Заячья кровь

Понимаешь, говорила Ангелина, проводя шпателем по стене, я родилась для праздника и больше ни для чего. Понимаю, отвечал я, склоняясь над ведром раствора, чтобы промешать его перфоратором. Мы с Ангелиной шабашили на стройке в бригаде отделочников на Куфонина – херачили под чистовую 15 этаж «панельки». Я попал сюда через баптистского пастора Игоря. Ангелина месяц назад приехала из реабилитационного центра. Она красивая, но своенравная. Мы с ней ровесники. В двадцать девять лет мантулить разнорабочими как-то стремно. Нет, сама по себе работа нормальная, просто пока руки заняты, все время думаешь – а что дальше? Ничего, понятное дело. Вроде короткое слово, а такое глубокое, что в нем запросто утонуть можно.

Я стараюсь от этого омутка держаться подальше. Если не получается, я начинаю перечислять, чего именно не будет: своей квартиры, больших денег, крепкого здоровья, новой любви, неодиночества, красивой смерти за правое дело, некрасивой жизни за правое дело, автомобиля. Обычно я перечисляю этот список монотонно, а слово «автомобиль» выкрикиваю голосом Якубовича. В детстве я смотрел «Поле чудес». Мы всей семьей смотрели, за чаем и пряниками. Типа, семейная традиция. Думал, вырасту, поеду к Якубовичу и выиграю суперприз. Сейчас я бы предпочел квартиру, а тогда хотел автомобиль. А когда вырос, мне эта передача страшно глупой показалась. Фальшивой сверху донизу. Я ее до конца даже досмотреть не смог. Она консервирует консерватизм. Этакая карикатура на русский народ. Не удивлюсь, если наши политики составляют мнение о народе, просматривая «Поле чудес». У них есть соленья, какая нефть, о чем вы?!

Я намешал два ведра раствора и взял широкий шпатель. Я люблю мешать раствор. С большими вещами вроде любви, веры, судьбы никогда не понятно – они идеальные или нет? А с раствором все ясно. Если нет комочков – он идеальный, если есть – не очень. У меня очень. Очень. Забавное слово, если вдуматься. Одну букву всего поменяй, и получится «осень». «Осень, осень, ну давай у листьев спросим, где он, май, вечный май!» Я иногда напеваю эту песенку «Лицея», когда работаю. Всех это бесит, потому что у меня нету слуха и голоса, и потому что песни мирские. А Ангелину не бесит. Она говорит – лучше ты, чем «Господь Саваоф». Не знаю. Если честно, я запал на Ангелину, но нам этого нельзя. «Нам» – это баптистам. Мы с Ангелиной не специально баптистами стали. У них реабилитация бесплатная, вот мы и стали.

Я полгода назад из центра вернулся. С братьями живу на квартирном детоксе. А она с сестрами. Это такая программа религиозного сопровождения в мирскую жизнь. Чтобы сразу в соблазны не уйти. Ну, то есть, чтобы вообще не уйти. С моей стороны это подло. Ну какой из меня баптист, когда я на вечерней молитве не Христа вижу, а голую Ангелину? А самое паршивое – я с Христом согласен. Он ведь обычные вещи говорит. Как в «Осторожно, модерн!», помните? «Правда! Живите по правде!» А как по ней жить? Правда однообразна и бела. А хочется разнообразного, серо-буро-малинового в крапинку. В этом вся проблема. «Вы умерли для греха, как же вам жить в нем?» Благословение, благодать, благонадежность. Бла-бла-бла. Целая Библия бла-бла-бла, а я хочу за Ангелиной пойти и все лицо ей зацеловать, как сумасшедший. И ничегошеньки не могу с этим поделать.

Шпателем я справа налево вожу, мне так сподручнее. Мы с Ангелиной рядом штукатурим. Я очень нежно шпателем вожу, если на нее засматриваюсь. А она, когда заметит, говорит шепотом: Паша, блин, у тебя раствор отваливается. Я, конечно, спохватываюсь и нормально начинаю работать. А потом снова нежно. И так всю смену. Выласкиваю стену. Вообще-то братьям и сестрам нельзя пересекаться. Только на служении в воскресенье можно. Но для работы пастор сделал исключение. Правда, за нами бригадир Антон Петров смотрит. Он уже давно баптист, лет шесть. Если, например, мы с Ангелиной сильно разговоримся или, не дай бог, за руки возьмемся или обнимемся, нас сразу в разные концы этажа сошлют. Но бригадир иногда уходит. Когда цемент придет, или краска, или еще чего. В первый день мы с Ангелиной познакомились коротко, а потом три раза руками соприкоснулись: я ей перфоратор передал, она мне шпатель дала, и цемент из лифта вместе выгружали.

Ну, как из лифта. Он с внешней стороны дома ходит. Вдоль рядка балконов без стенок. Такой поддон на палках, который по высоченной железной фигне ездит. Чтобы стройматериалы выгрузить, надо на этот балкон выйти и переступить с него на поддон. Там зазор между ними полметра где-то. А 15 этаж. Ветродуй. Ни поручней, ничего. Страшно и шатко.

