издать декрет» показывает разрыв между номинальным суверенитетом Лариссы и реальной властью царя («я рассудил»). Рекомендации Филиппа V были слишком весомыми, чтобы их игнорировать; но история на этом не закончилась. Когда царь был отвлечен войной, лариссийцы отменили декрет, навязанный им силой. В 214 году до н.э. Филиппу V пришлось послать второе письмо:

«Я слышал, что те, кому было даровано гражданство в соответствии с письмом, которое я вам послал, и вашим декретом, и чьи имена были выбиты на стеле, были оттуда стерты. Если это правда, те, кто посоветовал вам это сделать, поступились интересами вашего города и моего правления… И все же я и сейчас призываю вас подойти к вопросу беспристрастно и восстановить тех, кто был избран гражданами, в правах гражданства».

На этот раз Филипп V более детально описал преимущества данной меры и ясно выразил, чтó следовало сделать городу. И сейчас он также не мог издать декрет, однако был способен продиктовать его содержание. Далее он просит лариссийцев отозвать любые решения против людей, которые были сочтены не заслуживавшими гражданства, и заключает: «Но заранее предупредите тех, кто пытается выдвинуть против них обвинения, что они не должны действовать таким образом по причинам политической борьбы». И в этот второй раз город подчинился. Филипп V был мастером театрального поведения; он умел носить маску любезного правителя и друга народа. При посещении несколько лет спустя (209 г. до н.э.) Аргоса он «снял с себя царский венец и пурпурную одежду, дабы по виду приравнять себя к народу, показаться человеком добродушным и простым». Помимо смены наряда для создания ложного образа он и в своих речах скрывал приказы за советами. Переписка между Филиппом V и Лариссой — хороший пример того, как царские письма могли выступать важным средством непрямого осуществления власти.

Отношения между царями и номинально суверенными полисами характеризовались взаимностью. Города нужны были царю, но и самим им требовалась царская поддержка, особенно в деле защиты от нападений пиратов в Эгейском море или соседей и варваров — в Малой Азии, северной части Эгейского моря и Фракии. По этой причине цари порой оправдывали размещение постоянных гарнизонов как акты благодеяния и защиты города, в то время как в действительности те предоставляли им стратегические преимущества.

Городские общины обращались к царям за разрешением их споров. Они надеялись на финансовую поддержку и пожертвования, на которые города украшались представительными зданиями и произведениями искусства, горожане снабжались дешевым хлебом, атлеты получали оливковое масло, чтобы смазываться им в палестрах, а богослужения проводились более пышно. Важнейший материальный вклад царей касался защиты городов: они передавали лошадей для конницы, оружие и военные суда, древесину для строительства кораблей и средства на возведение или починку городских стен. Но ничто не ценилось так сильно, как готовность царей признавать свободу и автономию города, освобождать их от податей и очищать от гарнизонов.

Города демонстрировали лояльность тем из царей, кто удовлетворял их интересы, воздавая им божественные почести. Отношения между царями и городами основывались на сложной взаимосвязи власти и взаимности, подобной той, что существовала между народом и знатью. Передают, что, когда некая старая женщина настаивала на том, чтобы Филипп Македонский ее выслушал, а царь ответил, что у него нет на это времени, она крикнула ему: «Ну, тогда откажись и от царства!» Признание царской власти требовало ответной службы правителя.

Военный характер эллинистической царской власти

Когда документы эллинистического времени описывают царство, они используют выражение «царь, друзья и войска» (ho basileus kai hoi philoi kai hai dynameis). Следовательно, аппарат эллинистического царства состоял из царя, высших армейских начальников и должностных лиц администрации (друзей), а также армии. Эллинистический монарх был прежде всего военным лидером (см. илл. 8 и 9). В этом отношении он не отличается от большинства доэллинистических басилеев. Военный характер эллинистической царской власти можно усмотреть в обязанностях царя, воспитании царевичей, организации двора, знаках власти, самовыражении правителей и их отношении к армии.

В энкомии (хвалебной песне) Птолемею II придворный поэт Феокрит утверждал: «[Птолемей] с неустанной заботой отцов охраняет наследье — так, как царю подобает, и сам добавляет немало». В число главных обязанностей эллинистического царя входили охрана унаследованного, возвращение утраченных земель и завоевание новых территорий. От него требовалось сражаться, оказывать действенную военную защиту, побеждать или в случае необходимости погибнуть в бою. Селевкидский правитель Антиох III соответствовал этой модели идеального эллинистического царя. Он взошел на престол в возрасте всего 20 лет и в итоге нескольких войн усмирил восстание наместника «верхних сатрапий» Молона, который объявил себя царем в Мидии (220 г. до н.э.), вернул почти всю Келесирию под свою власть (219–217 гг. до н.э.) и восстановил контроль над большей частью Малой Азии, разгромив узурпатора Ахея (216–213 гг. до н.э.). Тогда, в подражание Александру Великому, он начал крупный военный поход, который привел его армию в земли восточнее Гиндукуша (212–205 гг. до н.э.), где Антиох III заставил местных правителей признать его главенство. Ко времени возвращения (204 г. до н.э.) он был известен как Megas (Великий).

