32

– Я передумал. Ради твоего собственного блага, София.

Беньямин почти шептал, уставившись куда-то поверх ее головы, чтобы избежать ее взгляда. Она остолбенела. А потом пришло осознание немыслимого предательства, которое причинило такую боль, что ей захотелось согнуться пополам и повалиться на пол. На мгновение все тело прекратило функционировать. Грудь сдавило, мышцы заело, сердце остановилось; возникло ощущение, будто вся ее жизнь рухнула. Беньямин по-прежнему не смотрел на нее, повернув голову в сторону и пялясь в стену. Освальд и его приспешники превратились в тени. София видела лишь Беньямина.

Сознание начало пропускать новые чувства: разочарование, отчаяние и, под конец, лютую ненависть, причем с такой силой, что у нее зашумело в ушах. Что-то в осанке и небрежном равнодушии Беньямина было наверняка вымученным. Этот появившийся в нем лицемерный трус, который чуть криво улыбался, словно разыграл ее…

Когда Бенни и Стен подошли и схватили ее за руки, она могла думать только об одном: руки ей нужны свободными, чтобы выцарапать Беньямину глаза.

– Не отправляйте ее на «Покаяние», – сказал Освальд. – Так легко она не отделается. Лучше поставьте ее в пару к Симону. – Он обратился к Бенни, по-прежнему крепко державшему ее за руку. – Пусть выполняют самую грязную и мерзкую работу. В черных кепках, чтобы никто не путал их с «Покаянием».

Пристально посмотрел на нее, но она отвела взгляд.

– Беньямин говорит, что она прячет в комнате ноутбук, – сказал он Буссе. – Прочти все мейлы до единого и посмотри, что у нее на уме. Как знать, возможно, мы наконец поймали «крота»… Мобильный телефон тоже проверь. – Он махнул рукой. – Уведите ее. Я не желаю больше видеть ее лживое лицо. – В последний раз устремил на нее взгляд. – Тебе никогда отсюда не выбраться. Просто чтобы ты знала.

Когда они выводили ее, София чувствовала себя опустошенной и онемевшей. «Возможно, это и есть апатия, – подумала она. – Или самое худшее будет потом…»

Но только после ужина, когда София вместе с Симоном пробегала мимо в нелепой черной кепке и увидела, как из усадьбы выносят их с Беньямином двуспальную кровать, у нее заболело сердце и под веками защипало от подступивших слез. Стоял дикий холод; леденящий северный ветер проникал под одежду пробирая до мозга костей. Сверху из окон усадьбы, на них смотрели теплые огни.

Их с Симоном определили в маленькую каморку в конюшне. Спать предстояло в спальных мешках на соломенном полу. Им притащили маленький обогреватель, но особой разницы не чувствовалось, поскольку ветер проникал во все дыры и щели сарая.

Мыться им следовало под чуть теплой водой, в подвальном душе, настолько заполненном грязью, плесенью и паутиной, что, когда Софии пришлось им пользоваться, находясь в карантине, она одной рукой зажимала нос, а второй мылась.

В их рабочие обязанности входило: убирать снег, выгребать навоз и ходить за свиньями. Буссе запланировал для них еще кое-какие другие, практически невыполнимые задания, типа: отдраить все туалеты своими зубными щетками и натереть вручную деревянные полы во всех зданиях, причем в то время, когда гости не смогут их увидеть. Кроме того, передвигаться им следовало исключительно бегом. Никаких разговоров или переглядываний с остальным персоналом. Допустив промах, они должны были три раза обежать вокруг усадьбы. В их графике значилось восемнадцать часов работы и шесть часов на сон.

София на несколько секунд остановилась, чтобы перевести дух. Воздух был таким студеным, что заболело в легких. В морозной темноте впереди показался двор, холодный и пустынный. Она подумала, что может отказаться. Просто сказать: «Нет, я не буду этого делать, не пробегу больше ни шагу, не стану спать в хлеву и выполнять вашу грязную работу». Но они все равно ее не выпустят. Правда, теперь София не знала, хочется ли ей всего лишь выбраться отсюда. Ей хотелось еще кое-чего другого. Отомстить. Она ненавидела Беньямина до боли глубоко в груди, и мысль, что ему это сойдет с рук и он будет продолжать вести бессмысленную жизнь, так, словно ничего не произошло, казалась невыносимой. В голове у нее возникла другая идея…

Эта идея настойчиво давала о себе знать и еще не до конца пробилась, но была она связана с терпением. «Когда следующий секретарь начнет совершать промахи, я понадоблюсь Освальду, – думала София. – Для побега требуется некоторая свобода. А единственная капелька свободы здесь существует только поблизости от верхушки».

Улегшись тем вечером спать, София дрожала в спальном мешке и долго смотрела в темный потолок сарая. Симон спал тяжелым сном, лежа в соломе абсолютно неподвижно.

