Ящик асептолина

Однажды Витька Смерть, Коля Яйцо и Надька Манда стырили из аптеки ящик асептолина. Была зима. Солнце висело в телогрейке туч. Почиканные тополя добавляли пейзажу безысходности. Провизор, или как там ее, прощелкала клювом, когда товар принимала, вот троица и подсуетилась. Витька Смерть выбежал из аптеки, как девственница из мужского отделения бани. Он был прекрасен. Его куртафан развевался на ветру, как плащ Супермена, если б Супермен бухал. За Витькой бежала Надька. Это только клеветники и завистники называют ее Надькой Мандой, сама она называет себя Нади́н. Имя это она произносит с французским прононсом. За Надькой бежал Коля Яйцо. У него было только одно яйцо, о чем он доверительно сообщал собеседникам после третьей рюмки. Ладно. Раз уж я начал о погонялах… Витьку прозвали Смертью за присказку. Когда он переживал конские эмоции, то всегда добавлял: «Это – смерть!» Красивая баба, дорогая тачка, огромный фингал, шумный ребенок, безбрежная лужа, холодная водка – все это было смертью. Надьку прозвали мандой, потому что она всех называла мандавошками. Вне зависимости от пола и социального положения.

Завернув за угол пятиэтажки, троица припустила к дому Людки Моресты, где по сей день обретаются пролетарские алкаши. Мореста – это малопривлекательный человек. Так, на всякий случай. Бегство по району с ящиком асептолина сродни бегству по улице Дедвуда с самородком в руке. Особенно утром, когда синеботы выходят на промысел. Возле садика троица пробежала мимо Лёхи-Валеры. Лёху-Валеру зовут Лёхой-Валерой, потому что с одной стороны он Лёха, а с другой – самый настоящий Валера. Естественно, он припустил следом. Такого количества асептолина в живой природе Лёха-Валера никогда не встречал. У клуба троицу заприметила целая компания алчущих мужчин. На лавке нервно курили: Саня Керосин, Дюша Банзай, Сёма Цыган, Миша Стамеска и Коля Рубероид. Все они одновременно уставились и проследили при помощи шей за бегством троицы. Саня Керосин и Сёма Цыган были знамениты тем, что однажды стырили с балкона пятого этажа пятидесятилитровую канистру браги. Их эпический подвиг навсегда вошел в анналы пролетарской истории.

Дюша Банзай стырил белье с веревок. Люди вывесили белье на просушку, а Дюша захотел произвести утруску. Он мечтал продать его в секонд-хенд, а деньги обменять на водку. В разгар кражи на него заорали из окна и стали стрелять пульками в жопу. Дюша побежал, но запутался в веревках шеей и почти самоудавился, но сумел спастись. Миша Стамеска в юности был плотником, то есть ходил в кружок резьбы по дереву. Как-то он вырезал икону и отнес ее попу. Поп сказал, что икона плохая, а Миша – олень. Миша обиделся. Залез ночью в храм и нарисовал хуй на самой большой иконе. Утром к нему пришли бандиты и избили до косоглазия. Коля Рубероид – малопримечательный человек. Он просто украл «Газель» рубероида с завода, продал, пропил и отсидел треху на 38-й. Как вы понимаете, все они тоже побежали за троицей.

За этим праздником жизни наблюдал Серёга Зёга. Он был на костылях и буквально ненавидел себя за это, потому что ящик асептолина разглядел четко. Перекрестившись, Серёга бросил костыли и побежал за ящиком на четвереньках. Он посчитал, что время полумер прошло. Серёга Зёга знаменит тем, что первым на Пролетарке догадался просить милостыню прямо под банкоматом Сбербанка из комфортного лежачего положения. Одни подавали ему из жалости, но многие давали за креатив.

Наконец впереди показался дом Людки Моресты. Витя Смерть не заметил погони. Асфальт заледенел, и все его силы уходили на то, чтобы не упасть. Он сомневался в своей психологической способности пережить падение ящика оземь. Не заметила погони и Надька Манда. Она просто боялась навернуться и попасть в лапы легавых, а потом в тюрьму. Воспаленное похмельем сознание рисовало картины из фильма Михаила Ромма. Коля Яйцо назад вообще никогда не смотрел. Он по жизни предпочитал смотреть под ноги. Коля жил с детской идеей, что если никуда не пялиться, то тебя никто и не заметит. В такие минуты он казался самому себе совершенно невидимым. Метров за десять до Людкиного подъезда Витя стал тормозить. Все стали тормозить. Лёха-Валера, Саня Керосин, Дюша Банзай, Сёма Цыган, Миша Стамеска и Коля Рубероид сократили дистанцию и почти догнали Колю Яйцо. Серёга Зёга бежал от основной группы метрах в тридцати.

Я это знаю, потому что именно в этот момент подошел к кухонному окну Людки Моресты, чтобы вдумчиво покурить в форточку. И зачем они так бегут, подумал я. Наверное, они не знают, что вчера вечером прорвало горячую трубу и вся площадка перед подъездом превратилась в сплошной каток, слегка припорошенный снегом. Первым поскользнулся Витька Смерть. Он поехал по льду, как фигуристка Медведева, если б она с похмелья каталась без коньков. За Витькой поехала Надька Манда. И Коля Яйцо. И Лёха-Валера. И Саня Керосин. И Дюша Банзай. И Сёма Цыган. И Миша Стамеска. И Коля Рубероид. Я тоже был с похмелья и увидел в них стайку серых уток, вдруг превратившихся в чокнутых лебедей. Витька Смерть ехал в стену, не выпуская ящик асептолина. Он напоминал вратаря Филимонова, летящего в ворота с мячом в руках. С неба пошел пушистый снежок. На безобразном тополе замерли вороны.

Витька не устоял. Его ноги взлетели выше головы, а ящик асептолина выше ног. Над Пролетаркой разнесся вскрик. Я видел, как летит ящик. Видел, как на четвереньках бежит Серёга Зёга. Я трижды ущипнул себя за руку. Зёга что-то кричал. Кажется, он кричал: я иду! И он пошел. Точнее, покатился по льду в безумной попытке поймать ящик. Все остальные вмазались в стену и ворочались под моим окном. «Это – смерть!» – заорал Витька.

Я отвернулся. Ко мне подошла Людка Мореста. Поцеловала в щеку.

– Что там?

– Да ёбнутые. Ящик асептолина разбили.

Постепенно в квартиру зашли все. Я молча поставил на стол ящик водки. По кухне растеклась благоговейная тишина. За всех высказался Витька Смерть:

– Это чё это?

– Книжку написал. Вчера аванс перевели. Вот, купил.

– Ну, пиздец…

– И не говори.

Хорошо тогда посидели. Вроде не Рождество, а как Рождество. Потому что Божечка все видит, я так считаю.