Готовить наследника к исполнению подобных ожиданий надо было с раннего детства. Приоритетами в воспитании мужского потомства царей были военные тренировки, верховая езда и охота. Молодой наследник получал опыт и обосновывал свои претензии на престол, сопровождая отца или военачальников в походах. Некоторые цари проявляли большой интерес к военной теории и применению в войнах «прикладной науки». Деметрий Полиоркет обязан своим прозвищем («Осаждающий города») новым механическим приспособлениям, которые он использовал при осаде Родоса в 305–304 гг. до н.э. Эпимах Афинский сконструировал для него передвижную девятиуровневую осадную машину (элеполис) с длинным выдающимся вперед бревном, которое заканчивалось конусом, украшенным бараньей головой. Сообщается, что авторами работ о военной тактике были Пирр и его сын Александр. Птолемеи развивали баллистические исследования, а Гиерон II Сиракузский применял опыт Архимеда, чтобы решать задачи осадной войны. Ожидалось, что цари могут лично повести войска в атаку, хотя и считалось ошибкой подставлять их опасности без основательных причин. Большинство царей III — начала II века до н.э., за исключением Птолемеев, тратили большую часть своего правления на походы, и многие их них получали раны, а иногда и погибали в бою.

Некоторые из прозвищ, под которыми были известны цари, рождались из аккламации, случайного или намеренного одобрения, подчеркивавшего их военные заслуги или доблести: Сотер («спаситель»), Никатор («победоносный»), Никефор («несущий победу»), Каллиник («имеющий честные победы») и Эпифан («обладающий очевидной силой»). Шлем был стандартным атрибутом царского портрета (см. илл. 8). Известная статуя эллинистического царя (см. илл. 9) изображает его нагим и в расслабленной позе; воображаемая диагональная линия ведет взгляд зрителя к концу его копья, благодаря чему становится ясно, что при необходимости его могущество может быть продемонстрировано силовыми методами. Военные качества и сила играли важную роль в празднествах, организуемых царями. Военные мотивы занимали видное место в величайшем из известных фестивалей того времени — процессии, организованной Птолемеем II в честь его отца в Александрии (ок. 274 г. до н.э.). Зрителям были показаны видимые доказательства военной мощи царя: они увидели 57 600 пеших солдат и 23 200 всадников, которые в боевом снаряжении прошествовали по улицам Александрии до стадиона. Когда Антиох IV не смог установить контроль над Египтом и был унижен римским полководцем, он компенсировал свою неудачу, организовав впечатляющий военный парад более чем 50 000 человек, часть которых была снаряжена невиданным прежде оружием.

Если царю не удавалось осуществить ожидания и оказать военную защиту, те, кто мог это сделать, получали шанс занять его место — либо узурпировав трон, либо создав свои собственные царства. В Северном Иране и Афганистане «верхние сатрапии» Селевкидов, непрерывно сталкивавшиеся с нападениями кочевых племен, откалывались, как только внимание селевкидских правителей переключалось на другие дела. Сатрап Мидии Тимарх использовал свои войны против вторгшихся парфян для того, чтобы стать царем этой части империи (163–160 гг. до н.э.). Истоки почти всех мелких царств периферии эллинистического мира крылись в амбициях наместников-предателей и династов, которые воспользовались слабостью царя.

Военный характер монархии приводил к пониманию доброго царя как человека, постоянно одерживающего победы, отвечающего на просьбы подвластных ему и неизмеримо более слабых зависимых городов. Не все цари жили по этим стандартам. Когда было так, их власть нельзя было измерить по человеческому лекалу; сравнить ее можно было лишь с властью богов. Потому они удостаивались почестей, обычно распространяющихся лишь на божеств.

Смертная божественность эллинистических царей

Первым из смертных в Греции, кто получил божественные почести при жизни, был спартанский полководец Лисандр, и случилось это после поражения Афин в Пелопоннесской войне в 404 году до н.э.; благодарные самосские олигархи, возвращенные из эмиграции, возвели ему алтарь, приносили жертвы, пели религиозные гимны и сменили название праздника Геры на Лисандрию — «праздник Лисандра». Хотя эти почести были мимолетны, они предвосхитили более поздние события, некоторый импульс которым придали Филипп II Македонский и Александр Великий. Культ Филиппа существовал в основанном им самим городе Филиппах и, возможно, в нескольких других греческих городах. В день его гибели процессия несла изображение Филиппа вместе с ликами 12 богов-олимпийцев; такой демонстрацией он не объявлял себя богом прямо, но опосредованно уподоблял свою власть могуществу богов.