Я высоты боюсь, но не сильно, а Ангелина сильно. Она на балкон вышла и прямо обмерла. Я смотрю – бледная-бледная стоит и глаза зажмурила. Ты чего? – спрашиваю. Ангелина молчит. Губу прикусила. А потом шагнула ко мне, вцепилась и обняла. Бригадиру нас из комнаты не видно, мы за стенкой. Хотя Ангелина, наверное, об этом не думала. Опору просто искала. Я ее тоже обнял. Как-то совершенно естественно. А я дурак. Я такие приливы чего-то настоящего не умею молча переживать. Зашептал: хватит, не бойся, я тебя не брошу, я тебя крепко держу. А она шепчет, как маленькая: крепко-крепко? Крепко-крепко, говорю. Ни ветру не отдам, ни высоте, никому. Больше я Ангелину на балкон не пускал. Не демонстративно не пускал, чтобы бригадир уши полоскал, а просто быстренько шел и выгружал строймат в одну каску.

У нас чудные диалоги произносились. Тогда они мне чудными не казались, а сейчас кажутся. Это не как с «Полем чудес», по-хорошему. После объятий на балконе мы с Ангелиной очень хотели поговорить. Меня прямо перехлестывало от этой потребности. И ее, видимо, тоже. А бригадир пасет. Вот мы и говорили вглубь себя. А когда бригадир уходил, начинали говорить вслух с того момента, на котором остановились внутри. А еще я думал, что вот не привезут ее завтра на работу, и всё. Сотовых телефонов нет, жилья нет, номерами-адресами не обменяться. Нет, я думал, конечно, уйти от баптистов. И Ангелину увести. Но куда уходить? Ладно бы деньги были. Или кости куда бросить. По нулям. Снова бомжевать? Жратву в «Магнитах» тырить? Спать на трубах? Надолго нас не хватит. В сентябре еще туда-сюда, а в декабре? «Синька» попрет. А от «синьки» и до «солей» недалеко. Разве что к Якубовичу на «Поле чудес» двинуть. Автомобиль!

– Паша, я работала проституткой.

– Ангел, я был разбойником.

– Паша, я барыжила наркотой.

– Ангел, я хлопал барыг.

– Паша, у меня ВИЧ.

– Ангел, у меня гепатит С.

– Паша, я не верю в Бога.

– Ангел, а я верю. Но в какого-то другого, не в ихнего.

– Паша, я делала аборты.

– Ангел, я пытал людей.

На четвертый день работы у нас появилась маленькая мечта. С нашего 15 этажа открывался красивый вид на Мулянку. Мулянка не бог весть какая речка, но это бог весть какая речка, если смотреть на нее с высоты. Хотя дело тут не в Мулянке. Нам хотелось сходить туда на пикник только вдвоем. Сосиски, хлеб, чай, без вина. Да вообще безо всего, лишь бы лежать на покрывале, смотреть в небо, на воду и ничего не делать. Я даже думал подойти к бригадиру и сказать ему, что хочу взять Ангелину в жены, но не подошел. Глупо подходить, если знаешь ответ. «Вот пройдешь детокс, примешь водное крещение, тогда и будешь думать о женитьбе. Царство Божие ищи, а не женщину вожделей». Целибат, разумеется. Или живи по нашим правилам, или скатертью дорога. Отчасти справедливо, но отчасти.

Был пятый день отделочных работ. Я мешал раствор у розетки, когда услышал крик Ангелины. Побежал. Мы работали в большой комнате посередине этажа. Заканчивали уже. Если честно, я решил от баптистов уйти. Вместе с Ангелиной. На улицу. По вере. Типа, если любовь, значит как-нибудь сложится. Авось, конечно, но куда в таких делах без авося? Ангелина стояла на балконе. У входа на балкон замерли два здоровенных мужика.

Бригадир бледнел в углу. Я растолкал мужиков и шагнул к Ангелине. Меня попытались ухватить за локоть, но я стряхнул руку. Подошел. Обнял. Ангелина вцепилась в меня, как тогда, в первый раз. Один из мужиков заговорил мне в спину. Что-то про наркоту, на которую их кинула Ангелина. Пусть, типа, щелью отрабатывает. Или пастью. С ними этот катет не прокатит. Бог-шмог, ссать они хотели. Иди сюда и все такое.

Я напрягся. Вот оно как бывает. В шаге от заветного бережка. Если уж понеслась житуха в овраг, видно, туда ей и дорога. У меня отвертка в кармане была. А лифта нет, чтобы уехать. Достал отвертку. Ноги напружинил. Думал, скакну и ёбну в горло. И второму ёбну. Затыкаю, как зверьков. В голове красиво выходило, а на деле срать захотел и промедлил. Заочковал, не ожидал, заячья кровь. Не знаю. Ангелина меня поцеловала. Нащупала губы и поцеловала. Я обалдел. И отвертку из руки забрала. И ушла. Я обалдел. Стоял и смотрел, как она с мужиками уходит. Внутри кто-то верещал: «Гаси их, Паша! Догоняй и гаси!» А я слушал и не догонял. И не гасил. Какая-то отстраненность на меня напала. Оцепенение. Вышел с балкона. Курить резко захотел, как в детстве. Тут бригадир чё-то понес. Бог там, не Бог, дороги, не дороги. Так мне он противен стал, что я к нему шагнул и въёб в нос. Тот упал. Я ногой въёб. И еще раз. Замесил, как зверька. Нехуй мне тут, блядь!

Ушел со стройки. С перфоратором. Продал на металлке. Забухал. На Мулянку ходил. Все лето ходил. Думал – придет. Не пришла. Четвертый год хожу. Всю жизнь буду ходить. Жена спрашивает: чё ты туда ходишь? А чё я? Пока хожу – ништяк, а как перестаю – херово. Что там дальше будет? А хоть бы и ничего! Полешек щас в костерок подкину и нормально.