4. Гурджиев без Успенского

Первая поездка в Америку

Соединенные Штаты Америки в 1920-е годы казались страной, готовой встрепенуться от своей традиционной самодостаточности и спячки. Всего полтора века было у нее за спиной, и время это было использовано для того, чтобы истребить остатки индейских племен, еще недавно владевших этим континентом, освободиться от политического влияния Англии, выкорчевать свою своеобразную аристократию Юга и установить царство ковбоев, гангстеров и социальных манипуляторов. К началу ХХ века, когда хозяева страны поделили между собой ее внутренние рынки и социальная машина обрела некоторую устойчивость, пришло время оглянуться на мир и на себя. В Европе только что закончилась война, сокрушившая ее экономику и подорвавшая ее сословную и культурную опору. Курс американского доллара в Европе был небывало высок, что дало возможность американцам жить в Париже и других европейских столицах, старательно изображая из себя “интеллектуалов” и “богему”. В это переломное время европейская культура мучительно искала новое дыхание, Америка же поглощала в Европе ее культурный воздух.

Нельзя сказать, что в самой Америке никогда не было признаков жизни духа и культуры. В сороковых годах XIX века в ней умер от нищеты и пьянства романтический гений Эдгар Алан По. Позже в ней жили и творили местные традиционалисты Эмерсон и Торо, вторившие соответствующим европейским прототипам. Малый резонанс вызвали Уолт Уитмен и Эмили Дикинсон, поэзия которых выходила за границы круга потребностей золотоискателей, ковбоев и торговцев. Появление прослойки “интеллектуалов” и “богемы” в 1920-е годы было для Америки явлением необычным, и именно эти люди привезли в Америку подхваченную ими в Европе моду на марксизм, психоанализ и мистицизм. Если первые два влияния быстро прописались в среде успешливых и неудачливых американцев, мистицизм пришелся по вкусу лишь очень немногим – тем, кто видел себя “интеллектуальной и духовной элитой”.

В 1920-х годах А. Р. Ораж развернул в Америке свою деятельность по пропаганде гурджиевских идей, которые увлеченным им последователям новой моды пришлись более по вкусу, нежели идеи Зигмунда Фрейда и Карла Маркса. Путь этим идеям проложила публикация в 1921 году в Нью-Йорке книги Успенского Tertium Organum. Визиту Гурджиева в Америку в 1924 году предшествовал распространенный там слух о том, что Успенский как-то связан с Гурджиевым. В успех этого визита немало вложил Ораж, заранее приехавший в Нью-Йорк и подогревший ожидание публики статьями в прессе и переговорами с влиятельными бизнесменами, издателями и журналистами.

Альфред Ричард Ораж был известен в Европе как талантливый журналист и издатель влиятельного лондонского еженедельника New Age, в котором печатались Герберт Уэльс, Бернард Шоу и Честертон и где впервые были напечатаны такие авторы, как Эзра Паунд, Джон Мюрэй, Кэтрин Менсфилд и Герберт Рид. В молодости Ораж увлекался социализмом, вегетарианством, теософией, Ницше и психоанализом. Успенский встречался с Оражем еще до Первой мировой войны, когда приезжал в Лондон и общался с английскими теософами. В 1918 году Ораж напечатал в New Age “Письма из России” Успенского, а когда в августе 1921 года Успенский приехал в Лондон, Ораж был тем, кто привел на его лекции влиятельную публику. Первая встреча с Гурджиевым, которая произошла, когда тот в 1922 году приезжал в Лондон и беседовал с учениками Успенского, произвела на Оража сильное впечатление. Он стал одним из частых посетителей шато Приера, где и произошла окончательная переплавка левого журналиста в верного гурджиевца. В дальнейшем он стал главным представителем Гурджиева в Америке, где это учение получило сравнительно широкую известность главным образом благодаря его личному шарму и таланту.