У нее украли жизнь еще до того, как она успела пожить по-настоящему. Она угодила в ад, даже не будучи мертвой.

София представляла себе бесконечный, усыпанный звездами небосвод, нависший над крышей. Фантазировала о том, что парит в космосе. Почувствовала, как замедляется пульс, – и наконец погрузилась в на редкость глубокий сон.

Однажды утром, когда они выгребали навоз, Симон заговорил с ней. Он говорил так, как в «Виа Терра» никто никогда не разговаривал. Бенни отошел в туалет, оставив их ненадолго наедине.

– Ты не думаешь, что у Освальда просто-напросто не все дома?

София застыла. Они вступили на запретную территорию. Одно дело просто думать, и совсем другое – открывать рот. Когда говоришь, мысли обретают плоть, и от них так просто не откажешься. В голове промелькнули такие слова, как «богохульство» и «предательство». Но любопытство взяло верх. Да и Бенни отсутствовал.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, если подойти логически, он вроде как босс. Ответственный за все. Тогда, если все идет к черту, как виноватыми могут быть все остальные, а не он?

– Да, но ему ведь приходится заниматься СМИ и тому подобным…

– Ага. Но подумай обо всем дерьме, которое о нас пишут. Видно, не больно-то классно он работает.

Симон соскреб лопатой немного навоза. Казалось, его даже не смутило то, что он сказал. Он говорил четким, деловым и твердым голосом, без малейшего намека на стыд.

– Но… как же он тогда сумел создать здесь все это? Всю программу и поместье?

– Да, он, видимо, не глуп. Но все равно мог лишиться рассудка.

София по-прежнему была начеку. Возможно, Бенни велел Симону испытать ее. Проверить, действительно ли она предательница. Она покосилась на своего напарника. Его лицо оставалось спокойным и непроницаемым. Рабская работа его не задевала. Похоже, ничто не могло сломить эту сильную спину и грубые руки. Он просто продолжал работать, ритмично и равнодушно. И тем не менее вынашивал такие мрачные, запретные мысли…

– Ты имеешь в виду, что тоже хочешь отсюда сбежать?

– Нет, я подожду, пока все рухнет. Все равно этим кончится.

София собралась возразить, но поняла, что он говорит всерьез. В Симоне не чувствовалось стресса или суеты. Он делал то, что и всегда. Работал.

– А как же теплица?

– Ну, сейчас она уже наверняка совершенно испорчена. Меня, наверное, отправят туда, когда совсем не останется овощей…

Ей захотелось громко засмеяться. Они такие разные, но тем не менее так похожи… Однако София сдержала смех, потому что дверь хлева заскрипела и показался Бенни.

– Возможно, в отношении Освальда ты прав, – быстро прошептала она, пока тот еще не мог их слышать.

С тех пор так и повелось. В присутствии Бенни они разговаривали лишь о разрешенных вещах. О выращивании растений и сельском хозяйстве – о таком, что Симон хорошо знал. Они могли даже поговорить о книгах, поскольку он довольно много читал. В краткие же промежутки, когда Бенни не стоял над ними, они разговаривали о вещах запретных. Об Освальде и о том, куда катится «Виа Терра».

Смех и хихиканье были строго запрещены, поэтому, если их разговоры звучали слишком весело, Бенни сразу набрасывался на них.

– Черт подери, прекратите смеяться! Вам смеяться не над чем. Франц вкалывает изо всех сил, а вы тут бездельничаете… Три круга вокруг усадьбы!

И они тащились в тяжелых зимних ботинках вокруг усадьбы, обмениваясь ухмылками, когда Бенни не мог их видеть. София уже обдумывала ситуацию с надсмотрщиком: нельзя ли обратить его в свою веру, перетянуть на их сторону. Но в глазах Бенни полностью отсутствовала жизнь; взгляд у него был настолько затравленный, что он не мог по-настоящему ни на чем сосредоточиться. Казалось, будто личность покинула его тело и осталась только послушная оболочка.

В конце каждого дня София процарапывала на стене хлева маленькую черточку. Расстраивалась, когда черточек набиралось на неделю, но горячее желание выбраться отсюда поостыло, и она втянулась в повседневную рутину. Тяжелая работа изнуряла тело. Руки быстро покрылись мозолями, стали красными и шершавыми, а кожа на костяшках пальцев настолько высохла, что потрескалась и начала кровоточить. Спина и суставы болели от непосильного труда. Будучи всегда худенькой, София даже боялась подумать, как мало теперь весит. Ребра торчали так, что она чувствовала их даже сквозь толстую зимнюю куртку. В конце концов Бенни сжалился над ней и велел ей пить молоко, надоенное от коров. Оно было отвратительным на вкус, но тело начало приходить в себя.