Культ Александра — более сложный феномен. До конца своей жизни Александр вел себя как благочестивый смертный, не избегавший возможности принести жертву богам. Будучи ранен, он пошутил, уверив своих товарищей, что перед ними кровь, а не «влага, какая струится у жителей неба счастливых». Александр причислял к своим предкам Геракла и Ахилла, которым поклонялись как героям и богам. Родство с подобными персонажами не было его изобретением. И другие греки до него считались потомками богов и героев вследствие их выдающихся заслуг: к примеру, известный фасосский атлет Феаген почитался сыном Геракла. Эту традицию позднее продолжили Птолемеи, которые претендовали на происхождение одновременно от Геракла и Диониса, и Селевкиды, считавшие своим предком — или даже отцом Селевка I — Аполлона. Когда Александр принял в Египте статус фараона, то фактически он стал сыном богом Ра, а сам — божеством. Во время его пребывания в Египте или вскоре после этого ходили слухи, что его отцом был не Филипп, а Зевс. Однако представление об Александре как о человеке, чья сила сравнима с могуществом богов и который достоин соизмеримых почестей, дополнялось его беспрецедентными военными достижениями и попытками превзойти героев и богов. Он соперничал с Гераклом, напав на Аорн, а его завоевание Индии сравнивали с индийским походом бога Диониса.

Во время кампаний Александра его культ был учрежден в нескольких городах Малой Азии: в его честь возводились жертвенные алтари, проводились соревнования, его именем назывались филы (территориальные округа в полисах). Его другу Гефестиону после смерти стали поклоняться как герою. Новшеством явилось случившееся в 323 году до н.э., когда города материковой Греции, возможно, по требованию Александра или наущению его двора, отправили священных посланников в Вавилон, чтобы почтить его как бога. Вскоре после этого Александр умер, и, за редким исключением, его культ прервался. В Малой Азии в начале II века до н.э. продолжали подносить жертвы Александру Эрифры; жрецы царя Александра зафиксированы в Эфесе во II веке до н.э., а в Эрифрах — даже в конце III века н.э.

К концу IV века до н.э. наделение царей почестями, предназначенными лишь для богов, стало обычной практикой. Одними из наиболее ранних примеров являются культы Антигона Одноглазого и Деметрия Полиоркета в Афинах. Когда Деметрий освободил Афины от гарнизона Кассандра (307 г. до н.э.), афиняне провозгласили Антигона и Деметрия «спасителями» (soteres) города; был возведен алтарь, и новоназначенные «жрецы спасителей» совершили жертвоприношения; две новые филы были названы в честь спасителей Антигониди и Деметриада; были учреждены ежегодные празднества с процессией, жертвоприношением и состязаниями. В большинстве городов почитание царей и, куда реже, цариц состояло из тех же элементов. Правителю посвящался названный в его честь теменос (священный участок). На нем сооружался алтарь для жертвоприношений царю. Его статуя ставилась в уже существующем храме наряду со статуей традиционного бога, с которым царь «делил храм» (synnaos). Ежегодно назначался жрец, наблюдавший за жертвоприношениями, которые совершались на празднике. Греческие празднества проводились обыкновенно в день рождения бога и включали в себя процессию, принесение жертв и атлетические состязания. Эти черты определяли модель городского культа правителя. Фестиваль назывался в честь царя (например, Антиохии — в честь Антиоха).

Хорошим примером служит учреждение божественных почестей для Селевка I и Антиоха I в малоазийском городе Эги сразу же после их победы при Курупедионе в 281 году до н.э. Жители Эг помимо наделения обоих царей эпитетом Сотер в знак освобождения ими города предприняли ряд мер: построен храм рядом с теменосом Аполлона, поставлены две культовые статуи, возведены два алтаря для царей, а также алтарь и статуя «богини-спасительницы» Сотиры (вероятно, Афины), а на празднествах в честь Аполлона в жертву Селевку и Антиоху были принесены два быка. В дальнейшем жертвоприношения в честь освобождения города стали совершаться каждый месяц, а также в месяц Селевкейон (названный в честь Селевка). Для поклонения царям ежегодно избирался жрец. Он, облаченный в лавровый венок, диадему и роскошное одеяние, должен был совершать жертвоприношение на царском алтаре, предварявшее каждый сход или народное собрание. Специальный глашатай добавлял имена царей во все молитвы, а ко всем священным возлияниям, совершавшимся перед должностными лицами, добавилось курение благовоний, сопровождаемое молитвами к Сотерам. В честь Селевка и Антиоха также были названы две новые филы; совет старейшин был назван в честь Селевка, а собрание полководцев — в честь Антиоха. Мы можем наблюдать сходные черты, но с добавлением дополнительных почестей, в малоазийском Теосе в 204 году до н.э., когда этот город выразил благодарность Антиоху III за освобождение его от податей и признание неприкосновенности города. Благодарные граждане наградили Антиоха III и царицу, его «сестру» Лаодику, почестями, которые приравнивали их к богам. Изваяния Антиоха и Лаодики были поставлены рядом со статуей покровителя города Диониса,

«дабы те, кто сделал этот город и его землю священными и неприкосновенными, освободил нас от подати и проявил благосклонность по отношению к народу и объединению дионисийских актеров, получили от нас все почести в лучшем виде; разделив с Дионисом храм и прочий почет, они совокупно будут почитаться спасителями нашего города и совокупно будут нести нам благо».