Гурджиев прибыл в Нью-Йорк с большой компанией учеников и танцоров. Демонстрации начались в январе 1924 года и проходили в театрах Нью-Йорка, Бостона, Филадельфии и Чикаго. Заключительное представление прошло в Карнеги-холле в марте того же года. Все представления, кроме последнего, были бесплатными и не принесли ни доллара. Зато успех был несомненным, по крайней мере в смысле сенсации. Пресса по-разному отнеслась к гурджиевским спектаклям: газеты восхищались яркостью представления и отточенностью танцев (некоторые газеты сомневались в их профессиональности) и ужасались робота-танцорами, которых сравнивали с кроликами, загипнотизированными удавом.

Особенно сильным было впечатление от сценки, которой заканчивалось каждое представление. Артисты замирали в глубине сцены в ожидании команды Гурджиева, который, сидя сбоку на сцене, неторопливо раскуривал сигару. Томительно проходили минуты, и вдруг по его незаметному знаку более полусотни танцоров начинали бежать к рампе, все увеличивая скорость. Минута – и они отрывались от сцены, и в это же мгновение раздавалось знаменитое гурджиевское “Стоп!” Танцоры, замерев в неподвижном полете, взлетали, парили и падали в оркестровую яму, в зрительный зал, а замерший от ужаса зал, едва придя в себя от шока, вдруг пробуждался шквалом аплодисментов. По свидельству присутствовавших на спектаклях, этот полет ни разу не привел ни к каким телесным повреждениям ни у актеров, ни у зрителей.

Сам Гурджиев вызывал у публики противоречивые чувства: он пугал и завораживал своим скандальным поведением и обликом, не вписываясь ни в какие представления и ожиданные клише, устраивая экстравагантные публичные сцены. Оражу, бывшему при нем импресарио, приходилось объяснять и сглаживать острые углы. Гурджиев и Ораж разделили роли: один смущал, пугал и поражал, другой объяснял и успокаивал. Уже в этот приезд Гурджиева в Америку там наметились две линии “четвертого пути”, – гурджиевская и оражеская. До поры до времени эти тенденции шли параллельно, дополняя друг друга, однако в них таилась опасность разрыва, который и произошел пять лет спустя.

Главным же в 1924 году было впечатление, которое визит Гурджиева и поднятая этим визитом волна сплетен и пересудов произвели на влиятельную поросль новых “интеллектуалов” и “богемы”. Достаточно сказать, что на демонстрациях танцев и движений побывали Теодор Драйзер, Джон О’Хара, Ребека Вест, Томас Ламонт, Харт Крейн, Уолдо Фрэнк и многие другие американские знаменитости. “Нью-Йорк зашатался от воздействия Гурджиева”, – писала об этих событиях известная журналистка Маргарет Андерсен, впоследствии ставшая верным транслятором его идей и влияния в Америке. Шум сенсации вскоре улегся, однако идеи Гурджиева пустили в Америке корни, и в последующие десятилетия дали ростки, может быть, интеллектуально и не значительные, но зато убедительные в плане финансовом. Иуда-Ораж (Иудами – вовсе не в отрицательном смысле – Гурджиев называл своих учеников, которые сами становились учителями) остался в Америке и продолжал “пасти стадо”, “стричь овец” и посылать чеки Гурджиеву в шато Приер. Кроме него в Америке появилось несколько других активных гурджиевцев, ведущих самостоятельную работу.

Среди них выделился Джин Тумер, автор романа “Трость” и ряда других произведений, известный как негритянский новеллист, хотя среди его предков были также валлийцы, голландцы, французы, немцы, евреи и американские индейцы. Позже к энтузиастам “четвертого пути” присоединились две яркие женщины-лесбиянки Маргарет Андерсен и Джейн Хип, обе – редакторы скандального чикагского литературного журнала The Little Review, впервые опубликовавшие “Улисса” Джеймса Джойса и за это принявшие на себя волну судебных преследований. Круги влияния шли по американским водам, и хотя эти круги не были широкими, они мощно захватывали людей и несли их самих либо их деньги во Францию к Гурджиеву.

Между тем Гурджиев, триумфатором вернувшись в Фонтенбло, с прежней энергией погрузился в текущую жизнь института. Никто не замечал в нем ни усталости, ни сомнений относительно будущего. Однако готовились крутые перемены, которых никто не ожидал, хотя их предсказал Успенский.