Дни все еще оставались короткими, и казалось, будто они с Симоном окутаны вечной темнотой. Каждый вечер, ложась спать, София думала о родителях. Закрывала глаза, пытаясь вызвать в памяти родные лица. Иногда ей едва удавалось вспомнить их черты – чем больше она напрягалась, тем тусклее становились детали. Софии и Симону ни при каких условиях не разрешалось посылать мейлы или звонить, но было дозволено отправлять рукописные письма. Придумать, о чем писать, было трудно. Получалось в основном: «Я чувствую себя хорошо. Скучаю без вас. Люблю вас». София все-таки писала, но не получила ни единого ответа. Когда она спросила об этом Бенни, тот лишь пожал плечами.

«А что, если Освальд оставит меня здесь на годы? – иногда думала она. – Если он вообще забудет о моем существовании?» Казалось, сама эта мысль могла довести до сумасшествия, поэтому София отбрасывала ее и сосредотачивалась на работе, пытаясь хвататься за что-нибудь положительное. Они все время дышат свежим воздухом. Им доведется прочувствовать весну, когда та придет на остров. Благодаря их заботам свиньи хорошо себя чувствуют.

Пейзаж вокруг усадьбы был в эту зиму пустынным и бесцветным. Прошлой зимой весь двор сверкал от огней и фонариков. Теперь же, в своем зимнем наряде, он выглядел голым и холодным. По утрам почти все время висел густой туман, и, помимо стен, ничего видно не было. Двор стал черно-белым: темные голые стволы и бесконечный снег, покрывавший землю, крыши и кроны деревьев. Пруд замерз. Сама усадьба, летом сверкавшая белизной, выглядела на фоне снега серой и хмурой, а когда по ночам в окнах горел свет, картина получалась лишь еще более печальной. Впрочем, о лете София не мечтала. Изгнание и холодное отношение переживались легче, когда остальные тоже страдали от холода.

Освальд удалил ее из усадьбы пятнадцатого января. Сорока двумя черточками позже София увидела первый подснежник. Солнечные лучи только что высвободили его из сугроба, и маленький цветочек покачивался на слабом ветру. Она легонько прикоснулась к нему. Подумала, что, должно быть, это знак.

– Все-таки весна, видимо, наступит, – сказал Симон.

В этот день София и Беньямин снова встретились, впервые за все это время.

Вероятно, он намеренно избегал ее, поскольку только его она ни разу не видела проходящим мимо. В первой половине дня Бенни ненадолго отлучился, и перед ней внезапно возник Беньямин. Когда она его увидела, все подавляемые ею чувства вновь всколыхнулись. Он просто стоял перед ней с клочком смятой бумаги в руке. Софии показалось, что Беньямин слегка дрожит.

– Всё не так, как ты думаешь, София, – произнес он.

– Я больше не желаю с тобой разговаривать.

– Вот, возьми, – Беньямин протянул ей бумажку. – На случай, если тебе когда-нибудь потребуется. Если тебе удастся отсюда выбраться.

Она взяла у него из руки бумажку. На ней был ряд цифр. София выпустила бумажку из рук – та, кружась, полетела на землю – и повернулась к нему спиной. Когда же снова обернулась, он уже исчез. Симон многозначительно посмотрел на нее.

– Он – скотина, – сказала она.

– Возможно, но эта бумажка может тебе однажды пригодиться.

София наклонилась и подняла ее с земли.

Влага почти смыла несколько цифр, но она по-прежнему могла прочесть номер. Номер телефона. И имя: «Ванья Фриск». Вздохнув, София засунула бумажку во внутренний карман.

В этот день их маленькая группа получила подкрепление. София знала, что Мадлен опять стала секретарем Освальда. Она видела, как та проходила мимо, поначалу с надменной улыбкой на губах, но в последнее время вид у нее был понурый. Мадлен бегала по поместью с затравленным взглядом, так хорошо знакомым Софии, и та сразу испытала злорадство.

Помыкать Мадлен было легко. Она значительно слабее ее самой. София с удовлетворением подумала, что дни Мадлен сочтены. Это лишь вопрос времени. А потом надо периодически показываться перед усадьбой.

В тот вечер Бенни долго отсутствовал. У него завибрировал пейджер, и, когда надсмотрщик прочел сообщение, на его лице появилось растерянное выражение. Он стрелой вылетел из хлева, где наказанные раскладывали по стойлам солому. Отсутствовал он несколько часов. София уже начала было думать, что у них, возможно, есть шанс перебраться через ограждение. Однако взгляд в окно навел ее на другие мысли. Там кружил снег. Как раз, когда казалось, что наступает весна…

Они с Симоном медленно работали и болтали, рассеянно покрывая пол в стойлах соломой и стараясь как можно дольше оставаться в тепле хлева.

Бенни вернулся не один. Он вел за руку заплаканную и бледную Мадлен.

– Вы получили нового компаньона, – сообщил он.

Маленькое злобное существо проделало в душе Софии сальто-мортале.