Был учрежден новый фестиваль, названный в честь царской четы (Antiocheia kai Laodikeia). Каждая фила должна была воздвигнуть царю и царице алтарь и приносить им жертвы так же, как они приносили жертвы Посейдону. Кроме того, к празднествам и домашним жертвоприношениям предлагалось присоединиться жителям, не имевшим гражданства. В праздничные дни в знак торжества каждый должен был носить венок; суды закрывались, прерывалась всякая работа. Зал в здании городского совета, где объявил о своем благоволении Антиох Великий, освятили и там же поставили статую. В первый день года все должностные лица обязаны были приносить жертвы. Поскольку изваяние царя стояло в зале заседаний, все обсуждения члены совета проводили будто бы перед царским взором. Помимо Антиоха III жертвоприношения совершались двум божествам, символизировавшим природу славы: харитам, олицетворявшим благодарность и милость, и Мнеме — памяти. Подношения выражали идею того, что теосцы вечно будут помнить оказанные им милости и чувствовать постоянную благодарность за них. В день Нового года все избранные на год должностные лица должны были «приносить жертву за их введение в должность, дабы они приняли пост с добрым началом»; таким образом, новогодние торжества стали празднествами в честь царя. В этот день молодые люди, оканчивавшие воспитание эфебов и входившие в состав гражданского коллектива, приносили жертвы царской чете, «чтобы не начать публичной деятельности, не отблагодарив благоволителей, ибо мы учим нашу молодежь считать второстепенным все помимо выражения благодарности». Победители атлетических состязаний, входя в город, возлагали на статуи венки и совершали им жертвоприношения. Дабы отблагодарить царя за безопасность обработки земли и получение от нее урожая, первые плоды помещались напротив царской статуи, а жрец покрывал ее голову венцом, соответствовавшим сезону. Царице Лаодике был посвящен фонтан:

«Так как царица благочестива к богам и благоволит народу, будет правильно, чтобы все, кто чтит богов и совершает омовения, брал воду из этого фонтана для подготовки жертвоприношения… Все жрецы и жрицы, которые совершают жертвоприношения от лица города, должны использовать эту воду при всех жертвоприношениях, требующих воды».

Эти ритуалы связывали с царской четой основные аспекты жизни: принятие решений на народном собрании, осуществление должностными лицами исполнительной власти, воспитание молодежи, гражданские права, победы в атлетических состязаниях, земледелие, семью и культ Диониса. Царь и царица символически присутствовали в политической жизни и гражданских обрядах; они отождествлялись с абстрактными идеями памяти, спасения, защиты, свободы и благодарности. Ритуалы приравнивали влияние царской власти к воздействию воли богов. Антиох III, подобно богу, ниспослал процветание.

Почитанием его как бога теосцы проявляли благодарность, но также и выражали надежду на то, что царская милость будет обращена к ним и далее. Царский культ как выражение признательности был стратегией убеждения: он обязывал царя сохранять свою благосклонность. Для того чтобы добиться пожертвований от царей, города представляли себя слабыми, страдающими и зависимыми, конструируя тем самым образ могущественного монарха. Сравнивая царскую власть с божественной, города косвенно вынуждали правителя действовать соответствующим образом. Иногда в связи с культом правителя используется термин isotheoi timai (почести, равные божественным). Определение isotheos указывало на то обстоятельство, что цари эпохи эллинизма не были богами; они лишь почитались как боги. Это представление позволяло эллинистическим грекам придать царям статус выше статуса обычного смертного, не обожествляя их.

Поклонение царям и царицам носило официальный характер; даже в том случае, если жертвы приносились дома, они были официально предписаны. Люди не обращались к царям с молитвами об их личных заботах. Лишь царица Арсиноя II удостоилась частного культа после своей смерти ок. 268 года до н.э. Она считалась покровительницей моряков и была популярной богиней в Восточном Средиземноморье, отождествляемой с такими традиционными патронами мореходов, как Афродита и Исида.

Мировоззрение, стоявшее за царским культом, можно наблюдать в гимне, который афиняне исполняли в 291 году до н.э., встречая Деметрия Полиоркета. Он продумал свое прибытие в Афины таким образом, чтобы оно совпало с празднованием посвященных Деметре Элевсинских мистерий; встретить его вышла процессия из хоров и ithyphalloi (мужчины в костюмах с эрегированными фаллосами), танцевавших и распевавших на улице:

Как боги всеблагие и всесильные

Городу мирволят!

Издалека Деметрия с Деметрою

К нам приводит случай:

Она справляет Девы Коры [Персефоны] в городе

Таинства святые.

А он, сияя красотой, улыбчивый,

Словно бог нисходит…

Величественно выступает он, кольцом

Тесно встали други,

Как звезды в небе, верные соратники —

Сам он словно солнце!

О, здравствуй, отпрыск Посейдона мощного.

Здравствуй, сын Киприды!

Иные боги далеко находятся,

К ним мольбы напрасны,

И нет их здесь, не внемлет ни один из них.

Ты — стоишь перед нами

Не каменный, не деревянный, но живой.

Молимся тебе мы:

О милосерднейший, дай поскорей нам мир,

Всемогущ ты ныне!

Не Фивы, нет, теперь Элладу целую

Сфинга одолела:

На этолийских скалах возлегла она,

Словно встарь, ужасна,

И жизни наши похищает, алчная —

Нет в нас сил сражаться!

Вор этолийский крал, что далеко лежит,

Ныне — что поближе!

Карай его своею властью — или же

Сам найди Эдипа,

Чтоб Сфингу эту он со скал высоких сверг

Или опозорил.

Песня отдает дань эпифании богов — то есть свидетельству их присутствия; этот жанр с помощью эпитетов и превосходных степеней воспевает их зримые и ощутимые силы; он обращается к желанию богов, достойных этого звания, выслушать молитвы. Таковы важные черты эллинистического божественного культа. Согласно религиозной концепции, лежащей в основе данного гимна, истинный бог, в отличие от немых изображений, охотно общается со смертными и выслушивает их мольбы. Деметрий «истинный» в силу своего зримого и ощутимого присутствия, ровно так же, как истинными богами являются лишь те божества, что вторгаются в земной мир и показывают свою мощь. Заявляя, что значение имеют лишь те боги, что прислушиваются к мольбам, поэт как бы предупреждал Деметрия, что и его сакральность зависела от этого качества. Как истинному богу ему необходимо было демонстрировать свое умение выслушивать просьбы афинян и защищать их от врагов. Божественная природа смертных основывалась на эффективности. Как сказал историк начала III века н.э. Дион Кассий, «[т]олько доблесть [arete] делает многих равными богам [isotheos], но ни один человек никогда не становился богом в результате народного голосования».

Если царский культ, устанавливаемый городами, был ответом на оказанные в прошлом или ожидающиеся в будущем милости и усиливал, таким образом, связь между городом и царем, то династический культ правителя, вводимый двором, имел иные истоки и преследовал иные задачи: он обеспечивал объединение всех обширных территорий и связь царей с их подданными. Изначально династический культ представлял собой обожествление умершего правителя; затем он распространился также и на живых царей. Когда в 283 году до н.э. умер Птолемей I, его сын и наследник Птолемей II объявил отца богом; той же чести была удостоена и его вдова Береника в 279 году до н.э. Усопшая царская чета почиталась в качестве «богов-спасителей» (theoi soteres). Когда умерла жена и сестра Птолемея II Арсиноя (268 г. до н.э.?) — или, возможно, даже до ее смерти, — в храмах всех местных божеств Египта был учрежден ее культ. В завуалированном виде Птолемей II, ассоциируя себя и свою сестру с культом Александра Великого, распространял и утверждал свое господство. Жрец Александра становился также и жрецом богов Адельфов, «любящих брата и сестры» (theoi philadelphoi). Все его наследники делали то же самое — прибавляли к титулу жреца свои эпитеты. Так культ Александра в Александрии трансформировался в династический культ. Именем этого «эпонимного» («дающего имена») жреца датировались публичные документы, что подчеркивало как династическую преемственность, так и божественную природу монархии.

В дополнение к этому культу Птолемеи также почитались в египетских святилищах как «разделявшие храм божества» (synnaoi theoi) и получали ежедневные возлияния и воскурения. Главным адресатом этого культа было местное население. Время проведения династических празднеств часто соотносилось с египетскими традициями; почитание Арсинои II оплачивалось средствами, которые обычно шли на содержание местных египетских храмов, а декреты египетских жрецов, высекавшиеся на камне местным письмом, обращались к членам царской семьи с использованием традиционной египетской религиозной лексики. Такие практики позволяли местному населению признать царя Птолемея III своим фараоном. За пределами Египта, в птолемеевских владениях в Малой Азии, на Кипре и Эгейских островах, династический культ практиковали солдаты, служившие в птолемеевских гарнизонах, устанавливая таким образом связь с центром власти в отдаленной столице. Династический культ Птолемеев имел огромное значение для поддержания сети контактов и создания эффекта величия. Величайший монарх этого царства Птолемей II сознательно использовал данный культ с такими целями, учредив Птолемейи, на которые города со всего греческого мира должны были посылать феоров (священных посланников).

Царство Селевкидов было менее однородно, нежели птолемеевский Египет. Хотя они не могли учредить свой династический культ на основе существовавших ранее практик (вроде фараоновских традиций), все же они могли воспользоваться объединяющим действием религиозного почитания. Обожествление покойного монарха было стандартной процедурой со времени Антиоха I, однако новшество внедрил Антиох III, установивший собственный прижизненный культ. Он учредил должность верховного жреца себя самого и своих предков (209 г. до н.э.?), а несколько позднее — верховного жреца его жены Лаодики.

Династический культ давал монархам в рамках подконтрольных им царств идеологическую поддержку их власти и позволял местному населению принимать участие в особом виде поклонения, в котором оно замечало знакомые черты. С другой стороны, города использовали царский культ в качестве инструмента, с помощью которого они устанавливали более прочную связь с монархом и прямо выражали свою благодарность за милости, оказанные в прошлом, а также надежду на новые в будущем. Подобным же образом цари и царицы отвечали на эти почести, обещая принимать во внимание интересы городов. В деликатных взаимоотношениях полиса и царя города поощряли царское великодушие и создавали образ монарха, господствующего и обладающего неограниченной властью, равной божеской.

Торги за власть

Цари эпохи эллинизма правили всеми землями, которые они могли захватить и удержать посредством своей военной мощи: землями, которые они унаследовали и могли защитить; землями, которые они могли завоевать; землями городов, которым они предоставляли свою защиту. Следовательно, их царства были разнородны в том, что касается происхождения и правового положения их обитателей — граждан, военных поселенцев, зависимого населения, — а также общественного устройства. У каждого царства имелось географическое ядро. У Антигонидов это были Македония и Фессалия, у Птолемеев — Египет, у Селевкидов — Северная Сирия, Вавилония и часть Малой Азии, у Атталидов — северо-запад Малой Азии; ядрами мелких периферийных царств Вифинии, Каппадокии, Понта и Армении были соответствующие области. Ввиду многочисленных внешних владений территории крупных царств редко очерчивались непрерывной границей. Управление таким государством само по себе было проблемой. Принятие царской власти зависело от успешного проведения деликатного торга с другими царями (и их дочерьми), «друзьями», армией, населением городов и, в особенности, столицы (столиц), греческими городами, местным населением и его знатью, богами, а с начала II века до н.э. также и с Римом. Мощь эллинистического царя зависела от этой сложной сферы взаимодействия с «другими» — от игры обещаниями и надеждами, просьбами и предложениями, достижениями и угрозами, силой и мягкостью.

Основой власти в эллинистическое время всецело являлась личность царя. То, что сегодня мы бы назвали «государственными делами», в греческом языке периода эллинизма называлось «делами царя» (pragmata tou basileos); визирь именовался «ответственным за дела» (epi ton pragmaton); царство отождествлялось с домовладением (oikos); двор состоял из «друзей» царя (philoi). Их постепенно формализовавшиеся титулы показывают, сколь близки они были к царю и сколь огромным его доверием они пользовались. Термин «друзья» подразумевает отношения доверия и расположения, основанные на признании иерархически более высокого положения царя и на ожидании наград за верность.

Цари понимали, в какой степени лояльность их друзей, военных командиров и армии зависела от их щедрости. По этой причине они стремились, чтобы их политика щедрых вознаграждений тех, кто хорошо им послужил, была ясно обозначена в соответствующих документах, выставлявшихся на всеобщее обозрение. Сходный принцип взаимообмена определял отношения между царем и его армией. Ожидалось, что наградой за лояльность и успешную службу будут продвижение вверх, покровительство, почести и материальные приобретения — земля, деньги, подарки и часть добычи после успешной кампании. Получатели королевских милостей упоминали об этом в своих посвятительных надписях, адресованных богам или просивших процветания для царей. Сообщая другим идею взаимности, они укрепляли лояльность и пропагандировали принципы, на которых строилось царство. Для солдат важнейшей наградой было пожалование земли. Как и в случае друзей, верность армии легко могла быть утрачена, если правитель проявлял страх перед поражением, не выполнял обещания о разделе добычи или если его власть была слишком слабой или слишком авторитарной. Даже Александра Великого не обошел стороной опыт бунта рассерженных солдат; мятежи в армии, особенно в рядах наемников, равно как и случаи дезертирства, хорошо задокументированы.

С конца III века до н.э. и далее цари все чаще были вынуждены договариваться о своем положении с внешней силой — Римом. Они заключали с римлянами союзные договоры; обсуждали условия мира после поражения на войне; прибегали к римлянам как арбитрам или помощникам в своих династических спорах; взирали на них как на возможную поддержку во внешнеполитических делах; а когда у них не оставалось другого выхода, завещали им свои царства. Появление союзных царств-сателлитов стало итогом все возраставшего влияния римлян, равно как и их первоначального нежелания присоединять территории и брать на себя управление ими; для этой задачи они предпочитали использовать зависимых царей.

Эти переговоры разочаровывали: сказывались различия греческого и римского «дипломатических языков», переменчивость политики римлян, а также загадочное соотношение сил между сенатом и честолюбивыми полководцами. В 168 году до н.э. Антиох IV увидел римскую дипломатию в действии, и такое запоминается надолго. После победоносного вторжения в Египет, почти закончившегося аннексией Птолемеевского царства, он столкнулся с требованием Рима отозвать войска. Как бы то ни было, у Антиоха IV оставалось немного пространства для маневров. Посохом римский посол очертил вокруг него круг, приказав не переступать границы, покуда он не даст ответа. Селевкидскому царю пришлось уступить. В то же время царь Вифинии Прусий II показал, как слабый царь мог взаимодействовать с римлянами, только что разгромившими его сводного брата Персея, для достижения своих целей:

«Когда явились к нему римские послы, он вышел навстречу им с бритой головой и в шляпе, в тоге и башмаках, словом, в таком одеянии, какое у римлян носят недавно освобожденные рабы, именуемые вольноотпущенниками. Поздоровавшись с послами, он сказал: “Глядите на меня, вашего вольноотпущенника, который желает во всем угодить вам и подражать вашим порядкам”… Теперь при входе в сенат, стоя в дверях против собрания сенаторов, с опущенными руками, он распростерся перед заседающими, облобызал порог и воскликнул: “Привет вам, боги спасители!” — показав этим такую меру малодушия, вместе с сим бабьей приниженности и лести, что и последующие времена не увидят ничего подобного».

Приняв облик вольноотпущенника, Прусий обязал сенат признать ответственность патрона за его участь. Возвысив сенат до положения бога-спасителя, царь вынудил его действовать соответственным образом так же, как города того времени пытались добиться поддержки царей, учреждая культы правителей. Это театрализованное поведение — важная черта эллинистической царской власти.

Монархия как спектакль

Деметрий Полиоркет был, безусловно, самым трагическим, но и самым театральным из царей. В своих упорных попытках унаследовать империю Александра он перенес больше превратностей судьбы, чем кто-либо другой из эллинистических царей; раз за разом от терял и завоевывал царства. Плутарх, следуя за источниками периода эллинизма, представлял жизнь Деметрия как драму. Деметрия и других диадохов, менявших свое поведение, лишь только надев диадему, Плутарх сравнивает с трагическими актерами, которые «вместе с платьем и маской меняют и походку, и голос, манеру ложиться к столу и разговаривать с людьми». Он описывает перемены судьбы Деметрия как движение от комедии к трагедии. Гардероб царя позволяет историку сравнить его с трагическим актером. Плутарх комментирует положение Деметрия после его поражения пассажами из «Менелая» Софокла и «Вакханок» Еврипида. Его похороны описываются как драматическое представление. Пока знаменитейший флейтист играл торжественную мелодию, «весла двигались в строгой размеренности, их удары сопровождали песнь флейты, словно тяжкие биения в грудь». Корабельные весла играли роль трагического хора. Наконец, Плутарх завершает жизнеописание царя словами: «Итак, македонская драма сыграна, пора ставить на сцену римскую».

Деметрий был не заложником в играх судьбы, но умелым исполнителем своей роли царя. Его жизнь сравнивалась с пьесой, потому что он прожил ее как хороший исполнитель. Деметрий умел применить театральное поведение для создания собственного образа. Характерным примером этого служит его тщательно подготовленное появление в Афинах в 295 году до н.э. после того, как он взял город, предавший его за несколько лет до этого. Избрав датой своего появления день, в который афиняне обыкновенно проводили драматические состязания Дионисии, царь приказал горожанам собраться в театре — словно зрителям своей собственной драмы. Он окружил театр вооруженными людьми, а сцену оцепил своими телохранителями. После того как эти приготовления сбили с толку и напугали афинян, Деметрий, наконец, показался, словно трагический актер, в одном из верхних боковых проходов. Деметрий, полностью контролировавший эмоции оторопелых граждан, изобразил в театре превратности судьбы — истинную peripeteia. Нужным тоном голоса и верно подобранными словами он простил афинян и привлек их на свою сторону — этого результата он и добивался, ставя свой спектакль.

Чем объяснить театральное поведение эллинистических правителей? Ответ дает трактат о царской власти, приписываемый некоему Диотогену. Этот текст был создан, вероятно, во II веке н.э., но содержащиеся в нем идеи относительно монархического правления соответствуют также и эллинистической царской власти. Автор советует монарху отмежеваться от человеческих слабостей, чтобы поразить наблюдателей тщательно продуманной внешностью и преднамеренной позой:

«Монарху следует отстраниться от людских слабостей и приблизиться к богам не высокомерием, но великодушием и величием его доблестей, приняв такой уверенный вид и авторитет с помощью своего внешнего вида, мысли, разума, нравственности души, деяний, движений и телесной позы, чтобы те, кто взирает на него, были поражены и преисполнились стыдом, мудростью и чувством доверия».

Автор заканчивает: «И, прежде всего, следует помнить, что царская власть — это подражание богам». Не говоря об этом прямо, он считает царя актером, исполняющим на земле роль, которую на небесах играют божества: человеком, имитирующим богов, не будучи одним из их числа. Чтобы добиться этого, царю нужны не только моральные и интеллектуальные способности; его театральное поведение требует аккуратного использования языка тела. В другом пассаже автор снова подчеркивает важность внешнего вида:

«Что касается публичных выступлений, хороший царь должен уделять внимание подходящей позе и внешнему виду, придавая себе политический и серьезный вид, так, чтобы не вести себя перед толпой грубо или недостойно, но приветливо и серьезно. Он достигнет этого, если он, во-первых, будет выглядеть и говорить величественно и покажется достойным своего правления; во-вторых, если будет добр в разговоре, во внешнем виде и в благодеяниях; в-третьих, если он будет грозен в своей доблести, наказании и стремительности и, в целом, в опыте и практике правления. Величественность, то есть подражание божествам, позволит ему изумить народ и добиться от него уважения; доброта расположит к нему людей и заставит их его полюбить; и наконец, суровость напугает его врагов и сделает его непобедимым, но в отношении друзей она сделает его великодушным и открытым».

Главное в теме публичных появлений и образа эллинистических царей заключалось в том, чтобы не нарушить равновесие между приветливостью, которая была необходима для их популярности, и отстраненностью, которая требовалась для того, чтобы их господство уважалось. Отстраненность и приветливость имели важнейшее значение как для признания военного лидерства, так и для налаживания отношений с автономными городами. Командование армией требует четкой иерархической дистанции между царем и солдатом. Но успешный полководец должен быть заметен на учениях и на поле боя, отвечать на нужды воинов и охотно награждать их за верность и службу. Отношения царя и вольного города базировались на сходном балансе между авторитетом и дружественностью, дистанцией и близостью, неравенством и учтивостью, между исходящими от царя требованиями верности и исходящими от города требованиями автономии. Царю приходилось прибегать к театральной демонстрации равенства, чтобы добиться своих целей.

Царям предоставлялось достаточно поводов для срежиссированных выступлений: собрание армии, празднования при дворе, процессии и церемониальные приемы в городах. Говорят, что Филипп V для создания иллюзии равенства и расположенности использовал свое платье:

«Царь македонян Филипп по окончании немейского празднества возвратился снова в Аргос, сняв с себя царский венец и пурпурную одежду, дабы по виду приравнять себя народу, показаться человеком добродушным и простым. Но насколько проще была надетая на царя одежда, настолько обширнее и неограниченнее была присвоенная им власть».

Одеяние для Филиппа V было тем же, чем маска для актера: средством создания образа. Полибий описывает схожее поведение в случае с Антиохом IV Селевкидом, который стремился сконструировать желаемый публичный образ:

«Нередко случалось, что он снимал с себя царское одеяние и в тоге (плаще) соискателя на должность эдила [agoranomos, смотрителя рынков] или народного трибуна [demarchos, главы дема] обходил рынок, пожимал руки одним, обнимал других, убеждая подавать голоса за него».

Сообщается, что для того, чтобы создать иллюзию своей популярности, он присоединялся к простому люду на его праздниках, играя на музыкальных инструментах. В конце грандиозного празднества, которое он организовал в Дафне в 166 году до н.э., его отнесли во дворец сценические танцоры, будто он был одним из исполнителей. Там он танцевал нагим и выступал с шутами. Такая показная общительность никому не понравилась, и Полибий иронично превратил его царский титул Эпифан («обладающий очевидной силой») в Эпиман («сумасшедший»); когда нарушался баланс между дистанцией и общительностью, такое поведение считалось безумием. Но тщательная постановка имела огромное воздействие. Когда ок. 185/184 года до н.э. двое сыновей Аттала I посетили Кизик, родной город их матери Аполлониды, своим визитом они воскрешали в памяти самых известных «прекрасных сыновей» греческой истории. Согласно легенде, когда для того, чтобы довезти повозку служительницы Геры от Аргоса до святилища богини, не нашлось волов, это сделали сыны жрицы Клеобис и Битон. Сыновья Аттала I обступили мать с двух сторон и обошли все святилища города, держа ее за руки. Наблюдатели одобрили юношей и сочли их достойными; помня о деянии Клеобиса и Битона, они сравнивали их поведение с героями легенды. Эта история прекрасно передает в сжатом виде некоторые из ранее рассмотренных особенностей царской семьи: изображение правящей династии в виде любящей семьи, верный баланс между открытостью и отстраненностью, возвышение царской семьи над обычными смертными и сравнение ее членов с легендарными персонажами, а также стремление добиться одобрения. Клеопатра, последняя из Птолемеев, даже в годы, предшествовавшие ее кончине, смогла лучше всех сделать одно дело: очаровать зрителей роскошным обрядом восшествия ее детей на престол. Но, согласно Кавафису:

Разумные александрийцы знали,

что это было только представленье.

Отправить

Alexeymi